Форум литературного общества Fabulae

*     *      *
 
1.
   
Окоём ежедневного быта
К декабрю стал уныл и чумаз,
Оскорбляя уже неприкрыто
Октябрём избалованный глаз.
Завершив мотовство разореньем,
Опустившийся нищий пейзаж
С ежедневной слезой и смиреньем
Сочетает прямой эпатаж:
Как итог уходящего года,
Оголяя поля и леса,
Жидкой грязью родная природа
Развалила свои телеса.
   Красота, покидая твой дом,
   Обрекает его на  разгром.

Там, где зелень непоколебима,
Умилительно верят в обман,
Что зима самобытно любима 
Населением северных стран,
И для тех, кто устроился между,
В средней, кажется им, полосе,
Кто в шкафах меховую одежду
Бережёт через летние все,
Тем за праздник считается то же –
Снег, мороз и зима навсегда:
Словно перья, их белая кожа
Не боится ни снега, ни льда.
   Чёрным  белый – цвет ангельских крыл,
    Белым белый – чтоб чёрное скрыл.

И внутри, и снаружи разруха.
На подмогу приходят, как встарь,
Отступленье, присутствие духа
И отечественный календарь.
Отсидимся, чтоб время никчёмное
Израсходовало свой запас,
Чтобы белое спрятало  чёрное,
Вдохновляя растерянных нас.
Чистота, наше новое знамя!
Застели нам просторы равнин, 
Успокой величавыми снами
На подобиях белых перин!
   В это время гордимся страной:
   В белом родина только зимой.

Но побыв оскорбительно мало,     
Не приняв даже школьной лыжни,
Наспех брошенное покрывало
Расползается в первые дни.
Снова грязь и поганство наружу,
Снова тычемся в них без конца,
Вид на прежнюю N-скую лужу
Ранит детские наши сердца.
Ну когда же свидетельства краха
И осенние краски стыда
Хляби лесостепного размаха
Скроют коркою снега и льда,
   Возвращая нас, блудных детей,
   В волосатые шкуры зверей?

Календарь ныне, присно и вечно
Хочет прошлое перебороть,
Предъявив в белизне подвенечной
Покаянья не знавшую плоть.
Всё ровняя, вплоть до горизонта,
Главной  национальной черты,
Наступление снежного фронта
Обеспечит триумф чистоты,
И классические перспективы
К февралю – до рыданий навзрыд –
Моментально внесут коррективы
В разболтавшийся осенью быт.
   Снова можно любить: Пусть грязна.
   Ночь – и  утром везде белизна!     

2. 

Сижу у Бородинской панорамы
Спиной к потоку юркого железа.
В соседнем доме мамы моют рамы,
Что кажется отсюда бесполезным.
Горячее железо духовито
И гадит в небо сизою струёю.
Дежурный ангел ватной  пятернёю
Всё в кучевое соберёт корыто,
И, окропляя тоннами помоев
Обветренные лица не героев,
Вернёт на землю. Вечное помыто.

Народ – трава. Коси его косою,
Трави, топчи и танками дави –
Слезами обольётся, как росою,
И вновь заколосится на крови.
Проходят, покуражившись на свете
Злодействами, лихие времена,
И новые приносит семена
В истерзанную землю южный ветер.
Трава, трава!
Тебе всё трын-трава.
Зачем люблю, трава, твои слова?   
Зачем твои запомнил имена?

Железо за спиной внезапно встало –
Как прежде, возят цугом и по встречной
Модель для будущего пьедестала.
Клеймёная звездою трёхконечной,
В бронированной шкуре лимузина,
От Жукова на пляшущей лошадке
К Кутузову, осевшему в посадке,
Бежит тысячесильная скотина.
Стоящего железа смрад сильнее –
И патина становится чернее.
Царь вдоль холопов – русская картина.

