Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

#1 2023-03-20 07:48:46

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Фредрик Браун. Крик вдали

Хочу предложить здесь вам, товарищи, перевод ещё одного романа Фредрика Брауна. Подлинная американская pulp fiction, если кто помнит (этого автора я здесь уже выкладывал): единство места, времени и действия -- то есть всё это в разумных пределах и на протяжении всего 15 глав.

Об этом сочинении Фредрика Брауна хочу сказать следующее. Сам автор был пьяницей, и герои его романов пьют многовато. Герой этого романа пьёт чрезвычайно много и расследование своё проводит зачастую в бессознательном состоянии. Мне даже временами противно было переводить и хотелось бросить. В конце выяснилось, однако, что героическое бухалово есть часть авторского замысла в построении интриги, а не баловство персонажей, как в иных произведениях нашего автора.

Касательно интриги сообщаю вот что (и это ещё не спойлер). У романа совершенно непредсказуемая концовка, причём здесь такая концовка не вызываает того ощущения, что читателя просто провели, фокус какой-то перед ним проделали. Вовсе нет, по моим собственным ощущениям, -- я ведь тоже фокусов не люблю в конце иных детективных романом, такие фокусы элементарно разочаровывают, да и автор, который этим грешит, -- это заведомо автор третьего плана.

А потому (и это уже спойлер от слова "спортить"): если кто будет читать внимательно или если кто вдруг станет перечитывать, то сможет заметить, что уже в первых главах встречаются разные мелочи расследования, которые указавают: ВСЁ БУДЕТ НЕ ТАК.

https://i.ebayimg.com/images/g/ixMAAOSw1GFiF705/s-l500.jpg


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#2 2023-03-20 07:49:45

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 1

С ужасом во взгляде Дженни попятилась от ножа, нашаривая рукой круглую ручку двери, что вела из кухни вон. Испугом сжало гортань – не крикнуть, да и услышать некому, лишь тому, кто сейчас надвигался на неё с ножом в руке, этот спятивший, попросту сумасшедший. Нашарив рукой, она повернула ручку, дверь распахнулась в ночь и Дженни, круто развернувшись, побежала. Смерть погналась за нею.

Прошло восемь лет. Дальнейшее началось самым обычным образом, как, зачастую, всё всегда и начинается. Было восемнадцатого мая, четверг.

Человек по имени Джордж Уивер только что снял номер в «Ла Фонда» ― гостиничке городка Таос, что в штате Нью-Мексико. Он уже закончил бриться, уже вытирал со своего лица остатки мыльной пены смоченным краешком полотенца, когда зазвонил телефон. Бросив полотенце на раковину через край, Уивер прошёл в основную комнату и снял трубку. «Алло!»

― Джордж Уивер? ― Голос в трубке был смутно знаком.

― Да, это Уивер.

― Джордж, это Люк. Люк Эшли!

Уивер посветлел лицом. ― Ишь, дьявол! Чего делаешь в Таосе? И как узнал, что я-то здесь? Где ты?

В трубке раздался смешок. ― На какой вопрос отвечать сперва?

― На вопрос: где ты?

― Да внизу, у стойки администратора.

― Ну, так другие вопросы подождут. Дуй сюда.

Уивер вернул трубку на рычажки, распахнул дверь своего номера и, оставив её так, вернулся в ванную, чтобы всё-таки вытереться. Повидаться с Люком ― это было и приятно, и неожиданно. Сколько же они не виделись? Теперь уж более двух лет!

Вглядываясь в своё лицо в настенном зеркале, Уивер пытался представить, какие изменения в нём могли броситься Люку в глаза. Тяжелее всего легли на его лицо последние месяцы: всегда несколько острое, нынче оно было исхудалым, в глазах же появился затравленный взгляд.

Послышались шаги, и Уивер выскочил из ванной. Люк уже стоял посреди комнаты.

― Люк, старина! Каким же чёртом узнал ты, что я здесь? Я и сам не загадывал, где остановлюсь, пока час назад не оказался в здешней гостинице. Проездом до Санта-Фе.

Эшли был высок, тонок, лысоват, ― он немного смахивал на Уильяма Джиллета в роли Шерлока Холмса, и Уивер частенько ловил себя на мысли, что такое сходство в самый раз автору, пишущему для журналов криминальной документалистики. Эшли и сам забавлялся этим сходством; вот и теперь он произнёс:

― Элементарно, дорогой Уивер. Я увидел снаружи твой припаркованный автомобиль ― тот зелёный "шевви-купе" с правами, выданными штатом Миссури. ― Произнеся эти слова, Эшли плюхнулся в мягкое кресло и вытянул вдоль подлокотников свои длиннющие руки. ― Напяливай, Джордж, рубашенцию, и пойдём-ка пропустим где-нибудь по стаканчику.

― Но как тебе удалось... Этому автомобилю всего год, и ты не мог у меня его видеть. Как узнал, чтó у меня теперь за машина?

Эшли вздохнул.

― Ну хорошо, опустимся до будничных фактов. Ехал я, знаешь ли, на побережье ― в Лос-Анджелес ― и выбрал путь через Канзас-Сити, чтобы задержаться там на пару часиков да повидаться с тобой. Разминулся с тобой лишь на день, и Ви сообщила мне, что направляешься ты в Санта-Фе, объяснила, какой дорогой. Описала твою машину и дала номер водительских прав на тот случай, если я нагоню тебя, так что я смотрел в оба. Приезжаю я в Таос, делаю круг по «плазе», а тут и машина твоя перед гостиницей. Вошёл я, значит, и спрашиваю администратора, не имеется ли у них кого-нибудь из Джорджей Уиверов. А то! ― отвечает. ― Имеется.

― Ты, должно быть, и сам здорово подзаправился, ― сказал на это Уивер, ― коли нагнал меня с преимуществом в целый день. А может, это и не так уж много; ехал я не спеша, притормаживал полюбоваться пейзажем. Мне предписано как огня избегать суеты. Я... полагаю, Ви тебе рассказала?

― Немногое. Не успели поговорить как следует. Но каковы, Джордж, твои планы?

Из раскрытого чемодана, лежащего на постели, Уивер вытащил спортивную рубашку. Напялив её и застёгивая пуговицы, он отошёл к окну.

― Там вроде как чертовски красивые горы, ― сказал он, вглядываясь вдаль. ― Любоваться бы на них всё лето… и я, возможно, так и поступлю. Направлялся я в Санта-Фе, но теперь уже сомневаюсь, стоит ли пилить оставшиеся семьдесят миль. Уже пять лет минуло, знаешь ли, как мы оттуда уехали, и кто скажет, встречу ли тех, кого знал там когда-то. Из знакомых я ни с кем не переписывался, хотя Ви и Мэдж Бёрк писали друг дружке ― это одна молодая женщина, они вместе в ресторане работали; других связей и нет.

А этот городок, Люк, мне по душе. И потому, что я здесь никого не знаю, и потому, что он меньше Санта-Фе и гораздо спокойнее. Чем-то он, помимо прочего, берёт, не знаю чем. Кажется, что я уже чувствую себя лучше. В общем, задержусь, чтобы поосмотреться. Если нечто приглянется, то и поселюсь на всё лето ― при условии, что потяну оплату.

― Да, Таос прекрасный городок, ― согласился Эшли. ― Погода летом чудесная ― даже лучше, чем в это же время в Санта-Фе. И высота та же, семь тысяч. Правда, говорили мне, зимой тут холоднее, чем в Санта-Фе, но это если ты останешься тут на более долгий срок. Ещё тут имеется колония художников , то есть интересные люди, если тебе надоест жить отшельником и захочется общения.

― Тебе, Люк, словно бы всё известно о Таосе.

― Просто провёл здесь неделю-другую летом три года назад. Описывал дело Артура Рокфорда Мэнбая, «Обезглавленного из Таоса». Эксцентричная история, так сказать, если таковые вообще бывают. Слыхал про него?
Уивер покачал головой.

― Вот останешься здесь, так, возможно, услышишь: это местная легенда. И было также ещё одно доброе дельце семь ― нет, восемь лет назад. Девушку звали Дженни Эймс. Я пытался подсобрать материала, ― хотел и это дельце описать, пока работал над делом Мэнбая, но не усмотрел никаких твёрдых фактов, чтобы вышел связный рассказ. Убийцу, к тому же, так и не нашли, а для криминальной документалистики это не годится.

― Имя вспоминается, ― проговорил Уивер. ― Я жил тогда в Санта-Фе и, вероятно, читал что-то такое в прессе. Над чем, Люк, сейчас работаешь?

― Заправь рубашку, и я всё поведаю за выпивкой. Или не заправляй; в Таосе сойдёт и так.

Рубашку Уивер всё же заправил. Они вышли на улицу и пересекли «плазу», чтобы оказаться в «Эль Патио»; там они взяли по холодному, звенящему бокалу «Тома Коллинза» на свежем воздухе под гигантским тентом. Люк Эшли глубоко вздохнул.

― Хорошо, Джордж! Забыл я, какой здесь воздух. Страна с девизом «Маньяна» , и очень живописная! Эти индейцы в пончо, что разгуливают по «плазе», ― это тебе не бутафория от Торговой палаты. В паре миль от городка проживают тысяча индейцев пуэбло, они и в самом деле так вот живут и так одеваются. А доведись тебе узнать хоть самую малость об индейцах Таоса, ты тотчас влюбишься в них, ― вот люди!

― Ты, Люк, не сказал мне ещё, чем занимаешься. К чему этот тур в Лос-Анджелес, чем займёшься там и надолго ли.

― Просто не добрался ещё до сути; напускать таинственности намерения не было. Кинокомпания «Регал пикчерз» делает документальный фильм про гангстерских заправил из Чикаго времён «сухого закона», и в центре событий будет та бойня в День святого Валентина. Я много всего написал о тех днях, и они наняли меня техническим консультантом. Контракт трёхмесячный, вот я и поехал на машине, чтобы иметь её при себе всё время, пока я там. Покинул Чикаго три дня назад и ещё через три достигну Лос-Анджелеса. Вот и всё насчёт меня. Ну а ты, Джордж? Ви сказала мне, что вы собрались сюда на лето, и она прибудет к тебе позднее, только она... это...

― Несколько странно на это смотрела?

― Ну, не сказал бы... Фу, чёрт... да, она несколько странно на это смотрела. Если позволено спросить, что тут за дьявол?

Уивер принялся выводить на столешнице влажные круги донышком стакана. Взглянув на побелевшие костяшки своих пальцев, он понял, что чрезмерно сжимает сосуд, и принудил себя ослабить хватку.

― Малость перетрудился, ― промолвил он. ― Только и всего, Люк. Это называется нервное расстройство. Я провёл в лечебнице шесть недель. Работал слишком напряжённо, вот и сорвался. В лечебнице продержали на успокоительном, но по окончании курса врач сказал, что лучше мне отойти от деятельности и провести время где-нибудь, не думая про... ― Уивер выдавил улыбку, ― про те дела, каковы бы они ни были, которыми я занимался там, в Канзас-Сити. Предполагается, что я полностью от них отошёл, так что и говорить? Если ты вдруг вспомнишь, каким-таким бизнесом я занимался, не называй при мне торговлю недвижимостью.

― Риэлтерство? Землица, домики?

Уивер сделал вид, будто его передёрнуло. ― Наверно, то самое. Впрочем, мне рекомендовано писать картины или, там, стихи в продолжение лета. По меньшей мере три месяца, а может и дольше. Делать всё, что вздумается, что именно ― не имеет значение, только чтоб этим деньги не зарабатывать.

― Послушай, Джордж. Контракт у меня законный, и я при деньгах. Если тебе требуется некоторая сумма...

― Премного благодарен, Люк. Но, думаю, перебьюсь. Дома в Канзас-Сити я понёс приличные потери ― маетня по этому поводу, как и потуги восполнить утраченное, меня, собственно, и доконали, ― но я недавно обналичил несколько тысяч долларов, чего вполне хватит мне на лето и даже на осень, если я задержусь здесь столь долго, и даже ещё останется, чтобы вновь взяться за дело, когда приду в норму. Тот бизнес я продал, так что могу вовсе о нём не думать, а чтобы начать заново, многих средств не потребует. В риэлтерском деле есть одна хорошая вещь:  если вы знаете правила игры и знаете город, в котором хотите подвизаться, ― а Канзас-Сити я весь изнутри знаю, ― то всё, что вам требуется для старта, это небольшая сумма, чтобы снять офис и немного продержаться до первых поступлений. А пока составляете опись: вписываете да вычёркиваете продаваемую собственность, которая не ваша.

― Ну, коли средств недостанет, ― повторил всё же Эшли, ― непременно одолжись у меня. Долго ещё Ви оставаться в Канзас-Сити, пока не соберётся приехать?

― Жду через две-три недели. Наших девочек мы отсылаем в летний лагерь на плато Озарк: Эллен уже была там в прошлом году, а теперь и Бэтти достаточно взрослая, её тоже берут. Но лагерь открывается не ранее первого июня, так что Ви предстоит проволындать, пока она не отправит туда девочек. А после ― ко мне.

― Сколько сейчас твоим девочкам?

― Эллен шесть с половиной. Бетти исполнится пять через две недели ― минимальный возраст, чтобы в лагерь взяли. Они дети хорошие. С ума сводят, когда ты рядом, и всё равно уже начал по ним скучать.

― Ну так тебе и надо побыть от них вдали. Если мир и покой ― это то, что доктор прописал…

― То самое. Покой и какая-нибудь некоммерческая деятельность, которая бы меня увлекла. А девочки против лагеря ничего не имеют. По крайней мере, Эллен: прошлым летом она была в восторге, и с Бетти, полагаю, будет то же. Да в лагере, вне дома, им будет даже лучше, чем…

Он осёкся, когда понял, чтó именно собирается сказать. Даже с ближайшим приятелем трудно поделиться той мыслью, что твоим детям лучше провести некоторое время вдали от матери, ― правда, в данном случае это было бы преувеличением: Ви не столь дурна. Если Эшли что-то и заподозрил, то не переспрашивать не стал. Сказал лишь:

― Чё-т у нас с питьём. Кошка вылакала?

― Не исключено. Повторим?

Эшли взглянул на часы. ― Не худо бы и поесть. Сейчас только полдень, но я вёл машину с половины седьмого на лёгком завтраке. Ты не голоден?

― Пропал было аппетит. Даже не позавтракал, только выпил кофе утром, так что проглотить чего-нибудь стоит.

― Тогда идём. Где-то тут должно быть заведение ― в сторону от центра к почте, называется «Ла донья Луц». Замечательно кормят. В «Списке Дункана Хайнса», между прочим. Заведует им человек по имени Френчи. Если оно всё ещё здесь…

Оно было здесь. Им подали горную форель, и даже в Уивере пробудился аппетит. Лучшая еда за долгий срок! В «Ла донье Луц» и буфет имелся, но приятели вернулись в «Эль Патио», чтобы вновь выпить послеобеденное на свежем воздухе. Такова уж была погода. Беседа шла о былом ― приятная, необязательная. Ни о чём этаком, зловещем. Им просто вспоминалось, как они вместе удили рыбу, играли в покер да пару раз съездили на охоту; за таким разговором они и попивали себе в теньке.

Спустя некоторое время Уивер произнёс:

― А давай туда съездим. Хочу поближе взглянуть на те горы. Сам поведу, если ты устал. А кроме того, мне всё более кажется, что следует остаться здесь, если подыщется местечко. 

― И съездим. Я отдохнул уже, так что могу сам вести; моя машина с откидным верхом, он у меня опущен.

Машину, значит, повёл Эшли. Через Арройо-Секо напрямик к горам, по дороге, которая, по мере их продвижения, делалась всё более ухабистой. Спустя некоторое время Эшли указал рукой на глинобитный дом, стоявший ярдах в двадцати от дороги; до него на протяжении четверти мили строения у дороги отсутствовали. Эшли сказал:

― Здесь и погибла Дженни Эймс.

― Кто, кто?

― Дженни Эймс. Я же тебе говорил. Жертва в том деле об убийстве, по которому мне не удалось собрать достаточно фактов. Два дня потратил, пока не бросил: ничем так и не поживился. Но за рассказ об Артуре Рокфорде Мэнби мне заплатили прилично, так что моё пребывание здесь не было напрасным.

Дом они уже миновали. Уиверу пришлось повернуть назад голову, взглянуть через плечо, пока поворот дороги не скрыл дома полностью.

― Прекрасное место для убийства, ― сказал он. ― Кругом ни души.

― Совершенно. Последний дом у дороги, и никакого жилья до самых гор. Тут и дорога сходит на нет, скоро нельзя будет ехать. ― Эшли притормозил и указал налево. ― Девушка выбежала из дому, кинулась в этом направлении к предгорьям, и убийце ― как там, чёрт возьми, его звали ― пришлось гнаться за ней почти четверть мили.

Дорога совсем испортилась. Эшли решил разворачиваться на первом же месте попросторнее.

― Кто-нибудь сейчас там живёт? ― спросил Уивер.

― Где это? А, ты имеешь в виду место преступления? По виду было пусто, когда мы сейчас проезжали. Три года назад, когда я пытался собрать материал, здесь никто не жил. Это значит, что с момента убийства до сего дня здесь так никто и не поселился.

― Боятся привидений?

― Не слыхал о таковых. Да и откуда им взяться, раз убийство произошло не вблизи от дома. Нет, полагаю: главная причина в том, что для большинства отсюда слишком далеко до города. Трудно тут жить круглый год, поскольку дорога сам видишь какая. К тому же в этой стороне проживают в основном испанцы; для них тут земля нехороша, а ведь им лишь бы обрабатывать ― ферму устроить, на худой конец сад. А кругом ― пески да полынь с кустарником. Пустошь.

― Но с того места, должно быть, такие виды! Далеко от Таоса?

― Ммм... Ехали мы через Арройо-Секо, а это восемь миль от Таоса. До этого дома, предположительно, ещё полторы мили. Скажем, от Таоса миль девять ― десять. А что? Уж не подумываешь ли купить участок?

― Нет, не покупать. Но если сдаётся на лето, так почему бы нет? Мира и покоя тут хватит мне на всю оставшуюся жизнь. Это для меня выход. Знаешь об этом месте что-нибудь неприглядное?

Сейчас они уже вновь подкатили к дому, и Эшли остановил машину. В нерешительности оглядел он ручей и дом по ту сторону.

― Здесь, приятель, почти без удобств. Вода не проведена, её придётся таскать из ручья; правда, это всего несколько ярдов, да и вода почище, чем там из водопроводного крана. Вот электричество есть. И тишь да гладь, если кто-то ищет именно этого. Может, стоит пройти и взглянуть поближе?

― Подойдём!

Эшли повёл свой автомобиль, верх которого так и не был им поднят, через небольшой деревянный мосток, перекинутый от дороги к дому через ручей.

Глинобитный дом с плоской крышей состоял из трёх комнат. Позади него, на расстоянии десяти ярдов, стоял покосившийся дворовый туалет из досок, а ещё десятью ярдами далее в ту же сторону виднелся деревянный сарай. Приятели обошли дом; окна были заколочены, а обе двери заперты.

― Выстроен надёжно, ― сказал Эшли. ― Потребовал средств, чтобы подвести под крышу, но не чересчур. Труд здесь дёшев. ― Эшли приложился глазом к отверстию от сучка в одной из досок, покрывавших окно. ― Мебель на месте. И вроде бы та же самая, что стояла там, когда я заходил в дом три года назад; значит осталась ещё от Нельсона.

Уивер разглядывал горы, слегка задрав голову. ― Кто это ― Нельсон? ― спросил он.

― Вспомнилось-таки имя. Это человек, убивший Дженни Эймс. Хочешь, расскажу?

― Не хочу. Лучше вернёмся в город и разыщем владельца. Если цена будет приемлемой... Нет, что за божественный вид, можно всё лето любоваться!

― Ну, значит так тому и быть. Поехали!

И они отправились обратно. В городке остановили машину у таверны «Таос», сразу после которой уже начиналась «плаза»; в таверне также имелся внутренний дворик ― патио, и Эшли подвёл Уивера к одному из столиков.

― Ты закажи себе выпить, ― предложил он, ― а я пойду справлюсь насчёт того дома для тебя. Для этого нужно повидать человека по имени Дафбелли Прайс.

― Издеваешься.

― Вовсе нет. Таково его имя, и он либо торгует недвижимостью всей округи, либо имеет о ней все нужные сведения. По крайней мере, три года назад именно его контора распоряжалась участком Нельсона.

― Но зачем ты делаешь это, Люк? По крайней мере, разузнать всё я мог бы и сам.

― И завести разговор на запрещённую тему? Помни, друг мой, ты знать не знаешь, как там торгуют недвижимостью. Расслабься и прими внутрь, а я займусь делом.

Уивер принял внутрь. Эшли вернулся через полчаса; он ухмылялся на ходу.

― Дом уже твой, ― объявил он. ― Задаром.

― Что значит ― задаром?

― Сейчас к этому подойду. Подожди минутку, я закажу нам кофе. Пить больше не хочу: мне ещё машину вести. Или тебе вновь старика «Тома»?

― Нет, кофе лучше.

Эшли сходил к буфету, вернулся и сел напротив Уивера.

― Кофе на подходе. Так, а теперь насчёт дома. Прайс говорит, что пытался продать участок и что дом вместе с четырьмя акрами земли числится у него за две тысячи долларов, но за все восемь лет покупателей так и не нашлось. Мебель ― немудрёная, сказал он, но пригодная ― идёт вместе с домом. То есть ― если ты хочешь её купить, а я сказал, что не хочешь.

― Верно, ― отозвался Уивер. ― А теперь объясни мне это загадочное «задаром».

― Прайсу нужно, чтобы кто-нибудь пожил там некоторое время, чтобы снять проклятие, как он выразился. Он отдаст его тебе во владение на всё лето, если ты приведёшь его в порядок и поживёшь там. Он говорит, что, насколько ему известно, небольшой ремонт, в котором нуждается сам дом, не потянет и на полсотни баксов, зато в доме станет сносно жить. Звучит как-то больно дёшево, но работники в таком отдалении запросят лишь доллара по три в день.

Далее Прайс предположил, что исправление мебели обойдётся тебе ещё в полсотни, кроме того тебе захочется, вероятно, приобрести ещё того-сего, если вы будете жить там вдвоём, ― на сумму этак от пятидесяти до ста ― особенно если понадобится нечто особенное. Но он говорит, что если ты настолько обустроишь этот дом, то и живи там себе всё лето ― хоть до осени, как и планируешь, ― задаром. Он думает, что и так вряд ли продаст или сдаст в аренду этот дом в нынешнем сезоне, так что терять ему нечего, а с подобными улучшениями, да принимая во внимание, что чары буду развеяны, раз некто там поживёт, у него появляется некоторый шанс на сделку с домом в следующем году.

Подали кофе. Уивер отпил, глядя в ярко-синее небо по-над ободком чашечки. Эшли продолжал:

― Я сказал ему, что сообщу завтра.

― Сообщить можно уже сегодня, ― сказал Уивер. ― Может, этот Дафбелли Прайс... слушай, ты издеваешься, ну нет такого!

― Нигде, кроме Таоса, ― отозвался Эшли. ― Именно здесь таковые и встречаются. Но если это так тебя беспокоит, то его контора ― это соседняя дверь от Джимми Валентайна, аудитора с лицензией. Нет, он настоящий.

― Верю, верю. Я хотел сказать, что этот Прайс, может, и сумасшедший, а вот я нет. Поймаю его на слове. Как только с кофе покончим.

― Отлично. Пойду с тобой, а уладим дело ― двину дальше. Хочу добраться до Лос-Анджелеса как можно скорее, и если мне удастся оставить за спиной ещё пару тысяч мил, перед тем как я забурюсь куда-нибудь на ночь, буду очень доволен.

Дафбелли Прайс оказался маленьким человечком в большой ковбойской шляпе. Обменявшись с Уивером рукопожатием, он сказал:

― Возможно, это по-дурацки, вести так свои дела, но с этой халупой я увяз на восемь лет. Возможно, вам удастся снять с не проклятие.

Уивер хмыкнул. ― Что подписать?

― Что тут вообще подписывать! Не будем мудрить. Вот ключи. Ступайте, благоустраивайте и живите.

Так Уивер заполучил жильё. Он даже попытался уговорить Прайса обмыть сделку, но у Прайса было ещё назначено. Он сказал лишь:

― Вот что, Уивер. Если никого здесь не знаете, то лучше вам обратиться к подрядчику ― не так обманут. Есть некто Эллис Делонг. Если сами вы не подрядчик и не знаете местного подхода к делу, то хоть собственных рабочих нанимайте, а денег всё равно не сэкономите.

Покинув контору Дафбелли Прайса, Уивер потратил немало сил, убеждая Люка Эшли выпить на посошок; это ему в конце концов удалось.

― Ладненько, ― сказал Люк, ― и всё же на такой высоте, Джордж, с этим не усердствуй. Да, ты живал в Санта-Фе на такой же вершине, но давненько, а теперь сроднился с атмосферой Канзас-Сити.

И в маленьком буфете заведения «Ла донья Луц» они приняли по последней. Эшли сказал:

― Слушай, Джордж, появилась мысль. Ты поселишься там, где произошло убийство Дженни Эймс, так что не исключено, что нечто да раскопаешь ― а к подобного рода исследовательской работе у тебя может родиться интерес. Если это действительно произойдёт и ты подсоберёшь достаточно фактов, чтобы я смог написать на эту тему очерк, ― ну, как проведу свои три месяца в Голливуде, ― то я возьму тебя в долю. За моей подписью, конечно, поскольку так продастся быстрее, но отстегну от гонорара ― половину, там, или больше, будет зависеть от того, сколько твоего труда и сколько моего. Сейчас детективные истории, произошедшие в действительности, оплачиваются по хорошей ставке. Не исключено, что и расходы по ремонту этого дома окажутся покрытыми, а уж тогда дом и впрямь обойдётся тебе задаром.

― Ишь, чего захотел, ― отозвался Уивер. ― Я сбежал сюда ради отдыха, а не играть в детектива по случаю убийства восьмилетней давности.

― Так-то оно так, но рано или поздно отдыхать тоже надоест, и моя мысль может показаться  тебе стоящей. Если передумаешь в течение лета, приступай. А вдруг это тебя всерьёз увлечёт! То было убийство под названием «Одинокое сердце».

― Как это?

― Это одна из тех вещей, которые ты узнаешь, когда начнёшь копать. Ну, Джордж, мне пора. Было здорово снова повидаться.

― Спасибо за всё, Люк. И классный девиз ты изрёк сейчас; уж стоит покопаться, чтобы хоть выяснить, что это за убийство с таким названием ― «Одинокое сердце». Но закончим. Мне ведь тоже нужно прикупить акварелей да пораскрашивать в окрестностях бумагу, причём с таким остервенением, словно я вновь принялся за работу.

Когда Эшли уехал, Уивер разыскал в телефонной книге Эллиса Делонга и позвонил ему. Выяснилось, что контора Делонга находится в полуквартале от «плазы»; туда Уивер и направился.

― Я этот дом знаю, ― сказал Делонг, когда Уивер поведал ему о сделке, только что заключённой с Прайсом. ― Чего вам желается?

― Да всё, что там нужно ― в разумных пределах. Мистер Прайс говорит, полтинника достаточно, чтобы сделать дом пригодным для жилья ― внутри, не считая мебели. Будь у меня необходимость, я бы и вдвое раскошелился, но пока и того хватит. Скоро ли сможете взяться за дело?

― Да хоть завтра. В работе сейчас застой. Пошлю на ваш объект двух людей, и вряд ли им не управиться за пару деньков.

― Чудесно, ― сказал Уивер. ― А я, пока не смогу вселиться в дом, останусь в «Ла Фонда» ― там и сможете найти меня в случае чего.

Уивер вернулся к себе в номер и написал письмо Ви. Не длинное и не задушевное. Эту стадию они давно миновали, вскоре после рождения Бетти ― почти пять лет назад. Радостью оставались только девочки, только Эллен с Бетти. Уивер писал: «Жилище нашёл в Таосе; немного за городом, но недалеко ― минут двадцать езды. Домик простенький и одинокий, но окрестности великолепны, и договор на летнее проживание какой-то фантастический. Надеюсь, ты оценишь. (Скорее всего нет, подумал Уивер; вновь ему пришло в голову, что лучше бы Ви вовсе не приезжала.) Пиши в Таос до востребования, чтобы мне знать, когда встретить тебя. Поезда сюда не доходят, так что бери билет до Санта-Фе, а я поеду за тобой туда на машине ― это семьдесят миль, ― не нужно будет тебе тащиться в автобусе. Передай от меня привет Элле и Бетти и скажи, что их папа...»

Сходив на почту отправить письмо, Уивер вернулся в гостиницу. Выпить ему больше не хотелось, аппетита не было, в номер подниматься было не за чем. И не с кем встретиться и поболтать. Что же оставалось?

Солнце заходило, и в воздухе потянуло прохладой. Следовало найти чем заняться вечером. Кинотеатр в городке был всего один, в прямом соседстве с гостиницей; там крутили одни лишь вестерны. Временами дома в Канзас-Сити он высиживал какой-нибудь вестерн, поскольку их обожала Эллен (он иногда даже называл её Хопэлонг Уивер ), но сам он решительно не желал пялиться в вестерны без такого важного повода.

Почитать, вот что требуется. Уивер прошагал через «плазу» в аптеку и выбрал себе книжицу карманного формата, детектив. С этой книжицей он уселся в вестибюле отеля и попытался вчитаться; книга, однако, навевала скуку. Обнаружив, что он уже третий раз перечитывает один и тот же абзац, но так и не может ухватить его смысла, Уивер опустил книгу в карман и вышел пройтись. Не исключено, что так можно будет заработать аппетит и провести некоторое время за ужином, а там и в номер не худо будет вернуться. И уж тогда (в пижаме и при отсутствии искушения выйти вновь) книга пойдёт у него лучше.

Что же это такое ― убийство под названием «Одинокое сердце»? Разве всякое сердце не одиноко, всегда одиноко? Бросить! Гулять!

Прошло время, и Уивер осознал, что в сгустившемся вечере он словно куда-то мчится. Следовало сдержать шаг.

Проступили звёзды, засияла луна, повеяло холодом.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#3 2023-03-20 19:23:15

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 2

Утром лил дождь. В окно своего номера Уивер едва мог разглядеть другую сторону «плазы», не говоря уж об отдалённых горах, столь прекрасных при свете солнца. Закрыв окно, Уивер вернулся в постель, браня себя за то, что пил накануне вечером. Пил бездумно, бесконтрольно, нелюдимо сидя за стойкой, лишь пялясь в отливающее синевой зеркало на заднике буфета и односложно отвечая тем немногим, кто пытался завязать беседу.

Зачем?

Во рту стоял неприятный привкус, и Уиверу захотелось воды. Он отправился в ванную и выпил сразу два стакана. Руки у него настолько тряслись, что бриться он не решился.

Больше ему было не заснуть, а потому он оделся, практически на ощупь, и отправился в кофейню. Мысль о еде была ненавистна, и всё же Уивер вынудил себя съесть пару намазанных маслом тостов, запив их двумя чашками кофе.

Теперь он почувствовал себя бодрее, хотя руки всё ещё тряслись, когда он вытянул их перед собой взглянуть, предварительно убедившись, что за ним никто не наблюдает. Да, тут либо следовало вовремя вчера остановиться, либо же научиться пользоваться электробритвой, а их он недолюбливал.

Пришлось бриться в парикмахерской, благо имелась поблизости. Дождь не прекращался, но вокруг «плазы» почти каждая входная дверь защищена была порталом с крышей над мостовой, так что Уивер не вымок.
К той минуте, как Уивера побрили, дождь лишь слегка моросил, и Уивер смог добраться до своей машины, припаркованной на одной из боковых улочек.  Он выехал на Денверское шоссе, с которого свернул на боковую дорогу, ведущую к Арройо-Секо. Шины скользили, дорога превратилась в море грязи. Из боязни заноса Уивер медленно и с опаской остановил машину. Ехать ли вперёд? Невозможно, если вспомнить, какая распутица ожидает его после Секо. Стараясь не давить сильно на газ, Уивер вернулся на асфальтовое покрытие главной дороги и повёл машину назад в Таос. Что за сумасшедшая мысль была поселиться вне города с проездом по разбитой грунтовке! Он поедет к Делонгу и отменит заказ на обустройство дома, а затем и Прайсу вернёт ключи. Всё равно никаких вложений в дом он ещё не делал ― разве что потерял полдня времени.

Делонг встретил его радушно.

― Сыроватое утречко, ― сообщил он. ― Но у меня нашлось трое для того, чтобы начать; они отправились туда пораньше.

― Как же они туда доберутся? Или вы хотите сказать, что дорога была ещё не так плоха?

― О, сейчас-то на ней похуже, чем часом ранее, но это первый дождь за две недели, так что не всё так плохо. Вы привыкните: ну, грязь по временам и то нечасто.

― Но…

― Сейчас я свободен. Не хотите ли отправиться туда вместе со мной и взглянуть, как движется дело? Мы сможем обговорить все спорные пункты ― все те вещи, насчёт которых мы не уверены, нужны вам они или нет/

Уивер кивнул. Если дело ещё не далеко зашло, если ещё не придётся много платить, то можно будет отменить договорённость. Дождь кончился.

Микроавтобус Делонга не был снабжён какими-то особенными шинами, но хорошо держался на дороге.

― Дожди ещё будут, но нечасто, ― сказал он. ― В следующем месяце, возможно, один день в неделю дорога будет немного скользкой и вести машину придётся медленно, но вы справитесь. Ехать по грязи ― для этого нужна сноровка. А так ― впереди прекрасное лето, не о чем беспокоиться.

Трое человек ― один американец-англосакс и два латиноса ― недавно прервали работу, чтобы позавтракать. Делонг и плотник-американец вместе с Уивером прошлись по участку, обсуждая, что предстоит сделать и что уже сделано.

― Дафбелли не ошибся, называя вам общий расход в пятьдесят долларов, ― сказал Делонг Уиверу. ― Материала много не требуется ― лишь несколько новых досок да гвозди, две оконные рамы, немного штукатурного раствора. Полагаю, кончено будет сегодня, и всё потянет на сорок ― сорок пять долларов. Если не захотите чего-нибудь поизящнее.

Уивер отказался.

На следующий день светило солнце, и дорога, хотя и вся разбитая, совершенно высохла.

Рабочие закончили. Уивер осмотрел хозяйство и нашёл его достойным ― дому лишь настоятельно требовалась уборка. За помощью он отправился в Арройо-Секо. Порасспросив в универмаге, он был послан к одной испанской чете по фамилии Санчесы, которая не отказалась, за пять долларов, потратить вторую половину дня на приведение дома в чистый вид. Уивер отвёз их к себе и оставил там, предварительно обследовав ещё и мебель с прочим имевшемся в доме, ― решить, что купить из необходимого. Вернувшись в Таос, вторую половину дня Уивер потратил на приобретение полезных для дома вещей, посуды, предметов для готовки и постельного белья. С не очень громоздкими покупками он к пяти часам вернулся к себе, прочее же должны были завтра доставить на грузовике.

Санчесы только что закончили. Потрудились они на славу: дом выглядел обжитым.

― Я отвезу вас, ― сказал им Уивер. ― Вот только вещи внесу из машины. 

Руку ему Санчес подал с опаской.

― Вы купили этот дом, мистер Уивер? ― спросил он. ― Или только арендовали?

― Всего лишь арендовал. Снял на лето с условием привести дом в жилой вид.

― И вы один здесь живёте?

Уивер объяснил ему, что вскорости его жена тоже сюда приедет.

― Это хорошо, ― с ударением произнёс Санчес. ― После того, что тут случилось, мистер Уивер, одному здесь жить было бы негоже. Мой сын Пепе, так он видел, видел, как всё началось.

― Видел? Вы говорите, видел убийство?

― Пепе, он видел, как он бросился на неё, мистер Уивер, с ножом. Сквозь окно видел. Он ловил рыбу в этом арройо…

― Ну, вот и все вещи, ― произнёс Уивер. ― Пойдёмте, я отвезу вас.

Когда машина миновала мостик и свернула на дорогу, Санчес вернулся к поднятой им теме.

― Вот отсюда Пепе их и видел, в то окно; Пепе видел, как она пятится назад, к двери, а тот наступает на неё с ножом, тот человек, что проживал здесь, Нельсон. Затем она выскочила в дверь и побежала, и Пепе больше ничего увидеть не смог.

― А он не попытался ей помочь или сбегать за помощью?

― Помочь ей, мистер Уивер? Пепе же было тогда всего десять, он был мальчишка. Он прибежал домой и рассказал мне. Я побежал в аптеку и позвонил по телефону шерифу в Таос, и шериф приехал, только он, кажется, не поверил моему Пепе. Он направился сюда и всё здесь оглядел, но не нашёл никого в доме и ни следа того, будто нечто случилось. Пепе он сказал, что у того видения. И только когда её тело было найдено два месяца спустя среди холмов, стало ясно, что Пепе говорил правду.

Отвезя Санчесов домой, Уивер немного поразмыслил, вернуться ли на ночь в Таос или прикупить в магазинчике в Арройо-Секо кое-чего из бакалеи да и отправиться в новое жилище. Однако Уивер вспомнил, что его одежда и туалетные принадлежности всё ещё в гостинице и что в любом случае он просрочил время выписки и ничего не сэкономит, отказавшись ночевать в своём номере. Кроме того, в новом доме не было чего почитать и нечем было заняться.

Следующим утром он побегал по магазинам, купив того-сего из еды. Не то чтобы он намеревался основательно готовить для самого себя; пока не прибудет Ви, достаточно будет питаться один раз в день в Таосе, но нужно было делать себе кофе по утрам да готовить нечто вроде ланча. Набрал он также журналов да книжек карманного формата. Хотел купить ещё красок и бумаги, но была суббота и он не нашёл работающего магазина, обслуживающего художников.

Следующий день снова выдался прекрасным. Сразу после лёгкого завтрака Уивер поехал в Таос и нашёл заведение под вывеской «Кива», где и купил себе акварелей и приемлемого качества бумаги. Уивер не шутя вознамерился последовать предложению врача и попытаться писать картины; раньше он никогда всерьёз о том не помышлял, однако имел способности к рисованию и полагал, что, немного попрактиковавшись, с красками он вполне управится.

За это дело Уивер принялся тотчас по возвращении домой; оказалось, что подобное занятие ему по душе, хотя примерно через час он начал уставать. Тогда он немного почитал и немного полюбовался горами. Уивер даже прошёлся в их сторону с четверть мили, а это навело его на мысли о Дженни Эймс, о той ночи восемь лет назад. Именно на таком расстоянии от дома и нашли её тело, ― да, она пробежала именно с четверть мили, пока убийца не настиг её.

Спустилась ночь, принесла холод, и Уивер вновь не смог сосредоточиться на чтении. Он съездил в Секо и посидел в таверне. Там он оказался единственным белым американцем, все вокруг него говорили только по-испански. К звукам испанской речи Уивер привык, ведь он довольно долго прожил в Санта-Фе, но никогда он не учился говорить на этом языке или понимать его. Сейчас, правда, это не имело значения, поскольку Уиверу и не хотелось ни с кем разговаривать. Но не было ли в воздухе чего-то дурного, или он просто вообразил себе странную враждебность? Не о нём ли заговорили? Знай он это наверняка, это его ничуть бы не встревожило, и всё же подобное подозрение было уже не заглушить.

Спустя некоторое время он купил у буфетчика бутылку спиртного и отправился восвояси. Дома Уивер напился до угрюмого бесчувствия и перед самой полночью повалился на постель.

Пробудился Уивер рано-рано и заснуть больше не смог, хотя чувствовал себя измочаленным, не способным даже завтрак себе приготовить. Неужели за такой жизнью и приехал он в Таос? Там, дома, доктор не возражал против умеренного употребления от случая к случаю, Но вот уже две ночи из пяти он засыпает пьяный вдрызг, а это для него не лучший метод, ни физически, ни нравственно. Тогда врач сказал ему, что тяжкое пьянство, предшествовавшее его срыву, было симптомом, а не причиной, но если его не прекратить...

Уивер оделся и поехал в Таос, ― Секо был слишком мал, чтобы в нём нашёлся ресторанчик; поездка разогрела в нём достаточный аппетит, чтобы он съел плотный завтрак и почувствовал себя лучше.

На почте его ждало письмо от Ви. «Дорогой Джорджи! (Он терпеть не мог, когда его звали Джорджи, и ему удалось отвадить Вики от привычки использовать такую форму его имени, но в письмах, когда они были в разлуке, обращалась к нему Ви именно так.) Рада, что нашёл жилище себе по душе, надеюсь ты хорошо себя чувствуешь, хотелось бы, чтоб это было в Санта-Фе, поскольку мы неплохо там жили и у нас даже были друзья, правда в основном твои друзья, но если Таос тебе приглянулся, то так тому и быть, не знаю точно, когда я приеду, мне ещё с неделю придётся пробыть дома, но я напишу потом и дам тебе знать через несколько дней, у девочек всё в порядке...»

