Форум литературного общества Fabulae

Твердили мне в советской стране: отказ твой глуп и нелеп.
А я отпирался – и не собрался в тот красно-гранитный склеп.
Талдычил мне так ученый дурак, шипя, как старый удав:
Ведь это же жуть – пройти свой путь, Ленина не повидав!
Хоть в пьяном бреду путь свой пройду, - решил я, - но нипочем,
Куйте в железо, - в подвал не полезу видеться с Ильичом.
Внезапно жизнь надломилась моя. И, ходом стрелок гоним,
Теперь поведаю вам, друзья, как все же свиделся с ним.

Толкую проще: на Красную площадь пришел я в полночный час.
Воды трезвей, хрусталя ясней был мой непьющий глаз.
Ментовская охрана смоталась рано для винно-закусочных дел.
В дверях Мавзолея, с мороза дубея, какой-то мужик сидел.
Вглядевшись в него, я подумал: ого! мерещатся чушь и дичь.
Очутившись близ, пригляделся: сюрприз – то сам Владимир Ильич.

Сидел он, кутаясь в красный шелк и козырьком назад
Кепку свою надев, а под ней мертвые стыли глаза.
Увидев меня, привстал и сказал, челюсть держа рукой:
«Как же обрыдло зевачье быдло! Я хочу на покой!
Тащатся, пялятся, смотрят в упор, и эдак – целые дни.
Я не шучу – покоя хочу. Товарищ, похорони!»

«Ульянов-Ленин! Я откровенен: ты себя пожалей.
Гнойная рана на теле страны – этот твой Мавзолей.
Ты был не гений и не дурак, страну сумел обротать.
Но сколько ж кости на этом погосте можно зазря катать?
Сколько можно в каменной нише дубеть у стены Кремля?
Решай между нами: чистое пламя иль мать сырая земля?

Я знаю: грехи твои тяжелы, ты в крови с головы до пят.
Под ними бетонные стонут полы, стальные балки скрипят.
Молчи, Ильич, и пальцем не тычь в «Апрельских тезисов» бред.
Взгляни, каков от твоих башмаков протянут кровавый след.
Ребер твоих изболелась клеть, и тонок рисунок губ.
А дело все в том, что ты – фантом, непогребенный труп.

Тебя засолили твои же псы, боясь: без тебя им хана.
Они по тебе сверяют часы на вечные времена.
И посейчас в три месяца раз из гроба тебя – долой.
Купают в рассоле, втирают соли, обмазывают смолой.
А вся дребедень – что в праздничный день десяток гнусных менял,
Сопя, придут убедиться: ты тут – и никуда не слинял.

Ты смертно застыл. Я тебя простил. И зла в душе не таю.
Хватит, не хнычь. Пойдем-ка, Ильич. Исполню просьбу твою.
Пока ты лежал на виду у страны по воле поганых псов,
Амбары Смерти были полны, и в Ад не закрыт засов.
Усни, Ильич, усни на заре, уйди в иные края.
Ты станешь печатью на Черной Дыре российского бытия».

Я отдал ему свой дубленый тулуп, и вниз мы пошли, к реке.
Взяли мотор и в ночной простор ударились налегке.
Знал я место одно в лесу у города… впрочем, нет.
Иначе красные шавки легко могут напасть на след.
Сосед по даче, мастер-печник, глину из ямы брал,
Да в лютый мороз умер – цирроз. Ильич на яму запал.

Сказал: «Отлично! Тихо, прилично, и глубина – вполне.
Покой, уют, соловьи запоют, здесь будет удобно мне».
Он прыгнул прямо в открытую яму и крикнул: «Браток, ты тут?
Зарой, не торчи, и снег обтопчи, а то эти суки найдут!»
И слезно просил, навзрыд голосил: приметы чтоб никакой!
Только спать, всегда отдыхать, только вечный покой.

Палкой, суком я мерзлые комья греб до растяжки плеча.
Примерно к утру – точно, не вру, - похоронил Ильича.
Идти собрался – голос раздался, глухо, из-под земли:
«Спасибо, брат. Я спокоен и рад. Все боли мои прошли.
Прошу – никому. Тебе одному известно все про меня.
Пусть те, кто мне уснуть не давал, не спят до Судного Дня».

Как я насмерть тогда не простыл – не знаю. Бог уберег.
Прошел-пролез заснеженный лес, полем прошел поперек.
Через окно забрался в дом, дверь не стал открывать,
Бросил в очаг пару коряг и завалился спать.
Большие снега принесла пурга, день напролет мела.
Скрыла могилу, цепочку следов, спрятала все дела.

Что в Мавзолее Ленина нет – тайна, скрытая в лоск.
Красная шваль играет в печаль – им помогает ВОСК.
Митинг лютует, гроб не пустует. В толще гранитных стен,
Под колпаком и под замком – крашеный манекен.
Место, где он лежит погребен – не назову вовек.
Знаем лишь я и Высший Судья. Все-таки – человек.