Марь белая растёт, беды не зная,
Меж донника, овса и череды,
От урожая до неурожая,
От полбеды до полной лебеды.
Зачем нужна ей, однолетней, память 
И сорок шесть верчёных хромосом,
Когда её судьба под колесом
Иль под кирзовым каблуком истаять.
Чай не газон.
Раз-два – и весь сезон.
Зима как сон – и вновь полки имён
Весной родятся, чтобы душу маять.

Последний день конца кровавой брани
Все те, кто выжил, превращают в праздник.
Копчёным пахнет дым воспоминаний,
А у кремля победный чёрный всадник
Показывает где мораль и сила:
Притормозив коня жеманным жестом,
К Истории поставлен задним местом –
Бездарность так для нас изобразила – 
На стременах привстал изящно Жуков,
Ополовинивший колонны внуков.
И эта половина ту забыла.

Тысячелистник, Мятлик, Незабудка,
Иван-да-Марья, Пижма, Молочай,
Лапчатка, Клевер, Василёк, Ярутка,
Крестовник, Одуванчик, Иван-чай,
Ромашка, Ситник, Девясил, Горчица,
Пастушья сумка, Бальзамин, Кипрей,
Лапчатка, Мать-и-мачеха, Пырей,
Полынь, Солодка, Чистотел, Мокрица,
Овсюг, Чабрец,
Чертополох, Чистец,
Крапива, Хвощ, Острец, Осот, Синец,
Болиголов, Фиалка, Медуница…

3. 

Сквозь рваные тучи рассеянный свет
Частями выхватывает панораму.
Вот в детском углу, где меня уже нет,
Другой кто-то треплет минорную гамму.
Чуть дальше пятно: в середине пути,
Где пар от реки и листва пожелтелая,
Где я погружаю, чтоб легче идти,
В  речное – своё, ещё крепкое, тело –
Там музыка тише и суше трава,
Вода обжигает терпимо-привычно,
Давно не обманывает синева:
Не праздничный день впереди, а обычный.

Машину трясёт по разбитой грунтовке,
Опухшие девки и вёдра антоновки,
Ленивые жвачные с добрыми лицами
Умеют часами, не двигаясь, двигаться
К закату раздувшимся розовым выменем,
Стирая различье меж кличкой и именем,
И время, спеша от цветения к спелости,
Палитру ведёт через розовый к серости.
И еду я еду: пустые пространства.
Усталые пасынки пыльной равнины,
Под ветром склонились, как будто от пьянства,
Растения с минимумом клейковины.

Ах, этот всегдашний её недостаток
У этих раздольных  неласковых мест,
Под северным ветром от этого шаток
Накупольный крест и кладбищенский крест,
От этого лепятся вечно друг к другу
Слепые домишки, а спелая рожь,
Чуть тронешь – так сыпется в руку с испугу,
Что сам испугаешься – лучше не трожь.
Степные должны быть особой породы.
Мгновенно и ловко, как гибкий ковыль,
Под ветром, рванувшем при смены погоды,
Пригнуться до грязи и спрятаться в пыль!

Покуда шоссе протирает резину,
Всё чаще обочина манит машину
Нехитрою мыслью, умеренно новой,
Всё бросив, неспешно идти по грунтовой.
А свет уже выхватил край панорамы,
Где вместе раввины, попы и имамы
Выходят из леса к обрыву асфальта,
Где каждый, проделав невольное сальто,
Кресты, полумесяцы, звезды Давида
Найдёт уже в зеркале заднего вида,
Чтоб с теми, кто раньше вручил душу богу,
Над тучами вторить про рожь и дорогу,
Чтоб с запахом мяты и болиголова
Внизу было слышно небесное слово.

Эй, ветер равнинный, владея равниной,
Подхватывай то, что звучит вдоль дороги!
Напрасно ты хочешь расквашенной глиной,
Нам с детства вперёд нагружающей ноги,
Пластами костей, потерявших гражданство,
Уральским разбитым хребтом позвоночным,
Скрепить распадающееся пространство,
Ведь там, где ничто не является прочным,
Ни вера, ни память, ни цель, ни идея,
Где пепел сердца не преследует стуком,
Одна только женская рифма умеет
Пространство протяжно  пронизывать звуком.