И далее в той же манере: одно нескончаемое предложение, не важно, сколько тем в нём могло быть затронуто, и ни точки с запятой хотя бы. Уиверу часто приходило в голову, что вступи они в переписку перед тем как пожениться, он никогда не женился бы на Ви. Грамматические ошибки, неправильное словоупотребление и пунктуация всегда досаждали ему сильнее, чем это имело какое-то значение; он знал, что у него это превратилось в манию, но ничего не мог поделать. Ви не была обременена учёностью; она работала официанткой, когда они встретились и поженились, и тут ничего нельзя было поделать. Поначалу Уивер пытался уговорить её закончить несколько классов в вечерней школе, но в течение первого года их брака невежество жены ещё не столь ему претило ― они были заняты своей страстью, а не грамматикой, и после рождения Эллен он отступил. Ви предстояло навсегда остаться невежественной и глупой, ― и главным образом глупость её, решил он, сделалась ему столь несносна. Множество людей, не получивших образования, обладают острым умом, а некоторые ― даже таким редким качеством, как хороший вкус. У Ви не было ни того, ни другого, и никакое образование ничего бы ей не прибавило.

Вздохнув, Уивер опустил письмо в карман, и ему вновь захотелось, чтобы жена не приезжала. Но проживание всё лето врозь, не говоря уже о содержании девочек в лагере, потребовало бы гораздо больших средств, чем он мог позволить себе потратить; следовало ведь сохранить ещё достаточный капитал, чтобы с новыми силами проявить осенью предпринимательскую активность. И теперь, когда в его распоряжении оказалось жильё, достаточное для двоих, да ещё и средства на него потрачены, выбора уже не оставалось. И они ведь уже, перед его отъездом из Канзас-Сити, отказались от квартиры с первого июня и договорились о перевозке мебели на склад. Если не сюда, то жена вынуждена будет отправиться в гостиницу или в дом с меблированными комнатами; да ему чёртова куча времени потребуется, чтобы уговорить её на это, особенно теперь, когда он уже признался, что он оплатил трёхкомнатный дом за всё лето.

Нет, ничего не изменить.

Было солнечно, было тепло (не считая ночей), и горы оставались прекрасными. Ни дождя, ни даже облака не небе. Уивер рисовал, и результаты были недурны, хотя все его последующие потуги улучшить своё мастерство, казалось, никуда не вели: иногда выходило хуже, чем прежде.

Он читал, гулял, ел, спал и пил. Изредка ему становилось тоскливо, и всё-таки неуклонное желание одиночество удерживало его от того, чтобы завести приятелей.

В общем, всё шло не так уж плохо; пил он чрезмерно и сам это видел, но зато на какое-то время он научился уклоняться от приёма спиртным до наступления темноты. Дни он по большей части посвящал прогулкам, а как приходил вечер, тут и делать-то было нечего, кроме как пытаться читать ― и ему иногда удавалось вполне сосредотачиваться на книжке и получать удовольствие от прочитанного; иногда, правда, ― нет, и тогда он пил до тех пор, пока не начинало клонить в сон.

Хлестать виски, однако, было накладно, и Уивер переключился на вино, по крайней мере в качестве домашней поддачи. На большинство вещей, как он понял, цены в Таосе или Секо были выше, чем дома в Канзас-Сити. Сэкономить ему удалось только на аренде жилья и на одежде, причём на одежде не потому, что та была здесь дешевле, а потому что тут не было нужды носить добрую одежду: хлопчатобумажные штаны да шерстяная фуфайка уже составляли наряд. Уивер всё подумывал вновь написать Ви, пока ждал от неё весточки, и наконец решился ― главным образом затем, чтобы попросить её привезти побольше его поношенной одежды и не тратиться здесь на новую. Ещё он советовал Ви не расходовать больших средств на пополнение её собственного гардероба: ей всего-то понадобится что-нибудь лёгкое для дневного времени и что-нибудь тёплое для вечернего, но нет никакой нужды запасаться всем новым или дорогим.

Наконец он нашёл практическое применение и своим акварельным краскам: он сочинил длинное письмо девочкам, но написано оно было только вполовину, и эту половину должна была прочитать им Ви; вторая половина письма заключала в себе маленькие ярко раскрашенные рисунки ― горы, глинобитные домики, животных и индейцев. Не особенно хорошими вышли эти рисунки, но они должны были доставить Эллен с Бетти огромное удовольствие и показать, что их папа художник что надо.

На следующий день, в воскресенье, почта была закрыта, то же и харчевни с магазинами спиртного. Не лучшим выдался этот день: Уивер проспал до полудня, поскольку накануне вновь сильно перебрал, в результате чего долго пялился в темень за окном неизвестно до которого часу ночи. Пробуждённому, ему сильно хотелось опохмелиться, но в доме не осталось ни капли. Он поехал в Таос с желанием разжиться там спиртным на поправку и только в дороге вспомнил о законе, запрещавшем торговать по воскресеньям. Он выпил кофе; хоть слегка да полегчало.
Солнце светило всё так же ярко, когда Уивер пустился в обратный путь, и всё же горы и окрестности ему не приглянулись; он подумал ещё ― ну кой чёрт в этих окрестностях? Они вроде книги, возможно интересной и завораживающей, когда вы читаете её впервые, но нельзя же непрерывно читать и перечитывать одну и ту же книгу! Дома Уивер попытался рисовать, затем читать; наконец день прошёл, повечерие кончилось, и можно было отправляться в постель.

В понедельник было лучше; он проснулся в восемь и без похмелья. Позавтракав, Уивер вышел под яркое утро, и всё вокруг снова было прекрасным.

Прекрасным, да не слишком. К концу недели или в начале следующей приезжала Ви: всё-таки в жизни были вещи похуже скуки и одиночества. Например, постоянно и неизбывное присутствие того, кто вас раздражает, будет похуже полной заброшенности.

И не одиноки ли мы всегда? Что там имел в виду Люк Эшли, толкуя про убийство под названием «Одинокое сердце»?

Сразу после полудня Уивер отправился в Таос, поскольку пришло время выбрать и послать Бетти подарок на день рождения. Уиверу приглянулась воистину чудесная индейская кукла; Бетти, он знал, будет от неё в восторге. Кукла стоила вдвое против того, что он намеревался потратить, и всё-таки он купил куклу и упаковал её для отправки.

На почте его ждали два письма, но оба не из Канзас-Сити. Одно от бывшего приятеля из Санта-Фе, знакомого также и Люку Эшли; Люк и дал ему адрес Уивера. Приятель приглашал Уивера приехать на выходные, даже если тот намерен был всё лето безвылазно просидеть в Таосе. Уил Фултон. Уивер слишком смутно помнил Фултона, чтобы стремиться к нему на выходные либо просто отправиться за семьдесят миль повидать его.

Второе письмо было от Люка Эшли, на бланке отеля «Балтимор» в Лос-Анджелесе. Перед тем как вскрыть это письмо, Уивер вошёл в буфет при «Ля донья Луц» и заказал выпить.

Там он вновь взглянул сперва на письмо от Уила Фултона. «Какого чёрта, Джордж, ты так близко, если мы не используем эту возможность повидаться? Один из нас мог бы приехать к другому, но Люк не вполне уверен, где ты остановился, так что...»

Мысленно Уивер возблагодарил Люка за сдержанность; Люк понимал, что ему, возможно, не захочется видеть никого из Санта-Фе.

«Вся наша банда была бы рада...»

Провались она, эта ваша банда, подумал Уивер. Он шесть лет в глаза никого из них не видел и сейчас не собирался. Уивер скомкал письмо и швырнул его в открытый очаг. Принесли выпить, и Уивер развернул письмо от Люка.

«Надеюсь, ты ещё не заскучал в своём убежище. Я сказал кое-кому в Санта-Фе ― останавливался там на ночь после того, как тебя покинул, ― что через почтовое отделение они смогут с тобой связаться, но не открыл места твоего обитания, так что они тебя не обеспокоят, если тебе нет в них нужды. Или ты всё же соскучился?

Если так, то почему бы и впрямь тебе не принять моего предложения и не покопаться в убийстве Дженни Эймс? Теперь для этого даже больше резонов. Только что я получил письмо от моего самого щедрого издателя, и тот пишет, что они затевают серию об «убийствах под названием „Одинокое сердце“» ― а таковых и вправду было несколько, ― и случай Дженни Эймс чудесно бы им подошёл.

Вот бы тебе нарыть достаточно данных, чтобы я смог написать на эту тему пять тысяч слов, да урвать три сотни баксов при наличии фотографий ― а ведь ты вполне способен хотя бы снимки места события предоставить, ― и если ты проделаешь свою часть ногами, а я пером, то я смогу уделить тебе ровно половину. Не стоит сбрасывать со счетов сто пятьдесят баксов, если у тебя в виду окажется нечто такое, что ты сможешь заполучить в свободное время. А ведь работать ты всё равно не собираешься, я знаю, а потому если дело обернётся так, что это окажется типа работа, ― ну, бросишь. Просто это занятие может тебя заинтересовать, развлечь. Ты будешь это делать вовсе не ради меня, но поскольку это всё-таки мой бизнес, а не твой, то игра на чужом поле, пока она внове, может оказаться увлекательной, такое очень часто бывает!  Как найдёшь в себе силы, сделай попытку да посмотри, что выйдет. Уж коль что-нибудь нащупаешь, так за неделю всё и раскрутишь. И не забывай про снимки: коли выйдут толковые, то потянет, возможно, ещё на пятьдесят баксов, и все твои. Снимки дома, затем места, где был спрятан труп, возможно также ― портрет мальчика, который видел начало драмы, это ты сам решай. Может, ты отыщешь фотографию того, кто был тогда шерифом и работал над делом...»

Заказав ещё выпить, Уивер задумался.

Допустим. Как бы то ни было, а сто пятьдесят баксов не такая вещь, чтобы сбросить со счёту, если их можно заработать, просто назадавав вопросов тем или иным людям и препроводив ответы Люку. И фотоаппарат у него имеется, вполне пригодный для того, чтобы поднять его пай до двухсот долларов; он забыл взять его с собой в Нью-Мексико, но можно же написать Ви, чтобы та привезла его в багаже. И ещё ― его переносную пишущую машинку.

Покончив со второй порцией, Уивер вернулся на почту и купил две открытки «авиа». Сев за стол, он написал адрес и основной текст; одна открытка предназначалась Ви, с просьбой привезти с собой фотоаппарат и пишущую машинку, а вторая Люку.

― О’кей, сгодится. ― И Уивер отдал открытки почтарю.

Настроение у него резко поднялось ― впервые за несколько дней. Расследование убийства ― пусть даже убийства восьмилетней давности ― позволит ему и занять себя, и увлечься. А заработать при этом сто пятьдесят или даже двести долларов ― вообще отличная мысль, тем более что раз это не будет относится к его обычному роду деятельности, то вообще не будет работой.

Уивер отпраздновал своё решение добрым обедом в Таосе. Уже темнело, когда он уселся в автомобиль и направил его в Арройо-Секо. Во мрак, который не снился ему и в кошмаре.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#4 2023-03-20 19:37:37

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 3

Собственно, спешить домой ему было не за чем, и по мере приближения к городку его всё больше привлекала мысль, что нет лучшего часа, чтобы сразу и начать, раз он решился. Уивер затормозил у дома мистера Санчеса.

Санчес открыл на стук. Увидев гостя, он раздвинул уста в широченной улыбке и сделал гостеприимный жест.

― Входите, мистер Уивер, прошу вас!

Простору в этом жилище было ещё меньше, чем за городом у Уивера, зато около дюжины детишек всех возрастов возились на полу, делали домашнее задание за столом, а трое даже помогали миссис Санчес мыть посуду в огромной лохани. И было на удивление тихо.

Двадцать четыре глаза, и все пречёрные, обратились на вошедшего, который от неловкости замер в дверном проёме со шляпой в руке.

― Да проходите же, мистер Уивер! ― повторил Санчес и провёл гостя в маленькую гостиную, обставленную с гораздо большей пышностью, чем помещение, через которое они для этого прошли. Уивер огляделся, не зная восхищаться ему или дивиться. Нигде не пятнышка, но бок о бок с прекрасными образчиками туземного текстиля возлегала чудовищно безвкусная подушка с надписью «В память о Денвере». Рядышком с фигуркой святого ручной резки, возрастом, должно быть, от ста до двухсот лет, помещался керамический Дональд Дак. Половина наличной мебели ― местные ручные изделия, тяжёлый, прочный испано-американский стиль, столь прекрасный в своей функциональной простоте, ― и тут же конгломерат хрупких и ломких изделий, заказываемых по почте. По тому, что всё это стояло здесь, трудно было понять, которой половиной Санчесы больше гордились.

Уивера учтиво подвели к вычурному, но на вид неудобному стулу, несомненно относящемуся к категории заказанных по каталогу.

― Прошу садиться, мистер Уивер.

― Благодарю.

Уивер несколько принуждённо сел, размышляя, как бы приступить к делу. Никто из домочадцев не последовал за ними в кабинет, и он решил, что помещение это ― святая святых и только для мужчин. Дверь, однако, не притворили, и, святая не святая, а широко раскрытые глазёнки всё пялились из внешнего помещения с наиболее выгодных пунктов обзора. И всё же ни один из детей, решил для себя Уивер, не может быть Пепе. Если восемь лет назад Пепе было десять, то теперь ему все восемнадцать, а тут мельтешили мальчики не старше четырнадцати или пятнадцати лет. Взглянув в сторону двери, к которой он сидел лицом, Уивер улыбнулся какой-то девчушке, и та ответила ему робкой улыбкой. Уивер почувствовал себя вольготнее, не столь чужим в этом доме. Он кивнул девочке головой и произнёс:

― У меня тоже есть дочь её возраста, и ещё другая ― на полтора года старше.

― Они приедут вместе с вашей женой, мистер Уивер?

― Не этим летом. Остаются в лагере для девочек на Востоке. ― Странно было называть Канзас Востоком, но Санчес, вероятно, согласился бы с таким обозначением.

Санчес кивнул и произнёс: ― Да, мистер Уивер, ― после чего наступила минута тишины; Уивер понял, что ему надлежит изложить существо дела. Ведь молчание могло тянуться сколько угодно; Санчес был слишком вежлив, чтобы поинтересоваться первым. Уивер прочистил горло, раздумывая, с чего бы начать. Наконец он решил, что проще всего выложить правду. 

И он рассказал Санчесу, что один приятель из пишущей братии попросил его разузнать подробности убийства Дженни Эймс, чтобы написать об этом убийстве очерк. Санчес вновь понимающе кивнул.

― Вы, значит, желаете поговорить в Пепе? С моим сыном, который сказал им об этом? Пепе на танцах. Я, мистер Уивер, пошлю за ним Луиса. ― Он повернул голову и крикнул в тишину соседнего помещения: ― Луис, сбегай за Пепе. Скоренько!

Мальчик, по виду четырнадцати лет, устремился к выходу.

― Стойте, подождите, ― произнёс Уивер и, стоило мальчику замереть, обратился к Санчесу. ― Не будем мешать вашему сыну, мистер Санчес, развлекаться танцами. Это совсем не срочно. Я смогу и завтра поговорить с ним, в котором угодно часу.

Санчес только отмахнулся.

― Не имеет значения, мистер Уивер. Ещё и часа не прошло, как танцы там открылось. Пепе вышел заблаговременно. Пока только посматривает, как играют в бильярд, а может и сам играет. Ничего страшного, если и вернётся. Бильярдная и танцплощадка тут рядом. Пять минут ходу. Ступай, Луис.

Сказано было решительно, так что Уивер больше не возражал. Пока они ждали, Уивер объяснял:

― Я, разумеется, хотел бы услышать от вашего сына всего лишь про то, что он видел той ночью. Но и не считая этого, я ведь начинаю с самого начала. Ещё не знаю даже, кто была эта Дженни Эймс и что из себя представляла. Как и тот человек, который её убил ― разве что он Нельсон по имени, ― и почему он это сделал. Извините меня за то, что я так мало обратил внимания на ваш рассказ, когда вы в первый раз завели о том речь. Не будет ли навязчиво с моей стороны просить вас рассказать мне подоплёку всего дела, пока Пепе ещё не вернулся?

― Всё, что мне известно, мистер Уивер! Но это немного. Много никому не известно. Помимо Пепе, лишь одна женщина в Таосе видела мисс Эймс живой. Она единственная. А мистер Нельсон прожил здесь всего месяц. Один-одинёшенек. О нём никто ничего не знал, он писал картины. Пару раз я видал его в магазине, у нас в Секо. Вот и всё.

― А почему он убил её?

Санчес только плечами пожал.

― Одни говорят, что с ума сошёл, а другие ― из-за денег, которые она привезла с собой. Прибыла на автобусе из Санта-Фе накануне того дня, как её убили.

― Из Санта-Фе? ― эхом отозвался Уивер. Это навело его на мысль, что ведь восемь лет назад он сам находился в Санта-Фе. Он провёл там пять лет, пока шесть лет тому назад они с Ви не переехали в Канзас-Сити.

― Но не из Санта-Фе начался её путь. Они, как бы вам сказать, проследили её путь до Альбукерке; там она провела предыдущую ночь в гостинице. А ранее того… ― Санчес пожал плечами. ― Но вот, кажется, и Пепе.

Уивер и не расслышал бы, но дверь отворилась, пропуская Люка, а с ним и высокого, чернявого и весьма привлекательного юношу-испаноамериканца. Он испытующе взглянул сквозь дверь в кабинет, и Санчес произнёс:

― Заходи, Пепе. Это мистер Уивер, он снял тот дом, где раньше жил мистер Нельсон. Он хочет расспросить тебя о том, что ты видел в ту ночь. Он напишет об этом рассказ.

Пепе Санчес прошёл в гостиную. Уивер поднялся и протянул ему руку; ему показалось, что Пепе принял её с секундным колебанием.

― Что вы хотите знать? ― Судя по голосу, юноша был слегка недоволен.

― Просто то, что ты видел, Пепе. Но, если только ты не торопишься назад на танцы, не откажешься ли отправиться со мной на то место, где всё случилось? Таким образом ты показал бы мне, где тогда стоял, и рассказал бы, что видел, с той самой точки. Моя машина здесь рядом; туда лишь несколько минут езды, а потом я тебя обязательно завезу назад. ― Уивер обратился к Санчесу. ― А может, и вы не возражаете, чтобы проехаться? Тогда я угощу вас чем-нибудь у себя.

Санчес улыбнулся и закивал головой.

― Спасибо, будем рады. ― Казалось, в согласии Пепе он не усомнился, как и Уивер после секундного колебания. Они прошли через полную живых существ переднюю; Санчес раскрыл входную дверь и вежливо её придержал.
Не оставаясь в долгу, Уивер церемонно распахнул правую дверь своего «купе» для Санчеса и его сына, придержал её, и только когда пассажиры уселись, обогнул машину и сам сел за руль.

Они проехали полторы мили до его дома; там Уивер завернул на мостик, чтобы, сдав на дорогу задом, поставить таким образом машину носом в направлении Арройо-Секо. Только тогда все вышли из машины.

― Ну, Пепе, ― сказал Санчес, ― расскажи всё мистеру Уиверу.

― Я стоял здесь, ― ответил Пип. Он прошёл пару шагов от припаркованного автомобиля. Указал: ― Через это окно я заглянул в дом. Там кухня.

― В котором часу это было? ― поинтересовался Уивер. Ещё, разумеется, требовалось знать день недели и число, но это он мог всегда найти в газете или в записях суда, сейчас же следовало сосредоточиться на одних лишь показаниях очевидца.

― Примерно как сейчас. Около восьми. Я рыбачил в арройо и собрался домой. Поздно было. Я уже миновал дом и оказался вот здесь…

― Нога, Пепе, ― перебил его Санчес.

― Я повредил лодыжку, подвернул. Вот почему так задержался. Захромал и не мог быстро идти. В кухне горел свет. Сквозь окно мне было видно…

― Постой-ка, ― сказал Уивер. ― Прости, что всё перебиваю, но давай я пойду в дом и включу в кухне свет, чтобы всё было как тогда. Больше нигде свет не горел?

― По-моему, нигде.

Уивер отправился в дом и включил свет на кухне. Вернувшись, он стал рядом с Пепе. ― Ну, вот, ― проговорил он.

― Да, здесь я и стоял, потому что тогда тоже видна была дверь в задней стене. Молодая леди стояла у самой двери, наверно в двух шагах, и спиной к двери. Она медленно отступала к ней, наверно из боязни, что если побежит, то и он бросится на неё, пока она ещё в кухне. Одна рука была у неё за спиной, словно она хотела нащупать дверную ручку, а другую руку вытянула вперёд, словно бы нож сдержать.

― А мужчина был тебе виден, тот Нельсон?

― Да, ― ответил Пепе. ― Я видел его плечи и затылок. Рука поднята с ножом. Выглядело, словно это кухонный нож у него, и держит он его неправильно, не так, чтобы пырнуть. Он словно хотел ударить сверху вниз, а так на ножах не дерутся. 

― Значит, в лицо ты его не видел. Уверен, что это был Нельсон?

― Уверен, по форме головы и по волосам. Они у него светлые как солома, и коротко подстрижены, торчат.

― Стрижка «ёжиком»?

― Да, кажется так называется. И потом, когда он выбежал в дверь ― эту, кухонную ― вслед за ней, я немного разглядел его лицо, когда он слегка повернулся. Я уверен, что это был мистер Нельсон.

― Но раньше ты никогда не видел этой девушки?

― Нет и не знал даже, что в этом доме есть женщина. Мистер Нельсон жил здесь совсем один. Вот отчего я аж замер, когда разглядел её в окне.

― Хорошо, продолжай, ― попросил Уивер. ― И что было потом?

― Ей удалось распахнуть дверь и выбежать, прежде чем он бросился на неё. Больше я ничего не видел.

― Ты не видел их после того, как они выбежали в дверь?

― Они оказались за домом. Она побежала прочь от дома, да и темно было. Один раз я услышал крик, когда она уже была далеко. И всё. Я как мог заковылял домой, чтобы рассказать обо всём отцу. Вот и всё, что мне известно. Они меня с собой не брали.

Уивер кивнул. О том, что было дальше, ему хотелось расспросить Санчеса-старшего, но это можно было сделать и в доме, за обещанным угощением. Уивер пригласил гостей войти и налил им три добрых стакана из жбана мускателя. Санчесы поблагодарили и приняли свои стаканы.

― Это вы вернулись сюда с шерифом? ― спросил Уивер Санчеса.

― Я. Дверь была не заперта, свет выключен. Шериф сперва постучал, потом позвонил, потом вошёл внутрь и включил везде свет. «Ничего», ― сказал он, и мы вышли.
Уивер глотнул вина и обратился к Пепе.

― А как выглядела эта Дженни Эймс?

― По мне, так хорошенькая. Волосы у неё были чёрные, а вот лицо белое-пребелое. Оттого, наверно, что она сильно испугалась. Это всё, что я помню.

― Во что была одета?

― В какое-то зелёное платье.

― В синее, Пепе, ― поправил сына Санчес. ― В синем её нашли.

― Ну, может в синее, ― пожал плечами Пепе.

― А Нельсона можешь описать ― помимо стрижки? О ней ты уже говорил.

― Высокий был. Выше вас и поплотнее. Думаю, приятен был с виду. Только с людьми не сходился.

― Его видели после этого? ― Уивер вновь обратился к Санчесу.

― Да, шериф Пепе не поверил, но вернулся сюда на следующий день поговорить с Нельсоном. Мистер Нельсон сказал, что накануне он уезжал на машине. Он сказал, что в его доме никогда не было женщин, что Пепе ошибся. Шериф вновь оглядел дом внутри и снаружи, на этот раз при дневном свете, и ничего не нашёл, ничего, что говорило бы, что здесь побывала женщина. Тогда шериф уехал. А спустя два месяца было найдено тело.

Уивер кивнул. У него было ещё много вопросов, но своих свидетелей он расспросил и теперь следовало поискать лучший источник дальнейших сведений.

― Пепе… ― проговорил он. ― Мы оторвали тебя от танцев, так я верну тебя туда. Но не выпить ли ещё?

― Благодарю вас, мистер Уивер. ― Это сказал не Пепе, но Санчес. ― Танцы будут допоздна. Время есть.
     
Уивер налил по новой. Но мальчик видимо погрустнел: ему, наверно, докучливо было промедление, а потому хозяин, когда они допили, не предложил по третьей.

Он отвёз своих гостей в Арройо-Секо, высадил Санчеса у его дома и настоял на том, чтобы довезти Пепе до танцплощадки, хотя та располагалась совсем рядом.

К себе домой он ехал на повышенной скорости ― ночь, неизвестно по какой причине, стала его угнетать. Уже у дома ему показалось, что она словно похоронила под собой его жилище, а когда вошёл, то испугался, что мрак выдавит стёкла и ворвётся внутрь. Уивер вновь налил себе, на этот раз чего покрепче ― из бутылки виски, хранившейся в буфете.

Взгляд его упал на круглую ручку кухонной двери, и Уивер вздрогнул, почти узрев стоящую там девушку – ужас на бледном лице, обрамлённом тёмными волосами, пока она шарит за спиной в поисках ручки.

Кончу уж бутылку, решил он. Вылив остаток в стакан, он, перед тем как выпить, схватил бумагу и карандаш. Лучше было сразу же записать показания Пепе Санчеса, пока они свежи в его голове и пока он, опьянев, не перезабыл подробности.

Лист бумаги был заполнен, а стакан опустел, так что Уиверу пришлось долить себе вина. Вкус вина пришёлся ему по душе, и он подивился, зачем с таким усердием налегает на виски, когда следовало приобретать вкус к сладким винам. Виски никогда по-настоящему не нравилось ему на вкус, а вино опьяняло почти с тем же успехом и без тех же неприятных последствий.

Так он сидел, пил и размышлял. Ему случилось взглянуть на часы; был двенадцатый час. Взглянув на них вновь спустя продолжительное время, он увидел, что стрелки не сдвинулись. Итак, утром он забыл завести часы и времени ему не узнать. Ну и ладно.

И то, что пьян он, тоже не важно. Вот отлить ― это требуется, да. Выйдя из дому, Уивер прошёл вдоль ручья, бегущего между домом и дорогой, к мостику, у края которого минуту-другую постоял, слегка качаясь. Ветер, холодный ночной ветер дул прямо на него, и потому Уивер изрядно вымочил себе штанины. Кто это предупреждал: не мочись против ветра? Ах да, Рабле, добрый старый Рабле. Жаль, нет под рукой «Гаргантюа и Пантагрюэля», перечитать бы. Великая вещь! Гусиная шейка, кольцо Ганса Карвеля и всё такое прочее.

Пьян он был, вот что. Оборотился к дому, и взгляду предстало окно кухни, в которой горел свет, ведь там он давеча и сидел. Уивер перешёл мостик и сделал несколько шагов вдоль дороги. Вот здесь стоял тогда Пепе Санчес.

Окно, сквозь которое виднеется задняя дверь, ведущая в темную ночь, к насильственной смерти, последовавшей за прозвучавшим вдали криком. По-за плечами убийцы и воздетым ножом ― бледная, испуганная девушка с чёрными волосами.

Брось!

Уивер приковылял в дом и вновь уселся за стол. Он вперил взгляд в дверь, и перед ним предстала фигура девушки. Вот и влезь в её разум: на тебя надвигается безумец, воздетый нож отбрасывает отблески света, в глазах стремление убить. Пепе ― тот хоть не видел его лица, Дженни одна лишь. Дверь, ночь и далее ― смерть.

Самое худое, подумал Уивер, что убийства действительно случаются. Сам он никогда с ними не сталкивался, они ― из разряда тех вещей, о которых вы читаете, принимаете к сведению, но никогда до конца не осознаёте.

Это убийство он осознал.

Уивер налил себе вновь, и затем, когда почти уже выпил налитое, комната вокруг него закружилась и обрушилась вниз, отчего в его гениталиях образовалась невесомость, словно он угодил в сорвавшийся лифт.

Затем было раннее, ещё серое утро; голову едва можно оторвать от столешницы. Откуда-то несёт блевотиной, во рту тошнотворный вкус, а в голове жёлтый туман.
Захотелось пить, захотелось много холодной воды. Чтобы сначала внутрь, а затем на себя. Выпив три черпака из ведра, наполненного ранее в ручье, Уивер вышел во двор, в холодную свежесть рассвета. Прочь одежду ― и в поток. Сев на корточки, он обрызгался ледяной водой, задохнувшись от потрясения, но и чувствуя, словно смывает с себя всякие глупости и больше такой ночи уже не допустит.

Омытый и дрожащий вернулся он в дом, отёрся полотенцем и облачился в пижаму. Ради этого вовсе не стоило продирать глаза, подумал он, убирая блевотину и отставляя подальше бутылку, жбанчик и стаканы; затем он свернул узлом свою одежу ―  ту, которую раньше с себя совлёк, ― чтобы так и отнести в стирку, более не бросив на неё и взгляда. День вовсю разгорался, хотя солнце ещё не поднялось над горами, а потому Уивер потушил свет: лампочка всё ещё тускнела желтизной в ярком свете дня.

В постель под одеяло он скользнул с мыслью: «Ну что я делаю? Да никогда больше!» На том Уивер заснул.
Когда он проснулся, солнце сказало ему, что день в разгаре. Уивер встал и оделся, чувствуя себя нетвёрдо на ногах, но почти человеком. В голове оставались обрывки сна, но суть их от него ускользала ― все образы истаивали, стоило попытаться сосредоточиться на них. Ну, не важно, сказал он себе: сны ― это случайные, незначащие вещи.

Душа у него не лежала к тому, чтобы приготовить себе кофе, поэтому, сразу как оделся, Уивер отправился в Таос. Он и позавтракал в кофейне при «Ля Фонда», там же завёл наручные часы, выставив на них правильное время; было четверть двенадцатого.

Писем на почте для него не оказалось. Надо бы, решил он, сходить в редакцию местной газеты ― еженедельника под названием «Эль Крепускуло» ― и подсобрать там об убийстве Дженни Эймс все факты, какие только дошли с тех времён. Чем быстрее он выкинет всё это из головы, тем лучше будет себя чувствовать. После вчерашней ночи он почти жалел, что ввязался в это дело. Или бы всё равно напился?

Подходило время ланча, ― отправляться в редакцию пока не стоило. Но от завтрака ему полегчало, а на сытый желудок и опохмел принёс бы скорее пользу, если удержаться на одной стопке. 

Время он убил на то, чтобы смотаться к «Полынному подворью» (мили две от города в направлении Санта-Фе)  за выпивкой. Удержался он на двух стопках, а тут и половина второго подоспела, самое время посетить редакцию.

Редактор, стол которого располагался сразу же за входной дверью, оказался невысоким, приземистым человеком с песочного цвета волосами и стрижкой «ёжиком», ― как у Нельсона, подумал Уивер. Он представился.

Редактор протянул руку. ― Меня зовут Каллахан, мистер Уивер. Чем могу служить?

Уивер объяснил. ― …а потому если у вас остались материалы ― то есть если вы храните номера восьмилетней давности, то я попросил бы сперва их, конечно.

Каллахан усмехнулся.

― Храним и долее, чем восемь лет. Наша газета ― старейшая на Юго-Западе, её основали в 1835 году. Только, боюсь, искать то, что вам нужно, вам придётся здесь, мы наши подшивки на руки не даём.

― Ну и отлично, ― отвечал Уивер.

Каллахан покинул приёмную и вернулся с огромным томом подшивки, который и водрузил на конторку.

― Это за один год. Насколько помню, тело Дженни Эймс было найдено в июле, в крайнем случае в августе. Лучше начните с июля.

Уивер поблагодарил и обратился к первому июльскому номеру. Но лишь в третьем увидел он заголовок: «ТЕЛО НЕИЗВЕСТНОЙ ЖЕНЩИНЫ В ОКРЕСТНОСТИ СЕКО».
Каллахан шагнул к конторке и встал за спиной у Уивера.

― Да, теперь вспомнил, ― сказал он. ― Материал поступил в среду, как раз перед выходом номера. Здесь вы не найдёте ничего, кроме сообщения об обнаружении тела. Подробности ― в следующем выпуске, и там всё, что только удалось выяснить. Дать вам бумаги и карандаша?

― Бумаги, если можно. Карандаш при себе.

Уивер прочитал статью о находке тела. Обнаружил его Рамон Камильо, житель Арройо-Секо, когда он охотился. Тело было закопано совсем неглубоко, в песчаной почве, разрытой, по всей, вероятности, руками, в спешке, и руками же засыпанной вновь. Собака или койот докопались до тела, лежащего на глубине всего лишь шесть ― восемь дюймов, и Камильо обнаружил захоронение, поскольку из норы шёл запах. Он заглянул в нору, разглядел нечто похожее на чёрные женские волосы и немного разгрёб песок ― только чтобы убедиться: там и впрямь захоронено тело человека. Он вернулся в Секо и позвонил в Таос шерифу. Шериф захватил с собой помощника и коронера, и они эксгумировали тело. Оно оказалось в значительной стадии разложения, но, по мнению коронера доктора Гомеса, являлось телом молодой женщины, умершей два либо два с половиной месяца назад. Коронер предпринял вскрытие, после чего провели расследование.

Уивер взглянул на Каллахана, всё ещё стоявшего рядом.

― Разве они сразу же не связали это тело с рассказом Пепе Санчеса про Нельсона, который набросился на женщину с ножом в руке?

― Фримен ― это шериф, который тогда был при исполнении ― говорит, что он ― да, связал, но сохранил свои мысли при себе до начала расследования, а сам решил понаблюдать за Нельсоном, пока не поднялся шум. Сам я ничего тут не «связал», поскольку не был осведомлён о рассказе этого мальчика Санчеса, покуда Фримен впоследствии мне не рассказал. К той минуте, как эта первая статья пошла под пресс, я не знал даже того, что ясно было с первого взгляда: девушка скончалась от ножевых ранений; Фримен и это от меня скрыл.

Уивер записал дату, когда было найдено тело, и три имени, имевшиеся в статье ― Рамона Камильо, шерифа Уила Фримена, доктора Альберто Гомеса, коронера. Остальное можно было и запомнить. Он обратился к первой полосе номера за следующую неделю.

На этот раз материал удостоился заголовка во всю полосу и двух с половиной колонок на первой странице. Следствие прошло в предыдущий вторник.

Неспешно и внимательно прочёл Уивер статью, вновь занося к себе на листок имена и даты и стараясь отложить в памяти те или иные подробности. Каллахан вернулся к себе за стол, так что никто Уивера не подгонял. На сей раз, по мнению Уивера, было почти достаточно, чтобы сварганить материал для Люка Эшли. А может и нет, ― Люк, должно быть, тоже это прочёл, если уж он потратил на это дело несколько дней, в конце концов решив, что многое осталось невыясненным.

Следствие открылось с рассказа Рамона Камильо о том, как он нашёл тело; рассказ был тот же самый, с несколькими дополнительными, но малозначащими подробностями, как и помещённый в предыдущем выпуске. Затем перед шерифом предстал Пепе Санчес и поведал о том, чему был свидетелем два месяца назад. В целом это опять-таки было то же, что Пепе поведал Уиверу прошлым вечером, хотя всё прозвучало более живо и реально там во тьме, когда Пепе ещё и указывал на освещённое окно, а об увиденном рассказывал на том самом месте, с которого и наблюдал события.

Затем и шериф занял место и поведал о своих действиях той ночью. Как он принял звонок от Санчеса и взял своего помощника с собой в Секо, как они пришли к Нельсону, но не смогли обнаружить там ничего такого, что подтвердило бы рассказ мальчика, а потому вернулись в Таос. Как он приехал на следующий день порасспросить Нельсона и произвёл ― с разрешения последнего ― даже более внимательный обыск, но не нашёл ничего подозрительного либо такого, что противоречило бы заверениям Нельсона, что никакой женщины никогда здесь не бывало, не говоря уж о том, чтобы гнаться за какой-то из них с ножом в руке.

Фримен проверил: репутация Нельсона соответствовала его словам, что женщины никогда не приезжали к нему в гости. Нельсон временами заходил в местные заведения выпить и имел несколько шапочных знакомств, но никогда ― с женщинами. Насколько было известно, он их не посещал и они его не посещали. Себя он аттестовал художником, ― у него имелись различные холсты и средства для рисования, но в городе он никогда не выставлялся. И никогда, насколько было известно, не продал в Таосе ни одной картины.

Несколько следующих свидетелей были люди, которые в результате лёгких и шапочных контактов с Нельсоном подтвердили ― почти ничего не добавив при этом, ― то, что Фримен уже поведал о местной репутации Нельсона и недостатке сведений о нём у местных жителей.

Следующая свидетельница была, почти как и Пепе, звездой всего действа ― та, кто смогла опознать жертву, по крайней мере по описанию и сопоставлению данных, как девушку, которая два месяца назад, в день своего убийства, прибыла с ней из Санта-Фе на автобусе, ― и назвала её имя: Дженни Эймс. Эту свидетельницу звали Карлотта Иверс; была она администратором и бухгалтером в одном магазине одежды в Таосе. Мисс Иверс показала, что в названный день она возвращалась из отпуска в Санта-Фе и села на послеполуденный автобус на Таос как раз перед самым отправлением его со станции в час дня. Единственное свободное место оказалось рядом с миловидной, тёмноволосой девушкой; она заняла это место и вступила с соседкой в беседу, не прекращавшуюся все те несколько часов, что длилось их путешествие: её спутница, казалось, сама стремилась поговорить, особенно когда узнала, что мисс Иверс проживает в Таосе.

Девушка назвалась именем Дженни Эймс и сказала, что едет в Таос, чтобы поселиться в этом городке и выйти замуж за одного человека, который там проживает. Она спросила у мисс Иверс, знаком ли ей художник по имени Чарльз Нельсон. Мисс Иверс такого не знала.

Но ей пришлось отвечать на бесчисленные пылкие вопросы как о самом Тасое, так и о всей округе ― Дженни Эймс сообщила, что Нельсон живёт милях в десяти от Таоса, после местечка под названием Арройо-Секо; по словам мисс Иверс, Дженни Эймс стремилась туда «всей душой».

Беседа была ничем не выдающейся, к тому же происходила два месяца назад, и мисс Иверс не могла вспомнить, упоминала ли Дженни Эймс, откуда она прибыла; если и был назван какой-то район страны, то она этого не запомнила. У неё сложилось впечатление, что это не было Нью-Мексико ― вероятно, по тем многочисленным вопросам, которые Дженни Эймс задавала про испаноамериканцев, составляющих большинство населения этого штата. Она не могла описать Дженни Эймс более точно, чем это сделал Пепе Санчес, кроме деталей одежды ― но подробности при сопоставлении совпали.

Далее, согласно показаниям мисс Иверс, Дженни Эймс объяснила, что её жених встречает её на автобусной станции в Таосе и что она хочет, чтобы мисс Иверс взглянула на него, когда они туда прибудут. Он написал ей, что готов снять для неё номер в гостинице в Таосе, что он сперва возьмёт её с собой поглядеть на то место, где он живёт и где они будут жить вдвоём после женитьбы, а потом он привезёт её на ночь назад в Таос, поскольку церемония бракосочетания назначена на следующий день.

Затем Дженни Эймс рассказала ей, что Чарльза Нельсона она узнала через клуб одиноких сердец, рекламу которого видела в журнале, что они некоторое время переписывались, что Нельсон приезжал к ней и провёл неделю в том городе, где она жила, и что за это время они полюбили друг друга и обручились, что он не мог оставаться долее, поскольку ему нужно преподавать в художественной школе в Таосе и его краткий отпуск заканчивается, он должен вернуться к работе и что по переписке они договорились, когда именно она приедет к нему в Таос и когда они тут поженятся ― а именно завтра.

Когда автобус прибыл, Дженни Эймс познакомила мисс Иверс с Чарльзом Нельсоном, уже ждавшим на станции. Однако девушка и мужчина, казалось ― и волне логично, ― стремились остаться наедине, и мисс Иверс покинула их сразу после знакомства. Она уже успела дать Дженни Эймс свой адрес в Таосе и просила заходить к ней после замужества. Она видела, как влюблённые сели в автомобиль Нельсона и уехали прочь.
Насчёт даты она не сомневалась, поскольку было воскресенье, и последний день её отпуска был задокументирован в магазине одежды.

Доктор Альберто Гомес, коронер, вышел следующим. Он показал, что осмотрел тело и что то была девушка примерно двадцати лет ― плюс-минус два года, ― пяти футов пяти дюймов росту, а весу (к моменту смерти), возможно, в сто десять фунтов, светлого цвета лица и с чёрными волосами. В земле она пролежала месяца два. Смерть вызвали несколько ударов ножом в корпус, и почти каждый из них был смертелен. Нанесены они были широким ножом по меньшей мере восьми дюймов длины с одной заточенной стороной. Да, кухонный нож ― будь он в меру острым ― мог оказаться тем самым оружием.

Нет, ни Пепе Санчесу, ни Карлотте Иверс не было предложено взглянуть на тело; при его нынешней степени разложения нельзя было ожидать опознания от тех, кто всего один раз видел покойницу ― а в случае Пепе, всего несколько секунд, ― притом два месяца тому назад. Положительное опознание возможно было с помощью зубной карты; даже отпечатки пальцев было при таком состоянии тела не получить. И, в ответ на вопрос от одного из членов жюри, ― да, тело было полностью одетым и свидетельства изнасилования отсутствовали.

Снова был вызван шериф Фримден. Он показал, что запротоколировал дату своего визита в Арройо-Секо ради проверки рассказа мальчика Санчеса, и что это была та же самая дата, которую и мисс Иверс назвала для свидания Дженни Эймс и Чарльза Нельсона, 17 мая. Он показал, что проверил все гостиницы, дома с меблированными комнатами и мотели в Таосе и близ него и что Чарльз Нельсон, вопреки тому, в чём Дженни Эймс уверяла мисс Иверс, не заказывал номера для Дженни Эймсе на эту ночь. Как не подавал заявления на лицензию для вступления в брак и не заказывал церемонии у местного священника или в отделе записи гражданских актов.

Шериф заявил, что послал описание Чарльза Нельсона правоохранительным ведомствам по всей стране и попытался отследить его передвижения после того, как он покинул свой дом по-за Секо, но пока что безуспешно. Нельзя было даже определённо назвать дату его отъезда, хотя он наверняка произошёл через день-два, от силы через несколько дней: уже не удалось найти таковых в Таосе или Секо, кто бы видел его, Нельсона, после того, как его повидал он, Фримен, наутро после убийства.

Возможно, именно из-за этого обследования своего жилища ― хотя Нельсон по результатам его избег каких-либо подозрений ― убийца и решился всё-таки на бегство. Он ведь тогда не знал даже, что Санчес-младший видел сквозь кухонное окно… то, что он видел.

Далее Фримен показал, что не имел особого успеха в отслеживании передвижений Нельсона перед его прибытием в Таос, а было это примерно за шесть недель до убийства. Он заранее, наичными оплатил аренду дома по-за Секо, а рекомендаций не предоставил. Если он и говорил кому-либо в Таосе о чём-то касательно своей прежней жизни, то эта персона ещё не объявилась ― как бы не хотелось того шерифу.

Не удалось шерифу и установить, откуда прибыла Дженни Эймс либо какой-нибудь из касающихся до неё фактов за исключением тех, о которых поведала Карлотта Иверс. Было предпринято оповещение в национальных масштабах, и вскорости, вероятно, откуда-нибудь да следовало ждать сообщений.

Коронерское жюри уединилось на двенадцать минут и вынесло вердикт об умышленном убийстве.

Уивер сделал последние заметки и обратился к первой полосе следующего номера. В нём сообщалось лишь, что шерифское расследование убийства Дженни Эймс продолжается и получены сведения о местопребывании Чарльза Нельсона. 

В следующем номере ― ничего.

Он оставил том подшивки раскрытым на конторке и повернулся к столу Каллахана, ожидая, чтобы редактор поднял голову.

― Было ещё что-то после этого номера?

― Ни слова, мистер Уивер. После разбирательства всё заглохло. Откуда прибыла Дженни Эймс, либо откуда прибыл и куда делся Нельсон, узнать так и не удалось.

― А что там шериф утверждал, будто нечто выяснил?

― Не упомню уж. Чего бы там ни было, всё заглохло.

Уивер закрыл подшивку и вперил в пространство невидящий взгляд. Пока он стоял так, то успел зажечь сигарету и после этого вновь повернул голову к редакторскому столу.

― Мне захотелось угостить вас выпивкой; вы способны ненадолго отлучиться?

Каллахан взглянул на часы.

― Нельзя, но отлучусь. ― И они пошли за угол к «Эль Патио», где отыскали столик и заказали выпить. Каллахан обернулся взглянуть на девочку-испаноамериканку, которая, приняв у них заказ, отправилась внутрь к буфету. ― Несовершеннолетняя, ― сказал он. ― Когда эти испаночки выглядят на восемнадцать, то им, вероятно, четырнадцать всего. ― Каллахан вздохнул. ― Да, на витрины глядеть весело. Слушайте, я, вот, слыхал, что некто снял бывшее жилище Нельсона. Не вы ли? Это потому вы и этим делом заинтересовались?

― Да, я взял дом в аренду. Но я бы не заинтересовался по одной этой причине; я сказал вам правду насчёт того, почему занимаюсь поиском фактов. Кстати, был ли у девушки какой-нибудь багаж?

― Был, и с автобуса она сошла с двумя чемоданами, которые Нельсон положил к себе в автомобиль. Их, однако, не нашли; он, должно быть, прихватил их с собой, когда уехал.

Уивер нахмурился. ― Странное дело. Особенно потому, что они так никогда и не проследили путь этой девушки далее того, во что упёрлись. К тому времени, разумеется, след остыл, но даже при том…

Уивер умолк, ― прибыло заказанное. Каллахан вновь проводил девицу взглядом до двери в помещение, и лишь после её ухода принял нормальное положение за столиком.

― Да, эта часть всего дела действительно загадочна. Случай получил достаточно широкую известность, и можно было ожидать, что кто-либо, кто знал девушку, прочтёт об убийстве ― или что тáм, откуда она приехала, объявят о её исчезновении. ― Редактор пожал плечами. ― Но она ведь могла приехать из какого-нибудь захолустья, где никому не случилось прочесть об этом деле в газете. Так многие тут и решили.

― Или, возможно, та женщина, что разговаривала с ней в автобусе, ошиблась насчёт имени, ― предположил Уивер. ― Я имею в виду, что девушку звали, возможно, «Дженни Хейнс» или «Дженни Джеймс», как-то так.

― Нет, фамилия была «Эймс». Она расписалась ― кстати, ведь это одна из тех вещей, что всплыли впоследствии и не отразились в газетах за июль и август. Они отследили её аж до Альбукерке: она останавливалась там в гостинице в ночь накануне убийства. Там она записалась как Дженни Эймс.

― А с тем агентством «Одинокие сердца» не связывались ― ну, через которое Нельсон с ней и списался?

Каллахан покачал головой.

― Тут всё проверили, причём ребята от Дяди Сэма, поскольку в дело была замешана почта Соединённых Штатов. Но ― пустое; в том агентстве не сохраняют данных индивидуальных корреспондентов после того, как сведут их с другими корреспондентами и примут от них взносы. Будь иначе, им, я полагаю, амбары потребовались бы для хранения папок с информацией о клиентах. Ну, боюсь, пора мне в редакцию, ― осталась  ещё работёнка на сегодня.

― Уверены, что не хотите добавить?

― Отложим матч по случаю дождя, как говорится. Спасибо. ― Каллахан отпихнул задом стул и поднялся.

― Минутку, ― сказал Уивер. ― У меня сейчас появилась мысль столь до смешного простая, что кому-то она могла прийти в голову и восемь лет назад, но всё не могу от неё отделаться. Вы сказали, что она зарегистрировалась в гостинице в Альбукерке. В бланке всегда есть пункт, откуда прибыл постоялец, так разве Дженни Эймс его не заполнила?

― Заполнила, заполнила. Написала: «Таос, Нью-Мексико». Она ведь планировала выйти здесь замуж и остаться, вот и решила, что это её подлинный адрес и есть. ― Каллахан хмуро улыбнулся. ― Что ж, здесь она и осталась.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#5 2023-03-20 19:50:21

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 4

Снова ночь и снова она пытается вдавить оконную раму. Тишина, лишь койоты лают в отдаленье. И Уивер, на этот раз трезвый ― правда, глотнул-таки вина, как сел почитать, ― впервые нашёл ночь и тишину пугающей лишь слегка.

Ибо все прошлые ночи он был здесь один. Нынче ― не вполне. Некоторым образом здесь присутствовала Дженни Эймс. Сегодня, когда он разузнал о ней всё, что только было можно, она предстала перед ним словно живая. Вчера она была не более чем имя.

Сегодня она нереальным образом находилось в комнате рядом с ним. И тем живее представлялась, что он знал о ней так немного! Фотография, найди он хоть одну, и та бы всё испортила; нет, у него имелось одно лишь неопределённое описание, с которым его воображение могло делать всё что угодно. Миловидна, юна, с чёрными волосами, она полюбила ― либо придумала, что полюбила ― чудовище и приехала выйти за него замуж.
Загадочно пришла. Ушла ― совершеннейшей загадкой. И провела в этой самой комнате, возможно сидя на этом же стуле, те несколько часов, что пронеслись от её приезда до бегства в дверь, в окончательную темноту, чтобы никогда не вернуться. Чтобы оставить людям безответные вопросы.

Откуда пришла ты, Дженни? Почему никому не удалось этого узнать? Неужели не было таких, кто любил бы тебя, беспокоился о тебе где-то там, откуда ты явилась? Чего такого сделали с тобой, Дженни, жизнь и люди, от какого отчаяния обратилась ты в клуб одиноких сердец, чтобы встретить и полюбить своего убийцу? Какие уловки он применил в те дни, когда навестил городок, в котором ты жила? Как ухитрился вызвать в тебе любовь? Вот как много вопросов вместо тебя самой.

Почему он убил тебя, Дженни? Оттого только, что был безумен? Или был у него умысел, а у его безумия ― система? И поняла ли ты перед смертью, почему умрёшь?

Хватило ли у тебя времени понять, в те страшные минуты как над тобой был занесён нож и перед тем как ты ощутила его в себе, хватило ли времени догадаться, что всё было спланировано заранее?

А ведь он, Дженни, и впрямь всё спланировал. Никакого номера для тебя в гостинице, никаких приготовлений ко вступлению в брак. Он привёз тебя сюда только затем, чтобы убить. Но зачем?

Чёртовы койоты! Впрочем, ничего новенького. В те годы, что он жил в Санта-Фе, он часто слыхал их лай, хотя ни разу ― из своей городской квартиры. Ему доводилось останавливать машину вдоль дороги и выключать двигатель и фары, чтобы посидеть, послушать, насладиться ― насладиться ли? ― диким одиночеством этих звуков, примитивным и безответным зовом. Но сегодня это действовало на нервы.

Дженни, ты слышала эти звуки? Вероятно, нет, ибо умерла сразу по наступлении темноты, и койоты ещё не начинали свои еженощные жалобы в адрес исчезающего с глаз небесного купола. Или они уже начали, там у холмов? Не бросилась ли ты к тем звукам, словно к меньшему злу?

Уивер обозвал себя психом и вновь налил себе вина: можно не шутя сбрендить, если продолжать думать в том же духе. Он уже выяснил всё, что можно было выяснить о Дженни Эймс, и лучше будет законспектировать свои сведения, пользуясь уже сделанными заметками, послать Люку да и выбросить из головы. И не ждать, пока Ви привезёт с собой его переносную пишущую машинку, а арендовать её завтра в Таосе.

Но что-то говорило ему, что так легко этого из головы не выбросить. Только ли оттого, что он поселился в том доме, где всё и произошло? Частично ― да, из-за этого, но не только, не только. Скажем так: когда  он впервые полюбопытствовал про Дженни Эймс, его разум совершенно ничем не был обременён; так, может, потому простая заинтересованность и превратилась в манию?

Нет, было кое-что ещё.

Что же? Нечто в нём самом? Какое-нибудь последствие его нервного срыва, его ― скажем уж прямо ― балансирования на краю безумия все те недели в лечебнице, которое собиралось ныне наградить его одержимостью убийством восьмилетней давности и девушкой, мёртвой вот уже восемь лет? Не психопатический ли этот интерес, болезненный? Или это всё же обыкновенный, нормальный интерес, немного подогретый отсутствием иных увлечений? Ведь этого же достаточно для того, чтобы заинтересовать человека ― этой загадочности всего преступления: тайны жертвы и тайны мотива! Того факта, что не удалось выяснить прошлого Дженни, как и того, что о ней почти ничего не стало известно ― откуда она приехала и что собой представляла; почему эти простые вещи так и не удалось выяснить?

Вот Нельсон ― другое дело; что убийца бежит, это понятно, как и то, что его передвижения после успешно совершённого преступления всегда трудно отследить. Особенно погодя, после того как ему было подарено два месяца, лишь по прошествии которых совершённое им убийство выплыло на свет. А также в том, вполне вероятном, случае, что он запланировал убийство ещё до того, как сюда приехал, ― назвался иным именем и никому ни словом не выдал такого, что дало бы зацепку для выяснения его личности и прежней жизни.

Но Дженни!

Имелась ли у тебя тайна, Дженни?

Уивер отругал себя и попытался прекратить о том думать. А чтобы не думать, попытался читать.
На часах было лишь девять; едва ли можно было помышлять заснуть, раз он так поздно встал утром. Нет, вечерами ему нужно будет чем-то себя занять, а не на книжку надеяться. Хоть бы колода карт, сложить пасьянс. А то ― писать; когда-то ему хотелось написать роман, только это было уже давно, и смутный сюжет ныне представлялся идиотским. И не диво: тогда, двадцать лет назад, он был ещё почти подростком.

Нет, сейчас этого романа ему не написать, как и другого, впрочем. А нечто покороче? Он вновь пожалел об отсутствующей машинке. Наверно, легче было бы написать вещь, основанную на фактах. Уивер задумался: Люку, должно быть, интересно этим заниматься ― выискивать сведения о прошлых или нынешних преступлениях. Что ж, у него была возможность это выяснить, смоги он писать таким же образом, захоти опробовать руку. Возможно, написал бы очерк про Джейн Эймс самостоятельно. Не затем, конечно, чтобы самому попытаться его пристроить; справедливо было бы поручить это Люку, поскольку идея была его. Но возможно, вместо того чтобы выслать Люку простенькие заметки для обработки, стоило удивить его посылкой готового рассказа. Стиль и изложение Уивера будут, вероятно, не вполне подходящими, ― если только он сперва не изучит способ подачи материала в журналах документальной криминалистики, ― но это не имеет значения: Люк поправит. Но даже если Люк представит очерк редакции в первоначальном виде, то пусть уж ставит под ним свою подпись, а гонорар разделит с ним пополам, поскольку за своей подписью Люк и продаст очерк быстрее, и получит по высшей ставке по сравнению с начинающим автором. А что, если?.. Нет, его бизнес ― это недвижимость, а не писанина. Описать только это, и уж ни за что подобное больше не браться.

Он вновь взял в руки книжку… Да что же это такое ― невозможно сдвинуться с абзаца, лишь его он и перечитывает, силясь вникнуть в смысл напечатанного! Уивер отложил книгу и сделал ещё глоток вина. Вино было из сладких, и Уиверу показалось, что именно сладкие вина и годятся для того, чтобы немного побухать в одиночестве. Можно от глотка к глотку ощущать переливы в своём состоянии, можно потихоньку даже дойти до кондиции, и всё это ― без того тяжёлого вырубона, за который следует благодарить виски. И никогда виски и вино разом; спасибо прошлой ночи: научила.  Вино, если ни с чем его не мешать, веселит и размывает зрение по краям, а это так забавно, когда по краям размытость!

Но, виски или вино, а только он, с тех пор как сюда приехал, выпил уже предостаточно. Ну и чёрт с ним! ― подумал Уивер; тоска здесь смертная, уж признаем! Горы чудо как хороши, но нельзя же всё время на них пялиться; воздух чудесен, но лишь сидеть да дышать ― для человека мало. А тут ещё не удаётся читать, не удаётся рисовать, не удаётся…

Взгляд его упал на дверь, и Уивкеру пришлось сделать усилие, чтобы освободить свой разум от той картины, которая вновь начала вырисовываться в его мозгу.

И тогда он подумал: почему? Почему я?
          
Итак, врач велел тебе чем-либо заинтересоваться, вот ты и встретил нечто, что тебя заинтересовало, а ты продолжаешь бороться, чтобы не допустить этого в своё сознание. Всё, кроме того, как заработать деньги, предупредил врач, а нынешний случай даст лишь небольшие и случайные деньги; уже скопилось достаточно материала, чтобы послать Люку, если уж встал вопрос о деньгах.

А потому: пусть твой интерес и граничит с психопатией, а только если ты чем-нибудь не заинтересуешься, то свихнёшься всё равно, так что…


Его настроение улучшилось. Взглянув на кухонную дверь, Уивер дал волю воображению. Припомнил угол зрения, под которым глядел сюда, пока стоял с Пепе Санчесом на указанном им месте, и попытался расставить фигуры так, как они стояли тут, когда Пепе сам впервые их увидел. Дайте-ка подумать: стол переставили, а когда мальчик впервые увидел эту сцену, стол был фута на три дальше от двери. Уивер подвинул стол на то место; да, так вправду лучше. Нельсон, должно быть, стоял у стола в тот миг, вероятно ― только что вынул нож из выдвижного ящика. А Дженни ― вон там, на прямой, соединяющей окно и заднюю дверь, и она продвигалась к последней спиной вперёд. Уивер подошёл к задней двери и распахнул её, вглядевшись в безлунный мрак. Койоты почему-то стихли и воцарилась полная тишина, ни единого звука.

Откуда-то из тьмы, простирающейся перед ним, его мозг будто бы уловил эхо далёкого крика восьмилетней давности, вопль Дженни Эймс. Издала ли она его в тот момент, когда поняла, что ей уже не уйти от убийцы?

Светила ли луна в ту ночь? А звёзды? Он не подумал спросить о том Пепе, не счёл, что это имеет значение, и тогда это значения не имело. Другое дело теперь, другое дело ― когда он уже заинтригован, когда он хочет знать, какова была та ночь, как и то, что представляла из себя Дженни ― и даже этот Нельсон.

Сейчас луны не было, только слабое мерцание звёзд. Тем не менее его глаза стали привыкать к отсутствию света. Он различил очертания своего дома, и поодаль ― сарай. А ещё далее виднелась ровная песчаная земля, слегка подымающаяся в направлении первых холмов.

Уивер шагнул в темноту, не закрывая за собой двери ― так, как дверь эта, вероятно, стояла распахнутой в ту давнюю ночь ― и обнаружил, что способен различить вязку своей кофты, ряд тополей в отдалении слева, как скелеты бледнеющих в свете звёзд.

Он простоял так, вероятно, немалое время. Внезапно послышался звук: по дороге к дому, со стороны Секо, приближался автомобиль. Если только кто-то не заблудился ― дорога ведь сюда практически не вела, она закончилась в полумиле до его дома, и так последнего в этой стороне, ― значит машина шла сюда. Уивер обогнул дом, и сразу же в глаза ему бросился свет фар, которые, всё замедляя своё приближение, остановились точно перед ним.

― Привет, Уивер! Ещё на ногах? Тогда, может быть, поболтаем?

Голос принадлежал Каллахану.

― Конечно, заходите в дом, ― отозвался Уивер.

Каллахан вышел из машины и перешёл через мостик.

― Поздновато для визита, ― сказал он извиняющимся тоном, ― но я подумал, что, если свет у вас горит, вы не откажетесь меня принять.

― Ничуть не поздновато, ― ответил Уивер. Он взглянул на наручные часы; те показывали всего лишь половину десятого, чему Уивер даже подивился: по его представлениям, было значительно позже. ― Рад иметь собеседника для разнообразия.

Впрямь ли это так? ― подивился себе Уивер. Да, он рад был видеть Каллахана, но, вероятно, потому лишь, что мог теперь как следует вновь повыспросить его насчёт Дженни Эймс. У него ведь возникло несколько вопросов, на которые редактор вполне мог ему ответить.

Пройдя в дом, Каллахан произнёс:

― А ничего устроились. Я не говорил вам, что тоже живу по этой дороге? Считая отсюда, третий дом, с милю назад. Так что в этой сторонке я ваш сосед.

― Весьма рад такому соседству. Пройдёмте на кухню ― там у меня жилая комната. Предложить вам мускателя? К сожалению, это всё, что имеется под рукой.

― Ну, один разок. Моя жена в Санта-Фе, отправилась на турнир по двойному бриджу и останется на ночь у друзей. Я немного нервничаю, и мне подумалось, что можно проехаться по дороге чуть дальше и поглядеть, есть ли свет в ваших окнах. Если бы он не горел, то я отправился бы назад, ― ведь и впрямь поздновато для визитов.

― Бросьте официальный тон, ― сказал Уивер. ― Можете хоть в три часа ночи заявиться, если вам так пожелается и у меня будет гореть свет. ― Уивер наполнил ещё один стакан и протянул его Каллахану, после чего вновь наполнил свой. ― А что, здешние жители рано ложатся? 

― Латиносы ― а их тут большинство ― часов в девять. По их мнению, мы, белые американцы, ― сумасшедшие; возможно, они и правы.

― Возможно, правы в этом пункте, ― согласился Уивер. ― Кстати вспомнил. Не любят нас?

― Ну… нет. Не так чтобы.

― Так и думал. Я-то привык к испаноамериканцам, сам прожил пять лет в Санта-Фе. Достаточно их узнал, чтобы не величать мексиканцами. Но в Арройо-Секо заметна разница. Чертовски вежливы, и всё же…

― Salud, ― произнёс Каллахан. ― Чертовски вежливы, и всё же. Но оставим их.

Была в манере говорить у Каллахана некая небрежность, отчего Уиверу вдруг захотелось взглянуть на гостя попристальнее. Оказалось, что редактор уже слегка навеселе: лицо лоснится, взгляд осоловелый. Явно выпивал, прежде чем отправиться сюда, и вероятно ― дома в одиночестве.

― Отчего так? ― спросил Уивер. ― То есть ― почему в большей степени, чем в Санта-Фе либо ином городе, где латиносы и белые живут вместе? Отчего именно в Таосе?

― О, дело не в Таосе. Просто Арройо-Секо ― это такая твердыня старого доброго испаноамериканизма, для которого белый американизм ненавистен, как и всё с ним связанное. Особенно те, кто, вот как мы с вами, пытается жить среди них, приобретая их землю ― покупая, когда те вынуждены её продавать, а затем устраиваясь на ней, словно мы здесь навсегда.

― Что вы имеете в виду ― устраиваясь, словно навсегда?

― Устраиваясь слишком хорошо. Взять, к примеру, вот этот участок. Люди, что проживали здесь до Нельсона, купили его за пять сотен долларов: жившая здесь испаноамериканская семья, с дюжину душ, пережила трудный год, потеряла нескольких своих членов и потратилась на счета от врачей. Тогда это было двухкомнатное строение, развалюха. Так что пять сотен ― цена честная. И что сделали Робинсоны? Так их звали. Они всё обустроили. Приделали третью комнату, укрепили потолок и деревянные части, встроили два масляных обогревателя вместо одной дровяной печи. Провели электричество от последнего строения в четверти мили отсюда. Поставили новую отхожую постройку и добавили сарай. И вот ― участок стоит пару тысяч, а уже не пять сотен, и никто из местных не в состоянии его выкупить. Теперь это конфетка, только для рикос, для богатеньких. А у местных средний доход составляет лишь пару сотен долларов в год. Этот дом для них просто дворец.

― Что ж, я его не благоустраивал. Но понимаю, что вы хотите сказать. Я это почувствовал в Секо, когда недавно вечерком подрулил к таверне.

― Про себя не скажу. То есть подруливал туда, это так, достаточно знаю по-испански, чтобы уловить какую-нибудь фразу, причём и не видно ― или наоборот? ― будто я подслушиваю. Но даже если вы не говорите по-испански, всё равно почувствуете антагонизм. Нет, я их вовсе не осуждаю; мы вмешались в их историю, в их образ жизни. Мы вторженцы. А они здесь живут со времён Коронадо. Но вы, Уивер, не беспокойтесь.

― То есть ― о чём не беспокоиться?

― Что как-то ночью они ворвутся сюда с намерением убить вас и тому подобное. Просто не связывайтесь с ними, лишь в интересах бизнеса. Не трогайте их, и они не тронут вас. Но не отказывайтесь выпить в Таосе; так вы узнаете их лучше. Просто отвечайте вежливостью на вежливость, но не воображайте, будто завели друзей. Барьер между вами не исчезнет.

Каллахан вновь глотнул из стакана.

― А так, возможно, для нас и лучше. Оттесняет нас на другую сторону расовых предрассудков. Мы чёртовы американцы, которые предубеждены против малых групп, среди которых живём, и теперь мы сами малая группа, что сразу же ставит нас самих в невыгодное положение. Согласен, довод не вполне удовлетворителен логически, но разве наше предубеждение против евреев, негров или китайцев лучше? Для наших бессмертных душ не так уж плохо, если нас будут немного ненавидеть. Понимаете ли вы, Уивер, что почти всякая страна на земле ― даже из тех, что «на нашей стороне» ― ненавидит нас в той или иной степени, за то что мы такие, какие есть? Так что пусть уж образчики такой нелюбви буду у нас под боком; мы, возможно, скорее поймём, что не совсем уж Богом избранный народ.

― Гм, ― отозвался Уивер. ― Возможно, в этом что-то есть.

― Да, и не худое для нас. А знаете, хотел я кое-что вам сказать, но чёрт меня дери, если помню, что именно.

― Про Дженни Эймс что-нибудь?

― По-моему, да, но из головы вон. Ладно, вспомню в другой раз. Как у вас с Дженни продвигается?

Уиверу вдруг захотелось ощетиниться, отчего он сам себе подивился.

― Я получил всё, что хотел, ― вымолвил он. ― Показания очевидца от Пепе Санчеса и статью из газеты. Этого и впрямь достаточно, но ещё я хотел бы поговорить с теми, кто помнит её, если они всё ещё где-то поблизости. Есть такие?

― Посмотрим. Фримена здесь уже нет ― умер пару лет назад. Док Гомес, тогдашний коронер, ещё жив, но переехал куда-то в Колорадо. Кажется, в Аламозу. Кто же ещё тогда был…

― Женщина, что возвращалась с ней на автобусе. Иверс?

― А, Карлотта Иверс. Да, она в Таосе. Служит в супермаркете на западной стороне «плазы». Но берегись, ― или вы женаты?

― Я женат, ― ответил Уивер. ― Кого мы ещё упустили? Так, подумаем… а тот мужчина, что нашёл тело? Кажется, его звали Рамон Камильо.

― Не знаю. Он был из Секо; не исключено, что всё ещё там живёт. Я не был с ним знаком, лишь видел на следствии. 

― А люди, которые знали Нельсона, разговаривали с ним? Кто они были?

― Не упомню навскидку. Полагаю, Нельсона я сам знавал не хуже, чем все остальные, то есть разговаривал с ним раза три или четыре. Как-то раз его машина заглохла перед моей редакцией, и он не мог её завести. Я вышел взглянуть, нельзя ли чем-нибудь помочь, и он попросился позвонить, если у меня есть телефон, в ремонтную мастерскую в Таосе. Я позвонил в «А-1», они прислали человека, который и запустил двигатель. Не помню, что там с ним произошло, но вряд ли нечто серьёзное: на всё про всё механик потратил минут десять.

― Нельсон заходил к вам?

― Да, я его пригласил. Даже выпить предлагал ему, но по второй он отказался. Кстати, а нам неплохо бы.

Уивер налил.

― Нельсон рассказывал вам что-нибудь о себе?

― А то! Порцию лжи. Я припомнил большую часть, когда его разыскивали, но, как выяснилось, ничто не было правдой. Говорил, что прибыл из городка в Калифорнии, Джерсонвилла. Оказалось, нет в Калифорнии городков с таким названием. Что живал он в Вудстоке, штат Нью-Йорк ― это тоже такая колония художников, как у нас в Таосе, ― но в Вудстоке так никого и не нашли, кто бы знавал его ― по имени либо по описанию. Но он в самом деле был художником либо пытался им стать. Не мне судить, но Уилл Фримен говорит, что тут не протолкнуться было от холстов.
― А что с ними стало? Разве они всё забрали?

― Наверно, я не знаю. Другого я не слыхал.

Уивер задумчиво посмотрел на Каллахана.

― Вы говорите, не вам судить. Звучит так, словно бы вам знакомы иные из его работ. Это так?

― Часть из них были акварели, это в то время, как у него машина заглохла. Он выезжал куда-то порисовать и уже ехал домой, и пока рассказывал мне, то показал только что созданное. Я, конечно, поддакивал из вежливости, но по существу мне было плевать. Какие-то горы, но где именно ― было не догадаться, а ведь я здесь на много миль пейзажей навидался. О разумеется, я понимаю, что существует ещё и абстрактное искусство, и, говорят, отличное, но если это было оно самое, то… в общем, повторю вновь: не мне судить.

― А его картин маслом вы не видали?

― Не видал, и единственным человеком, который видел их, был, насколько мне известно, Фримен ― он дважды побывал у Нельсона с осмотром ― в ночь убийства и на следующий день. Но он тоже не судья в живописи, хоть и сказал о них: «Чушь какая-то». Как я уже говорил вам, у Нельсона никогда не было здесь гостей. Единственные двое, о которых известно, что они побывали тут, пока здесь жил Нельсон, это Дженни Эймс и шериф. А те акварели ― их, по моему мнению, только сумасшедший и мог нарисовать.

― Но вернёмся к тому дню, когда он заходил к вам и вы разговаривали, ― продолжал Уивер. ― Вы сказали, что он поведал вам разную чепуху, и всё же как… ну, какое впечатление он на вас тогда произвёл? Каким казался?

― Знаете, я сказал бы, что он «чудной». Не странный, нет, но ― гомосек. И вот мне всё кажется, что Дженни Эймс с ним наедине ничто не угрожало в те несколько часов, которые она тут провела и перед тем, как он её убил. Я, кстати говоря, не единственный, кто подозревает Нельсона в том, что он в этом смысле не того: он вообще произвёл на обитателей Таоса подобное впечатление, а уж здешних не проведёшь. Здесь таковских полно, среди художников этой колонии. Как и лесбиянок.

Каллахн отхлебнул из стакана. ― Фримен то же подумал: человек явно со странностями. Ещё и поэтому он не поверил рассказу Пепе: ну чем бы Нельсон занимался с какой-то девушкой?

Уивера, однако, охватило любопытство.

― Вы в этом точно уверены? То есть, что он было только лишь гомо, не амбивалент?

― Уверен на девяносто девять процентов, а я в этом разбираюсь. Вот вы, например, вы ― не гомо.

― Благодарю, ― отозвался Уивер. ― Но вернёмся к Нельсону. Ещё что-нибудь вспомнить о нём можете?   

― Я бы не удивился, знаете, окажись он чахоточным. Выглядел-то он крупным, «здоровым», но у этих обычно так и бывает. И один раз, прямо у меня, он зашёлся кашлем, именно таким вот, да и кашлял он, как я заметил, аккуратненько в платочек. Ну и на щеках такие яркие пятна, если только он не специально нарумянился, хотя не настолько уж он… в общем, он не женоподобен. Знаете ведь эти странности с гомиками ― с выглядящими по-мужски, не с явными педиками, ― как на них девушки западают? Крепко западают. То есть те девушки, которые не в курсе дела и не считают их объектами соревнования, а лишь собственных видов. И многие из них ух как привлекательны, когда желают кого-либо завлечь. Нельсон здесь не выпендривался, но мог бы. Был достаточно привлекателен, чтобы женщины на него западали.

― Классно у вас выходит! ― подивился Уивер. ― Ещё какие-нибудь впечатления сохранились?

― Других не упомню. Чёрт, что же, всё-таки, я хотел вам сообщить? И ведь всё вам рассказал, в смысле этого вашего сбора информации, да что-то там оставалось ещё. Не слишком-то и важное, конечно, иначе я бы уж не запамятовал. Ну, вспомню со временем. В общем, пора домой.

― Отчего? Ещё не поздно, всего-то начало одиннадцатого.

― Верно, но завтра наш великий день ― среда! День накануне нашего выхода из-под пресса. Мне в редакцию с самого утра ― и чтоб ни в одном глазу. Спасибо за выпивку.     

Уивер проводил Каллахана до его машины и постоял на мостике, пока та не исчезла из виду за поворотом дороги. Ему стало казаться, что Каллахан славный человек ― и, возможно, именно Каллахан оказался самым полезным для уточнения существа этого Нельсона. Но… но разве всё выясненное касательно Нельсона не делало мотив преступления ещё более тёмным, чем ранее?
Или наоборот? Бывает, гомосексуалисты борются со своей гомосексуальностью, пытаясь откликнуться на чувства влюблённой в них женщины, и внезапно превращаются в чудовищ, испытывающих ненависть и омерзение, когда им это не удаётся.

Да, такое видится возможным. Только, конечно, если Нельсон был психопатом ― помимо либо вместе со своей гомосексуальностью, для начала. Но туберкулёз, если Каллахан правильно его распознал, ― в каком месте он встраивается в картину? Возможно, ни в каком, лишь посторонняя черта.

Уивер развернулся и вдруг понял, что смотрит в оставшееся освещённым окно своей кухни. И вновь он попытался вообразить то, что могло броситься там Пепу в глаза.

Его передёрнуло.

Чушь, сказал он себе, ― и я позволил ей завладеть мною.

Где-то вдали у подножья холмов вопили койоты, полночным хором тоскуя о недостижимом.

Уивер прислонился к стене и уставился на звёзды. Далеко вдали ещё слышался мотор автомобиля, увозившего Каллахана домой. Звёзды, глупые, далёкие, мерцающие звёзды. Где-то он читал, что до ближайшей из них восемь световых лет. Это значит, что свет, видимый от неё сейчас, в эту вот ночь, покинул свою звезду восемь лет назад, возможно ― в ту далёкую ночь.

Вновь он вздрогнул. Ничего страшного не было в том, что он этим заинтересовался, но нельзя было позволять себе втягиваться подобным образом.

Он вернулся в дом и решил хотя бы раз улечься в кровать рано и относительно трезвым. Ему это удалось.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#6 2023-03-20 20:02:34

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 5

Когда он проснулся на следующее утро, был тот час, когда солнце встаёт над горами. Погода была чудесная, и свежий утренний воздух приятно было вдыхать. Жизнь внезапно стала сказочной, ― но тут он вспомнил, какой сегодня день.

А день такой: 31 мая, среда. Завтра уже июнь: девочки должны отправиться в лагерь, а Ви ― сюда. Странно, отчего она ещё не написала, чтобы он встретил её в Санта-Фе.

Ну что ж, значит сама будет виновата, если ей придётся сесть на автобус, как бы она там не ругала автобусы. За нелюбовь к ним её, конечно, нечего осуждать, хоть он её за многое осуждал. Косвенным образом, как он прекрасно понимал, враждебность между ними (которую оба усиленно скрывали ради девочек) и была причиной его нервного срыва. Непосредственно же срыв был вызван тем, разумеется, что он переработал. Но если обратится к причинам того, отчего он переработал, то их было две, обе простые и очевидные. Во-первых, ему хотелось проводить как можно меньше времени в несносном доме. Вторая причина ― это желание (так и оставшееся неисполненным) заработать побольше долларов, чтобы обеспечить им двоим раздельное существование: жить раздельно не имея нужды в разводе и избегнуть всего того, чем развод может отразиться на девочках возраста Эллен и Бетти.

Деньги не зарабатывались, а вместо них он заработал нервный срыв, который вновь отбросил его к стартовой линии, теперь без возможности им разойтись в ближайшем будущем. Даже без возможности того, что она поживёт это лето отдельно, пока он будет приходить в себя.

К всему было примешано его собственное непотребное поведение ― пьянство. Ибо пьянство всегда лишь усугубляет любую проблему. И, в довершение всего, Ви тоже попивала.

Уивер приготовил себе кофе и сварил два яйца, после чего ухитрился поубивать время за мытьём тарелок и стаканов, давно грязных, а также за чисткой и приведением в порядок дома. Будь у него только пишущая машинка…

И чёрт с ней; можно же сделать несколько заметок от руки, пока свежи в памяти добытые сведения. До сих пор он занёс на бумагу лишь кое-какие даты да имена, а все прочие подробности ― особенно те, которые поведал ему вчера Каллахан ― всё ещё оставались у него в голове.

Уивер разыскал писчей бумаги и проработал около часа. Когда он закончил, было всего девять утра, слишком рано, чтобы отправляться в Таос за почтой. Сейчас он чувствовал себя гораздо лучше, чем несколько дней назад, когда пытался заняться рисованием; наверно, теперь и стоило повторить попытку.

Мысль о рисовании, однако, напомнила ему обо всех тех холстах Нельсона, которые наблюдал по всему дому шериф, когда заезжал сюда на следующий день после убийства. Не могло ли случится так, что некоторые из них, или, скажем, наброски, всё ещё остаются здесь? В самом доме ― в тех местах, куда Уивер ещё не заглядывал, либо в сарае, что стоит в двадцати ярдах поодаль? Ему всего раз довелось заглянуть в этот сарай; тогда ему показалось, что тот ему никогда не понадобится, и он просто обвёл его взглядом и убедился, что там одна рухлядь, ― поломанная мебель, пружинные матрасы, все ржавые, да пустой бидон от мазута. Он и внутрь-то не заходил, не то чтобы исследовать содержимое. Вот там и могли находится какие-нибудь картины.

И они-таки там нашлись. Правда, сперва Уивер систематически обшарил весь дом и не нашёл ничего, кроме одного карандашного наброска, зато в сарае обнаружились три не вставленные в рамы холста, прислонённые лицевой стороной к стене. Их покрывала пыль, но в сарае они были защищены от влаги и оставались в сохранности. Уивер вынес их на свет, а затем вынес из дому тряпицу, чтобы стереть с них пыль. Закончив с этим делом, он выставил картины в ряд, на этот раз лицом к себе, вдоль стены сарая и отступил на шаг, чтобы как следует их рассмотреть.

Написано было недурно. Во всяком случае, значительно лучше, чем он сам мог бы когда-либо надеяться. Не то чтобы совсем уж мастерски; Уивер был достаточно умудрён в искусстве, чтобы сразу это понять. Однако была в них глубинная неподдельность; человек, который написал эти картины, должен был считать себя подлинным художником и не допускать халтуры.

На всех картинах были горы, но таких очертаний и таких цветов, какими горы никогда не бывают. Горы, которые корчатся в страшной агонии на фоне нездешнего неба. Горы иных измерений, либо горы иного мира, лежащего под чуждым солнцем.

― Офигеть! ― вымолвил Уивер едва ли не с восхищением.

Холсты не были подписаны, но в подписи и не нуждались. Уивер сразу понял, что это работа Нельсона, а отсюда вытекали две вещи: что Нельсон был малость не в себе и что нужно обладать неким налётом гениальности, чтобы так выразить своё безумие в красках.

Уивер принёс картины в дом и одну за другой водрузил их на стол, подперев, чтобы лежали наклонно: картины следовало изучить при таком свете, который не ложился бы на холст бликами. И тогда Уивер потерял всякое желание самому заниматься акварелью.

В Таос он прибыл к половине одиннадцатого ― всё ещё слишком рано, чтобы на почте оказались для него письма. Проехав мимо конторы Дафбелли Прайса, он разглядел последнего в окне, сидящего за своим столом всё в той же огромной шляпе. Уивер припарковал «шевроле» и вошёл в здание. Дафбели Прайс вскинул голову.

― А, Уивер! Поладили вы с вашим домом?

― Взаимная любовь, ― ответил Уивер. ― Но скажите мне вот что. В сарае за домом мне попались три картины. Не подписаны, но, полагаю, авторства Нельсона. Кому они теперь принадлежат?

― Скорее всего ― мне. Нельсон так и не оплатил второй месяц аренды, и мне сказали, что я могу забрать всё, что после него осталось; там, правда, было совсем немного. Но никаких картин я не видел. Где они очутились?

― В сарае, к стене были прислонены.

― Да, вспоминаю теперь, что видел их, когда осматривал помещения после того, как Нельсон дал дёру. Видел, видел; они показались мне не лучше всей прочей сваленной там рухляди. А что? Цена им грош. Да вы садитесь.

― Лично мне они понравились, ― сказал Уивер, садясь. ― Грош им цена или не грош, я не знаю, но мне хотелось бы их приобрести.

Глаза Дафбелли Прайса сверкнули из-под полей его ковбойской шляпы.

― Если вздумаете что-либо мне за них предложить, можете считать себя обжуленным. Я спрашивал одного моего приятеля ― у него здесь собственная галерея, ― имеет ли какую-то коммерческую ценность то дорбо, что осталось от Нельсона. Он сказал ― нет. Нельсон возжелал здесь выставляться и показывал ему несколько своих вещей; те ничего не стоили.

― Это хорошо, ― отвечал Уивер, ― потому что всё равно я много бы вам не предложил.

― А давайте, Уивер, уговоримся так. Если на стене в доме будет висеть парочка картин, не важно насколько дрянных, стоимость дома ведь от этого не убавится. Так знаете что? Вы вставляете все три штуки в рамы ― тут много где могут вам это сделать ― и вешаете картины на стену. А будете уезжать, одну себе и берите ― в счёт рамок для всех трёх, ― любую из них, а остальные две путь остаются висеть. Или же, если вам нужны все три, заплатите символическую сумму.

― Замётано, ― сказал Уивер.

Оставив свою машину стоять там, где он её оставил, Уивер походил по «плазе», поглядывая в окна и обозревая витрины, пока не настала пора справиться на почте. Сегодня непременно должно было придти письмо от Ви с указанием, когда её встретить. Внезапно Уивера окрикнули по-имени, он обернулся и увидел Каллахана.

― А, привет. Намылились выпить? ― дружески отозвался Уивер: пить одному, по его мнению, было ещё слишком рано, другое дело ― если бы нашёлся товарищ.

Редактор с сожалением покачал головой.

― Ответственный для меня день, забыли? Просто сбежал ради чашки кофе. Угостить вас одной?

Чашка кофе ему не повредит, тут же решил Уивер. По крайней мере, позволит убить время. Они вошли в «Ла Фонду» и сели за буфетный прилавок. В свой кофе Каллахан добавил две ложки сахару.

― Я, по правде сказать, был вчера немного нетрезв, когда вечером заезжал к вам. Извините, что так поздно вторгся.

― Перестаньте. Вы совсем не поздно приехали и рано уехали, и я только рад, что было с кем поговорить. Я, как сюда приехал, почти всё время один.

― К вам ведь скоро приезжает жена?

― Верно.

― Сочту за честь познакомиться. Кстати, я, когда вернулся вчера домой, сразу вспомнил, чего такого хотел вам вчера сказать о Нельсоне и его делишках. Вспомнился один рапорт, полученный насчёт него после того, как он скрылся отсюда. Амарильо.

― Где Техасский Выступ?

― Правильно. После того как они, найдя тело, распространили циркуляр, оттуда поступила докладная. За два месяца до того ― то есть день-два спустя после своего исчезновения ― Нельсон, вероятно, останавливался в гостинице в Амарильо.

― Под каким именем?

― Под своим собственным ― «Чарльз Нельсон». Адрес написал ― Таос. Должно быть, был уверен, что погони за ним ещё нет ― тело не найдено.

― В таком случае, ― сказал Уивер, ― путь его лежал на восток. Кто-нибудь там что-то вспомнил о нём?

― Ничего, достойного упоминания. Имя вызвало тревогу у гостиничного администратора, когда он прочитал об убийстве в Таосе и сверился со своей книгой записей. Но он запомнил Нельсона и самого по себе, мог подтвердить описание. Он обратился в полицию, обшарили всю округу и отыскали гараж, в котором Нельсон оставлял на ночь свой автомобиль; багажник был полон: холсты да прочее барахло. А дежурный в гараже вроде бы вспомнил, хотя без особой уверенности, что Нельсон спрашивал как проехать в Эль-Пасо.

― В Эль-Пасо? Но, чёрт возьми, если он ехал в Эль-Пасо, зачем ему было по пути из Таоса заворачивать в Амарильо? Это же как две стороны треугольника; ему пришлось сделать крюк в две сотни миль!

― Полагаю, что даже больше. Но в Амарильо у него могли быть дела. Хотя он, скорее всего, направлялся на восток, а про дорогу на юг спросил, чтобы сбить со следа тех, кто отправился бы за ним в погоню.

― Но тогда зачем регистрироваться под тем же самым именем, под которым его и ищут?

― Ответить на это нетрудно. Он обналичил несколько дорожных чеков. По их книгам, у него было три двадцатидолларовых чека на имя Нельсона, и он обналичил их в этой гостинице. Наверно, его не слишком пугал риск от этой операции, и всё-таки некоторые предосторожности он предпринял ― взял и спросил мимоходом насчёт дороги не в ту сторону. 

― А вот насчёт этих дорожных чеков, ― продолжал допытываться Уивер, ― нельзя ли через них…

― Правильно, ― подтвердил Каллахан. – Они отследили один из этих обналиченных чеков и выяснили, что он был приобретён в Денвере три месяца назад: Нельсону выдали в тамошнем банке блокнот из десяти чеков. Как оказалось, семь из них были обналичены в Таосе, пока он там проживал. А когда он сбежал, то вспомнил, должно быть, что у него остаются три из этих чеков, ну и рискнул уж зарегистрироваться под своим собственным именем ― если только его и вправду зовут Нельсон ― на одну ночь, чтобы только заручиться этими шестьюдесятью баксами. Риск был небольшой и рассчитанный; вряд ли тело обнаружилось бы так скоро ― если его вообще обнаружили бы. Там у самых холмов оно, по его мнению, могло быть погребено навсегда.

― А в Денвере, где он купил эти чеки, о нём не поспрашивали?

― Ещё бы, но там он был, скорее всего, проездом. Он приобрёл чеки за наличные в банке, в котором никогда не был клиентом, и никакой зацепки там получить не удалось. Ну, мне пора в контору.

Каллахан настоял, что сам рассчитается за кофе; Уивер не возражал: сумма была такова, что спорить было смешно. Они вышли на воздух и двинулись через «плазу». На углу Уивер указал рукой:

― Не в этом ли супермаркете служит Карлотта Иверс?

― Именно. Желаете её повидать?

― Хотелось бы, если у вас есть ещё минутка.

― Найдётся. Пойдёмте.

В этот час продавцы супермаркета не прохлаждались. Каллахан подвёл Уивера к одной из безналичных касс, где темноволосая женщина тридцати или тридцати пяти лет, по виду ― смесь испанки и американки напополам, вполне миловидная, пробивала бакалею. В затылок единственному покупателю пока никто не пристроился, так что стоило ему отойти, унося полный пакет, Каллахан представил Уивера и объяснил его интерес к Дженни Эймс.

― Я хотел бы поговорить с вами на этот счёт, мисс Иверс, ― начал Уивер. ― Могу я пригласить вас сегодня на ужин?

В улыбке мисс Иверс продемонстрировала полный золота рот, отчего её привлекательность много потеряла.

― Спасибо. С удовольствием.

― Где и когда мне вас встретить?

― Шесть часов не будет слишком рано? Я заканчиваю в пять, и тогда у меня будет время приодеться. А живу я совсем близко ― сразу же за музеем имени Харвуда.

Уивер ответил, что шесть ― время вполне пристойное, и выслушал сложное объяснение насчёт места встречи, ― в Таосе всегда чрезвычайно сложно бывает объяснить, как добраться до нужной двери.

Тут к кассе подошёл ещё один покупатель, и Уивер посторонился, после чего они с Каллаханом отправились в редакцию. Оттуда путь Уивера лежал к почтовому отделению: было время доставки первой почты.

Его ждало письмо от Ви: «Дорогой Джорджи…»

От той грамматики, орфографии и пунктуации, что затем последовали, по коже у него побежали мурашки (даром что сам он считал, что глупо так к этому относиться), смысл же письма был прост. Девочек она отвозит в лагерь в пятницу, из Канзас-Сити выезжает в субботу после полудня; поезд прибудет в Санта-Фе в воскресенье в шесть утра. Спасибо, что он собирается её встретить. Девочки шлют привет.

Уивер с раздражением спросил себя, отчего она не выбрала поезд, который прибывал в каком-нибудь разумном часу; поезда отправлялись по нескольку раз в день, и не было никакой причины ей садится в поезд, приходящий в такое безбожное время. Чтобы поспеть к его прибытию, встать ему придётся в три часа ночи, либо ехать в субботу в Санта-Фе и провести там ночь в гостинице. Так, возможно, будет действительно лучше.

Кроме того, письмо сообщало недостаточно: поезда не приходят в Санта-Фе в шесть или в каком-либо ином часу. Ближайшая остановка по пути к Санта-Фе ― это Лейми , не доезжая восемнадцати миль, и там же находится станция, где автобус подбирает пассажиров на последний этап к Санта-Фе. Из письма невозможно было узнать, то ли это в Лейми поезд приходил в шесть часов утра, то ли это было время, когда соответсвующий автобус привозил пассажиров поезда в Санта-Фе.

Он бы поехал в Лейми, чтобы встретить там сам поезд, но поскольку не было уверенности, когда точно Ви туда прибудет, то пусть бы и брала автобус до Санта-Фе, решил Уивер, а он встретит её там. Уивер купил в окошке открытку для авиапочты, за столиком написал на ней текст и адрес; в открытке он просил Ви приобрести билет до Санта-Фе, который включал бы и путь из Лейми до Санта-Фе в восемнадцать миль на автобусе, а уж он встретит её на автобусной станции в Санта-Фе. В конце Уивер приписал напоминание о машинке и фотоаппарате.

Места на открытке уже почти не осталось, когда Уивер вспомнил нечто ещё; пришлось купить новую открытку. Он написал Ви, что если она привезёт с собой или вышлет ему заранее несколько одеял и кое-чего из посуды, столового серебра и прочей кухонной утвари, отпадёт нужда покупать эти вещи в дополнение к тому, что он уже приобрёл, а значит, не будет новых трат. Денежный вопрос внезапно начал его беспокоить.

Частично из-за экономии он решил не завтракать в Таосе, а отправился домой, чтобы приготовить себе завтрак самостоятельно, ведь вечером ему предстояло угощать в ресторане Карлотту Иверс, и сегодня больше не стоило тратиться на еду.

Дома Уивер поджарил яичницу с беконом. Вышло так себе, но и это было неплохо ― почти так же получалось это у Ви: готовщица она была безалаберная и в домохозяйстве небрежная. Ни мольба, ни порицание не заставили бы её приложить хоть на капельку больше труда, чтобы получить добрую пищу вместо худой. Новые блюда она исполняла с отвращением, готовила лишь одно и то же и в том же посредственном качестве.

Тут, конечно, много и его вины, подумал Уивер, да и еда не занимала в его интересах существенного места. Как, скажем уж, и секс, в эти последние несколько лет: обходился он почти без него и мог обходиться впредь. Но если бы только Ви толково разговаривала или хотя бы с толком слушала, если бы она читала что-нибудь помимо вульгарных любовных романов и журналов с откровения всяких паршивцев, ― если бы она хоть в малой степени была ему товарищем…

Не глупи, сказал он себе, то вина не Ви: ваша общая.

Ему просто не следовало жениться так скоропалительно из-за одного лишь физического влечения (а разве было хоть что-то ещё?), которое оказалось для обоих столь преходящим. А с исчезновением физической тяги друг к другу и в отсутствие сексуальных отношений у них не осталось ничего общего ― ничего кроме детей, которые бесповоротно связали их друг с другом. Почти что бесповоротно, ведь заработай он достаточную сумму…

Если бы только у них не было детей… Да, Эллен и Бетти ему не вернуть туда, откуда они вышли, даже если бы это было возможно, ― теперь, когда они стали ему так дороги.

Но чёрт, чёрт! Ви, как обнаружилось за два года их совместной жизни, была непоправимо глупа, почти воинственно глупа и невежественна. Ничего, буквально ничего не могло пробить скорлупу её равнодушия ко всему достойному внимания в литературе, искусстве, музыке, в жизни ― ничего, что выбивалось бы над уровнем сущей ерунды. Любовная мура, «мыльные» оперы, приевшаяся попса, которую она пережёвывала с тем же удовольствием, с которым корова пережёвывает свою жвачку. Ничего сверх она не признавала, но уж перечисленное составляло её жизнь ― это да ещё выпивка, как и беспрестанное сосание леденцов, коробка за коробкой, отчего со дня свадьбы Ви набрала сорок фунтов веса, сорок рыхлых фунтов, из-за которых её тело, некогда стройное и желанное, сделалось столь же по-коровьи отяжелевшим, как и её разум.

Уивер попытался выбросить эти мысли из головы и отрешиться от того факта, что через несколько дней они-таки воссоединятся. Он вымыл тарелки и прочую использованную посуду, расставил всё по местам и вновь немного прибрался в доме. Любил он чистоту, простоту, порядок и вперёд на несколько дней мог их себе обеспечить.

Затем он вновь уставился на три оставшиеся у него Нельсоновы картины, завидуя их замыслу, завидуя и исполнению каждой. Вероятно, лишь тот, кто немного тронутый, вот как он сам сейчас, способен был оценить их. И сейчас он многое бы отдал, чтобы писать так хотя бы отчасти.

Ему пришла в голову мысль, что эти картины можно было бы взять с собой уже сегодня, когда он позже поедет в Таос обедать, и там отдать их вставить в рамы. Будет лучше, если к приезду Ви он уже повесит их на стену. Тогда Ви, скорее всего, их и не заметит. В противном случае ещё придётся что-то объяснять, и даже тогда она может решить, что он с ума сошёл ― платить за то, чтобы вставить в рамы этот ужас! Уивер огляделся ― куда бы их, в самом деле, повесить? ― и внезапно ему в голову пришла новая мысль.

Тот сарай, в котором он их нашёл, ― почему бы не избавиться от всей той рухляди и не очистить там помещение? Его можно было бы превратить в мастерскую для собственных нужд, в место, где он мог бы проводить время непотревоженный. Ведь в доме всего три комнатёнки, к тому же между двумя из них и двери-то нет, так что его приватность всегда будет под угрозой.

Так почему бы из этого сарая не сделать себе берлогу, убежище, мастерскую? Здесь он сможет хранить свои работы, свои книги и журналы, вино также, и сам оставаться в одиночестве сколько понадобиться. Ви этого, может быть, не поймёт, но и возражать не станет. И на стенах тут достаточно места, чтобы повесить все три картины Нельсона; так он один будет владеть ими.

Эти мысли сильно его взбудоражили; появилось чувство, что лето, лежащее впереди, окажется не столь уж унылым и утомительным.

Он чуть не вбежал в сарай, так хотелось ему там осмотреться. Да, места тут вдоволь; размеры помещения ― четырнадцать на двадцать футов. Окно имеется (стекло, правда, выбито), к тому же оно на стене, обращённой в противоположную сторону от дома. Крыша, кажется, не протекает и стены крепки, разве что имеется одно-два отверстия от сучков, но их легко будет заткнуть или заделать. Электричества нет, но не станет в расход, если провести сюда пару проводов из дома, на расстояние в двадцать ярдов. Небольшая масляная горелка (в это время года можно будет разжиться уже бывшей в употреблении за несколько долларов) обогреет помещение в холодные вечера. Полное обустройство не потребует более десятка долларов, а стоить будет на сотни. Да и пишущую машинку можно будет разместить здесь же...

Чем долее он так рассуждал, тем больший восторг его охватывал: это сулило освобождение от большинства мучивших его проблем ― в частности, от проблемы радио, которое беспрестанно слушала Ви. Это услаждение, без которого Ви не могла жить, эти «мыльные» оперы и популярные песенки непременно свели бы его с ума, если бы ему пришлось слушать их по двадцать часов в сутки. Да! ― радиопрограммы и были одной из причин, причём из существенных, того, что с ним случилось, это они гнали его из дому вечер за вечером ― к работе либо же к выпивке. Они были просто несносны, а ему так не хотелось ругаться с Ви из-за них, ведь они составляли такую до смешного важную часть её жизни!

Но не слишком ли в помещении будет темно? Вовсе нет, ели приобрести такой, глянцевой, краски либо даже простой побелки и окрасить стены в светлый цвет. А среди рухляди вон тот стол, если его покрасить и укрепить скобами вихляющие ножки, отлично подойдёт, чтобы поставить на нём пишущую машинку. В доме можно будет призанять стул поудобнее…

Да, непременно ― и пока Ви не приехала.

Уивер вновь исследовал сваленную в сарае рухлядь, но не встретил ничего достойного сохранения, помимо этого стола. Затем он измерил окошко, чтобы заказать Эллису Делонгу рамы по размеру. Замок на двери действовал, хоть и нуждался в смазке.

Ещё никогда он не вёл машину в Таос с таким воодушевлением. В мастерской он оставил свои холсты вставлять в рамы ― в самые дешёвые, и отправился посетить Эллиса Делонга.

Солнце светило ярко, было тепло и мир представлялся прекрасным местом для жизни. Мысли Уивера были так далеки от каких-то убийств! ― убийства произошедшего и убийства, которому ещё только предстояло произойти… Он больше не думал о Дженни Эймс.

Но о своём свидании с Карлоттой Эмис он прекрасно помнил; обсудив с Эллисом Делонгом недлинный перечень работ, которые предстояло произвести в его убежище, причём как можно скорее, Уивер провёл время за бутылкою эля в «Таос-инн», и в назначенный час оправился за своей визави в окрестности музея имени Харвуда.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#7 2023-03-21 07:30:44

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 6

Они ели шницель по-венски, фирменное блюдо заведения «Ла донья Луц». Карлотта была словоохотлива, однако перескакивала с предмета на предмет, и Уивер исподволь всё направлял и направлял её на главное для него в этот вечер, на Дженни Эймс.

― То было так давно! ― причитала тогда Карлотта. ― Лет шесть или семь назад. Где тут упомнить…

― Восемь лет, мисс Иверс, ― поправлял её Уивер, стараясь улыбнуться поочаровательнее. ― Срок не малый, что тут скажешь. И всё-таки, ну неужели ничего больше не припоминается?

― Я бы помнила, знай я заранее или даже немного спустя, что это будет необходимо. Но ведь лишь через несколько месяцев после той автобусной поездки я узнала, что мои знания так важны, ― я хочу сказать, что её тело обнаружилось, а я и припомнила, что девушка, с которой я тогда беседовала, спешила к этому своему Нельсону, поэтому убитая и есть та, с которой я тогда беседовала. Я, должно быть, путано объясняю, но вы меня понимаете. А я и спустя два месяца уже не могла припомнить всего, что она мне говорила, поскольку в те часы не придавала тому никакого значения. Вы же знаете, как это бывает, когда с тобой разговаривают в автобусе: в одно ухо влетело ― из другого вылетело, за исключений таких пикантных подробностей, что она спешит в Таос, чтобы выйти там замуж и остальное подобное.

― Но она обещала заглянуть к вам после замужества. Вы не подивились, когда не получили от неё весточки?

― Это после того, как мы виделись всего один раз? Нет, конечно. Люди много чего обещают, но разве ждать от них исполнения? А ведь через неделю или две стало известно, что мистер Нельсон уехал, ну я и подумала, что они решили сменить место. Всё стало иначе, когда нашли тело. Я попыталась тогда вспомнить всё, что удастся, и шериф помогал мне. Часами задавал вопросы. А теперь и вы… ― Тут она блеснула золотыми зубами. – Что ж, полагаю, этот обед того стоит. Продолжайте.

― Вы славная, ― сказал Уивер. ― Давайте же снова начнём ― уж простите меня ― с начала. Вы, значит, не приметили её на станции в Санта-Фе, пока не сели в автобус?

― Нет, а на автобус я чуть не опоздала: уже десять минут как он должен был уйти, но вы же знаете эти автобусы, никогда не торопятся, вот мне и повезло в него сесть. Только вбежала, он и тронулся, а все места были заняты, кроме одного; туда я и села, как раз на соседнее с ней сиденье.

― А припоминаете вы своё первое впечатление о вашей соседке?

― Боюсь, не запомнила, мистер Уивер. Помню только, чтó я думала о ней после поездки, но не тогда, когда впервые её увидела. Ну, что девушка миловидна, возможно, свежо выглядит, что-то в этом роде.

― Кто из вас первый заговорил?

― Наверно, это я спросила, не занято ли. Так же всегда говорится, прежде чем сесть с кем-нибудь в автобусе. ― Карлотта с минуту размышляла. ― Кажется, то было третье или четвёртое сиденье от конца, с водительской стороны. Ну а потом, вполне естественно, мы разговорились. Наверно, одна из нас сказала, что день хороший, да, скорее всего так, ведь с этого же обычно и начинают разговор. И весьма скоро, через минуту или две, она спросила меня, далеко ли я еду; понимаете, автобус же идёт не только до Таоса, он и в Денвер заходит, вот я и сказала, что еду в Таос, и тут-то она по-настоящему заинтересовалась. Она сообщила мне, что тоже едет в Таос, что никогда раньше там не была, и попросила меня рассказать ей что-нибудь о городке.

Я принялась рассказывать, а она задавать вопросы, и я думаю, что я рассказывала ей о Таосе весь наш путь до Эспаньолы, прежде чем расспросить её, наконец, и о ней самой; и я-таки спросила, не едет ли она сама в Таос в отпуск или на работу, или ещё зачем-то, и она ответила, что собирается там замуж за Чарльза Нельсона и не знаю ли я такового.

― А вы такового знали?

― Случалось видеть. В городке вроде нашего, да восемь лет назад, когда тут было ещё меньше народу, вы узнаёте почти о каждом, кто он такой, даже если не знакомы с ним.

― И многое вы знали о Нельсоне?

― Только то, что он, по-видимому, художник и проживает в окрестностях Секо; что компаний он не водит и друзей себе не заимел. Вот и всё.

― Согласно тому, что я прочёл в газете, Дженни полагала, будто он преподаёт в одной из здешних художественных школ. Вы не сказали ей, что она по поводу него заблуждается?

― Нет, поскольку не была уверена на сей счёт. Я имею в виду, из того немногого, что мне было о нём известно, я не думала, чтобы он где-то работал, но откуда мне было знать наверняка.

Уивер кивнул. С едой они уже покончили и теперь попивали кофе.

― Подумайте ещё, мисс Иверс. Не сказала ли тогда Дженни чего-либо такого, что навело бы вас хоть на самую смутную мысль о том, откуда она прибыла или чем занималась ранее?

― Понимаете… ведь шериф тоже без устали задавал мне этот вопрос, но если она и рассказала мне что-либо подобное, то я не запомнила… не помнила тогда, при шерифе, так как же мне вспомнить сейчас? Да она вообще, кажется, ничего о себе не сказывала ― ни о своём прошлом, ни откуда она сама. Настолько переполнена была желанием разузнать побольше о нашем городке ― куда она направлялась ― и так захвачена была предвкушением встречи, что о чём-то постороннем не могла и говорить.

― Но и самая малость, случись вам её припомнить, могла бы послужить зацепкой. С любопытством ли разглядывала она американцев испанского происхождения, был ли ей непривычен их облик, забавны манеры?

― Не запомнила, чтобы они её занимали. И всё же я не думаю, что она была откуда-то из Нью-Мексико. Нет, не спрашивайте, отчего я в этом уверена, ― просто помню, что так тогда решила, а почему ― Бог весть. И никакого такого акцента у неё не было, если вы меня понимаете. Я имею в виду акцент восточных штатов или техасский акцент; тут я всегда могу сказать. И не южный. Она разговаривала, вот как большинство людей говорит.

― А что она говорила вам по поводу того, как она познакомилась со своим Нельсоном?

― Вступила с ним в переписку через клуб одиноких сердец в одном журнале; я совершенно уверена, что она не назвала этот журнал, как и точное наименование самого клуба; что Нельсон писал ей такие чудесные письма и что, попереписывавшись некоторое время, он приехал в отпуск в тот городишко, где она жила и…

― Она сказала «городишко»? Вы точно помните?

― Я в этом уверена. Она сказала, что он провёл там неделю, что они успели друг друга полюбить, но что ему следовало возвращаться в Таос из-за своей работы и он хотел организовать всё в Таосе для того, чтобы она присоединилась там к нему, как только она сможет, и тогда они там поженятся. Нельсон был для неё и красавец, и расчудесный, ― думаю, то же скажет любая девушка про того, за кого собирается выйти замуж.

Многого тут не выжать, начал уже понимать Уивер. За исключением незначащих мелочей вроде последовательности их тогдашних вопросов и ответов, никаких новых сведений Уивер не приобрёл. Он попытался подойти с иной стороны.

― Можете вы её описать?

― Ну, не лучше, чем для шерифа. На ней было лёгкое летнее пальтишко, такое рыжеватое, кажется мне. Шляпка, но не помню фасона. Возможно даже, что берет. Была она… среднего роста, нормальной комплекции, фигурка приятная, насколько можно так утверждать, когда человек одет в пальто; личико миловидное, без излишнего макияжа. Волосы тёмные; я не запомнила, чёрные или тёмно-каштановые, но оказалось, что чёрные. Ещё… но это, пожалуй, и всё, помимо того что вся она была такая возбуждённая и нетерпеливая. А чего её винить: она замуж спешила.

Уивер и не винил.

Винил он Карлотту Иверс, которая не запомнила название «городишки», которое Дженни Эймс непременно должна была упомянуть, и вообще отнеслась столь невосприимчиво ко всему тому, что могла тогда поведать о себе Дженни; правда, сказал он себе, восемь лет есть восемь лет, тут и сам он вряд ли бы справился лучше. В самом деле, почему он надеется вытянуть что-либо из Карлотты сейчас, когда даже шериф не смог этого сделать спустя всего два месяца после убийства?

Уивер попытался ещё позадавать вопросы ― под разными углами и с помощью нескольких послеобеденных порций спиртного, но скоро бросил. Он отвёз Карлотту к дому, где у неё была квартира, и не стал к ней набиваться.

После нескольких алкогольных смесей в высоких стаканах, которые они выпили с Карлоттой после еды, Уивер чувствовал, что вина ему уже не хочется, а потому он купил бутылку виски в магазинчике на «плазе», ещё не закрывшемся, и поехал домой. Там он приготовил себе порцию, притом весьма крепкую, и устроился на кухне, чтобы выпить да обдумать свой давешний разговор с Карлоттой, гадая, нельзя ли будет извлечь из всего того, что она нарассказала ему, хоть малейшего факта, которого бы он ещё не знал о Дженни Эймс.

Нет, ничего, ― разве что теперь Дженни предстала перед ним более реальной, более живой, после того как он поговорил с кем-то, кто сам разговаривал с Дженни вживую. И ― ни зацепки насчёт того, откуда она прибыла и чем занималась в жизни.

Почему Дженни, никто тебя не хватился? Почему ни словечка не поступило от тех, кто знал тебя, после того как твоё имя подхватили газеты по всей стране? Разве ты с Марса или с Венеры? Нет, ведь не туда же писал тебе Нельсон; не настолько уж развитая у нас почта. И всё-таки почему никто не откликнулся? Да, ты была одинока, иначе не списалась бы с клубом одиноких сердец, но должны же были быть у тебя родственники или знакомые, которые откликнулись бы, прочтя твоё имя!

И ведь от этого трагедия Дженни делается ещё печальнее ― что никто о ней так и не вспомнил! Что никто, помимо убийцы, который вовремя сбежал, не ведал, откуда она явилась и что собой представляла. Что, помимо убийцы, лишь два человека припомнили, что им довелось видеть её живой, при этом один из этих двоих вообще видел её какую-то секунду, и то в окне и на значительном расстоянии.

Тебя лишили жизни, Дженни, до того как тебе представилась возможность её прожить. Вероятнее всего, ты была невинная, неопытная в любви. Иные мужчины делали тебе знаки расположения ― должны были делать, раз ты была миловидна, как это утверждают Пепе и Карлотта, ― но ни один из тех, кто тебе нравился, не предложил тебе вступить с ним в брак, а ты ждала именно этого и оставалась одна. Совсем одна, вот и написала в клуб по переписке.

И удача улыбнулась тебе ― это ты так решила. То был человек, который ответил на твои письма и приехал в твой городок познакомиться с тобой. Он был симпатичен, он сказал, что полюбил тебя, ты в ответ полюбила его, а он сказал, что возьмёт тебя в жёны. Должно быть, ты была очень счастлива, Дженни, в этом автобусе, идущем в Таос.

Но почему, Дженни, он тебя убил?

Только ли по причине умственного помешательства? Или он ― Синяя Борода, и ты распахнула дверь его чулан, обнаружив там мёртвые тела его прежних жён? А затем обернулась, чтобы узреть занесённый над собой нож?

К чёрту
, подумал Уивер. Помешанный он или нет, а мне бы найти его и убить собственными руками.

Уивер прошёл к задней двери и распахнул её, чтобы постоять в проёме, вглядываясь в темноту, вслушиваясь в дальний лай койотов. Он твердил себе: это случилось восемь лет назад. Теперь всё быльём поросло.

День следующий: в десять утра ― семьдесят по Фаренгейту, влажность незначительная, солнышко яркое.

Прибыл человек от Делонга на грузовичке; он очистил сарай от рухляди, вставил новую раму, провёл в сарай свет из дома.

― Я привёз краску, мистер Уивер, ― объявил он. – Но Эллис сказал, что, может быть, вы захотите покрасить сами. Правда?

― Правда. Кисти имеются?

― Одна кисть в три дюйма. А краски достаточно, чтобы покрасить внутри и снаружи, ― или вы хотели только внутри?

Уиверу подумалось, что раз краска уже доставлена, то покрасить можно и снаружи.

Это был лучший день за всё время его пребывания здесь. Он был занять делом! Причём таким, которое обеспечит ему приватность, и пусть Ви приезжает, не страшно! Уивер носил из ручья воду вёдрами, чтобы мыть деревянный пол в сарае, это для начала. Затем, пока пол высыхал, он красил потолок и стены. После он выкрасил дверь и уже собирался приступить к наружной покраске, когда почувствовал голод: наступал вечер, а подкрепился он лишь одним ранним завтраком.

Обедать он поехал в Таос, с тем чтобы и картины свои забрать, если их успели уже вставить в рамки (а так и оказалось). Поел Уивер быстро и торопливо отправился домой, где успел выполнить половину оставшейся работы, пока темнота не заставила его остановиться.

За ночь он отлично выспался, поскольку накануне здорово устал. Утром завершил наружную покраску сарая; тем временем внутри краска высохла, и Уиверу показалось, что второго слоя не нужно. Вновь съездив в Таос, Уивер приобрёл там подержанный масляный обогреватель, несколько досок, чтобы сделать полки, а также армейскую койку. Он купил некоторый инструмент и гвоздей ― опять же ради полок. На окошко ему нужна была какая-нибудь занавеска, но это могло подождать до приезда Ви: дело-то женское.

На почте он справился насчёт писем (таковых не оказалось), но не стал задерживаться в Таосе на обед или чтобы выпить. Назад, закончить приводить в порядок своё убежище! Закончил к темноте, и было это хорошо.

Вновь он отошёл ко сну рано и спал здоровым сном. Проснулся Уивер на рассвете; была суббота, и Уивер лежал в постели, размышляя, не отправиться ли сегодня в Санта-Фе, чтобы провести там ночь в отеле, либо оставаться здесь до трёх или четырёх часов утра, когда нужно будет ехать встречать Ви. Вновь он посулил ей чёрта, за то что она выбрала такой поезд, когда существовали и другие; до полудня она не покинет Канзас-Сити, так не послать ли ей телеграмму с просьбой сесть в Санта-Фе на автобус, чтобы он встретил её в Таосе? Нет уж: надо было поступить так сразу, а то пообещал встретить её, а в последнюю минуту, видите ли, отказывается.

А если отправляться ему предстоит рано утром, то не помешает сегодня же обзавестись будильником. Эта мысль всё решила: будильник обойдётся во столько же, как и ночь в гостинице, и затем, здесь в Таосе, он ведь не понадобится. Итак, он сегодня же поедет в Санта-Фе и останется там на ночь. А дежурный регистратор вовремя разбудит его, чтобы он успел встретить Ви. Кроме того, в Санта-Фе легче будет выяснить, что значит «шесть часов»: то ли это время, когда поезд прибывает в Лейми, то ли время, когда сопряжённый с поездом автобус приходит Санта-Фе.

Пока он готовил и пил кофе, Уивер задался вопросом, чем ему сегодня заняться, ведь незачем было отправляться в Санта-Фе ранее пяти часов пополудни. Возможно, в истории с Джейн Эймс остались висящие концы, которые ещё можно было связать друг с другом, и тогда, получив завтра пишущую машинку, он смог бы передать всё Люку.

Но какие ещё моменты в истории Джейн Эймс мог он просмотреть? Была, допустим, та гостиница в Альбукерке, в которой Дженни провела тогда ночь, накануне роковой поездки в Таос. Почему бы не наведаться туда? Альбукерке всего в шестидесяти с чем-то милях далее Санта-Фе; если пуститься в дорогу в полдень, он сможет попасть туда ещё сегодня, порасспрашивать там да и вернуться к вечеру в Санта-Фе. Правда, в газете название отеля не упоминалось. Может, Каллахан его помнит или сможет как-то выяснить?

Оставшуюся часть утра Уивер занимался наведением в доме порядка, с тем чтобы Ви нашла дом в добром состоянии ― это состояние, конечно же, не останется добрым достаточно долго, если только он сам не станет следить за порядком, ― а также кое-где дополнительно мазнул краской по сараю. Затем он отправился в Таос, где поспешил в редакцию «Эль крепускуло».

Рабочее место Каллахана, древнее бюро с деревянной шторкой, было закрыто, и девчушка за конторкой сообщила:

― По субботам мистер Каллахан не приходит, сэр. Однако сейчас он в городе, забегал сюда всего пять минут назад. Вы ещё сможете найти его где-нибудь на «плазе».

Уивер устремился на «плазу», где позаглядывал в двери, выбираемые им неким наитием; Каллахана он нашёл за чашечкой кофе в аптеке под вывеской сети «Рио-Гранде».

― А, Уивер! ― воскликнул Каллахан. ― Кофе? Жанетта! Ещё чашку кофе!

И, пока они пили кофе, Каллахан говорил:

― Как у тебя с Дженни, Уивер? Вытянул что-нибудь из Карлотты?

― Немного. Полагаю, ничего нового мне никто уже не сообщит. Правда, мог бы потянуть за ещё одну ниточку, если только вы мне поможете. Я всё равно еду сегодня в Санта-Фе, а там можно будет заехать в Альбукерке и посмотреть, нельзя ли раздобыть каких-нибудь сведений в той гостинице, где Дженни провела свою последнюю ночь. Не подскажете ли, как она называется?

― Ммм, не упомню. А в газете не было написано?

― Почти наверняка, что не было. Я записал все имена, названия и даты, и если бы там было название гостиницы, я списал бы его.

― Мне нужно время подумать. Может, и вспомнится; вы не сильно туда торопитесь?

― Не то чтобы я надеялся много там получить. Понимаете, чем больше думаешь об этом деле, ― а вы заставили-таки меня над ним задуматься, ― тем более оно видится необычным каким-то. Без начала и без конца, ― имеем только то, что произошло здесь.  Неизвестно, откуда взялся Нельсон, ели только номерные знаки из Колорадо на его машине не означают, что приехал он из этого штата, в чём я сомневаюсь, ― ни куда он подевался после той остановки в Амарильо. И неизвестно, откуда взялась эта девушка Эймс, помимо того что провела ночь в Альбукерке. Нам неизвестно… не известно практически ничего. По номерным знакам они отследили машину Нельсона?

― Если бы их кто-нибудь приметил или запомнил! Так ведь никто! Взять вот ваш автомобиль: я видел ваши номера и приметил, что они из Миссури, но я не помню номера.

― Да я и сам не помню. Но мне понятно, о чём вы. Послушайте, вот вы сказали, что шериф Фримен умер, но как насчёт кого-то из его помощников, которые занимались этим делом вместе с ним? Можно ли найти кого-либо из них?

― Боюсь, нет. У Фримена было всего два помощника; один из них вскоре пошёл служить в армию; какова его судьба, мне неизвестно, но в Таос он так и не вернулся. Другой… дайте-ка вспомнить… пару лет назад он ещё служил в полиции штата, но в последний раз, как я слышал о нём, он работал в южной части штата, в районе Лордсбурга, отсюда чертовски далеко. Его можно разыскать, но сомневаюсь, что это стоит труда. Джо Сандовал его звали; ногами поработал по этому делу, а вот умишком не блистал. Слушайте, придумал, как выяснить название этой гостиницы в Альбукерке.

― Как?

― В «Альбукерке трибюн»; в архиве у них это будет. Они освещали дело, даже засылали сюда своих репортёров. И для них тот факт, что ночь накануне убийства Дженни Эймс провела в ихней гостинице, представляет собой местный интерес; статьи этой газеты уж наверняка сыграли ни нём ― вероятно, и интервью с тамошним адмистратором поместили, если он вообще такую помнил.

― Благодарю. Глупо было не подумать о том самому.

Кллахан рассмеялся.

― Ещё глупее, что это я, газетчик, сразу о том не подумал. Так, а теперь пойду: есть ещё кое-какие дела, а домой хочу поспеть к полудню. Счастливо съездить!

Поездка и впрямь прошла неплохо. Дорога из Таоса в Санта-Фе и далее до Альбукерке проходила среди захватывающих дух красот пейзажа, для которого начало июля было лучшим временем года.

Уивер подумал, как это странно (впрочем, не слишком и странно-то), что пока он ехал узкими, извилистыми улочками Санта-Фе, улочками, подходящими скорее для передвижения верхом на осликах, чем в автомобиле, у него не возникло желания повидать тех, кого он здесь знает. Точнее, знавал. А зачем, в самом деле, обновлять знакомства с людьми, которые уже ничего больше для него не значат? Что было, то прошло, как вот Дженни Эймс: в прошлом осталась… Побелевшие кости теперь, и те раскрошились. Где они похоронены? У него и вопроса не возникало. Какое это имеет значение… разве что ради фотографии к очерку. Нет, у него не было желания взглянуть на её могилу. Не любил он кладбищ, даже могилы своих родителей так никогда и не навестил. Не потому, что был столь нечувствительным или считал себя выше этого, но просто полагал это бесполезным, даже смешным поступком. Как будто мёртвым становится известно, что вы их посетили.

Ведь посещаем мы наших мертвецов тогда, когда воскрешаем в памяти их облик, а не когда навещаем их могилы.

В Альбукерке, когда Уивер приехал туда к пяти часам, было жарко, и он с нежностью вспомнил гористую умеренность лета в Таосе. А ещё Альбукерке значительно вырос с тех пор, как Уивер в последний раз тут побывал. Вот Санта-Фе почти не изменился, тогда как Альбукерке показался Уиверу почти в два раза больше, чем пять лет назад. Тогда он был именно «городишком», а теперь его не следовало называть этим уменьшительным названием.

Уивер нашёл место для парковки вблизи конторы «Альбукерке трибюн». Войдя, он объяснил молодому служащему, вышедшему к стойке, чего ему надобно. Несколькими минутами спустя Уивер уже листал подшивку газет восьмилетней давности. Просматривать газеты он начал с 15 июля, то есть с того дня, как было обнаружено тело; материал поступил в Альбукерке вовремя, чтобы оказаться в текущем выпуске. Следующий выпуск содержал уже целую колонку, ― и Каллахан оказался прав: в статье превалировал местный подход. Добрая часть всей статьи (а прочее не содержало ничего сверх упомянутого в еженедельнике Таоса) была посвящена тому факту, что Дженни Эймс провела ночь накануне своего убийства, ночь на 16 мая, в гостинице «Кольфакс» в Альбукерке, что она, вне сомнений, села на следующее утро на автобус, отходящий в одиннадцать в Санта-Фе. В статье содержалось интервью с адмистратором гостиницы «Кольфакс», которого звали Уорд Хейвер, но он очень мало чего мог рассказать, кроме того что смутно помнил эту девушку; согласно данными книги записей, вселилась она в четыре часа дня, а выписалась в десять тридцать на следующее утро. У неё был номер 36.

Уивер дочитал статью до конца и просмотрел несколько последующих выпусков; в тех не оказалось ничего нового. Он захлопнул подшивку; молодой человек, который ранее принёс ему газеты, вновь подошёл к стойке, и Уивер задал ему вопрос:

― А ваш теперешний редактор тоже работал в газете восемь лет назад?

― Мистер Карсон? Не думаю. Знаю, что он некоторое время уже редактировал газету, но сам я работаю здесь только два года. Мне спросить у него?

― Ну… мне в любом случае хотелось бы самому его повидать. Если тогда его здесь не было, то он ведь сможет подсказать, к кому мне обратиться. Меня зовут Уивер, Джордж Уивер.

― Одну минутку, мистер Уивер.

Спустя минуту времени Уивера пригласили в кабинет редактора, где человек с редкими седыми волосами произнёс: ― Слушаю, мистер Уивер. Я Карсон.

― Вы были редактором в то время, как Дженни Эймс убили близ Таоса восемь лет назад?

― Не редактором, но я работал в этой газете. Фактически, работал над тем делом.

― И это вас посылали в Таос освещать ход следствия?

― Нет, то был Томми Мэйнуоррен; здесь его уже нет. Мне досталось местная тематика: гостиница, автобусная станция и всякая всячина.

― Как раз это меня сейчас и интересует. ― И Уивер кратко объяснил цель своего визита. – Есть у вас несколько минут свободного времени?

― Несколько минут есть. А что вы бы хотели знать?

― Пришло, знаете ли, нечто в голову, когда я читал там за стойкой вашу подшивку. Как случилось, что так быстро выяснили, что Дженни Эймс останавливалась именно здесь и именно в гостинице «Колфакс»? Я понимаю, что адмистратор мог прочитать новостную статью в газете и вспомнить упомянутое имя, но название гостиницы появилось уже в самом первом выпуске, так что выяснится оно могло как-то иначе.

― Сейчас подумаю… впервые нам стало обо всём известно, когда наш постоянный корреспондент из Таоса (кто там тогда был, не помню сейчас) по телефону передал нам общие сведения. Выглядело на добрую статью, а потому туда тотчас же отправили Томми Мэйнуоррена. Свой материал он тоже передал сюда по телефону, а я записал. Газету надо было сдавать в печать ещё через несколько часов, и я задумался над тем обстоятельством, что она села на автобус, выходящий из Санта-Фе в час дня. Этот автобус отправляется из Альбукерке в одиннадцать, значит она могла приехать отсюда. Я спросил Хендерсона ― он был тогда редактором ― не потянуть ли за эту ниточку, и он велел мне действовать.

Я поспешил на станцию и попытался что-нибудь там выяснить, однако мне этого не удалось. Спустя два месяца никто уже не помнил эту девушку; их нельзя было за то винить, коли уж у вас на руках имеется только общее описание. Удивительнее было бы, скорее, обратное. Когда покупаете билет, имя своё объявлять не обязательно, и если вы не совершили чего-то необычного, типа плюнули в глаза продавцу билетов или выбили окно в автобусе, пока ехали в нём, то никто спустя два месяца о вас и не вспомнит. Ни один из продавцов билетов, что работали в тот день, ни шофёр того автобуса, а ведь мне повезло и я встретил его тогда на станции.

Редактор чиркнул спичкой о свою столешницу и раскурил древнюю трубку. ― Но местный интерес всё же стоил того, чтобы покопаться, и мне пришло в голову, что девушка ведь могла останавливаться в местной гостинице, если её путь действительно был таков, а потому я обзвонил гостиницы и попросил поискать в регистрационных книгах имя Дженни Эймс на известную ночь. Удача улыбнулась мне в гостинице «Кольфакс».

― Хорошую работу проделали, ― согласился Уивер. ― Я только что прочёл ту вашу статью, и мне известно всё, что вы выяснили. Адмистратор помнил девушку, но не очень хорошо.

― Он едва ли вообще её помнил. Будь у нас её фотография, чтобы освежить его память, он, вероятно, высказался бы определённее. Но запись в книге лишь поведала, когда она заселилась и когда выписалась, а это было как раз вовремя, чтобы успеть на одиннадцатичасовой автобус на Санта-Фе, поэтому не осталось сомнений, что это она самая, даже если бы адмистратор вообще ничего не помнил. А он припоминал-таки, что при ней были два чемодана. Полагаю, в статье говорилось, что она поставила «Таос» в качестве своего адреса в регистрационной карточке?

― Верно.

― Вполне логично, ― сказал Карсон, ― хотя не стоило ей так поступать. Она, должно быть, решила, что это и будет теперь её постоянный адрес и его можно уже начинать указывать вместо прежнего места, в которое она более не собиралась возвращаться. Что же ещё? ― Карсон с минуту глядел в потолок. ― Да, я же пытался установить, откуда она прибыла в Альбукерке накануне. В гостинице она зарегистрировалась незадолго до наступления вечера…

― В четыре часа дня, согласно статье.

― Верно, в четыре дня. Я сверился с временем прибытия поездов и автобусов; никакого поезда не прибывало в течение нескольких часов до того. А вот один автобус прибыл в половину четвёртого. «Кольфакс» почти через улицу от автобусной станции, если ещё пройти полквартала к центру; стоит вам выйти из автобуса, как вы тотчас видите указатель и, если вы впервые попадаете в город, то, естественно, устремляетесь к первой же гостинице у вас в виду.

Я вновь поспрашивал на станции и не смог выяснить с уверенностью, что она приехала на том автобусе, но было весьма на то похоже. Особенно после того, как я установил, что автобус в тот день опоздал на двадцать минут, пришёл в без десяти четыре. Положив десять минут на то, чтобы получить свой багаж, даже проверить его, потом пересечь улицу и пройти полквартала до гостиницы, получаем время, сходное с теми четырьмя часами, когда она зарегистрировалась в былой гостинице «Кольфакс».

Уивер кивнул. ― Как это ― былой? Разве её больше там нет?

― Снесли несколько лет назад ради того, чтобы расчистить место для крупного офисного здания. Гостиница была небольшая, всего в три этажа.

― А тот адмистратор, Уорд Хейвер?

― Представления не имею. Я не был с ним знаком, лишь раз тогда поговорили.

― А тот автобус в три тридцать, на котором она, вероятно, приехала. По какому он шёл маршруту?

― Лос-Анджелес, Фёникс, Глоуб, Сокорро. Такой маршрут. По этим данным полиция пыталась отследить её путь к начальной точке, но не преуспела. Было бы чудом, на мой взгляд, если бы им это удалось спустя столько времени. Ну вот, мистер Уивер, и всё, что могу вам рассказать.

Уивер поблагодарил собеседника и покинул редакцию.

На всякий случай он поискал в телефонной книге имя Уорда Хейвера, но не нашёл. Значения, впрочем, это не имело: адмистратор вряд ли рассказал бы ему нечто такое, чего не рассказал тогда Карсону. На автобусной станции также было бесполезно справляться; такую попытку уже проделали восемь лет назад, и даже силами полиции, а не одного лишь газетчика, и она не оправдалась.

Делать ему в Альбукерке было больше нечего. Он отправился в Санта-Фе и поспел туда к обеденному времени.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#8 2023-03-21 07:33:44

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 7

Ви механически улыбнулась ему, после чего её одутловатое лицо вновь приняло хмурое выражение.

― Ужасная была дорога, Джордж. Глаз не сомкнула во всю ночь. Так устала! И проголодалась, просто умираю с голоду. Вагон-ресторан ещё не открывался.

― Так-так, ― отозвался Уивер. ― Посмотрим, чем тебя покормить. Я бы и сам выпил чашку кофе.

― Но чемоданы, Джордж! Там все те вещи, которые ты сам просил меня привезти: машинка, постельное, посуда…

Уивер усмехнулся. ― Не позволили тебе нести самой, да? Ну, так давай сперва позавтракаем. Багаж можно и потом забрать.

За завтраком ― а Ви наложила себе препорядочно ― Уивер изучал её украдкой. Она умудрялась дуться, умудрялась сохранять хмурый вид, даже когда ела. Взгляд её лишь сильнее помрачнел. И она вновь набрала весу, он был уверен, за те несколько недель, в которые они были разлучены. Уивер рисовал себе знакомые сценки её тамошнего, в Канзас-Сити, житья: весь вечер неуёмное потягивание виски с шоколадным мороженным, пока читает журналы исповедей и слушает бесконечные радиопрограммы. Она, вероятно, и на улицу не вышла ни разу со времени его отъезда, лишь по вечерам ― в кино. Красноватые пятна на щеках ― единственная краска на её лице.

Что сделало её такой, подивился он, вероятно, не менее чем в десятитысячный раз за время их брака. Его ли была в том вина?

Но, собственно, каким образом? В некоторых мелочах ― да. Он ведь сам не совершенство. Но если мысленно вернуться к ранним дням их совместной жизни, когда они ещё любили друг друга, по крайней мере физически, он ведь как мог старался помочь ей заинтересоваться… ну… чем-то достойным в жизни. Сильно он на неё не наседал; например, просто подставлял её уши под хорошую музыку, водя её по учреждениям, где она бы могла её услышать, покупая соответствующие пластинки и время от времени проигрывая их дома. Заботясь, чтобы в доме попадались достойные книги и журналы помимо тех, которые она сама себе покупала. Не высоколобая литература, разумеется; для самообразования он пытался подкинуть ей «Кольерс» и «Пост» вместо «Романтических отношений» и «Признаний киношников». И хотя он сам любил симфонии и квартеты, но мог заменить на проигрывателе, если ей желалось, Кросби и Гудмена на «Тексес слим».

Но её вкусы остались неизменными, как бы ни старался он исподволь их улучшить. И единственное произошедшее в ней изменение ― это что она, поскольку уже заполучила мужчину, поплыла по течению, не заботясь более о своей наружности и ещё меньше о фигуре. Она раздалась вширь, погрузилась в трясину слащавых статеек и песенок, регулярного выпивона и не менее регулярного приёма пищи.

Единственное, в чём он не мог упрекнуть её, так это в неверности, ― или он просто не имел случая вызнать? Временами она заигрывала с посторонними мужчинами, кокетничала, но он полагал, что никакая побудительная сила не заводила её дальше этого. А если он даже и ошибался, ― не имело значения. Раньше это его, может быть, и озаботило бы, но не теперь. Разве что ради спокойствия девочек.

Как это случилось, что две девочки, рождённые его женой, оказались такими славными? И вполне разумными, чтобы уже в таком возрасте понимать, несомненно, что мать у них ― пьяница. И уж они бы скоренько поняли, окажись их мать столь же безалаберна морально, как и в других вопросах. Возможно, всё же лучше было бы пойти на открытый разрыв…

Он помотал головой, чтобы избавиться от таких мыслей. Нет, этого так просто не совершить. Просто смешно и рассуждать о том, когда он ни цента ещё не заработал.

― Дорогая, у тебя на подбородке желток.

Ви с отсутствующим видом утёрлась.

― А почему, Джордж, ты отказался от Санта-Фе? ― угрюмо спросила его Ви. ― Ведь в Таосе мы никого не знаем.

Уивер усмехнулся.

― Как раз потому-то. Знаешь ведь предписание врача. Покой и уединение. Если бы вопрос шёл просто о том, чтобы не работать, так можно было и в Канзас-Сити оставаться. Но потерпи: сама скоро увидишь…

Но Ви уже вновь принялась жевать: она не слушала. Да и к чему было продолжать то, что он хотел ей сказать? Уивер понял внезапно ― и подивился, почему не подумал о том раньше, ― что ерунда для неё и горы, и солнечный свет, и вся красота. Ей ведь даже в Санта-Фе не нравилось; она, собственно, и настояла, чтобы переселиться в город побольше, когда он решил заняться бизнесом, ― выбрали Канзас-Сити, поскольку у них там имелись уже некоторые связи.    

Нет, Таос не глянется Ви. И ещё того менее ― их жилище, последнее на дороге и в десятимильном отдалении от городка.

Ви закончила поглощать пищу, и у неё на подбородке вновь появился желток; Уивер, однако, не озаботился ей на то указать. Правда, на этот раз она достала из сумочки пудреницу и погляделась в зеркальце; желток она стёрла, прежде чем слегка припудриться подушечкой и затем нанести ещё и помаду ― как всегда, слишком жирным слоем ― на свои чересчур пухлые, вечно недовольные губы. Извлекла из сумочки гребень.

― Ви, прошу тебя! ― произнёс Уивер.

― Помню, помню, ты не любишь, когда я причёсываюсь за столом. Хорошо, займусь этим позже.

Она вынула сигарету, и Уивер поднёс ей огня.

― Который час, Джордж?

― Начало восьмого. ― Уивер посмотрел через голову жены на витрину кофейни, сиявшей под яркими солнечными лучами. Вот бы Ви не засиживалась более и они могли двинуться в Таос. Ведь здесь можно было порядочно проторчать: Ви пожелалось бы ещё чашечки кофе, за второй, не исключено, что и третьей, и так она посиживала бы над ними, пока в пепельнице будет множиться гора окурков со следами её помады.

― Как ты думаешь, Джордж, бары в этом часу уже открываются? Я хочу сказать, к тому часу, как я выпью ещё чашку кофе. Я понимаю, что это ужасно ― пить так рано, но в поезде я не могла заснуть и так устала, что если разок-другой выпью, то подремлю, пока мы будем ехать

― Сегодня, Ви, воскресенье. Бары закрыты, как и магазины спиртного. ― Уивер глядел, как опало её лицо, приняв мученическое выражение. ― Но у меня в машине имеется бутылка. Сможешь глотнуть, как только мы двинемся.

По крайней мере, хоть теперь не станет засиживаться, подумал Уивер; Ви и впрямь выпила лишь две чашки кофе взамен обычных трёх.

Уивер вывел машину из гаража, в котором оставил её на ночь, и подвёл её к железнодорожной конторе. Пока он получал багаж и укладывал его в багажник, Ви ждала в машине, расчёсывая свои крашеные в мышиный цвет волосы с помощью зеркала заднего вида.

Подождав, пока они не окажутся за городом, Уивер вынул бутылку из отделения для перчаток и передал ту Ви. Ему не хотелось прикладываться к бутылке столь рано.

А вот следить за потреблением спиртного своей женой, как и пытаться уговорить её не заливать так часто, он давно отказался. Однажды, лет пять назад, когда он впервые заподозрил Ви в начинающемся алкоголизме ― ибо до того она пила ещё умеренно, ― он почти на год сам оказался от спиртного. Ви всё равно выпивала чаще и чаще.

Сейчас она сделал из бутылки несколько глотков и спустя некоторое время вырубилась, опустив голову ему на плечо. Уивер стал вести осторожнее, чтобы не разбудить жену. До сих пор она не задавала ему вопросов касательно их нынешнего жилища, а в письмах он рассказал ей совсем немного; но ей, он уж знал, место не глянется. Так пусть уж сама всё увидит и сразу выскажет ему все претензии, чем они станут толковать о том сейчас и поездка окажется испорченной.

В Таос они прибыли к десяти и ещё спустя двадцать минут ― к своему дому на расстояние десяти миль после Таоса.

Глянулось ли Ви место? Она его возненавидела.
   
― Мурашки по коже, Джордж. Нигде никого. Такая глушь!   

― Ви, до Таоса всего десять миль. На машине пятнадцать ― двадцать минут. Там ты прекрасно найдёшь себе друзей. Сможешь ездить туда на машине, когда захочешь.

Он и впрямь на это надеялся, даже невзирая на всегдашнее беспокойство, когда доводилось отпускать её на машине одну. Слабо она водила.

― Но, Джордж, это ужасно после нашей квартиры в Канзас-Сити. Помойка! Хижина какая-то, а не дом! Мне тут страшно. Просто мурашки по коже от такой глухомани. А если ночь?

― Я не брошу тут тебя одну на ночь. Да и бояться тут совершенно нечего.

― Джордж, я не вынесу. Туалет на улице! Страшно же будет выйти! ― вопила Ви.

Уивер терпеливо её слушал. Он не спорил, пусть уж выговаривается, как она это умеет. Уивер просто ввёл её в дом и принялся выгружать из машины чемоданы. Сначала ― её радио, чтобы тотчас воткнуть его шнур в розетку и включить. Пусть видит: оно, по крайней мере, при ней, её утешение, более драгоценное, чем виски.

Она сидела и хныкала (однако слушала радио), пока он носил вещи. Но вот он прошёл на кухню и приготовил им выпить ― на этот раз и себе тоже. Подал жене стакан и пристроился рядышком, со своим в руке.

― Послушай, Ви, мне очень жаль, что тебе тут так сильно не нравится. Но это всего лишь на три месяца! Для тебя, по крайней мере; я, возможно, останусь здесь и далее того, но тебе всё равно придётся через три месяца возвращаться домой, чтобы забрать девочек из лагеря и отправить их в школу. Субаренда квартиры к тому времени истечёт, и ты получишь квартиру назад. Побудь же пока хорошей девочкой, ладно?

― Ох, Джордж…

― Здесь будет не так уж плохо! Не смотри, что тут мало места: мы не станем мешать друг другу. Я намереваюсь писать на машинке и рисовать красками, я себе и сарай для того оборудовал ― взгляни, вот, в заднее окно, ― там у меня студия и рабочий кабинет. А ты можешь сколько захочется слушать радио, читать эти проклятые журналы, а ведь, вернись ты сейчас домой, ты бы делала всё то же самое, так что какая разница, где тебе приходится этим заниматься? А какая здесь погода! Ты же видишь, каково сегодня на дворе; так будет всё лето.

И потом, я ведь уже оплатил аренду; мы не соберём средств, чтобы поселиться в другом месте.

― Хорошо, хорошо, хорошо!

Худшее было позади. Уивер приготовил ещё выпить.

Ви была уставшей, а после выпивки её разморило, поэтому она удалилась в спальню. Спустя несколько минут до Джорджа донёсся звук её тяжёлого дыхания; тут он и сам вздохнул с облегчением.

Он подошёл к двери в спальню и с минуту рассматривал лежащую на кровати жену. Странное дело, даже теперь он чувствовал к ней скорее нежность.

Бедная Ви! Ведь это, в сущности, не её вина, что она стала такой. В том, что они несчастливы, его вины было гораздо больше. Не торопиться надо было, а как следует приглядеться, получше её узнать сперва, погодить с женитьбой, осознать их совершеннейшую несовместимость.

Бедная Ви, ведь она тоже попалась в ловушку, как и он. Как и он, она допустила брак без любви, поскольку, в сущности, была достаточно путная, чтобы в первую очередь думать о детях. Она была слаба и глупа, но не порочна. А эгоизм её проявлялся лишь в мелочах.

И в одном отношении это было хуже для неё, чем даже для него: из них двоих она была более романтичной. Истории о любви, песни про любовь, сентиментальный взор во всех видах был её жизнью.

Он посмотрел на её закрытые глаза, на её одутловатое лицо, на её обесцвеченные волосы, которые ухитрялись оставаться густыми несмотря на частый перманент (вот уж не отвечающее существу дела названьице!). Кожа у ней стала бугорчатой от частой выпивки и безостановочного поедания леденцов, и он часто гадал, что отразилось на ней сильнее. Ви не было ещё и тридцати, но её тело распухало год от года, груди опадала, делаясь всё более дряблыми, стёгна оказались исполосованы какими-то бороздами после тяжёлых родов, и эта ужасная родинка…

И ведь мечтает же о некоем Прекрасном Принце из радиопрограммы или из журнальных россказней; таковой ради Ви уж точно не заявится. Оставаться ей с ним, с Джорджем Уивером! ― тут он на мгновение взглянул на себя её глазами.

Пусть уж спит, отсыпается.

Уивер отнёс к себе в сарай пишущую машинку, поставил её на стол, положил рядышком пачку бумаги. Затем он сел перед ней и заправил в каретку чистый лист, посидел, таращась в него и размышляя, с чего начать ему историю Дженни Эймс. А имеется ли у него о ней вообще хоть что-нибудь?

Он выяснил всё, что смог: поговорил с теми, кто хоть что-либо о ней знал, и всё же не выведал абсолютно ничего такого, что не содержалось бы в газетах. Так есть ли у него о чём писать? Нету, пробелов слишком много. Словно алгебраическое уравнение, которое пестрит многими неизвестными, и крупнейшее из них ― это сама Дженни Эймс.

Так вообрази её в ту ужасную минуту, когда её увидел Пепе Санчес. Не начать ли отсюда?

[i]С ужасом во взгляде Джейн попятилась от ножа, нашаривая рукой круглую ручку двери, что вела из кухни вон. Испугом сжало гортань ― не крикнуть, да и услышать некому, лишь тому, кто сейчас надвигался на неё с ножом в руке, этот спятивший, попросту сумасшедший. Нашарив рукой, она повернула ручку, дверь распахнулась в ночь и Джейн, круто развернувшись, побежала. Смерть погналась за нею.]/i]

Слова, однако, не шли. Воображение действовало, но не подсказывало слов.

Дьявол, подумал он; ну почему он за это взялся! Какой из него писатель! Ему бы просто отослать факты как они есть, сколь бы они ни были скудны, Люку, объяснить ему, что ничего сверх у него не имеется, и пусть Люк проделывает что сможет. А потом выбросить этот балласт из головы и всего делов!

Из дому послышалось радио; Ви, должно быть, уже пробудилась. Передавали разговорное представление, звук был не слишком сильный, чтобы Уивер мог различить голоса, так что жаловаться не приходилось. Главное ― не слышать слов, и тогда сам по себе звук даже успокаивает.

Дьявол, подумал он, всё равно придётся писать Люку. Вот и бумага в машинке, так зачем откладывать? Уивер напечатал дату и начал.

«Дорогой Люк!

Боюсь, я не справился с тем заданием, которое ты на меня возложил. Копал я, копал, пытался, по крайней мере, и ― нет как нет у меня сведений, которые не содержались бы в посвящённых этому убийству газетных статьях. А с ними ты, должно быть, давно познакомился и счёл несущественными, когда предпринимал своё собственное расследование. А поскольку ты наверняка делал в то время для себя заметки и они всё ещё при тебе, то я и не знаю, чем ещё могу тебе помочь.

Полнейшая загадка тут ― мотив. Было ли это убийство совершено в состоянии полной невменяемости, или же Нельсон получал от убийства некую выгоду? Если бы только удалось выяснить путь Дженни Эймс далее Альбукерке, мы, возможно, на что-нибудь и наткнулись бы. Но этого не смогли сделать даже тогда, как же удастся теперь, спустя восемь лет?

Это даже странно, насколько глубоко я заинтересовался, почти погрузился в размышления об утраченных кусочках головоломки, насколько это меня захватило.

Мне тут подумалось ― вот теперь, сейчас, ― что уж Нельсона в то время могли отследить на основании его манеры письма. Он не просто притворялся художником; он, возможно, был не слишком хорош как художник, но сам к своему творчеству относился серьёзно. Куда бы он отсюда ни направился, а писать вряд ли бросил. У меня имеется три его картины ― валялись, знаешь ли, в сарае по-за домом, я даже вставил их в рамки, настолько они меня поразили.

Стиль письма у него совершенно индивидуальный; полагаю, что доведись мне увидеть другую его работу ― по крайней мере работу того же периода, ― и я её сразу признаю. Сейчас, возможно, уже поздно, но если бы тогда кто-нибудь подумал о том, чтобы вывесить эти три картины где-нибудь в Таосе ― скажем, в вестибюле гостиницы, где их смогли бы увидеть туристы, ― да приделать к ним надпись, что это работы разыскиваемого убийцы, то рано или поздно кто-нибудь да сказал бы: „А что, я знаю, кто это написал…“

Опять же сейчас мне вдруг пришло в голову, что Нельсон обосновался на Юго-Западе. У него, кажется, был туберкулёз, однако поскольку он не обращался здесь к врачу за помощью, никому не известно, как далеко зашла у него болезнь. Но вполне возможно, что ему захотелось обосноваться в тёплом и сухом климате Нью-Мексико или Аризоны, ― вот почему, наверно, вначале он оказался здесь. И если он намеревался вновь двинуться на запад и возжелал сбить преследователей со следа, то это объясняет, отчего он зарегистрировался под именем Нельсон в Амарильо, к востоку от этих мест. Добавь к этому дорожные чеки на сумму в шестьдесят долларов ― те ему пришлось обналичить. Полагаю поэтому, что он специально добрался аж до Амарильо в восточном направлении и объявил там о себе ― всё с целью заставить полицию думать, что он направляется на восток или на юг (и с той же отвлекающей целью он расспрашивал там про дорогу на Эль-Пасо), чтобы затем сделать крюк и вернуться в Аризону, сбив преследователей со следа. Полиции и нужно было сосредоточить свои поиски там ― возможно, в колониях художников или в туберкулёзных санаториях. Полиция, возможно, так и поступила, я не знаю, может быть моё прозрение запоздало. А вот про картины как про зацепку они явно не подумали.

Хотел бы я придумать что-нибудь столь же стоящее касательно возможности выяснить происхождение Дженни Эймс!

В общем, если тебе хочется, чтобы я прислал те сведения, которые стали мне известны, напиши мне, и я пришлю. Но я не думаю, что их достаточно для дела, зато во мне пробудилось упрямство и нешуточный интерес, чтобы не бросать дальнейшие поиски ― если только будет приходить нечто в голову. В конце концов, это позволяет мне чем-то заняться и чем-то увлечься, ― и Господь знает, как мне нужно то и другое.

Ви теперь со мной; прибыла сегодня утром.

Так мне продолжать? мне делать фотографии для сопровождения очерка? Либо же, если только я не откопаю чего-нибудь ещё, выбросить всё из головы? Могу, конечно, сделать одну-две фотографии дома ― да всё равно, наверно, сделаю, ― плюс кухню изнутри с видом на ту дверь, которую Пепе Санчес видел сквозь окно. И если ты сочтёшь, что это дело стоящее, я постараюсь отыскать человека, который нашёл тело, и попрошу показать мне место захоронения девушки; сфотографирую и его…»

Уивер закончил письмо и свернул листы для отправки почтой, затем он вернулся в дом. Ви грызла леденец и слушала радио. Голос из приёмника больше не успокаивал ― теперь, когда Уивер мог ясно слышать слова.

― Ви, время ланча. Давай отпразднуем твой приезд, поев сегодня в Таосе. А там ты и городок сможешь осмотреть; мы на пути сюда проезжали как раз через него. Кроме того, мне нужно одно письмо отослать.

― Да, хорошо, Джордж. Только передачу дослушаю. Тише!

Уивер не возражал.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#9 2023-03-21 07:42:21

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 8

Та неделя тянулась медленно. Уиверу она показалась месяцем.

Прежде всего, заботили деньги. Деньги всегда доставляют беспокойство, когда нет никаких поступлений и как-то неожиданно оказывается слишком много расходов. На осень оставалось  гораздо менее того, на что Уивер рассчитывал. А с чем будет включиться потом в работу? Если не сделать накоплений, начинать придётся от нуля, на пустом месте.

Деньги расходились быстрее, чем он мог подумать. То, что Ви пила, ― а она терпеть не могла вино, поэтому её выпивка обходилась дороже, чем его, ― не помогало. Почти каждый вечер её тянуло в какой-нибудь из баров Таоса, и она требовала ехать. А стоит вам попасть в бар, вы проставляете выпивку и другим, таким образом лишаясь до десяти долларов за вечер, выпивая же своё дома, уже экономите примерно половину этой суммы. О, иные бары его и самого привлекали, кстати говоря, но вот куда уходили деньги. Правда, аренда жилья ничего не стоила, и всё же в целом они просаживали столько, словно никуда не уезжали из своей съёмной квартиры в Канзас-Сити. И растрачивали средства, отведённые на содержание девочек в лагере. Сам-то он не жадничал.

А потому Уивер беспокоился. Часто ему снились дурные сны, даже кошмары наподобие тех, что вызвали нервный срыв и привели его в лечебницу у себя дома.

Проклятый дурень, говорил он себе: ты здесь, и ничего не случилось. Брось, выкинь из головы. Месяц или два не беспокоиться ни о чём ― вот что надо, а не проводить лето в мыслях, сколько там ты тратишь. Забудь про деньги!

Только как тут забудешь, если они всё расходуются, а поступления нет, если виднеется уже донышко твоего банковского счёта, а ты не знаешь, скоро ли вновь приступишь к работе и сколько в состоянии будешь тогда зарабатывать. Вот и забудь тут про деньги!

Есть, правда, один выход. Сосредоточиться на чём-то ином. Думать про другое.

И он сосредоточился на Дженни Эймс просто ради того, чтобы отвлечься хоть на что-то. Ведь он уже пробовал рисовать, но втуне. Писать он тоже пробовал, но не вышло. Ни первая неудача, ни вторая не удивили его: знал Уивер, что не художник он и не писатель. Он всего-навсего… да, так кто же он? Да просто человек, который понял что-то в торговле недвижимостью, а в других видах деятельности смыслил очень мало; то же единственное дело, в котором он был дока, ему было запрещено врачом. Как раз это его не волновало: не очень-то он и любил эту торговлю недвижимостью, ― разве что она приносила деньги.

И вот ― вновь мысли о Дженни Эймс.
   
что он пялится на заднюю дверь, ведущую в ночь, в ту безграничную ночь, куда…

Временами он посиживал здесь снова, когда они возвращались из Таоса слегка навеселе, а Ви была уже в постели (она всегда отправлялась на боковую, когда они возвращались домой, она, но не Джордж), и… да, он почти что лицезрел Дженни, стоящую там. Девушку с белым лицом и чёрными волосами, в зелёном платье, чья рука шарит за спиной в поисках двери.

Однажды, более обычного пьяный, он даже разговаривал с ней. Только она не отвечала.

И уже на следующий день после того картины Нельсона, висевшие в его убежище, ему опротивели. Нет, он всё ещё любовался ими, но уже и ненавидел. А это был как раз тот день, когда он получил письмо от Люка касательно картин. Люк писал:

«Дорогой Джордж!

Ты форменный идиот. Спрашиваешь меня письмом, нужно ли ещё тратить время на написание очерка об убийстве Дженни Эймс, сам с первых же строк почти убеждаешь меня в том, что больше не нужно, а затем разражаешься мыслью, которая стоит потраченных на неё чернил твоей печатной ленты.

Да, не хватает нам особого закона для этих колоний художников типа той, что в Таосе, чтобы местный шериф и прочие должностные лица имели практические познания в искусствах. Тогда бы тот шериф, что работал над делом Нельсона, не упустил возможности, пока ещё след оставался свежим, разослать по стране циркуляры с видом найти Нельсона по его художнической манере.

Теперь же, спустя восемь лет, вряд ли остаётся шанс добраться до него таким путём. И всё же не кажется ли тебе, дурень ты этакий, что, бросил он писать или не бросил, не столь уж это и важно. А важно то, что ты набрёл на действительно стоящий ракурс для освещения событий, настолько хороший ракурс, что подобный рассказ теперь гарантированно у нас купят. И ты ещё спрашиваешь, делать ли фото тех картин!

Это твоё открытие. Тот факт, что теперь, с помощью этой статьи, убийство восьмилетней давности может быть раскрыто с такой стороны, которую просмотрели при первичном расследовании, учинённом в те дни. „Сможет ли некий читатель этого очерка узнать художника, который пишет либо писал восемь лет назад в манере этих трёх, изображённых здесь, картин?“

Это просто прелесть, Джордж! Ключевой момент всего рассказа. Береги же эти картины и эту свою идею как зеницу ока. Бойся, чтобы кто-нибудь не опередил тебя.

Я и впрямь не понимаю, почему в то время никому не пришла в голову та же мысль ― разве что шериф был единственный, кто знал о существовании этих картин. Верно, так оно и было: я и сам не прознал об их существовании в ходе собственного тогдашнего расследования, а уж я не проморгал бы такого факта, стань он тогда достоянием гласности.

Так что эти картины ― подлинная находка; они-таки пополнят твой банковский счёт, если ты толково ими распорядишься. Пополнят с таким успехом, что мне даже вмешиваться не хочется. Напиши всё сам, а, Джордж?

На то у тебя есть сразу две причины. Во-первых, мой контракт здесь продлили ― поручили поработать над ещё двумя криминальными событиями, случившимися после того. Денег я заработаю поболе, чем мне удавалось это ранее и ― скрести за меня пальцы ― если кинокартину, в создании которой я принимаю участие, доведут до конца, то мне, возможно, больше не придётся заниматься подобной писаниной. Второе то, что сама идея, как и находка этих картин, исключительно твои, и мне совершенно негоже срубать тут бабла, даже если бы я в нём нуждался. А я в нём не нуждаюсь.

А потому обратим моё первоначальное предложение так: ты пишешь очерк и делаешь фотографии, включая качественные репродукции картин, и отсылаешь всё это мне. Если очерк в таком виде оказывается пригодным для продажи, я направляю его своему агенту в Нью-Йорке, чтобы тот сбыл её от твоего имени, а сам не вмешиваюсь. Присовокупив цену за фотографии и вычтя гонорар моего агента в десять процентов, получаем для тебя по меньшей мере три сотни долларов, а может и все четыре.

Если же твоя статья потребует переработки ― а этого не произойдёт, если ты прочтёшь парочку журналов криминальной документалистики и переймёшь их стиль и направленность, ― то я проделаю эту работу. Пусть только там будут все данные, и тогда не важно, как ты их изложишь: мне на всё про всё потребуется не более пары часов, за которые я лишь бутылку виски уничтожу, которую ты мне возместишь после получки, чтобы распили её мы вместе. Да, здесь в Голливуде обрастаешь расточительными привычками, и всё же существенной дыры в твоём заработке это не проделает.

Рад слышать, что Ви тоже с тобой и что…»

Три или четыре сотни баксов, ничего себе! Тут стоило попробовать свои силы. А ведь он уже подумывал над тем, не написать ли самому весь очерк.

― Ты, Ви, привезла мой фотоаппарат?

― Фотоаппарат? Джордж, я совсем забыла! Теперь вспомнила, как ты писал мне взять его с собой, его и пишущую машинку, только фотоаппарат лежал в чемодане, который я уже отправила на склад, со всеми теми вещами, которые мы не хотели оставлять в квартире, раз та будет пересдана на лето, и я уже собралась было сходить в складскую контору и забрать его оттуда, но навалилось столько дел, что…

― Да не горюй, Ви. Я хотел сделать несколько снимков, пока мы здесь, но фотоаппарат можно и напрокат взять, а то и просто одолжить на несколько дней. Не желаешь ли съездить со мной сейчас? Ты могла бы выпить, пока я поищу фотоаппарат в городе. Есть магазин фотоматериалов возле «Таос-инна», там я, вероятно, и разживусь одним.

― Согласна, Джордж! Только не в таком виде.

И спустя полчаса, когда Ви переоделась, они отправились в Таос. Уивер оставил жену в «Таос-инне» мартини попивать, её любимый напиток в барах ― правда, её не удавалось убедить готовить подобное себе самой, когда ей хотелось выпить дома, ― пока он договаривался о том, чтобы взять фотоаппарат напрокат на несколько дней, и покупал заодно ролики плёнки.

Сначала он посмотрит, как у него будут получаться фотографии, решил Уивер, а сразу же после них он займётся очерком. Три или четыре сотни баксов ой как пригодились бы его бюджету. Он понимал, что злоупотребляет великодушием Люка, принимая его предложение, особенно если дело обернётся таким образом, что Люку всё же нужно будет переписать очерк по-своему; но разве исключено, что самому Уиверу удастся так или этак причесать повествование вместо Люка?

Но всего ли хватает, чтобы приняться за очерк? Перед тем как зайти за Ви в буфет, Уивер прошёл к телефону в вестибюле «Таос-инна» и вызвал Каллахана.

― Это Уивер. Каллахан, как вы думаете, тот человек, что обнаружил тело, он никуда не уехал? Если правильно помню, звали его Рамон Камильо.

― Правильно помните, но мне неизвестно, где он и что с ним. Спросите о нём в почтовом отделении Арройо-Секо; там вам наверняка скажут ― и адрес его назовут, если он всё ещё там.

― Спасибо, я так и сделаю.

― В Альбукерке нашли, что хотели?

― Более-менее. Отель снесли, но я поговорил с редактором «Трибюн» и узнал от него несколько подробностей, которые скрасят очерк.

― Добро. Слушайте, Уивер. Я так понимаю, теперь вы с женой. Почему бы вам как-нибудь не заглянуть вдвоём ко мне? Вы в бридж играете?

― Я-то играю, но супруга нет. Извините уж.

― Ну, на бридже свет клином не сошёлся. Всё равно загляните ― в любой из вечеров; если у нас горит свет, значит мы дома.

Уивер обещал.

Интересно, хочется ли ему этого. Каллахан был ему по душе, но лучше бы ему заранее было и миссис Каллахан повидать, пока Ви ещё не приехала. Ви ведь… в общем, вгонит людей в смущение, как выпьет больше чем нужно, а уж она не откажется, если неосторожно предложат. Но если супруга Каллахана окажется добропорядочной, чопорной женщиной, то будет, чего доброго, шокирована поведением его супруги. Ви редко стервенеет от выпивки ― хотя иногда такое, впрочем, случается, ― но от четырёх или пяти порций разомлевает, и тогда не жди ничего хорошего.

Бридж! Вот бы они действительно смогли сыграть в бридж! Когда-то Уивер увлекался бриджем. Он даже всерьёз пытался обучить Ви этой игре, но мозги у ней не были для того приспособлены либо не хватало выдержки. Он пробился с нею год, и всё же объявления ставок и ходы с её стороны были столь мало продуманы и хаотичны, что ― ну не бесить же тех, с кем они пытались играть ― он полностью отказался от бриджа.

Он забрал Ви из буфета и повёз её домой, по пути завернув на почту в Арройо-Секо. У почтмейстера он спросил про Рамона Комильо.

― Рамон наезжает сюда на зиму. Но лето проводит в Колорадо, что в Монтане: овцы. 

Уивер хотел было спросить, не знает ли ещё кто-нибудь в Арройо-Секо, помимо Рамона Комильо, точное место, где нашли тело Дженни Эймс, но потом вспомнил, что Санчес тоже способен показать ему это место, и если он попросит о том Санчеса, то будет избавлен от канители новых объяснений ― что да почему и всё такое прочее.

Уивер поблагодарил почтмейстера и повёл машину к дому Санчеса.

Санчес открыл дверь и, улыбнувшись, отступил от порога. ― Входите же, мистер Уивер!

― Не сейчас, ― ответил тот. ― В машине меня ждёт жена, и я лишь хотел задать вам один вопрос. Есть ли в Секо такой человек, которому известно точное место, где нашли тело Дженни Эймс, и кто мог бы проехать со мной туда и показать?

― Вам никого и не нужно, мистер Уивер. Я скажу вам, как вам самим найти то место. В четверти мили прямиком на север от вашего дома стоит американский тополь, он больше всех прочих деревьев, куда ни кинь взгляд. Рядом с ним увидите то место. Легко отыщете.

Уивер поблагодарил Санчеса, и они с женой вернулись к себе. Было повечерие, и ещё четверть мили он вполне способен был прошагать. Прихватив с собой фотоаппарат, Уивер направил шаги на север. Миновав сарай, он обернулся, подумав, не спросить ли Ви ― может, ей тоже захочется пройтись. Затем он решил ― не надо; не надо её рядом, а то опять придётся объяснять свои планы. Со своей женой Уивер не обсуждал дело Дженни Эймс, ничего к тому его не располагало.

Он не мог бы даже сказать, что удерживало его от простого упоминания перед Ви имени Дженни Эймс; претило ему это, и всё. К тому же существовало одно чисто практическое соображение, заставлявшее его держать язык за зубами ― деньги. Стоит Ви заподозрить, что их ждёт денежное поступление в три или четыре сотни долларов, она вообще утратит бдительность по отношению к деньгам на весь остаток лета.

Так пусть лучше думает, что он пошёл пофотографировать горы. Кстати нужно бы взаправду щёлкнуть их пару раз. Плёнки у него вдоволь, и всё равно нужно будет поснимать побольше, чтобы оправдать перед Ви прокат фотоаппарата. Фотографии самого дома имели двойное назначение в этом смысле, и он мог наделать их в любое время, даже в присутствии Ви. А вот чтобы сделать фотографии картин, нужно было дождаться минуты, когда её не будет в доме.

Уивер стал примеряться к расстоянию: на то, чтобы при шаге в ярд пройти четверть мили, потребует примерно четыреста сорок шагов. Он сосчитал шаги до трёхсот и оказался на верхушке возвышенности;  тут он понял, что дальше можно не считать: американский тополь перед ним, на полпути к следующему склону, был тем самым деревом. Пропустить его было невозможно: сколько хватало взгляда, деревьев крупнее не существовало, да и направление он взял согласно указанию Санчеса. Уивер направился прямо к тополю.

Неужели Дженни Эймс действительно бежала так долго, что убийца настиг её лишь здесь? Или он зарезал её раньше, а потом потащил её тело подальше от дома, чтобы закопать?

Да, дерево то самое. Ибо тут же, почти под эти тополем и лишь чуточку ниже по склону, почва осела, и образовалась неглубокая яма. Ныне, из-за воздействия атмосферы, глубиной всего в шесть дюймов, она была всё ещё отчётливо заметна.

Уивер нащёлкал яму под разным углом, не зная, с какой стороны она будет лучше выглядеть на фотографии. Горы он тоже снял несколько раз.

Когда Уивер вернулся домой, солнце ещё жарило вовсю. Уивер начал снимать напропалую и закончил ролик плёнки. Затем Уивер вывел свой автомобиль на дорогу, чтобы убрать его из виду, и сделал три снимка дома с трёх разных дистанций и направлений. Один из них ― с той самой точки, с которой смотрел тогда Пепе Санчес. Уж этот-то снимок, несомненно, пойдёт у них в дело, хотя не составит труда предложить покупателям очерка и иные снимки на выбор.

Вид внутри ― а такие снимки придётся делать по нескольку раз с разным временем экспозиции, чтобы хоть один из них вышел хорошо ― подождёт до того часа, когда Ви куда-нибудь отправится. Чтобы не пускаться в объяснения.

Но, если уж на то пошло, у него всё же будет безупречное логическое объяснение, зачем он фотографирует картины, если Ви это заметит и станет интересоваться. Он скажет ей, что начал упражняться в фотографировании картин, поскольку позднее ему понадобится сфотографировать собственные акварели, и если он будет знать верное расстояние и соответствующую ему экспозицию, то всё сделает грамотно.

Как объяснение ― сойдёт. По крайней мере, для Ви.

Он вынес картины из сарая и прислонил их к западной стене, чтобы на них падали прямые лучи закатного солнца. Затем занялся треногой: сначала укоротил её настолько, чтобы объектив смотрел прямо в серёдку первой картины, затем подвигал треногу взад-вперёд, пока не нашёл нужное расстояние и картина не стала помещаться в кадр; выставил фокус и принялся щёлкать. Лишь одну из трёх картин; если снимки не выйдут в первый раз, он попытается снова ― когда ему станет понятно, была ли экспозиция достаточной.

Из дома появилась Ви.

― Неужели тебе нравятся эти ужасные вещи, Джордж? Не понимаю, как тебе только не противно вешать их перед собой на стену в этом твоём сарае. И вообще, ты так много времени там проводишь!

Уивер щёлкнул фотоаппаратом.

― Эти вещи, знаешь, любопытны. Не то чтобы они мне нравились, но желал бы я так же писать. И чем больше смотришь на них, тем больше в них видишь. Но… ― И Уивер объяснил, что на самом-то деле он просто практикуется в фотографировании, ведь раньше ему не приходилось делать снимки с картин.

После этого Уивер вновь унёс картины в сарай и вернул их на стену, прикрыв за собой дверь, чтобы не слышать радио из дома. Проверив фотоаппарат, Уивер увидел, что на втором ролике плёнки остался один последний кадр. Уивер сделал наобум снимок отдалённых гор, заключённых в раму его окна, и вынул плёнку из фотоаппарата. Стрелки наручных часов сказали ему, что можно, пожалуй, успеть доставить плёнки до пяти часов в проявочную, если выехать немедленно.

Уивер прошёл в дом и прикрутил звук у радио, чтобы Ви услышала, что он собирается ей сказать.

― Мне нужно в город, сдать плёнки на проявку. Мне заехать в магазин?

― Купи тогда хлеба и что-нибудь на сандвичи, если перед сном ничего больше не захочешь. Я сегодня готовить уж не примусь.

― О’кей.

― Да виски, Джордж, с имбирным ситро. Всего полбутылки осталось. И думала же я, как мы были в городе, да позабылось.

В проявочной Уиверу обещали приготовить фотографии к послезавтра. Однако он заказал только фильмокопию, чтобы взглянуть, как у него выходит. Затем он купил в магазине виски, имбирной газировки, вина для себя, хлеба и нарезки к сандвичам.

Вернулся он уже в сумерках, и Ви объявила ему, что проголодалась и станет есть немедленно.

― И давай, Джордж, съездим в кино. Приехав сюда, я ещё и в кино не сходила.

Джордж вздохнул. ― У меня, Ви, немного голова болит. Возьми машину да съезди одна, ладно? Там всё равно про гангстеров, я обратил внимание. Тебе такое нравится.
   
отелось, хоть он и налил себе стакан вина, чтобы не заскучать. Он вновь устроился за кухонным столом, поскольку кухня казалась ему более удобным местом, более уютным, чем жилая комната или спальня. Он вздохнул и расслабился.

Итак, его мысль насчёт Нельсоновых картин оказалась счастливой. Странно, что никто не подумал о том в своё время. Что не подумал шериф ― это понятно, но почему же Каллахан не усмотрел тут нового оборота делу? Наверно, знать не знал ни о каких картинах. Он ведь мог бы напечатать фотографии этих картин в «Эль Крепускуло» и позаботится, чтобы они попали по назначению. Помоги его газета поискам преступника, уж ему было бы чем гордиться.

Повинуясь наитию, Уивер оставил свой стакан на столе нетронутым, набросил на плечи плащ и пешком поспешил к Каллахану. На небе сиял тонкий серп месяца в окружении звёзд, и все они давали достаточно света, чтобы Уиверу даже не пришлось освещать себе путь фонариком, стоило только глазам его приспособиться к темноте.

Вот так же, должно быть, было и в ту ночь, когда убили Дженни Эймс, подумал Уивер. И пробежала они почти столько же, сколько мне предстоит сейчас пройти. До Каллахана такое же расстояние, как и до того места, где её закопали. Жил ли Каллахан здесь в то время? Надо будет спросить.

Ему показалось, что шёл он довольно долго. Свет у Каллаханов горел, поэтому Уивер постучал в дверь. Каллахан явился в дверях в комнатных шлёпанцах, но при виде Уивера лицо его выразило радость.

― Входите, друг мой. ― Каллахан посмотрел кругом. ― А супруга не с вами? Ведь и её тоже я приглашал познакомиться с моей женой.

― Поехала в кинотеатр. А меня, вот, внезапно как толкнуло что-то. Вы не заняты?

― Нет! Входите же, чёрт возьми!

Уивера представили миссис Каллахан. Она оказалась высокой и стройной, уже не молодой, но незаурядного облика даже в льняном домашнем одеянии и к тому же в переднике. Улыбка её была приятна, хотя слегка чопорна, а её голос, когда она говорила, был мягок, дикция и произношения правильны. Уивер мысленно вздохнул; ему хотелось бы, чтобы миссис Каллахан оказалась немного под стать Ви. А так они выходили прямыми противоположностями друг другу.

Спустя несколько минут миссис Каллахан извинилась кое-каким шитьём и оставила мужа с его гостем одних.

― Вы сказали, Уивер, что хотели меня о чём-то спросить.

― Да, но вот что сперва, чтобы не забыть: вы жили тут восемь лет назад, когда совершено было убийство?
   
― Нет, тогда мы снимали квартиру в Таосе; то был наш первый год здесь. Этот дом мы купили четыре года назад. Сейчас вспомню… да, человек, у которого мы купили дом, тогда ещё жил здесь; дом он построил лет десять назад. Художник по имени Вэйн; теперь он живёт в Нью-Йорке.

― Ясно, ― сказал Уивер. ― Послушайте, Каллахан, у меня есть по этому делу зацепка, которую мне хотелось бы обсудить с вами, но только надо условится, что вы не станете писать ни о чём таком в вашей газете, по крайней мере пока в журнале не появится очерк, который я для них сварганю. А то в противном случае, если вы не удержитесь, моя идея уже не будет больше новой.

Каллахан пристально посмотрел на Уивера.

― Так вы не шутя занялись этим делом, а? Не понимаю, какая зацепка могла появиться у вас теперь ― всё-таки восемь лет минуло, ― чтобы писать о том вновь.   

― Но вы согласны не использовать моих идей, пока я не разрешу?

― О, конечно! Не пророню ни слова, коли вы не желаете. Так что это такое?

Уивер рассказал Каллахану про картины и про то, как он намерен ими распорядиться. Каллахан торжественно пообещал, что будет воздерживаться от какой бы то ни было публикации.

― Но точно ли моя мысль новая? ― спросил Уивер. ― Неужто никто в то время о том не подумал?

― А никто и не знал, что там остались какие-то картины. Я имею в виду ― никто из газетчиков. И ведь, Уивер, там побывали люди из серьёзных пресс-служб, люди ушлые. Скажи нам кто-нибудь, что там остаются некие картины, то я вас уверяю, что сам непременно призадумался бы ― а не использовать ли их вот таким же манером, а если и не я, то уж один из тех ребят, что освещали следствие, подумал бы непременно. Но Фримен ни словом нам не обмолвился. Каков глупец, а? Вы говорите, целых три картины?

Уивер кивнул. ― Я их в рамки вставил. Одна из них ― вообще моя уже, только я не решил, какая именно. ― И он рассказал Каллахану об уговоре с Дафбелли Прайсом оставить себе одну из картин в зачёт расходов на рамки для двух других.

― Дафбелли, значит, знал о тех картинах. ― Каллахан выругался, затем покачал головой. ― Да, вы правы, упустили мы случай! А где эти картины отыскались?

― В сарае за домом.

― Что ж, это хоть что-то объясняет. Я ведь осматривал дом, и никаких картин там не видел. То было накануне дня разбирательства, мы и выехали вместе с Уиллом Фрименом. Помню, я спросил его тогда, нет ли чего интересного, помимо дома, в сарае, и он ответил, что заглядывал туда и что помимо всякой рухляди там ничего нет. Хотел бы я взглянуть на эту рухлядь… А скажите ― если ваша жена отправилась в кино, значит поехала на машине? Вы пешком пришли сюда?

― Пешком.

― Когда захотите восвояси, я мог бы подбросить вас на своей, чтобы вы не утомились. А я мог бы взглянуть на эти картины; интересно стало.

― Благодарю, ― ответил Уивер. Внезапно он почувствовал, что любое общество будет ему сегодня претить. Не то чтобы Каллахан ему разонравился, не это; но вот же выдался редкий вечер, когда можно было посидеть в одиночестве дома, у себя на кухне, и говорильня из радиоприёмника не прогонит его в сарай. А он взял и затеял этот поход!

― Я бы предпочёл сегодня вернуться к себе пешком, а картины я покажу вам в другой раз, ладно? Мне нужно кое-что обдумать ― это одна из причин, почему я предпринял пешую прогулку. Не этот вопрос про картины пригнал меня сюда.

― Не проблема, ― отозвался Каллахан. ― Мне, кстати, и самому неохота уже шевелиться сегодня. Вот и скажем, что матч отложили по случаю дождя с этими картинами. Но вы точно не хотите, чтобы я вас подбросил?

Уивер заверил в том Каллахана. Он отправился домой, сразу как почувствовал, что учтивость соблюдена и можно откланяться. И вновь ему пришло в голову, что бежать целых четверть мили ― не слишком ли это для девушки, даже если за ней гонится убийца с ножом? Должно быть, она была лучшим бегуном из них двоих, раз успела столько пробежать. А затем у неё сбилось дыхание… Бедная девушка!

Вернувшись домой, Уивер долго стоял в дверном проёме, уставившись в ночную тьму. Почему бы, размышлял он, уже сегодня не начать набрасывать очерк, пока Ви отсутствует? Чего ждать?

А тогда почему не начать немедленно? Начни он работать у себя в сарае, ему не нужно даже будет прерываться, когда Ви приедет.

Но ему не хотелось. Это было ясно и несомненно. Нисколечко.

Вернулась Ви к одиннадцати. Она была слегка пьяна ― а ведь до отъезда не выпивала, ― и Уивер подивился, попала ли она вообще в кино. Расспрашивать он не стал.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#10 2023-03-21 16:09:15

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 9

Почти все фотографии получились. Особенно удачно вышли на фото картины Нельсона. Из трёх снимков того поверхностного захоронения под американским тополем хорошими вышли два; из них он выбрал тот снимок, который был сделан в направлении гор и отобразил их величественность в жутком контрасте с жалостливой ничтожностью могильной ямки. Этот снимок он отложил на прилавке фотографической мастерской, прибавив его к трём фотографиям картин, после чего всмотрелся в снимки самого дома.

Два снимка вышли прилично. То же и третий ― как фото, но вот в качестве иллюстрации к очерку он не годился, поскольку в нём оказалась Ви. Этот снимок был сделан с того самого места, где стоял тогда Пепе Санчес; Уивер, нажимая на спуск, не заметил, что Ви подошла к окну взглянуть, чем он занимается, и на снимке она нечётко виднелась сквозь стекло.

Это, впрочем, не имело значения. Ему ведь ещё требовалось снять дом изнутри; он сделает это немедленно, как только Ви оставит его одного; тогда же он сделает повторную фотографию с того места, где стоял тогда мальчик. Больше фотоаппарат ему не понадобится, и он вернёт его владельцу. Снимки картин были просто чудесными: экспозицию он выбрал совершенно правильно, а это было самое главное.

Те негативы, которые он отобрал для очерка, Уивер оставил для увеличения в формат пять на семь, в глянцевом виде, а набор контактных копий понёс к Каллахану в редакцию.

Три фотографии картин он выложил на стол перед редактором.

― Вышло неплохо, ― сообщил он. ― Я подумал, что вы захотите взглянуть. Но знайте, что это не упраздняет ваш билет на отложенный по случаю дождя матч: вы в любое время можете заскочить ко мне и взглянуть на оригиналы.

Каллахан склонился над фотографиями.

― А выглядят лучше, чем я полагал, судя по тем его акварелям, которые мне довелось видеть. Работы маслом ему определённо удавались! Вы уверены, что это написал Нельсон? Подпись на картинах стоит?

― Нет… но, чёрт возьми, Каллахан, не сбивайте меня с панталыку! Кому ещё их и написать-то, если они от Нельсона остались!

Каллахан поднял на него взгляд и ухмыльнулся.

― Не отчаивайтесь. Я знаю, как нам выяснить наверняка, его ли это работы. Когда Нельсон впервые сюда заявился, он обходил здешние выставочные залы в поисках такого, который бы принял его картины на продажу. Вот дайте-ка минуту подумать…

И Каллахан уставился отсутствующим взглядом куда-то за спину Уивера.

― Тогда в городке было три выставочных галереи, помимо частных. Одна из них существует до сих пор, и заведует ею тот же человек, Эллсворт Грант. Это картинная галерея под названием «Эль пуэбло», на самом краю городка по дороге на Санта-Фе.

А уж у Эллсворта Гранта память что у слона, да он и сам, кстати говоря, что слон. Если ему довелось повидать работы Нельсона, уж он вам скажет, его ли кисти эти ваши картины. Только на вашем месте я бы подвёз ему для показа оригиналы, не эти чёрно-белые репродукции. Мне говорили, что цвет ― это фактор стиля; каждый художник использует собственную цветовую гамму.

― Спасибо, Каллахан, ― сказал Уивер. ― Всё-таки вы мне здорово помогаете в этом деле. Если мне повезёт продать этот очерк, вас ждёт добрая бутылка виски.

Уивер поспешил домой, где сунул в багажник своей машины все три картины со стены. Он помнил, что галерея «Эль пуэбло» уже попадалась ему на глаза, и найти её не составило труда. Он припарковался поблизости и вошёл.

То был несомненно сам Эллсворт Грант, каким описал его Каллахан. Весил он как минимум три сотни фунтов. Маленькими на нём были только глазки; они лучились на Уивера сквозь толстые стёкла очков.

― Чем могу помочь вам, сударь?

Представившись, Уивер сказал:

― Мистер Грант, у меня в багажнике имеется три холста. Мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на них и попытались ответить, кто их мог написать. Я не собираюсь их продавать. Разрешите их принести?

― Не трудитесь: я схожу с вами.

Когда Уивер поднял крышку багажника, Эллсворт лишь мельком взглянул на верхнюю из положенных одна на другую картин, затем поднял её и принялся изучать вторую.

― Третья в том же духе? Одних кистей?

Уивер кивнул.

― Тогда и этих двух достаточно: я скажу вам, чья это работа. Человека, который несколько лет назад совершил убийство по-за Секо. Как там его… Нельсон, да ― Чарльз Нельсон его звали. Я ведь даже видел эти картины у него там. Тогда они были без рамок.

― Так вы у него бывали? ― Уивер не сдержал удивления. Его неоднократно уверяли в том, что до приезда Дженни у Нельсона никогда не было никаких гостей, у после убийства ― один только шериф.

― Побывал спустя несколько дней после того, как он здесь объявился. Он привёз несколько картин (этих среди них не было) и хотел здесь выставить, я же… Но пойдёмте-ка внутрь, что толку нам торчать тут.

Уивер прошёл вслед за Грантом назад в галерею. Там Грант указал гостю на стул и сам уселся с видом облегчения.

― А он просто хотел их выставить, ― спросил Уивер, ― или же не прочь был вам их продать?

― Выставить для продажи, разумеется. За исключением некоторых особых случаев ― весьма особых, я бы сказал, ― галереи картин не покупают. Если деятельность художника нас устраивает, то мы выставляем его картины и стараемся их продать, удержав комиссию от вырученной суммы. Каждая галерея представляет у себя ограниченный круг художников, и такие художники соглашаются не выставляться в прочих галереях.

― Но вы отказались выставить картины Нельсона?

― Отказался. Я увидал его картины и немного поразмыслил. Мне показалось, что в них что-то есть, просто работа незрелая. Вот через несколько лет, возможно… Шесть или семь холстов, что он мне продемонстрировал, заинтересовали меня достаточно, чтобы захотелось посмотрел прочие его работы, прежде чем принять какое-либо решение. Он пригласил меня поехать с этой целью к нему домой, я согласился.

― Он повёз вас в своей машине?

― Нет, он на машине показывал путь, я же ехал следом. Он-то предложил свозить меня туда и обратно, но я извинился и сказал, что у меня ещё есть дела в том направлении, так что поеду уж на своей. По сути же, я не думал, что приму его работы в свою галерею, и мне было бы неловко, когда бы он вёз меня назад, услышав от меня об отказе.

― Понятно.

― Так и случилось. Он утратил приветливость, когда я ответил ему решительным «нет». А до того его манеры были обворожительны; попервоначалу он казался весьма располагающим к себе. Возможно, ― а мы ведь все поддаёмся обворожительным манерам, ― это и подвигло меня на то, чтобы поближе познакомиться с его работами, иначе я вряд ли бы согласился. По крайней мере, захотелось не судить слишком строго с ходу те картины, которые он привёз мне прямо в галерею.

― Так вы полагаете, что его работы не имели коммерческой ценности?

― Ну, этого я бы не утверждал. В них была добротность, однако они были того сорта, который очень трудно продать, а галереи должны принимать такие вещи в расчёт. Площади у нас ограничены. Моя галерея была особенно популярна в тот сезон, и я представлял, и до сих пор представляю, доброе количество наиболее заметных местных художников. Мне не по силам связываться с новичками, если только их работы не произвели на меня сильного впечатления. Так что даже вопреки собственной симпатии к той манере, в которой работал Нельсон, я не мог позволить себе выставлять его. А могу я спросить, откуда у вас эти картины?

Уивер объяснил.

― Эх, жаль, не знал я, что после него остались какие-то картины. Я бы предложил разослать репродукции с них арт-дилерам на местах: а вдруг бы, поскольку его манера вполне своеобычна, это привело к его поимке.

― Теперь об этом и позаботятся, мистер Грант. Возможно, уже слишком поздно, но по крайней мере у меня будет о чём поговорить в очерке, в котором я опишу историю того убийства, а репродукции картин тоже появятся в той публикации.

― Так вы из пишущей братии?

― Не совсем. ― И Уивер вновь объяснил суть дела, весьма кратко.

Из некоего помещения в глубине галереи послышалось нечто вроде негромкого свиста.

― Мой поющий чайник, мистер Уивер, ― сказал Грант, ― оповещает, что закипел. Обычно я завариваю себе чашку чаю в это время суток. Не хотите ли ко мне присоединиться?

Уивер не выразил отказа и был поражён, что первая за много лет чашка чая оказалась так хороша на вкус.

― А Нельсон ничего не рассказывал вам о себе? ― спросил он.

― Он говорил только о своих картинах. Я не задавал ему личных вопросов, а сам он со сведениями о себе не навязывался, помимо сообщения о том, что он только недавно здесь и останется на неопределённый срок.

― Вы верили, что так оно и будет, ― в то время?

― Даже не могу сказать. Во всяком случае, он сообщил, что намерен здесь остаться; был в этом коммерческий аргумент: любая галерея с бóльшим успехом обслуживает тех художников, которые постоянно состоят при ней, чем более или менее гастролирующих. Однако, хотел он задержаться здесь или не хотел, он был не более чем наивен, если желал зарабатывать себе на жизнь трудом художника. Не имеет значения, сколько бы выручал он через галерею; ему сильно бы повезло, случись ему собирать несколько сотен долларов в год. Даже гораздо лучшие художники не могут жить со своих работ. Они преподают либо находят себе иные способы зарабатывать.

― Вы мне напомнили, ― сказал Уивер. ― Дженни Эймс говорила той женщине, с которой она приехала на автобусе из Санта-Фе, что будто бы Нельсон преподавал в одной из здешних художественных школ. Вероятно, Нельсон беспардонно врал ей, или же было тут некое зерно правды?

― Ни слова правды в этом быть не могло. Сомневаюсь, даже, что Нельсон вообще пробовал устраиваться на такую работу: он и сам должен был понимать, что нет ни малейшего шанса, что его возьмут. На деле я уверенно могу сказать, что он не обращался ни в одну из двух художественных школ, которые здесь тогда действовали. Я слышал свидетельство мисс Иверс на тогдашнем разбирательстве, и, помнится, позднее я справлялся у тех двоих, что руководили этими школами, обращался ли к ним Нельсон с просьбой принять его на работу. Ни ради преподавательской деятельности, ни ради учёбы он с ними переговоров не вёл. Ещё чаю?

― Благодарю.

Здоровяк подался вперёд и вновь наполнил чаем чашку Уивера.

― Даже сегодня, ― продолжал он, ― для человек с такими профессиональными данными, как у Нельсона, ― точнее говоря, при таком их отсутствии, ― никак не возможно получить место преподавателя в подобной школе. А в те дни, когда ещё действовал закон о правах военнослужащих, ему было бы это ещё труднее.

― А может быть, он намеревался ― или хотя бы мечтал ― открыть собственную школу?

Грант улыбнулся.

― Не обладая известностью, даже не выставляясь в художественной галерее? Едва ли бы он мог о том мечтать, а уж всерьёз думать ― невозможно.

― А какое, мистер Грант, у вас вообще сложилось о нём впечатление? Например, были вы удивлены, когда позже узнали, что он убил человека?

― Был, в общем-то. Однако у меня сложилось впечатление, что он человек нездоровый, психически и физически. Да ведь, как выяснилось, это и было всему виной: его поступок ― это не поступок нормального человека. И эта резкая смена личины, когда взамен изысканным манерам на свет вдруг вышла грубая враждебность, стоило ему понять, что со мной у него ничего не выйдет, ― она убедила меня, что он определённо асоциален.

― Вы сказали, что он был нездоров, как умственно, так и физически. В каком смысле? ― Уивер хотел, не задавая наводящих вопросов, проверить, подтвердит ли Грант наблюдения Каллахана насчёт гомосексуализма и туберкулёза.

― Что касается физического здоровья, ― сказал Грант, ― то я заметил, что он этак кашляет, как это делают больные туберкулёзом, хотя уверенно я о том сказать не могу. Утверждая же, что он ненормальный в психическом плане, я вовсе не хочу указать на тот очевидный факт ― очевидный для каждого, знакомого с такими вещами, ― что он был гомосексуалистом. ― Здоровяк усмехнулся. ― Здесь в Таосе это считается лишь лёгким отклонением от нормы. Вот быть настолько асоциальным, это уже хуже. Но я не имел в виду ни того, ни другого. Я полагаю, что он просто… это лишь такое предположение… что у него была сильная мания преследования.

― Если он был болен туберкулёзом, ― предположил Уивер, ― то не был ли страх смерти причиной такого расстройства психики?

― Вполне возможно. Не могу выразиться определённее на основании тех двух часов, которые я провёл в его обществе.

Уиверу представилась в этом новая зацепка. ― А эта его столь легко отбрасываемая любезность… как по-вашему, не привлекала ли она к нему женщин несмотря на всю его гомосексуальность?

― О, несомненно, доведись только ему выказать её при них. Он-таки, я бы сказал, был красавчиком. Способен был очаровать любую женщину, даже настолько здравую, чтобы распознать его нутро. А уж наивную-то девушку… ― Грант сделал движение. ― А та девушка, которая заявилась сюда с надеждой выйти за него замуж, уж была наивной-пренаивной ― даже если судить по тому способу, благодаря которому она с ним познакомилась ― через… как это называется? Через клуб одиноких сердец.

― А вы, кстати, не знаете, обращался ли Нельсон в остальные две галереи, которые тогда здесь действовали?

― Да, он обращался. Я разговаривал про него с мистером Роллинсоном и мистером Стэйном ― это они в те времена заведовали теми галереями. После убийства, сами понимаете, меня взяло любопытство. Это у меня был первый опыт общения с убийцей и я, разумеется, хотел обменяться впечатлениями с теми, кто тоже встречался с ним.

Их впечатление, как и их вывод, практически совпадали с моими ― разве что я был единственным из нас троих, кто достаточно заинтересовался его творчеством, чтобы побывать у него дома и осмотреть остальные его работы. Прочие же лишь коротко побеседовали с Нельсоном у себя в галереях и взглянули лишь на те картины, которые он привозил им для показа. Каждый из них, кстати говоря, также столкнулся с тем скорым переходом к грубости, стоило только Нельсону получить поворот, и каждый отметил, насколько любезен был Нельсон до этой минуты.

Уивер кивнул. Даже помимо того, что авторство картин подтвердилось, он был рад, что повидал Эллсворта Гранта. Картины Чарльза Нельсона уже пошли в круговерть.

― А как вы думаете, отчего он не стал забирать с собой эти три картины, ― спросил Уивер. ― Недотягивают по исполнению до прочих, виденных вами?

― Про те две, что я видел только что у вас, не сказал бы; они, скорее, этакие средненькие. Видал я и другие его работы, которые мне больше понравились, иные же ― ещё меньше. Мне представляется… Вы ведь сказали, что нашли эти картины в сарае на задворках? Так вот: мне представляется, что он пропустил их по невнимательности. Такое вполне возможно, особенно если собирался он в спешке, поскольку художник он был плодовитый. В доме у него картины были сложены штабелями; даже непонятно, как он ухитрился все их уместить, и это помимо прочей утвари, у себя в автомобиле ― а ведь должен же был он забрать всё необходимое: доставку заказать не мог, поскольку его сразу же бы отследили. Возможно, конечно, что он оставил эти три картины просто потому, что у него не хватило места, но я в том сомневаюсь. Ему бы их сжечь ― он был достаточно рассудителен для того, чтобы понимать, что его можно будет отследить по его художественной манере, если он оставит здесь образцы. Просмотрел, ― вот причина, по-моему.

― Мне тут интересно одно, ― сказал Уивер. ― Не были бы эти картины, если бы стало известно, что они остались в доме, ценным приобретением для галереи, когда то убийство было ещё у всех на устах? То есть ― как творение рук убийцы…

Эллсворт Грант выпятил гуды трубочкой.

― Пожалуй, картины приобрели бы некоторую скандальную славу, и их, возможно, в то время купили бы. Дело тут в эстетической совестливости того продавца, если говорить высокопарно, который решается продвигать картины с такой историей. Сам бы я не стал этого делать, но боюсь, что один из моих тогдашних конкурентов ― не стану говорить, который ― с радостью бы на это пошёл, узнай он, что эти картины существуют.

― Кто-то в вашем бизнесе должен был о том знать, ― сказал Уивер. ― Дафбелли Прайс, явно единственный человек помимо шерифа, которому было известно, что картины там имелись ― и кто, технически говоря, являлся их владельцем, ― спрашивал кое у кого, как он сам мне говорил, насколько ценны эти картины, и получил ответ, что никакой ценности они не имеют.

― То был я, мистер Уивер. Да, это случилось вскоре после обнаружения трупа. Дафбелли спросил меня, стоят ли чего-нибудь картины Нальсона, и я сказал ему, что их коммерческая стоимость ничтожна. Но, чёрт возьми, он и не упомянул, что у него эти картины имеются, и я подумал, что он задаётся отвлечённым вопросом, а потому и сам ответил отвлечённо. Если бы он только сказал… ― Грант пожал горообразными плечами. ― Сейчас об этом нечего и говорить. Ещё чаю, мистер Уивер?

Уивер поблагодарил, но отказался и откланялся. Направляясь домой, машину он вёл медленно, погружённый в размышления. Плохо, что ни Грант, ни Каллахан не знали тогда, восемь лет назад, об этих картинах. Вполне возможно, что дело закончилось бы взятием Нельсона под стражу. А теперь ― какие шансы…

Но ― к чёрту, подумал Уивер; он не собирается ловить Нельсона. А собирается он написать рассказ для журнала, чтобы заработать несколько сотен долларов, и в том для него был некий просвет, что в своё время те, кому следовало, не узнали об этих картинах.

Так что же, ждать большего? Нет, а ― вперёд, засесть за очерк и со всем этим покончить!

Вечером он писал, и дело шло легко; ему даже почти не пришлось прибегать к своим заметкам, а потому он мог писать почти в том же темпе, в каком ему удавалось стучать клавишами машинки. Черновик он набросал на газетной бумаге, чтобы завтра перепечатать на белой, немного отшлифовав и исправляя вкравшиеся опечатки. А потом ― как только сделает две оставшиеся фотографии, вид внутри и снова снимок с того места, где стоял тогда Пепе Санчес, ― он всё отошлёт Люку Эшли. И выбросит из головы.

А дальше? Не испытать ли вновь руку на акварелях? И предпринять долгие прогулки к горам, даже вглубь горной страны.

Он потушил в сарае свет и вышел наружу, в ночь. Звучание радио обрушилось на него из дому, ясно слышимое даже на таком расстоянии, хотя в его сарае, при закрытых дверях, оно не раздражало.

Уивер вошёл в дом. Ви сидела и слушала передачу, только и всего. Уивер возвысил голос, чтобы перекричать радио:

― Ви, я немного пройдусь! Я ненадолго!

― Как, в темноте?

― Я возьму фонарик; далеко не пойду. И не туши света, чтобы мне попасть в дом, когда буду возвращаться.

― Ладно, Джордж, ― безучастно отозвалась Ви. Она утратила к мужу дальнейший интерес и вновь погрузилась в волшебный мир радиопередачи.

Уивер пытался отрешиться от доносившихся из радиоприёмника звуков, пока разыскивал свой фонарик. Выходя, он обернулся. На столе подле Ви стояла бутылка виски, бутылка почти полная. Весь день, весь вечер у него капли во рту не побывало, и выпить рюмку неразбавленного было бы ох как приятно. Он заслужил это после тяжкого труда за пишущей машинкой; должно быть, часа четыре корячился, с самого обеда.

― Не возражаешь, если я захвачу немного этого с собой? Ночь прохладная, а сенбернара я вряд ли встречу.

Ви помотала головой. Уивер отыскал пустую полпинтовую бутылку в раковине и, наполнив её из этой литровой, сунул себе в карман.

Ночь была холодной и ясной, сухой хлад доставлял приятность, даже несмотря на то, что на Уивере был один лишь пиджак. Снова бледный месяц, звёзды. Не так же ли, как было в ночь бегства Дженни из дому? И в эту же сторону: вот они, последние четверть мили в жизни Джейн. Он понял, что его непрестанно туда и тянуло: к Дженниной могиле, к американскому тополю.

Уивер выключил фонарик, и спустя минуту вполне обвыкся, чтобы избежать рытвин и ступать не спотыкаясь. Значит, и для Дженни достало света, чтобы также не споткнуться, пока бежала. Стоило лишь раз оступиться возле дома, в то время как убийца нагонял её, и она уже никогда не пробежала бы эти четверть мили.

Уивер обернулся и, взглянув на дом, находящийся теперь в сотне ярдов от него, слегка вздрогнул, но не только от холода. Он вынул из кармана бутылку и отвинтил колпачок. Койоты лаяли у гор, к которым лежал его путь. Но койоты сильнее боятся вас, чем вы их.

Идти не сбиваясь. Вот подъём, с которого уже виден огромный тополь, белый призрак в ночи, ещё неблизкий. Дженни, как удалось тебе добежать так далеко? Ты была молодой, ты убегала от смерти ― впереди жизнь, а позади гибель; и всё-таки четверть мили ― это, девочка, было адское бегство.

Дженни. Дженни Эймс…

С холма на холм и так до тополя, до своей могилы ― или до того, там, что стало для тебя могилой, пока рыскающий койот не вырыл нору, благодаря которой тебя и нашли.


Уивер уселся под тополем и отхлебнул из бутылки. Спрыснуть землю, в качестве винного приношения? Или поступить как-нибудь ещё смешнее? Ещё не вполне глупо он вёл себя во всей этой истории? Ведь затратил уже столько труда, с лихвой самолично отработал те обещанные ему несколько сотен долларов! И потратился на проявку плёнки, на обед с Карлоттой, на то, чтобы вставить холсты в рамку, на поездку в Альбукерке…

Брось, приказал себе Уивер. Брось и возвращайся домой; ну, завтра ещё шлифанёшь свою писанину, сделаешь пару добавочных снимком ― и всё, бросай это дело.

Он сделал ещё глоток, так и не встав с земли возле проседания почвы, образовавшего неглубокую яму.

Нечего здесь больше делать, убеждал он себя. Иди домой. Вернись к Ви и к своим занятиям. К свету, к той жизни, что стала для тебя привычной, к существованию не столь уж и ужасному, жить можно!

А там, в темноте, там смерть. Дженни Эймс мертва уже восемь лет, а смерть есть тьма; тьма есть смерть. Вернись к свету.

Вернись в жизни и к свету; не имеет значения, что там высветит этот свет, он всё равно лучше, чем тьма и смерть.

Но так ли?

Уивер отправился назад, только покончив со своей полпинтовой бутылкой, и шаг его был гораздо более медлителен. В темноте позади сновал койот. Впереди же, когда он совершил подъём, вспыхнули огни дома. Вернее, один-единственный огонёк ― окошко светилось в кухне. Ви уже отправилась на боковую?

Да, Ви отправилась на боковую, она спала. До Уивера донёсся её лёгкий храп, стоило ему раскрыть кухонную дверь.

Он вошёл и сел за кухонный стол. Литровая стояла перед ним, ещё на четверть полная. Нет, Уивер её не прикончил; он глотнул разок и потом вторично ― отправляясь в постель. Храпение с боку Ви долго мешало ему заснуть.

Утром Ви уже была на ногах, завтрак готовила, когда он раскрыл глаза.

― Неужто, Джордж, так и проходил всю ночь? Я уже начала волноваться.

― Знаешь, заметил, ― усмехнулся Уивер.

― Да говорю же тебе! Перед тем, как заснуть. И эти койоты там…

― Койоты, Ви, неопасны.

― Всё равно, бродить так поздно неизвестно где… Джордж, тебя что-то беспокоит?

― Ничего. Ничегошеньки.

Кофе пили молча. Что бы она подумала, гадал Уивер, скажи он ей правду? Только в чём, ― была его следующая мысль, ― собственно, заключалась правда?

Как только они закончили завтрак, Уивер поспешил к себе в сарай и перечёл написанное вчера вечером. Дрянь! Факты изложены верно, а прочее ― заурядный трёп. Мало ли что когда-то там произошло! В чем интерес-то, к чему всё это написано ― словно бы оставалось неясным для самого автора. Ибо было, было у него нечто такое, что не выливалось в слова, даже для пересказа самому себе.

Да легко догадаться! Во всём рассказе не было самой Дженни Эймс. Она присутствовал через своё имя и через несколько связанных с нею фактов, но не сама по себе. А без неё рассказ рассыпался.

Под влиянием чувства Уивер едва не разорвал исписанные страницы, но в последнюю минуту вспомнил, что вчера, закончив это писать, он уже уничтожил свои заметки; если он ещё и рукопись не сохранит, то утратит имена и даты, за исключением тех, что пока что сидят у него в памяти.

Имена, даты! В том-то и фокус. Он с лёгкостью раздобыл имена и даты, но сколько всего ещё таилось в неизвестности!

Люк, возможно… нет, Люк был лучшим писателем из них двоих, но и Люку было с этим не справиться. С этими несколькими голыми фактам, безо всего остального…

Уивер в который раз уставился на одну из трёх картин, которые вновь висели перед ним на стене. Нельсон, зачем?

Встав, Уивер начал прохаживаться ― пять шагов от стены до стены, больше помещение не позволяло, ― и при этом страстно клялся больше никогда не связываться с писаниной про убийства. Отчего люди так любят читать подобные опусы? Убийство! ― и как слово оно ужасно, и как поступок; а убийство ножом вообще отвратительно. Книжки про убийство, вымышленное убийство, ― уже это плохо, а уж читать про настоящее убийство… не извращение ли это ― стремиться такое прочесть и написать о том тоже, обо всех этих кровавых подробностях настоящего убийства живого человеческого существа?

Это так гадко, что ты берёшься такое описать…

Но не желал он подобное описывать, вот в чём было дело-то! Вот что было в нём не так.

Если бы не эта нужда в деньгах, на которые он мог бы просуществовать здесь своё праздное лето, сэкономив малую толику и сократив сумму, которую придётся добывать ради того, чтобы вновь подключиться к бизнесу в начале зимы… Если бы не эти расходы на прокат фотоаппарата, на плёнку, на фотографии и на рамки для картин, на поездку в Альбукерке…

Так почему не бросить всё, пока он не влез ещё глубже? Ведь действует он наудачу, и Люку, быть может, вовсе не удастся продать этот чёртов рассказ!

Но что если в напечатанном виде эта статья поможет поиску убийцы ― даже сейчас, спустя столько лет?

Ладно уж, не отступим! Только, Бога ради, закруглимся, не важно нам, в каком виде получит Люк этот материал. И перестань, Христа ради, пялиться на эти картины!

Уивер снял картины со стену и прислонил их, лицом внутрь, в углу своего сарая.

Затем он вышел на свет Божий и с удовольствием постоял на открытом воздухе. От радио из дому доносился только невнятный сумбур звуков.

Вот бы Ви потянуло в город: тогда он смог бы сделать недостающие фотографии. Возможно, ему удастся уговорить её проехаться до города после полудня и пробыть там достаточно для того, чтобы ему оставалось время пофотографировать. Если бы отпал вопрос снимков, если бы дело упиралось лишь в очерк, то он бы тогда, наверно, остановился на том, чтобы послать Люку всё им написанное, как оно выйдет, и пусть уж Люк сам обрабатывает этот материал и продаёт его.

Остаток утра Уивер ухитрился провести в ничегонеделании. Своё предложение он высказал Ви, как только они покончили с ланчем. Причину перед ней он выставил двоякую.    

― Почему бы, Ви, тебе не сходить сегодня в кино? Суббота же, так одни кинотеатр будет открыт. В кои-то веки…

― Отлично, Джордж, но ты со мной? Мне одной не хочется.

― Голова болит, Ви. Это одна причина, почему мне хочется тебя выпроводить: я смогу прилечь здесь в доме и вздремнуть; койка, что в сарае, она не такая удобная, как кровать. А если ты будешь здесь, мне придётся просить тебя не включать радио, и ты будешь страдать.

― Ладно, Джордж.

― Так поезжай не откладывая. Я помою посуду; там её совсем немного. И ещё, если ты останешься в городке поесть после фильма, так я сделаю себе яичницу или ещё чего-нибудь простенького. Я знаю, что тебе бывает здесь скучно сидеть целый день, так ты проведи остаток дня, даже вечер, если захочешь, вне дома ради разнообразия. Вот тебе десять долларов.

Дорого выходят эти оставшиеся две фотографии да возможность посидеть одному дома.

Фотографировать Уивер начал сразу же, как только звук мотора исчез за поворотом дороги, и сделал по нескольку снимков зараз, чтобы исключить всякую вероятность того, что придётся вновь переделывать. Плёнку он выработал, наделав фото пейзажа в нескольких направлениях от дома, после чего вынул её из аппарата, чтобы при первой возможности завезти её в Таос. Жаль, что автомобиль оказался в распоряжении Ви и сегодня побывать с плёнкой в Таосе ему уже не удастся. Но, возможно, если заплатить им за срочность, они уже завтра проявят снимки, высушат их и отпечатают, пока он поубивает время в городке.

А пока ― за статью!

Уивер вернулся в сарай и подсел к пишущей машинке, уставишись на вправленный в неё чистый лист бумаги. Какое бы полагалось дать всему начало? На ум шли лишь два слова: «Дженни Эймс…» Третье слово не шло, как и окончание предложения.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#11 2023-03-21 19:08:55

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 10

Он выхватил лист бумаги из каретки и скомкал его.

Преступление вроде смертоубийства ― вещь вполне заурядная, предмет, относящийся до статистики, если только не вообразить себе жертву как личность с собственной погубленной судьбой. А не просто имя и расплывчатое описание внешности.

Что конкретного было ему известно о жертве вот этого самого убийства, о котором он всё пытается писать? Её имя. Что она была молода, миловидна, с чёрными волосами и в зелёном платье ― это в ту ночь, когда она погибла. И что она влюбилась в человека, которому предстояло её убить, и приехала в Таос, чтобы выйти за него замуж.

А вот откуда она прибыла? Почему никто её не хватился? Приятели же были у неё, если не родные! Не бывает же так, чтобы никто-никто не выступил вперёд, если чьё-то имя разносится по всей стране!

А это означает, что её зовут вовсе не Джейн Эймс, ― вот единственный разумный ответ. Наверно, она бежала из дому, поскольку её родители не позволяли ей выйти замуж за Нельсона, и она даже имя изменила, чтобы никто не бросился за ней вдогонку.

Это кое-что объясняло. Не вполне, однако. Если только она не была несовершеннолетней ― а коронер объявил после дознания, что возрастом она была около двадцати, ― то что заставляло её опасаться погони? Ну выйди ты замуж ― и родители ничего не смогут поделать. И потом, если они запрещали Дженни выходить за Нельсона, может вообще не знали его по имени?

Конечно, помимо этой ниточки, возраст мог быть зацепкой. Как тут с этим, в Нью-Мексико, можно ли выходить замуж без согласия родителей, если не исполнилось двадцати одного года? В его собственном случае этот вопрос не возникал; в то время, как они с Ви поженились в Санта-Фе, ей исполнилось двадцать два, а что до её родителей, то к тому времени их уже два года как не было на свете, а о других, живых её родственниках, он вообще от неё не слышал. Надо бы спросить хоть у Каллахана насчёт местного законодательства.

Тут Уивер словно очнулся: ходит снаружи, под ярким солнцем.

Дьявол, жаль что нет машины. И плёнку надо отвезти, и у Каллахана спросить, достаточно ли компетентен был тот коронер ― не мог ли он ошибиться, определяя возраст девушки: вдруг ей ещё и восемнадцати не исполнилось…

Он оказался под огромным деревом, под американским тополем. Как он сюда попал? Ноги, видать, сами принесли… Уивер вперил взгляд в просевшую почву ― след неглубокой могилы. Тебе, ты думал, известно имя и описание; теперь ты даже не уверен, что знаешь имя.

Уивер сел под сенью, прислонившись спиной к массивному стволу.

Ты сменила имя, Дженни?

Чёрт, ведь никак не возможно написать очерк, обладая столь малыми сведениями и столь зияющими провалами в тех немногих фактах, что были, вроде бы, установлены. Да принудь он себя писать, слова оказались бы незначащей болтовнёй, ― бумаги жаль.

Кто была ты, Дженни?

Уивер поплёлся домой. Заныла голова, вот смех: ведь головная боль и была той выдуманной причиной, почему он отправил Ви в городок одну; он честный человек ― не врёт жене! На полке над кухонной раковиной Уивер нашёл пачку аспирину и принял две таблетки.

В доме оказалось прохладно, не столь жарко, как бывало в его деревянном сарае. В жару такая глинобитная хижина ― прекрасная вещь: днём в ней прохладно, а ночью, когда температура опускается, она сохраняет тепло.

Некоторое время Уивер пытался читать, но читаемое его не заинтересовало. Вот чёрт, подумал он; ведь чтение было для него одной из тех вещей, которым полагалось помочь ему спокойно и безболезненно скоротать лето. Да и всегда раньше чтение увлекало его. Теперь же в процесс чтения постоянно вмешивались посторонние мысли. Уивер в сердцах отбросил книгу.

Он обозвал себя проклятым идиотом, но это не помогло.

Он отправился в сарай, где взял свои акварели и стопку бумаги, с чем и вернулся в дом. Может, получится рисовать. Уивер принялся вычерчивать бессмысленные закорючки, и спустя некоторое время увидел, что они складываются у него в портрет черноволосой девушки.

Умения его, однако, на такое недоставало: писать портреты это не природу изображать, тут требовался навык к рисунку, что всегда было его слабым местом. Небольшое отклонение в контуре горной гряды особого значения не имеет, а вот искажение линии носа или глаза превращает портрет в карикатуру. И в любом случае акварели ― слишком капризное средство для портретной живописи.

Несколько раз начинал Уивер, но при каждой последующей попытке выходило всё хуже, и он в конце концов бросил. И всё же в туне эти попытки не пропали, ― они помогли ему живее представить себе Дженни, создать в голове ясный её образ, путь даже его не удалось перенесли на бумагу. Вряд ли, конечно, она именно так и выглядела, но какое это имело значение!

Он разорвал испорченные листы бумаги, разорвал на такие мелкие кусочки, что их едва ли можно было вновь соединить ― и выбросил в мусорное ведро. Краски он вновь отнёс в сарай.

Голова всё ныла, хотя боль притупилась. Он принял ещё две таблетки аспирина, затем взял бутылку виски и приготовил себе выпивку с увеличенной градусностью. Сел и начал потягивать из стакана.

С ума сойду, подумал он, если не смогу больше читать, если не найду чем заняться.

Спустя некоторое время его стакан опустел, и Уивер налил себе по новой. Тени снаружи удлинялись. Ожидался прекрасный закат ― но кой чёрт на него пялиться. Если вы видели один закат, то, значит, видели их все.

Будь у него только машина! Он бы куда-нибудь съездил ― всё равно куда и что там можно было бы предпринять. Надо было ехать в Таос с Ви, да пойти с ней в кино! Когда смотришь кино, не надо нарочито сосредотачиваться, не то что когда книжку читаешь. А то, может быть… нет, он не унизится до радио. Он так изводил Ви насчёт этих её радиопрограмм, что было бы совершенно глупо, даже перед самим собой, включать теперь радио, даже если ему удастся отыскать какую-нибудь новую программу, не столь ужасную.

Он налил себе ещё, на этот раз вовсе неразбавленного; из всего существующего только это и шло в голову.

Когда Ви к одиннадцати вернулась, он был пьян, спал на постели.

А назавтра было воскресенье.

День в день минул месяц, как он приехал в Таос, никак не подозревая ещё, что примет решение здесь остаться. Этим утром он даже подивился, чего это ему взбрело такое в голову!

Ведь шёл дождь, и это во-первых. Не добропорядочный ливень, но этакая противная морось с серого неба, не дождь, а почти что туман, и это было ещё противнее настоящего дождя. Но эта морось была под стать его настроению, и оно ещё более ухудшилось, когда, вскоре после ланча, Ви внезапно обнаружила, что в доме не осталось спиртного помимо початой бутылка вина, на которую она не обратила никакого внимания, и что сегодня, в воскресенье, спиртного негде будет купить.

― Чего ж ты, Джордж, не купил вчера побольше, а сам вечером выпил последнее!

― У тебя, Ви, была машина, ― кротко ответил муж. ― На всю вторую половину дня. Тебе было известно, что у нас всего лишь неполная бутылка. Если уж ты без этого дня не проживёшь, то сама должна была позаботиться.

― Да проживу я, скажешь тоже! Говоришь так, как будто я пьяница. Сам напился вчера, а на меня наговаривает. Не больше тебя пью, вообще даже не столько, а ведь доктор советовал тебе не увлекаться выпивкой, пока совсем не восстановишь здоровье, и…

И дальше в том же духе, а потому вскоре Уивер счёл за благо удалиться к себе в сарай. Сейчас выпивка ему не требовалась ― лишь к вечеру, возможно, ― но пусть бы имелась, чёрт её подери, чтоб только Ви умолкла. Нечего ему было делать в сарае, там было холодно и неуютно, зато не было ворчания Ви и её радио.

Уивер лёг на койку и попытался вздремнуть, хотя он понимал, что если ему удастся поспасть, тем труднее будет заснуть ночью и он проклянёт свой короткий дневной сон. Чёртово воскресенье, думал он, чёртовы пуританские законы и чёртово это место, где некуда пойти и нечем заняться в воскресенье. Если бы не этот сарай, не его убежище…  словно бы домик для игр на детской площадке, подумал он, на заднем дворе, куда можно сбежать от людей и предаться собственным мечтам, навоображать себе, чего душа пожелает. Только…

Что это я? Чего мне навоображать? Зачем я здесь, под этой мерклой моросью в Таосе, не зарабатываю денег, когда они мне нужны, когда те деньги, что были мной добыты, только тают? Я гибну, но не делаю шагов к спасению; неужели же мои метания лучше, чем тяготы труда, бизнеса? Почему не отправиться назад в Канзас-Сити и не взяться за работу, чтобы у меня было нечто дельное на уме и не вёл я столь никчёмную жизнь?

Уивер подошёл к окну и стал глядеть, как нелепый дождь опадал на иссушенную землю, которая тотчас впитывала влагу, не оставляя ни следа увлажнённости. Почва под ногами была всё так же пригодна для прогулки, всё так же суха, как и в самый солнечный день. Сухая, неплодородная почва, подобная его душе, пустошь, над которой летят тщетные жалобы голодных койотов.

Стоило бы, вероятно, вернуться в дом за шляпой и плащом да пойти прогуляться. Всё лучше, чем стоять тут и предаваться грусти. Пройтись хоть до того тополя, где была зарыта Дженни Эймс.

Только зачем? Что там интересного?

Ничего.

Уивер вернулся в дом за плащом и шляпой и отправился сквозь дождь к большому тополю, где не было ничего, никого, ничего не было кроме участка земли, где когда-то недолгое время лежала зарытая девушка; её жизнь оборвалась очень давно, и какой толк теперь о ней думать да гадать?

Под деревом, однако, было сухо, так что Уивер посидел немного, прислонясь к стволу, горюя о серости внутри и снаружи.

Он жил в Санта-Фе в то время, когда Дженни проезжала через этот город на пути к месту своей гибели. Ехала из Альбукерке, и в Санта-Фе ей пришлось ждать около получаса, чтобы пересесть на другой автобус. Случись ему быть в тот день на автобусной станции, он бы мог её повстречать, заговорить с ней.

Он мог бы… да нет, она была влюблен в того человека, к которому стремилась, и ничто из того, что он мог ей сказать, не имело бы для неё смысла. И даже знай он тогда то, что он знал теперь, ― чтó он мог бы предпринять? Сказать ей, что человек, за которого ей предстоит, как она полагает, выйти замуж, вместо этого собирается её убить? Она бы решила, что Уивер сошёл с ума. Купить билет на тот же автобус, поехать за ней и попытаться её спасти? Она бы, несомненно, вызвала полицию.

Фантазёрство. Ну, предположим, что он сел бы в автобус, не заговаривая с ней, не пытаясь ни о чём её предупредить; умудрился бы сесть рядышком с нею, поскольку это сидение было единственно свободным. Карлотта Иверс оказалась последней пассажиркой, попавшей в автобус, и ему следовало обогнать её. И тогда он, а не Карлотта Иверс, познакомился бы с Дженни Эймс по пути в Таос. Дженни познакомила бы его с Нельсоном, и тут можно было отпихнуть Нельсона от девушки и заявить ему: «Мне известны ваши намерения; лучше откажитесь от них, не то я позабочусь о том, чтобы вас схватили и отправили на электрический стул. Если не желаете такого конца, скажите Дженни, мол, ошибочка вышла, вы вовсе её не любите и никогда не собирались на ней жениться». И он бы позаботился о том, чтобы у Джейн нашёлся номер в гостинице. Уж он бы…

Уивер в голос расхохотался над нелепостью своих фантазий.

Вам известно будущее, только вот второго шанса не дано. Не изобретена машина времени, на которой можно было бы вернуться в ту точку прошлого, в которой ещё можно всё исправить. Да и будущего нельзя знать, пока оно не наступит, но тогда оно уже делается прошлым и не подлежит отмене.

Морось прекратилась. Это побудило Уивера взглянуть на свои наручные часы; было уже четыре, то есть он просидел здесь часа три. Ви будет в ярости: приготовила ланч и ещё вынуждена отправиться в сарай звать его.

Уивер поспешил назад и вошёл в дом через дверь кухни.

― Ты, Джордж? ― раздался голос из гостиной.

― Я, Ви.

― Проголодался? Я как раз подумала, не приготовить ли нам чего-нибудь.
   
Всё было в порядке: она его не хватилась.

― Да, я бы чего-нибудь съел, ― сказал Уивер. ― Завтракали мы поздно, но и времени ведь сколько прошло.

Ви вступила на кухню, а Джордж прошёл в гостиную, где выключил радио; передавали там не мыльную оперу, но нечто эстрадное, так что Ви, возможно, не вслушивалась и ничего ценного не пропустит. Так и вышло.

Звук чего-то жарящегося на сковороде. Ви всё жарила; она, казалось, и представления не имела, что готовить можно ещё каким-то иным образом. Уивер ничего не имел против жаркого, но нужно же человеку разнообразие иногда! Правда, давно уж он перестал ждать от Ви разнообразия в готовке. Как и замечать безалаберность Ви в домашних делах. Столик рядом со стулом, на котором сидела Ви, был захламлен: пепел горкой возвышается в пепельнице, открытая коробка леденцов, журналы лежат раскрытыми, пустой стакан ― Ви решила, должно быть, что вино всё же лучше чем ничего, ― следы помады на окурках и круги от донышка стакана... И зачем Ви красит губы, когда они лишь вдвоём дома? Не для него, конечно же. И уж не потому, что к ним, затерянным в «нигде», некто может зайти. Привычка, должно быть; красит губы по той же причине, по которой носит обувь и платье. Или вот как сам он бреется каждый день… нет, тут есть разница: его лицо начинает зудеть и появляется дискомфорт, стоит ему день не побриться, пусть даже в этот день он не собирался выходить из дому.

Красила ли губы Дженни Эймс? Возможно, ведь так все женщины поступают, только не беспрестанно и не так обильно, как Ви. И когда, бывало, его жена отправлялась в постель слишком уставшая и забывая удалить помаду, тогда подушка утром оказывалась вымазанной в красное.

Была ли ты, Дженни, неряхой? Нет, не думаю; ты была юной, изящной и аккуратной.

Скомканное покрывало на постели, подушки невзбитые, календарь на стене висит косо, пол не подметён. Сквозь незакрытую дверь спальной виден, всё ещё на полу, один из чемоданов Ви, до конца так и не распакованный; она достаёт из него вещи по мере того, как они ей делаются нужными, и ещё не все до одной они ей понадобились.

А вот ты, Дженни, ты бросила бы свой чемодан…

Уивер чуть не вскочил. Отчего же он раньше не подумал про чемоданы?

Куда они делись?

Их, разумеется, не нашли, иначе бы о них упомянули на следствии, предъявили опись содержимого. Каллахан ему бы о том поведал, и в её вещах содержался бы ключ к тому, что из себя Дженни представляет и откуда она взялась. Пусть даже ваши вещи не могут говорить, уж они о вас поведают!

Или шериф оказался настолько туп и в отношении Дженниных чемоданов, как и в отношении Нельсоновых картин? Нашёл себе эти чемоданы, бегло их просмотрел и, не найдя никаких имён и адресов, не счёл нужным разглагольствовать о них с прочими?

Или Нельсон забрал их с собой, засунул в автомобиль, и так уже перегруженный его собственными пожитками?

― Готово, Джордж.

Джордж сел напротив Ви за стол и быстро всё съел, почти не чувствуя вкуса. Он торопился: покончит с едой и ― к Каллахану, спросить у Каллахана…

― Джордж, ты какой-то взвинченный. Словно что-то тебя подгоняет.

Уивер постарался жевать помедленнее. ― Просто вдруг почувствовал голод. Хорошая у тебя получилась… эта… поджарка, Ви. ― Он украдкой взглянул себе в тарелку узнать, что он ест.

― Рада была угодить. Нечасто ты хвалишь то, что я готовлю.

― Ругаю тоже редко.

― Джордж, я тут подумала. Нельзя ли в Таосе хоть где-нибудь достать в воскресенье спиртного? А если даже нельзя нигде, то ведь мы же не очень далеко от границы штата Колорадо, ведь так? Неужто и в Колорадо всё тоже закрыто на воскресенье?

― Насчёт Колорадо не знаю. Однако это не близко, всё же пару часов езды. Да и там я, полагаю, не смогу ничего купить. Извини меня. Сам бы сейчас выпил.

Ви опустила взгляд себе в тарелку.

― Знаешь, Джордж, мне немного захотелось, чтобы мы… вместе выпили, чтобы стать нам ближе сегодня, как иногда у нас бывает. Ну, ты знаешь.

Он знал. Немало времени минуло с последнего раза. Почти шесть или семь месяцев, с эпохи ещё до его срыва. Ибо в течение последних лет те минуты, когда они начинали желать друг друга ― по крайней мере сообща ― наступали тогда лишь, когда оба они выпивали своё дома, каждый понемногу, почти по чуть-чуть, и после не добавляли. Такое случалось нечасто, но когда случалось, соитие было чисто физическое, но это лучше же, чем полное воздержание.

Быть может, подумал Уивер, и неплохо было бы позволить сегодня себе такое. Имеется же эта физическая нужда, давление со стороны либидо. Ничего духовного тут нет; в данный момент ему не желалось ни Ви, ни какой-либо иной женщины, не испытывал он никакой такой потребности со времени выхода из лечебницы; та нужда, однако же, вряд ли куда-то делась. Возможно, она и было частью его теперешних трудностей, одной из причин, почему он не в состоянии был сосредоточиться на чтении или рисовании, почему его разум продолжал возвращаться от нормальных предметов к болезненным.

Чувствительность вдруг заговорила в нём: не вина жены, что она стала такой, какой стала, и что он не в состоянии больше её любить; и  беды её, вероятно, столь же для неё горьки, как и его беды для него самого. Тот факт, что обстоятельства и дети связали их вместе вопреки их взаимной несовместимости, был не более её оплошностью, чем и его. Её недосмотром даже в меньшей степени; более интеллектуально развитой из них двоих, он и должен был всё взвесить, прежде чем втягиваться в перипетии.

Уивер успокоительно произнёс:

― Я попробую разжиться спиртным. Собираюсь съездить в Таос; там, наверно, мне сможет кто-нибудь посоветовать, куда обратиться.

Кофе он пил медленно, раздумывая. Да, Нельсон, должно быть, припрятал чемоданы, по крайней мере те вещи, что в них находились. Уж не в доме ли? Вряд ли, но… пространство вне дома такое большое…

Уивер встал и прошёлся по комнатам, оглядывая стены и углы. В уме он уже приготовил версию для слуха Ви.

― Что с тобой, Джордж?

― Подумал, не прячется ли где-то тут спиртное. Смутно припоминаю, что однажды вечером, ещё до твоего приезда, я запрятал тут бутылку от самого себя.

Пусть теперь попробует помешать ему рыскать по дому.

Только что он высматривает? След от вынутой и затем положенной на место половицы ― это спустя восемь-то лет? Неумно, к тому окажись здесь слабые половицы, люди Эллиса Делонга прибили бы их, пока занимались тут оговоренным ремонтом. Да и зачем, всё же, Нельсону было прятать что-то в подпол, в доме вообще, когда снаружи почти безграничный простор?

Наружу Уивер и отправился. Сарай? Опять же, зачем Нельсону этот труд ― отдирать половицы, а затем вновь их прибивать. Уивер стал, озираясь по сторонам.

― Хорошо, притворимся, что я убийца, ― сказал он себе; ― только что я убил девушку, закопал её там же, где и убил, в четверти мили отсюда. Назад я вернулся усталый, усталый смертельно от долгого бега и от того, что пришлось выкапывать яму, а затем закапывать её. А выносливость не та, поскольку туберкулёз. Я изнурён. А тут я вижу её чемоданы ― или, если они всё ещё в багажнике автомобиля, я о них вспоминаю. А поскольку вполне возможно, что возбудят следствие… хотя трудно понять, с какой стати, разве что та, чёрт её дери, женщина, с которой Дженни познакомилась в автобусе, начнёт интересоваться… что ж, в любом случае от них лучше избавиться. Иначе как объяснить присутствие двух чемоданов, полных принадлежностей для женщин и женской же одежды. Лучше закопать их, как я закопал труп. Но где?

Уивер вновь огляделся. Песчаная почва да кустарник, род лебеды. Отдалённые купы тополей, но далековато. Не дотащить, когда и так уже выдохся.

Тогда где? Уивер закрыл глаза и стал рассуждать. Тогда была ночь. А Нельсону, чтобы выкопать яму, нужен был свет ― со светом, по крайней мере, было бы легче. Только бы этот свет не увидели с дороги… а как насчёт того холмика ярдах в ста восточнее? Укрыться за ним ― значит оказаться и от дома подальше, и найти ближайшее место, совершенно укрытое от взгляда с дороги. Да и путь туда ― в никуда; кто туда пойдёт, кто заметит там недавно копанную землю? И гораздо ближе, чем тот американский тополь, под которым он закопал Дженни, и столь же укрытно.

Небо посерело, тени удлинились, ― день заканчивался, но света было ещё достаточно, чтобы глянуть туда, за тот холмик, хоть беглый взгляд бросить, достаточный для того, чтобы завтра решиться на более основательное обследование. Уивер двинулся в ту сторону.

Он всё ещё был в виду дома, даже когда дорога пропала с глаз. Ви могла удивиться, чего ему там надо, ― правда, её не было видно ни в одном из окон. Скорее всего, она вернулась к своему стулу и ничего не заметит.

Проседание, что и требовалось доказать. Немного побольше, чем размер чемодана, фута три на четыре поверхностное проседание почвы. Попервоначалу-то всё было вровень, может даже небольшая насыпь вроде свежей могилы, но затем просело, когда чемоданы сгнили.

И теперь ― углубление…

Уивер стоял, изучая контур всей области, контур почти правильной формы. Овальной формы, не прямоугольной, как ему показалось раньше, только овальная форма, разумеется, могла образоваться от погодных условий. И ― подходящего размера…

Во внезапном порыве Уивер пал на колени, желая голыми руками разгрести землю. Только земля, песчаная на поверхности, глубже оказалась крепко прибитой, и Уивер, почти сразу же прекратив попытки, встал на ноги, оглянувшись на дом.

Нет, Ви не было ни в одном из окон, и вряд ли она заметила, куда он делся. Но чтобы копать ― нужна лопата или совок, на худой конец острый нож; и ведь теперь, стоит лишь ему приняться за этот труд, Ви его рано или поздно всё равно заметит. Не заняться ли этим делом уже во тьме, при свете фонарика, когда Ви отправится спать?

От возбуждения Уивера стало трясти. Он вернулся к дому ― вошёл, сунув руки в карманы, чтобы не видать было, как они дрожат. Чем бы таким соблазнить Ви в городе, чтобы она отправилась туда и ему не пришлось ждать долгие часы наступления ночи? Кино? Нет, не после того, что она ему предложила.

― Джордж, я насчёт виски… если ты собираешься где-нибудь его заполучить…

Внезапно ему тоже здорово захотелось выпить.

― Да, Ви, ― сказал он. ― Отправляюсь немедленно. Как раз пришло на ум: можно же заехать к нашему ближайшему тут соседу, я его немного знаю. У него может оказаться бутылка в запасе, или он скажет мне, где таковую раздобыт ь.

Он вышел в сгущающийся сумрак и завёл машину.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#12 2023-03-21 19:21:12

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 11

С фасада дом Каллахана был тёмен, и всё-таки Уивер остановил автомобиль на дороге и направился ко входу. Навстречу откуда-то с лаем прибежала колли, и Уивер остановился, чтобы завести с собакой дружбу ― не спеша дать ей приблизиться обнюхать свою руку. На лай никто из людей не появился, а значит дома никого не было; Уивер, однако, подошёл ко входной двери и постучал, затем, выждав с минуту, постучал вновь. Чёрт! Каллахан был его лучшим шансом: если бы у него даже не было лишней бутылки в доме, он наверняка подсказал бы нечто дельное.

Уивер вернулся к машине, сел за руль и призадумался. Санчес мог бы раздобыть ему бутылку у какого-нибудь владельца таверны в Арройо-Секо, но вследствие предубеждения против белых амерканцев в этом городке ему ненавистна была мысль просить об одолжении. Даже предлагая Санчесу деньги или обещая заплатить за это виски сверх… Но, чёрт возьми, «сверх» Каллахана он знал так мало людей, и со всеми ― лишь шапочное знакомство, какое там разыскивать их по такому поводу! Хотя, встреть он их на улице, можно бы расспросить этаким беззаботным тоном. Возможно, это его единственный шанс ― поехать в Таос, оставить там машину да пройтись по «плазе» в надежде повстречать того или иного знакомца, каким бы ни было беглым это знакомство. А возможно, что и дежурный администратор в гостинице, в которой он провёл несколько ночей, что-то ему подскажет.

Уивер уже завёл двигатель, когда у дальнего поворота показалась машина, направляющаяся в его сторону. То был Каллахан, он ехал один; из окна он махнул Уиверу рукой, заворачивая к себе на подъездную дорожку, и Уивер, выйдя из машины, направился к нему.

― Привет! ― сказал Каллахан. ― Очень рад, что мы не разминулись. Я отвозил жену на девичник; позже надо будет её забрать. Заходите.

Уивер прошёл за Каллаханом в дом. Он помнил ту цель, ради которой Ви отправила его за виски, и на ходу создавал некий вымысел, чтобы не пришлось приглашать Каллахана к себе. Ви не обрадуется.

― Выпьете? ― спросил Каллахан.

― Да, конечно. Собственно, по этому вопросу я к вам и заявился: нет ли у вас случайно одной-двух бутылок спиртного в запасе. Мы на сей счёт обнищали, а тут как раз ожидаем в гости друзей ― они будут проездом из Канзас-Сити, вот прям с минуты на минуту. Вдруг вспоминаю, что сегодня воскресенье, и выходит, что мы остаёмся без спиртного.

― Ага, ― ответил Каллахан. ― Пара бутылок в запасе у меня имеется, ― ничего особенного, просто питьевое виски. С неделю назад привёз упаковку из Колорадо ― всегда привожу, когда оттуда возвращаюсь: налог со стороны штата там значительно меньше, чтобы упускать такую возможность. И вам намёк, если когда-нибудь случится туда съездить. Да пару упаковок сигарет хватайте: на них вы сэкономите даже больше. А время выпить со мной сейчас у вас есть?

Уивер ответил утвердительно. Каллахан налил для себя и гостя из уже початой бутылки и достал две новые из буфетного шкафчика.    Выпивали они, сидя за кухонным столом. Уивер решил, что раз проблема спиртного для Ви решена, спешить уже не стоит, и всё же он посмотрел на свои часы и высказался в том смысле, что время у него есть, но не слишком много. Брать за бутылки деньги Кааллахан отказался.

― Уж и не вспомню, во сколько они мне обошлись. Возместите мне в любое угодное вам время ― ту же марку или не худшую; я не настолько придирчив.

― Премного вам благодарен. Здорово выручили. ― Уивер принял от Каллахана порцию виски с содовой. ― Кстати, Каллахан, во сколько лет девушка имеет право выйти замуж в Нью-Мексико без согласия родителей?

― В восемнадцать, а что? Подумываете заиметь себе другую жену? А нынешняя позволит?

― Одной вполне хватает. Нет, я всё про Дженни Эймс думаю. Пришло, знаете ли, в голову, что сюда она могла приехать под вымышленным именем ― это объясняло бы, почему никто не отозвался на сообщение о ней, ― но тогда у неё должна была иметься на то причина. Вот и подумалось: а не сбежала ли она от родителей, чтобы выйти за Нельсона? А имя выдумала другое, поскольку ещё не вошла в возраст и боялась, что родители признают её брак недействительным, если нагонят её. Такова по меньшей мере одна причина, зачем ей могло понадобиться изменить имя.

― Не думаю. Такая мысль в то время приходила людям в голову ― как и мне тоже. Я спрашивал у Дока Гомеса, коронера, точно ли он уверен, что ей было больше восемнадцати. Сто к одному, ответил он мне, что если его оценка возраста в двадцать лет ошибочна, то ошибается он в иную сторону: она может быть на год или два старше, но отнюдь не младше, определённо не младше на два года.

― Вот, значит, как… А выглядело так заманчиво.

― Как ваш очерк? Уже сели писать?

― Написал вариант, да сам недоволен им. Спешки нет; сделал я несколько снимков в приложение, и ещё даже не отнёс их в проявочную. А без тех снимков очерк нечего и посылать, сперва нужно снимки посмотреть.

Он попытался разговаривать небрежно. Чёрт, как долго ждать, пока можно будет заняться откапыванием чемоданов Джейн! Но эти часы промедления неизбежны, посвятит ли он их Ви безраздельно либо отхватит из них несколько минут ради Каллахана. От чего же тогда его неусидчивость?

― Но ведь с этим очерком лучше не засиживаться, ― сказал ему Каллахан. ― Очнётесь, а наш шериф ― наш теперешний шериф ― уж дышит вам в спину.

― Как это? Он что, может встрять? Вы же не рассказали ему о тех картинах, оставшихся от Нельсона?

― Нет, раз уж обещал! Но от Элли Гранта вы позабыли взять клятву молчания, когда показывали эти картины ему. А уж Элли рассказывает всё и всем, ― мне, вероятно, следовало раньше вас предупредить, моя оплошность! Он и разболтал всё Тому ― это теперешний шериф, Том Грейсон, ― и Тому понравилась мысль попытаться разузнать местонахождение Нельсона через картины. Так эта мысль ему полюбилась, что он загорелся идеей дать вам под дых и разослать куда только можно циркуляры с репродукциями картин и описанием Нельсона. Мечтает отличиться, особенно после того как его предшественник оплошал. Но, к счастью для вас, со сведениями, полученными от Элли, он явился ко мне, а уж я отговорил его лезть вперёд самому ― ну, хотя бы сейчас, пока цена ещё пустяковая.

Уивер нахмурился.

Каллахан махнул рукой. ― Нет, я не деньги имел в виду! Я просто сказал, что вы в своём очерке вовсю распишите его деятельность, и уже одно это послужит его славе, принесёт или нет результат публикация картин в журнале. А уж вы распишите, расхвалите ― в разумных пределах. Таким способом он при любом исходе прославится через это дело. А уж номера журнала разойдутся у нас как пирожки ― с публикацией-то на местную тематику! Я и сам хотел специально вас повидать, чтобы просить поговорить с Томом перед тем, как отсылать материал в редакцию.

― Я так и сделаю, ― сказал Уивер. ― И благодарю вас за то, что убедили его пока не дёргаться. Хотя, пока я не дал ему тех картин или фотографий с них, что бы он смог предпринять?

― А вам пришлось бы их ему предоставить. Он добыл бы предписание изъять эти картины как вещественное доказательство по делу об убийстве. Каким бы древним ни было это дело, оно всё ещё не закрыто, не забывайте. Но покуда вы с ним мячом перебрасываетесь, он за предписанием не побежит.

― Хорошо. Загляну к нему поговорить, перед тем как отошлю материал.

― Ещё по разу?

― Лучше не надо. К нам вот-вот заявится эта компания, и моя жена будет неспокойна, если я задержусь. Спасибо за всё ― за спиртное и за вашу работу с шерифом. Как, вы сказали, его зовут?

― Грейсон. Том Грейсон. Хороший парень, но легко возбудим и уж тогда становится несдержанным на язык.

― Постараюсь не доводить. До скорого.

Уивер забрал обе бутылки и повёл машину домой. Уже совсем стемнело, было почти восемь. Ехал он медленно, но не потому, что дорога была узка и извилиста, нет, ― но чем больше он размышлял, тем слабее давил на газ. Или доставить Ви спиртное побыстрее да подливать ей, пока она не завалится спать, как всегда поступала на определённой стадии опьянения? Только уж следить за собой, притворяясь, что выпил больше, чем на самом деле, чтобы быть достаточно трезвым к той минуте, когда Ви не способна будет мешать ему в задуманном.

В дом он вошёл насвистывая, демонстрируя бутылки.

― Ну же, Ви, наверстаем упущенное! А мне пришлось несколько раз выпить с ребятами, пока я не склонил их выписать мне вот это, так что я здорово тебя обогнал. Крепенько сделать?

Именно крепенько. Себе ― послабее. И так ― вновь и вновь. Он уж и в себя вливал поровну с женой, но не придавал тому значения: выпить он мог поболее, да и разница в их стартовых дозах отнюдь не уравнивалась даже угощением от Каллахана, так что окосеть Ви предстояло куда как раньше.

Так и случилось. И, к счастью, без гневных тирад, на которые она была горазда в пьяном виде. И, к ещё большему счастью, без возврата к первоначальному предложению, ради которого ей, собственно, и понадобилось пить. Сначала Ви утратила дар речи, затем осоловела и наконец вырубилась прямо на стуле, откинувшись на спинку с раскрытым ртом.

Вот подождёт он, пока Ви не заснёт основательно, и тогда отнесёт её на кровать. А то ещё жена проснётся в таком неудобном положении да хватится его. Пусть спит как положено, оно и безопаснее.

На цыпочках и с сугубой осторожностью Уивер прошёл на кухню, прихватив с собой бутылку. Он всё ещё был не пьян, так что налил уж добавочную. Всё равно ведь предстоит копать снаружи, так выпивка хоть от простуды убережёт в холоде ночи.

Пил он и понимал, что больше не торопится. Теперь, когда путь был чист, так сладко было откладывать, так волновало промедление. Уивер чувствовал себя до смешного, до одури счастливым; было и совестно, и радостно оттого, что не с кем даже теоретически разделить своё счастье. Он умышленно не спешил закругляться с выпивкой, потягивал себе из стакана у окна, где стоял, всматриваясь в темноту ― туда, куда он вот-вот отправится. Там даже ничего было не видать: небо нахмурилось, тьма была полнейшей.

Из гостиной ― женин храп. Вот теперь можно и на кровать её спровадить, не разбудишь, даже если споткнёшься.

Ноги его слегка дрожали в коленях, когда Уивер вернулся в жилую комнату. К счастью, нести Ви ему не пришлось: он знал из опыта, что жену можно просто поставить на ноги и перевести в спальную, слегка поддерживая и направляя, а доплетётся она сама, машинально, так и не пробудившись.

Теперь даже эта операция далась ему нелегко. Боже, какой она стала массивной!

Он уложил её на постель, подсунув ей под голову подушку. Утром та будет вымазана в помаду, но пусть уж. Ви улеглась поверх покрывала; ему надо было сперва убрать их, но он поздно спохватился. Уивер снял с жены туфли с чулками, и касание о её плоть на бёдрах, когда он отстёгивал чулочный пояс, не вызвало в нём ни отвращения, ни соблазна, никакого интимного импульса, чем-то отличного от воздействия холодного металла в изножье кровати, когда он опёрся о него, выпрямляясь.

Было прохладно и не следовало оставлять жену ненакрытой, поэтому Уивер набросил на Ви свою половину постельного покрывала. Сам-то он мог улечься и на койку в сарае ― когда готов будет отойти ко сну, ― и там даже было двое одеял. Да не спать ему ещё долго, стоит ли думать!

Уивер тихонько притворил за собой дверь спальной, хотя с тем же успехом ею можно было как следует хлопнуть, и через гостиную прошёл на кухню.

Надеть плащ: снаружи прохладно. Взять фонарик. И чем копать. Чёрт, чего было не одолжить у Каллахана лопату! Нет, слишком сложно было бы объяснять. И если он что-то найдёт, всё равно никому не нужно видеть того или знать. Это будет его тайна, и болтать об этом он не станет, как разболтал о картинах.

Но что если этих чемоданов…

И думать о таком нельзя! Там они, там!

Ножом, пожалуй, можно будет справиться. Уивер выдвинул ящик кухонного стола и вынул из него самый большой нож, который только смог там найти; то был тяжёлый кухонный нож с лезвием в восемь дюймов длины.

Уивер воззрился на этот предмет. Он был тут, среди прочих принадлежностей, когда Уивер въезжал! То самое орудие убийства? Шериф, должно быть, видел его при обыске после того, как было обнаружено тело, но если Нельсон хорошенько вымыл и вычистил этот нож, откуда шерифу было знать?

И теперь установить этого невозможно. И всё же нож наверняка тот самый. Так тут и лежал; Пепе именно его описывал.

К чёрту, не думать! Копать им можно, по крайней мере разрыхлить слежавшуюся землю. А нечто, чтобы её выковыривать? Под раковиной отыскалась небольшая, но тяжёлая металлическая кастрюлька на ручке; вполне можно использовать как черпальный ковш.

Выпить ещё раз, залпом, неразбавленного.

Снаружи ― холод и темень. Но фонарик разрезает темноту, а виски внутри гонит прочь холод. Уивер доходит до места. Вот она, эта новая впадина, столь же неглубокая, но на этот раз ― не пустая.
   
Врезаться в землю оказалось непросто, но нож оказался хорошим помощником. Действовал Уивер упорно, торопливо. Кастрюля с ручкой оказалась бесполезна как черпалка, легче оказалось вычерпывать разрыхлённую землю пригоршнями.

Прокопав менее фута в глубину, Уивер наткнулся на крышку чемодана ― или на то, что от неё осталось. То был картонный ширпотреб, и сохранилось от него ровно столько, чтобы удалось понять, чем эта вещь была раньше. Теперь Уивер действовал ножом с опаской археолога, извлекающего из земли ломкие косточки. Он старательно расширил ямку, и руки его при этом дрожали ― либо от возбуждения, либо от холода, а то и от обоих причин зараз, ― но слегка лишь, слегка.

Дело, казалось, отняло у него часы времени. Вероятно, это и впрямь было так, поскольку ему вдруг сложно стало видеть результаты своего труда ― батарейки фонарика, лежавшего на краю вырытой им ямы, разрядились, свет лампочки потускнел и от него осталась лишь одна мерцающая нить, почти не дающая света.

Уивер помянул чёрта, выпрямился на ноющих ногах и заковылял к маяку освещённого кухонного окна. Зубы его стучали от холода, а руки занемели. Ныла спина, саднило колени.

Он налил себе побольше, неразбавленного, и сел за кухонный стол, чтобы неторопливо пить налитое, позволяя теплоте разливаться по телу. Спина, однако, заныла ещё больше, а вот озноб и онемение в руках через некоторое время исчезли.

Уивер старался не думать о том, чтó, как он знал, может отыскаться в этой яме. Он вообще попытался не думать, ― чувствовал, что стоит лишь задуматься, и его спокойствие покажется ему очень подозрительным в свете столь яростного нетерпения. Ничего слишком уж существенного, твердила ему часть его сознания, там нет. Ничего важного вообще! Чего такого можно будет выудить оттуда о девушке, мёртвой вот уже восемь лет? Какой смысл трогать вещи, завладевать теми вещами, которыми она пользовалась и которые носила?

Нет, бессовестный, ты просто напился!

Ещё порция, чтобы полностью изгнать холод. Порция была совсем не большой, и пил он её медленно-медленно.

Затем снова ночь. На этот раз Уивер сначала отправился к машине, что взять другой фонарик со свежими батарейками ― тот лежал у него в отделении для перчаток. Затем назад к этой яме, не к могиле Дженни на сей раз, но к могиле её вещей, на местоположение которой указала его смекалка, угадала в таком месте, где никто её не искал и никогда бы не стал искать.

Уивер осторожно удалил остатки земли с крышки чемодана и разгрёб землю с боков, так что когда он поднимал крышку, с неё даже пыль назад не осыпалась.

Крышку чемодана Уивер поднимал с необычайным старанием, но она почти сразу же отвалилась, как он и боялся. Ладно, он извлечёт из чемодана вещи одну за другой. Уивер снял с себя пиджак и распластал его на земле, первым делам положив на него крышку. Затем поочерёдно стал извлекать из чемодана вещи. Сложенное платье; оно распалось на кусочки, стило Уиверу его приподнять, зато научило осторожности при обращении с прочим.

Нечто ржавое, что некогда было будильником. Нечто заплесневелое, что служило косметичкой для туалетных принадлежностей. Нечто хлипкое ― коробка для канцелярских принадлежностей и почтовых конвертов. Ещё платья. Маленькие влажные шарики, ранее свёрнутые чулки. Клочки чего-то, что некогда было шёлковыми или вискозными трусиками и панталонами. Бюстгальтер. Ночная сорочка с кружевным лифом в былом. Две пары туфель, когда-то завёрнутые в бумагу, которая теперь практически полностью распалась. Шерстяная юбка, некогда, вероятно, белого цвета.

Одну за другой он благоговейно выкладывал вещи Джейн на свой расстеленный подле ямы пиджак, пока чемодан не опустел. Для одной клади этого было достаточно; Уивер завернул полы пиджака вокруг своей драгоценной ноши и словно ребёнка понёс её к дому. Но не в дом. Хранилищем всему он определил свой сарай. Там он сперва аккуратно опустил кладь на койку. Затем разгрузил стол от пишущей машинки и разной мелочи, что на нём скопилась. Он развернул свой узел и осторожно перенёс добычу на столешницу. Сохраним всё, думал он, пока не изучим досконально, даже разложившуюся крышку чемодана.

Уивер разжёг мазутную печку, чтобы в сарае стало тепло и сухо; выйдя из сарая с целью вернуться к раскопкам, он замкнул дверь. Пиджак он прихватил с собой, чтобы сделать новый узел; ему уже не казалось, будто ночь холодна, что пиджак стоит набросить на плечи, а для клади взять с собой одеяло. Он вновь расстелил пиджак на земле и сложил на него остатки опустошённого чемодана, стараясь как можно менее порвать его. Две боковины отпали, но остальное было сохранено.

Ах, есть от чего расстроиться! Второго чемодана там не оказалось, и на секунду Уивер решил, что в яме больше ничего нет. Ошибся! ― яма ещё не была пуста, однако находящееся в ней вряд ли подлежало восстановлению: первоначально яма была выкопана почти на два с половиной фута в глубину, по дну её и были разбросаны вещи, когда один из чемоданов попросту в неё вытряхнули. Нельсон, по-видимому, решил, что этот чемодан ему самому пригодится, и избавился таким образом от его содержимого, сбросив ещё сверху второй чемодан ― ту картонную дешёвку.

Лишённое защиты, содержимое другого чемодана полностью пропало для практического использования. Уивер различил подошву туфли, но стоило за неё потянуть, как в руках остался один мысок. Была там и одежда, но при малейшем касании она рассыпалась; нельзя было назвать ни её цвета, ни материала, из которого она была сделана, ни того даже, на какой части тела её носили.

Уивер, однако, не спеша всё просмотрел, добыв из ямы что только смог. Туфлю, затем парную к ней, расчёску, некий комок, наверно кусок кожи ― такой формы и размера, будто служил когда-то женским кошельком, но теперь как бы окаменел; Уивер извлёк его, однако, с сугубым тщанием, планируя потом, если удастся, распарить его и опознать метку производителя; затем гребень, бритву, покрытую толстым слоем ржавчины, но всё ещё выдающую своё назначение. Немного бижутерии, метал которой поржавел или покрылся коррозией, но камешки, когда он их поскрёб, засверкали как новые. Бижутерия была сложена компактно ― вероятно, её держали в картонном футляре, который безвозвратно погиб. Тут и там ― пуговицы. Прочее ― ветошь, совершенно пропащая.

Больше ничего. Он тщательно, дотошно проверил, но больше ничего из ямы не извлёк.

И правильно, дурак ты этакий! Чего ещё хотел найти? Разве этого недостаточно? Ведь и так теперь ты знаешь о Дженни больше прочих ― за исключением тех, конечно же, кто знал её до того, как она сюда прибыла! У тебя уже больше свидетельств о Дженни, чем у кого бы то ни было!

Он вновь отнёс свой узел, на этот раз значительно более лёгкий, к себе в сарай. То тепло, которое успело распространиться от печки, убеждало, что вернулся он вновь нескоро. А внезапное удовольствие от этого тепла показывало, насколько же холодно ему было снаружи. Но перед тем, как снова натянуть на себя пиджак, Уивер старательно разложил вновь принесённое на столе. И вновь он запер за собой дверь, перед тем как вернуться к раскопкам, чтобы сбросить в яму всю выскобленную оттуда землю.

Земли, разумеется, не хватило, чтобы заполнить яму полностью, но это не имело значения. Ви сюда и близко не подойдёт, и тысяча к одному, что сюда не заявится никто посторонний.

Фонарик, лампочка которого также потускнела, отправить назад в машину. Затем ― в дом, скрыть следы. Вымыть и вернуть на место нож и кастрюльку с ручкой, как и другой фонарик тоже. Не забыть бы до ночи купить для обоих новые батарейки. Вымыть руки и насколько только возможно почистить одежду, в особенности штаны на коленях. А также ― почистить пиджак, и на место его.

Лицо Уивера, отражённое зеркалом над кухонной раковиной, было синё от холода. Нужно ж было подумать немного и найти что-то иное для переноски вещей из ямы помимо собственного пиджака. Уивер огляделся: не остались ли где-нибудь следы, способные разоблачить его ночную деятельность? Под ногами скрипело от песка и земли, осыпавшейся с его одежды, пока он её чистил. Веником Уивер вымел мусор в ночь сквозь кухонную дверь.

Взглянул на часы на руке ― три часа. Но в постель он не собирался, во всяком случае ― никак не сейчас. Уивер налил себе выпить, на этот раз едва ли не полстакана неразбавленного; виски его согрело и позволило обрести спокойствие.

Доносившийся из спальни храп свидетельствовал, что сон Ви ничем не был потревожен, но Уивер подошёл к двери взглянуть и убедиться, что жена не раскрылась, не сбросила ту часть покрывала, которую он накинул на неё со своей половины постели.

На этот раз он выключил свет, покидая кухню: этой ночью в дом он уже не вернётся. В сарае он света не выключал, так что видел туда путь; с ним была бутылка и стакан.

У себя Уивер сел за стол и налил в стакан из бутылки, но с сугубым бережением, чтобы ни капли не попало на все те драгоценности, что лежали на столе в соседстве стакана. И бутыль поставил на пол от греха подальше.

Он прикоснулся к вещам, вещам Джейн. Не могла ли отыскаться среди этих ничтожных клочков, которые некогда составляли предметы одежды, бирка из прачечной? Он дотошно перебрал клочки, но подобного не нашёл.

Футляр с туалетными принадлежностями. Чуть было не просмотрел монограмму на нём ― позолота практически истёрлась, остался простой оттиск в коже. Дж. А.

Дж. А.! Дженни Эймс… либо иное: если она в самом деле сменила имя, то отталкивалась от своих прежних инициалов. Что ж, он читал, будто многие так поступают и что это естественно ― выбрать новое имя, а инициалы чтобы остались прежними. Особенно если уже имеешь вещи с монограммами. Не исключено даже, что собственно имя своё она сохранила.

Дженни Эндрюс? Дженни Андерсон? Дженни Адамс?

Как много значит имя!

Он аккуратно разложил вещи, чтобы они высохли во всё более нагревающемся помещении. Масляный нагреватель, который он специально приобрёл, был слишком мощным для такого маленького помещения. Теперь он грел вовсю, и становилось жарко как в печи, но Уивер не выключал его: пусть уж все эти остатки сохнут поскорее, и не важно, что сам он уже взмок.

Банка чего-то, что когда-то, по-видимому, было кремом для холодной завивки волос, хотя наклейка давно исчезла, а содержимое превратилось в серую корку. Тюбик зубной пасты ― опять же, в былом, зубная щётка с зачахшей щетиной, а вот жёлтая пластмассовая ручка столь же яркая, словно щётка куплена только вчера. Ножнички для ногтей, они проржавели и сомкнулись навсегда. Черепаховый гребень ― тот словно новый. Маленькая баночка, опять же с давно погибшей наклейкой, ― возможно, дезодорант, и вновь лишь серая корка вместо содержимого. Маленькая жестяная коробочка из-под аспирина. Всё это ― в футляре для туалетных принадлежностей.

Вещицы в плачевном состоянии. Сувениры от мёртвых всегда ли так плачевны? Гребень ― он некогда касался вороновых волос; клочки одежды, распадающиеся в прах при касании, ― некогда они были шёлковыми или вискозными трусиками на упругих девичьих ягодицах. А вот истлевшие чулки, они облегали некогда стройные ноги вплоть до нежных бёдер. Бюстгальтер, обхватывавший круглые грудки. Это платьице, что прикрывало тебя, Дженни, от глаз враждебного мира, а насколько враждебного, тебе и в голову не могло придти, покуда не настал тот страшный последний час.

Всё разложить в сухой жаре по отдельности. Осторожно коснуться своими потными руками, ибо просуществуют эти вещи недолго, а когда исчезнут, тогда исчезнет и Дженни, ибо они всё, что осталось ныне от Дженни.

Уивер взял разбухшую коробку из-под канцелярских принадлежностей: она, помимо ещё одной вещи, того вероятного бумажника, была первейшей надеждой. Дженни, ты письма хранила?

Нет, сперва бумажник. Уивер взял его в руки и повертел перед глазами. Тот оказался не в столь негодном состоянии, как можно было счесть на первый взгляд, и теперь, когда он подсох, Уиверу удалось его раскрыть. Бумажник весь слипся, створки устья пришлось аккуратно отделять одну от другой, но вот они разошлись и внутри обнаружилась… пустота. Ни денег, ни карточек, и ничего по-за целлофановым окошечком, кроме кожи. Уивер здорово потрудился, расщепляя устья отделений, но ― пустота. Либо в то время бумажник был новым и Дженни только собиралась его использовать, либо это Нельсон постарался, чтобы в нём ничего не осталось, перед тем как схоронить чемодан, в который он бросил этот бумажник.

Испытывая разочарование, Уивер отложил бумажник в сторону и вновь придвинул к себе коробку из-под канцелярских принадлежностей.

Дженни, ты письма хранила? А если да, то не удалил ли их твой убийца из этой коробки, как удалил он, вероятно, все приметы о тебе из твоего кошелька?

«Крейхил-Бонд», ― смог прочесть он штампованную надпись на крышке коробки, хотя чернила, заполнявшие штамповку, исчезли. Уивер потянул коробку к себе, и тут её донышко отвалилось, осталось на столе на прежнем месте, а содержимое поволоклось вместе со стенками. Что ж, донышко он исследует позднее. Уивер осторожно потянул за крышку, та поднялась, потащив за собой две стороны коробки, и две другие стороны отпали.

Внутри ― две пачки конвертов, слипшихся в две плотные массы. Под ними затвердевшая пачка писчей бумаги. Уивер вспомнил, что коробка эта лежала в самой середине чемодана, иначе бы она ещё хуже сохранилась.

Один за другим он отделял конверты друг от друга, убеждаясь, что все они были новыми, неиспользованными ― хоть это и так было понятно по выровненности связок.

То же и писчая бумага ― но лишь пока он не приподнял затвердевшую пачку и не перевернул другой стороной. Нижний листок, хотя он и слипся с прочими, не был их собратом: почти не отличаясь от остальных формой и размером, он нёс на себе какую-то надпись, хотя чернила на ней пропали, остались же лишь царапины и бороздки, которые и свидетельствовали о том, что некогда тут было нечто написано.

Руки Уивера дрожали, а его ладони, включая тыльную сторону, были мокрыми от пота. Он положил слипшуюся пачку бумаги перед собой нижней стороной вверх и всмотрелся в царапины. Видны они были отчётливо; кто бы тут ни писал, а перо у него было с тупым концом и нажимал он будь здоров; скорее то был мужчина, нежели женщина.

Последнее слово выглядело словно бы подпись. И точно, она самая. Вполне просматриваемая: «Чарльз».

А выше строка. Уивер склонился над бумагой, чтобы присмотреться к свету и к тени от слабых отметин. Последнее слово строки ― «любовью». Что-то вроде «моей любовью». Со всей моей любовью.

Письмо ― и поддающееся прочтению ― от Нельсона к Дженни! Которое, когда Нельсон обшаривал чемодан, прежде чем его захоронить, он не приметил, поскольку оно лежало под пачкой чистой бумаги на дне канцелярской коробки!

Уивер перевёл дух. Требовалось глотнуть. Он налил себе ещё немного виски ― хотя в этот момент чувствовал себя наиболее трезвым за всю свою жизнь, ― и налил только после того, как отодвинулся на стуле от стола и убедился, что ни стакан, ни бутылка не придут в соприкосновение с теми драгоценностями, которые он сейчас исследовал.

Просто немного виски; проглотилось залпом. Уивер просидел так целую минуту, прежде чем вновь пододвинуть стул к столу.

Насколько бережно может действовать человек? Уивер действовал очень бережно, приподняв слипшуюся пачку бумаги и пробуя отделить за уголок нижний лист ― то письмо! ― от остальных без слипания с соседними и чтобы он не отрывался по кусочкам.

Немного получалось. По доле дюйма зараз, пока его пальцы не превратились вдруг в точнейший инструмент, дозирующий натяжение тысячными долями унции, бумажка отлипала, а под ней открывался текст, да ещё не полностью лишившийся своих чернил!

«Дженни, любимая!»

Это сразу прочлось взглядом. Без даты и обратного адрес. Только – «Дженни, любимая!»

Сколь малый участок, а потребовал бесконечного терпения. Бумага и дальше отщипывается по миллиметру, и главное ― удержаться, не броситься читать, пока от пачки не отсоединён весь листок. Наконец ― победа: листок в руках и тотчас разглажен на столе.

Отдельные места прочесть было труднее иных, но черты, оставленные грубым толстым пером, помогали разобрать написанное даже в тех местах, где чернила были утрачены.

Дженни, любимая!

Едва ли могу поверить, что теперь ты так скоро будешь со мной, что перед нами ― вся жизнь и счастье, полное и всегдашнее, что ты навсегда станешь моей женой.

Как только, любовь моя, ты сможешь назвать день, сразу же напиши мне. Только бы я смог приехать и встретить тебя, ― но ты же понимаешь, насколько это мудрее, приехать сюда ко мне, не оставив…


Конец первой страницы. Всё ещё неизвестно, какой населённый пункт покинула Дженни. Может, его название встретится на одной из двух внутренних страниц?

Не подождать ли, пока он протрезвеет, чтобы начать разделять их? Пока бумага не высохнет полностью? Нет, тогда она может склеиться ещё сильнее, вероятно ― навсегда и необратимо.

Страницы разделились почти без труда. Полный лист лёг перед ним на стол.

…следов за собой. Любимая, как это чудесно ― то, что ты делаешь, не страшась того, что подумают другие, и не беспокоясь об этих других. Мы всё устроим как положено, как только сможем, и, по всей видимости, много времени это не займёт. Мы зажжём этот мир, дорогая Дженни; с твоей помощью я такое устрою!

Тебе полюбится то место, где мы поселимся, и Таос придётся тебе по душе. От Бартона он отличается, как Эдем от Геенны. Мы будем счастливее, чем каждый из нас когда-либо надеялся. И я обрету успех. Я понимаю, чем ты жертвуешь ради нашего счастья, и я позабочусь, чтобы это оказалось не напрасно.

Тебе здесь всё полюбится, Джейн. А я буду любить тебя везде ― везде и всегда, моя невеста, моя любовь, моя жизнь, моя душа.


Бартон! Вот он, ключ ко всему, вот оно ― название городка, откуда появилась Джейн! Но где этот Бартон?

Оставим пока, дочитаем же письмо. На последней странице ― всего несколько слов. От них лишь чирканье пера, но их совсем немного.

Так поспеши, моя любовь. Постарайся поскорее выбрать день и дай мне знать, чтобы я получил к тому времени лицензию на вступление в брак и заказал номер в гостинице, если мы не сможем пожениться в тот же день, как ты приедешь.

Вот и всё, за исключением окончания, которое он прочёл первым: «Со всей любовью Чарльз».

Бартон! Главное слово! Где он, этот Бартон? Уивер поспешил в дом, схватил словарь, обратился к указателю географических названий, но такое название в нём не значилось. В этот список занесены были все городки с населением свыше десяти тысяч человек, значит Бартон был ещё меньше. Оно и к лучшему: чем меньше городок, тем легче будет добыть в нём необходимые сведения.

Но ― чёрт, вот чёрт! Приходилось дожидаться утра, чтобы съездить в Таос, чтобы глянуть там в более содержательный географический лексикон!

Но он желал действовать немедленно.

Отважиться ли на то, чтобы разбудить Каллахана ― у него, видать, имеется целая библиотека в редакции, и в ней наверняка найдётся географический справочник ― в полчетвёртого утра?

Да, можно было бы и отважиться, пожелай он только поделиться с Каллаханом своим чрезвычайной важности открытием. Но этого он не желал. И ведь даже знай он, уже в данную минуту, где этот Бартон, нельзя же просто так бросить Ви. Ему следует продумать, как действовать и как лгать, чтобы вообще туда отправиться.

Виски осталось в сарае, а потому Уивер вновь запер дом и потушил свет, прежде чем вернуться за поддачей.

Выпил ― и тотчас же, внезапно, совсем опьянел. Нет, мозг его оставался по-прежнему ясен, как та бегущая с гор вода в ручье между домом и дорогой. Ну, или так ему казалось. Но стены его убежища заколебались. Он прошёлся по сараю взад-вперёд, но при каждом развороте вынужден был опираться о стены, чтобы не рухнуть. И жара, жара как в пекле; пот с него так и лился.

Как же попасть ему в этот Бартон? Что сочинить для Ви? Мозг его жаждал думать над этой задачей, да тело взбунтовалось; оно и так всё ныло от труда. Уивер пошёл у тела на поводу, позволил ему улечься на койку. Ведь лёжа на койке думать можно не хуже, чем…


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#13 2023-03-23 07:34:34

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 12

Разбудил его стук в дверь. Яркий дневной свет проникал сквозь просвечивающуюся занавеску на окне и заставлял потолок светиться, даже гореть бледной желтизной. В комнате было ужасно жарко, и Уивер взмок от пота.

Стук стал более настойчивым. Роздался голос Ви:

― Джордж, ты там? С тобой ничего не случилось?

Уивер сбросил ноги с койки на пол. Туфли он не снимал, и ступни оттого занемели. Он помотал головой, чтобы придти в себя, и понял, что голова страшно болит и от резких движений начинает кружиться. Но ― надо ответить и ответить немедленно.

Голос его сперва надломился, стоило ему попытаться нечто произнести, но вторая попытка удалась.

― Да, Ви. Ничего не случилось. Через минуту буду дома. Кофе приготовь, ладно?

― О’кей, Джордж. ― Он не услышал её шагов, но спустя минуту услышал хлопанье дощатой кухонной двери.

Боже, что за жара! Уивер с трудом дотянулся до обогревателя, чтобы выключить его, ведь тот всё работал, выставленный на максимум, в течение… Уивер глянул на свои часы; было десять, ― значит, вот уже восемь или девять часов. Ему даже понадобилось обернуть руку тряпицей, иначе бы он обжёгся, поворачивая выключатель. Уиверу не хотелось отпирать и распахивать дверь, чтобы Ви, вдруг почему-то вернувшаяся, не увидела всех этих вещей на столе, и он распахнул окно, чтобы проветрить помещение.

Его и самого потянуло наружу, в относительную прохладу яркого утра, но сначала следовало скрыть лежавшие на столе вещи. В одном из углов сарая лежал свёрнутый кусок холста (и почему было не воспользоваться им, а не собственным пиджаком, для переноса выкопанных предметов?), и тот, как оказалось, был достаточно широк, чтобы обернуть им всё новонайденное добро. Получившийся узел Уивер запихнул ногой под койку, при этом свешивающееся с неё одеяло полностью тот скрыло. Отперев дверь, Уивер вышел наружу, вновь, уже снаружи, запер дверь и опустил ключ себе в карман.

Чувствовал он себя препогано. Обливался потом, во рту же ― словно пустыня Гоби. В дом он шёл весь скрючившись, и лишь у дверей на кухню принудил себя стать прямо. На кухне двинулся прямиком к ведру с питьевой водой, стоявшему у кухонной раковины, выпил два полных ковшика, и только тогда устроился за кухонным столом.

― Ты не заболел, Джордж? Вид у тебя… ― Ви смотрела не него не отрываясь.

― С перепоя, Ви, с перепоя. Этак незаметно раз ― и надрался. Ты вырубилась быстро.

― Но чем ты занимался? Одежда у тебя в ужасном состоянии.

― Спал в ней. Да упал, вероятно, разок-другой. Я и в сарае у себя часть времени провёл, и здесь часть. А между ― ну, падал.

― Но чем был занят?!

― Да говорю же. Напивался. И ужасно себя чувствую; не приставай ко мне, Ви, умоляю. Вот кофейку бы попить. Чашечку выпью и снова сделаюсь человеком, приведу себя в божеский вид.

― Кофе же перед тобой, Джордж! ― И впрямь… Уивер начал прихлёбывать.

Нахлынули воспоминания. Бартон. Нужно съездить в Таос, чтобы узнать, где там этот Бартон. Но ― не так сразу. Или ― вот прям так? Он вспомнил парикмахерскую, на которой была вывеска «Ванны». Да, ему бы очень не помешало подольше полежать в горячей ванне, а не ограничиваться обтиранием губкой (этим способом он здесь освежался).

― Мне, Ви, надо в Таос. Прошмыгну задами, так что никто меня не увидит. Возьму с собой чистую одежду, приму там ванну и переоденусь… а это всё отдам в чистку. Я как бродяга сейчас, и это единственный способ мне обрести вид.

― Да хорошо, Джордж. А поесть разве не желаешь? Яичницу сделаю.

От мысли о еде к горлу подступила тошнота, и Уивер покачал головой.

― Поешь, Ви, сама, если хочешь. Возможно потом, как приду в себя, я и поем в городке. Тебе что-нибудь привезти?

― Ну, дам тебе список покупок.

Уивер допил кофе и собрал узел чистой одежды. Оказалось, он всё ещё нетвердо держится на ногах, а потому машину он вёл осторожно и гораздо медленнее, чем обычно. Голова тупо пульсировала, и постоянно приходилось помаргивать веками, чтобы глаза продолжали фокусироваться на дороге.

Припарковался Уивер на задворках «плазы» и переулком добрался до парикмахерской. Ванна обманула ожидания: голове стало только хуже. Да и тропился он: нужно было попасть в библиотеку центра имени Харвуда, пока она не закрылась в двенадцать до двух часов пополудни. Времени, однако, у него ещё оставалось, чтобы побриться после ванны и отнести одежду в чистку. Свои льняные вещи он свернул узлом, бросил их на заднее сиденье и проехал несколько кварталов до библиотеки.

Теперь ему было несколько легче, ненамного.

Он знал, где лежит большой атлас, ― заметил его, когда заходил сюда ранее. Расположившись с атласом на свободном столике, Уивер поискал Бартон в общем индексе населённых пунктов Соединённых Штатов.

Существовало два Бартона. Один в Вайоминге, другой в Калифорнии.

Вайоминг не подходил, если Дженни ехала в Таос прямиком из своего Бартона, как указывало письмо. Выехав из Вайоминга, она бы прибыла с севера, через Денвер. Начни она свой путь из некоего пункта в Вайоминге, ни коим образом не могла бы она попасть в Альбукерке, на сто тридцать миль южнее Таоса.

Значит ― тот Бартон, что в Калифорнии. Округ Керн, три тысячи пятьсот жителей.

Уивер отыскал план Калифорнии и нашёл на нём округ Керн. И точечку, что была Бартоном, ― в южной части штата, примерно в двадцати пяти милях южнее Бейкерсфилда. Не далее ста миль к северу и немного западнее Лос-Анджелеса.

Это он, не иначе! Оттуда Дженни определённо ехала через Альбукерке и на том самом автобусе, который прибывал за несколько минут до того, как она зарегистрировалась в тамошней гостинице.

Уивер вновь взглянул на карту. Как далеко отсюда? Он обратился к более крупной карте Юго-Запада, включающей Нью-Мексико и Аризону, а также южную Калифорнию. С тысячу миль будет. Ехать день, да ещё полдня, если он в самом деле туда отправится, но лучше положить по два дня в оба конца. Четыре дня туда и обратно как минимум. А ведь потребуется же там и покопаться, ― не в том смысле, разумеется, как он копал прошлой ночью, ― чтобы выяснить нечто стоящее. Значит ― пять дней, а может и шесть.

А что ему наплести Ви по поводу пяти или шести дней отлучки? Да и нечестно по отношению к ней оставить её на такой срок в этом доме на отшибе, в этом диком краю. Ведь машину он заберёт, как же существовать жене?

Правд, оставался ещё Санта-Фе. Она хотела провести там некоторое время. У неё там друзья, временами она писала по крайней мере двоим тамошним знакомым, которых была бы не прочь повидать вновь. Тогда он может оставить жену в Санта-Фе, где ей будет даже лучше, чем сейчас здесь. Если её друзья не предложат ей приюта, она могла бы остановиться в гостинице.

Но вот история, оправдание… чего такого рассказать ей, что объяснило бы его поездку и не вызвало возражений?

Он всё ещё сидел за столом, водя пальцем по карте Калифорнии, когда к нему подошёл библиотекарь: очень жаль, но близится полдень и библиотека закрывается до двух часов.

Уивер извинился и сказал, что нашёл уже всё, что ему требовалось, затем вернул атлас на полку и покинул библиотеку.

Собственные глаза, как и голова целиком, вновь досаждали ему всю дорогу домой. Когда путь закончился и автомобиль удалось пристроить у дома, Уивер испытал несказанное облегчение. Войдя в дом, он повалился на стул.

― Покупки в машине, Джлодж? Или ты забыл про них?

Уивер уронил голову в руки. ― О Господи! Забыл, Ви! Съезжу снова, хотя бы в Секо, вот только немного отдохну. Голова болит непередаваемо.

― Джордж, ты словно бы не на шутку заболел. Простудился, видать, разгуливая где-то всю ночь. Ты что, как упал, так всё и лежал на земле?

― Думаешь, я так и растянулся там подремать? Ну, разве что на минуту. Ничего, оклемаюсь. Просто оставь меня в покое. Мне нужно прилечь на время.

― Ладно, я сама проедусь до Секо и куплю, что нам может на сегодня понадобиться. Не огорчайся, Джордж.

― Спасибо тебе, Ви. ― Уивер отправился в спальню. Кровать так и стояла не разобрана; Уивер тоже лишь расправил покрывало и улёгся поверх него.

Ви вошла в спальню следом; она пощупала рукой его лоб. Рука её показалась Уиверу весьма холодной, а это значило, что у него жар. Ви произнесла:

― У тебя температура. Не съездить ли за доктором? Сляжешь ещё с воспалением лёгких.

― Всё будет хорошо. Просто не трогай меня.

― Ты ел в городе?

― Я не хочу есть. Ви, это просто с перепою; к вечеру всё пройдёт, если я немного посплю.

― Ладно, Джордж.

Он слышал, как жена собиралась в дорогу; слышал и то, как она завела машину. В голос охая, Уивер вновь напялил обувь и встал на ноги. Нужно проверить те вещи, раз уж у него такая возможность. Он был в ужасном состоянии да ещё ужасно спешил, когда покидал утром свой сарай. Не оставил ли он там признаков своей ночной деятельности?

Нет, в сарае, кажется, было всё путём. Температура снизилась до комнатной, а потому Уивер затворил окно. Бутылка виски ― в ней оставалось ещё несколько унций спиртного ― так и стояла на полу у стола. Стакан валялся радом с ней, разбитый. Как он умудрился разбить стакан ― Бог весть. Он подобрал осколки и выбросил их в мусорное ведро.

Холщёвый узел ― вот что было главным. Могла ли Ви, случайно войдя сюда, углядеть его под кроватью? Он сам не знал, для чего таить ему от глаз Ви ― да и всякого иного ― этот свой узел с его содержимым, но ничего не мог с собой поделать. Нельзя ли упрятать узел как-нибудь получше? Дверь не получится всё время держать запертой: уже тот факт, что он запирает дверь, заставит Ви насторожиться: чего там у него такое? Да и вообще ей может придти в голову сменить одеяло на койке, и тогда… Нет, нужно найти место понадёжнее.

В конце концов такое место нашлось ― у стены по-за тремя картинами Нельсона, что были в рамам. Наклонённые посильнее, они образовали достаточное для укрытия его узла пространство; Ви ни за что туда не глянет, если только ей захочется специально обыскать помещение.

Прихватив бутылку, Уивер вернулся в дом. Возможно, глоток-другой неразбавленного облегчит его страдания. Уивер налил в стаканчик средних размеров и опрокинул в себя отвратное на вкус пойло. Его чуть не сдурнило, но нет ― виски осталось внутри, и спустя несколько минут ему и впрямь полегчало.

Уивер вновь сбросил обувь и растянулся на кровати. Но не успел он задремать, как послышался звук подъезжавшей машины. Её дверца хлопнула, и Ви вошла в дом. На цыпочках прокралась она в спальню, чтобы вновь дотронуться до его лба, но Уивер нечто промямлил.

― Ты так и не заснул, Джордж? Тебе не лучше?

― Немножко, кажется,  поспал.

― Точно не нужно звать врача?

― Не нужно, Ви. Если только к утру не оправлюсь. Я тут как следует хлебнул, пока тебя не было, и, думаю, это поможет.

Жена вышла, и вскоре Уивер задремал. Проснулся он в сумерках, ему было легче и он чувствовал голод. Видать, он легко отделался, и это было просто чудом после того, как он, себя не помня, проработал всю ночь на холоде, без пиджак, затем проспал до утра в помещении, жарком как печь, чтобы утром потащиться в дом мокрым от пота.

Ви готовила ужин; радио она забрала к себе на кухню да приглушила звук передачи, ― Уиверу и не слыхать его было в спальне за затворённой дверью.

― Тебе лучше, Джордж?

― Мне чудесно. ― Это было преувеличением, но не таким уж большим. Уивер чувствовал, что к утру полностью восстановится. И ― вероятно, во сне ― он уже выдумал, что будет рассказывать Ви в связи с предстоящим ему путешествием.

Он выждал, пока они не попьют кофе и не закончат ужинать.

― Я тут подумал, Ви. Пока ты здесь, Ви, тебе, возможно, захочется повидать былых друзей в Санта-Фе. Даже неприлично, находясь от них на расстоянии семидесяти миль, уехать потом домой, так и не встретившись с ними.

― Да, Джордж, мне очень хочется повидать Мэйбл и Колбис. Мы могли бы съездить туда на несколько дней на будущей неделе.

― Можно и раньше. Даже завтра! Но послушай, есть одно дельце: я хочу повидать Люка Эшли, того, в Лос-Анджелесе. Так я мог бы оставить тебя в Санта-Фе и…

― В Лос-Анджелесе? За тысячи миль отсюда? У тебя неделю займёт такая поездка, и денег потратишь…

― Только на бензин. И всего тысяча миль, одна-единственна; я сделаю каждый конец всего за два дня, легко! А там я пробуду не более чем один день, от силы два, просто чтобы повидаться с Люком да отдохнуть перед возвращением. На ночь или на две он приютит меня у себя. А теперь послушай и не возражай, пока я не закончу. Нам обоим нужно развеяться ― ты и так мечтаешь съездить в Санта-Фе, а я мне не хочется. Вот ты и побудешь в Санта-Фе, пока я съезжу повидать Люка. Там ты сможешь поселиться в гостинице, если только твои друзья не предложат тебе пожить с ними, а я завезу тебя туда по дороге на запад, а потом заберу на обратном пути.

― Я-то хочу в Санта-Фе, Джордж, но неужто тебя так тянет к этому твоему Люку? Вы же виделись, когда он был здесь проездом, ты мне сам говорил.

― Ну, не так чтобы я с ум сходил по этому Люку, вовсе нет. На самом деле мне пожелалось долгой поездки в одиночестве, а Люк в Лос-Анджелесе просто будет мой конечный пункт. Видишь ли, лучше всего я себя чувствую, когда уезжаю отсюда куда-нибудь. Это лето я ведь на деле желал пропутешествовать, только обошлось бы это в неподъёмную сумму. Но стоит мне предпринять всего одну поездку в Лос-Анджелес и обратно, теперь вот, в самой середине лета, я вернусь попросту поздоровевшим. И мы убьём двух птиц одним камнем: ты, пока меня не будет, отлично проведёшь время в Санта-Фе.

― Здорово, Джордж!

Вот как это оказалось просто.

Подробности потребовали компромиссов. Уивер стремился ехать рано утром на следующий же день, он бы так и выложил это перед Ви, если бы отважился. Ви, однако, желала выждать один день, чтобы собрать в дорогу свои наряды, и упрашивала мужа провести с ней в Санта-Фе хотя бы денёк, перед тем как отправляться дальше. Сошлись они на том, чтобы выехать в Санта-Фе назавтра после обеда, что Уивер проведёт там вечер и ночь ― Ви не могла взять в толк, отчего и ему не повидать их давних приятелей ― и покинет Санта-Фе утром следующего дня.

Той ночью в постели, дождавшись, когда Ви уснёт, Уивер пытался не думать, какая дыра окажется в его бюджете в результате этой поездки; ему следует выделить Ви по меньшей мере пятьдесят долларов на карманные расходы, хотя, не приведись ей селиться в гостинице, у неё могла бы даже выйти значительная экономия. Его же собственные расходы, включая бензин, вылились бы примерно в такую же сумму независимо от того, как бы он ни старался сэкономить.

Что ж, если он пристроит свой материал про убийство…

А ведь это ещё как посмотреть. Он, скажем уж прямо, писать не возьмётся. Как и Люк ― по крайней мере с теми сведениями, которые Уивер до сих пор мог ему предоставить.

Когда же он понял, так и не отважившись себе в том признаться, что рассказ об этом убийстве никогда не будет написан? По крайней мере, в прошлую ночь, как выкопал чемодан. А возможно, уже задолго до того.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#14 2023-03-23 07:39:53

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 13

Из Санта-Фе к Альбукерке на рассвете. Сокорро, затем по указателю на Аризону, Нью-Мексико. Спрингервиль, Глоуб. Триста миль, и чуть за полдень. Ещё девяносто миль до Фёникса. В Фёниксе он отвёл час на отдых. Затем возобновил путь. (Что бы подумала Ви, узнав, что едет он не в Лос-Анджелес, что он затеял поездку в тысячу миль ради свидания с девушкой, погибшей восемь лет назад?)

Ещё сто семьдесят миль до Блинта на границе с Калифорнией. А тут и тёмный вечер, смертельная усталость. Уивер вселился в гостиницу, которая показалась не слишком дорогой, хотя и обошлась ему в пять долларов, и десять часов проспал без сновидений.

(Ви решила бы, что он рехнулся. Может, не ошиблась бы?)

Из Блита он выехал в семь. Теперь оставалось сравнительно немного. Индио, Сан-Бернардино.

Бартон. Население ― три тысячи пятьсот.

Было только раннее повечерие, устать он не успел: главную часть пути проделал вчера, а потом прекрасно выспался.

(Уже на месте. Вот только ― стоило ли?)

Главная улица просторна, она единственная стоящая улица маленького городка. Городской центр, где сгрудились все деловые конторы. Парковка «ёлочкой». Уивер припарковался и вышел из машины.

Сперва он зашёл в аптеку на углу. Искать в телефонном справочнике было смешно, но Уивер попытался. Никаких Эймсов. Купив кока-колы, Уивер спросил у владельца, нет ли кого в городке по фамилии Эймс.

― Нет, сэр. Не знаю никого под такой фамилией из всех когда-либо тут живших. Если навскидку.

― А вы здесь давно? ― спросил Уивер.

― С тез пор как родился, пятьдесят лет назад.

― И всю жизнь здесь прожили?

― Пару лет провёл на войне. Я имею в виду первую войну.

Уивер выпил колы и не стал больше расспрашивать. Нет, вопросы у него имелись, но не в том месте было их задавать, где он назвал фамилию «Эймс».

В ресторанчике тремя дверями далее Уивер заказал сэндвич и кофе. От официантки, подумал Уивер, будет мало толку. Слишком молода; восемь лет назад была в третьем или четвёртом классе. Попытаться, однако, ничего не стоило.

― Давно здесь живёте, мисс?

― Всю жизнь, кроме одного года, прошлого года. Поработала в Лос-Анджелесе, но там мне не понравилась, и я решила вернуться сюда.

― Я, вот, хотел поинтересоваться, ― продолжал Уивер. ― Знавал я одну девушку из Бартона. По имени Дженни, а фамилию запамятовал. Кажется, писалась с «А». В не можете мне подсказать?

― Дженни? Боюсь, что нет, если её фамилия в самом деле пишется с «А». Я знаю Дженни Уилсон, мы были с ней сокурсницами.

― Нет, это не она ― если только вы не столь молоды, как кажетесь. Та моя знакомая Дженни сейчас приближается к тридцати.

― Тогда, конечно, это не Дженни Уилсон. Сейчас ей девятнадцать, даже меньше, чем мне. Можете спросить папу, -- он знает всех, кто когда-либо здесь жил.

― Папу?

― Отца моего. Вон он, за кассой. Всё равно вы пойдёте к нему, чтобы расплатиться.

Уивер покончил с кофе и сандвичем, оставил на чай и прошёл к кассе. Кассир пробил сорок пять центов и выдал сдачу.

― Жарковато сегодня, ― произнёс он.

― Да уж! Кстати, я кое-кого знавал, она была из Бартона, и познакомились мы восемь лет назад. Ваша дочь говорит, будто вы знаете всех, кто когда-либо здесь жил. ― И Уивер с беспечным видом опёрся о прилавок.

― А то! Испытайте меня. Я знаю множество народу.

― Девушка по имени Дженни. Фамилия, кажется, писалась с буквы «А», но точно вспомнить не могу. Ей было около двадцати, когда она уехала отсюда.

― Ей было двадцать два. Дженни Олбрайт.

Уивер вынул из кармана пачку сигарет, но так и не посмел закурить: дрожь в руках удивила бы собеседника.

― Да, так её и звали, ― сказал он. ― Родители её ещё живы?

― Мать жива. А вот отец умер ― примерно через год, как девушка уехала. Я прекрасно помню Дженни. Милая девушка, хотя и…

― Хотя и ― что?

― Ничего. Просто хотел сказать, что не был с ней близко знаком.

― Я не прочь был бы поговорить с её матерью, раз уж попал сюда. Вы не знаете, где мне её найти?

― Несколько кварталов отсюда, на Бич-стрит. Это соседняя улица к северу, параллельная этой. Не помню точно номера дома, но, полагаю, он есть в телефонной книге. А чем Дженни сейчас занимается?

На это Уивер ответил так:

― Не знаю. Потерял с ней связь и сам пытаюсь выяснить, где она сейчас. Ну, премного благодарен.

Уивер вышел на солнцепёк и с минуту постоял в нерешительности. Что дальше ― к Дженниной матери? Или сперва поговорить с людьми, подсобрать предварительных сведений, чтобы его собственный рассказ выглядел пристойней? Наверно, так правильнее; тут можно использовать хоть бы и выпивку, а ведь буфетчики обыкновенно охотно отзываются на расспросы клиентов, если тем желается поговорить. Да и не пил он с того вечера, когда два дня назад они с Ви подкатили к её приятелям в Санта-Фе.

Через два дома виднелась таверна; внутри оказалось сумрачно, прохладно, уютно. Он был единственным посетителем, буфетчик же выглядел человеком более чем достаточного возраста, чтобы помнить события восьмилетней давности, живи он тогда здесь.

Уивер заказал виски с содовой.

― Милый городок этот Бартон, ― сказал он. ― Первый раз здесь, и не жалею.

― Ага.

― Вы давно здесь живёте?
   
― Всю жизнь в Калифорнии. Местный уроженец, родом из Мохаве. Пятнадцать лет живу в Бартоне.

― Да, городок ничего себе, ― повторил Уивер. ― Выпьете со мной?    ― Охотно.

― Знавал я одну девушку отсюда. Дженни Олбрайт. Не помните такую?

― Дочка Генри Олбрайта?

― Если она и называла имя своего отца, то я не запомнил. Но она говорила, что он умер шесть или семь лет назад.

― Ага. Ну, лично её я не знал, только видел иногда, даже забыл, как её звать, но, верно, она самая. Но если так и если ей стало известно о смерти отца, то чего ж это она не приехала, не написала ничего и прочее подобное? Помню, люди всё гадали.

― Полагаю, она узнала об этом спустя долгое время, ― отвечал Уивер. ― А чем занимался этот Генри ООлбрайт?

― Заведовал кассой в банке. Дочка его тоже там служила, пока не покинула город.

― А! ― отозвался Уивер.

― Послушайте, мистер, а вы, случаем, не сыщик? ― В голосе буфетчика вовсе не чувствовалось враждебности, одно любопытство.

― Я-то? Вовсе не! С чего вы взяли?

― Я просто насчёт того, как девчонка город покидала.

― А как это было? И давайте-ка ещё по порции.

― Давайте. Не знаю, может мне и говорить-то не стоит. Но все удивлялись ― и разговоры, разговоры.

― Вы имеете в виду, что она залетела?

― Ну, не в том виде, как обычно девушки залетают, если вы это хотите сказать. В этом отношении, мне кажется, девушка была порядочной. Её и деваться-то было некуда, ведь, по слухам, родители у неё были ой какие строгие. Генри сюда не захаживал ― фактически, он возглавлял местную баптистскую общину, и я полагаю, что в собственной семье он тоже был начальником. Твёрдый как кремень, и жена его такая же. Поневоле посочувствуешь дочери подобных родителей, в особенности почти что девочке, коли она решится взять расчёт.

― Это было бы ещё ничего, ― согласился Уивер. ― Вы ведь именно на это намекнули, я правильно понял?

― В общем, ходили толки. Наверняка никто ничего не знал, только банковские служащие. И если она прихватила кое-что из банка, когда сбежала, то Генри предстояло возместить.

― А было заметно, что ему приходится возмещать?

― Ну… скажите, а вы точно не сыщик и не из полиции? А то вдруг я её опорочу и она там лишиться работы?

― Ничего подобного! ― заверил Уивер. ― На деле Дженни Олбрайт мертва, так что при всём желании ей уже не навредить. А если и отец её умер… что ж, какая теперь разница. Нет, я достаточно знал Дженни, чтобы удивляться тому… в общем, какова же она на самом деле.

― А вы меня не разыгрываете насчёт её смерти?

― Честно вам говорю.

― Тогда и вправду не имеет значения. Уехала она внезапно, и многие решили, что она прихватила с собой деньги из банка. Имелось тут нечто, что заставило людей так думать. По-первое, она так и не прислала о себе вестей, насколько это известно. По-другое, Генри сразу же продал дом ― тогдашний, свой собственный ― и купил жильё поменьше, внеся только первоначальный взнос. Словно бы он средства изыскивал.

― Странно, что девушка поступила так со своей семьёй.

― Ага, но она, похоже, не думала, что папаше придётся возмещать всё из собственного кармана: стащит из банка, и все дела. Она, наверно, так и не узнала, что он всё возместил. Скажите…

― Что?

― Да просто удивляюсь. Если она в самом деле сбежала с деньгами из банка, то даже странно, что перед вами она назвалась настоящим именем.

― Было не так. Её подлинное имя стало мне известно случайно ― и уже после её смерти.

― А! Но вот мы разговариваем, а мне всё невдомёк, как это девушка могла так поступить ― и пусть у неё какие угодно строгие родители, ― сбежать так внезапно, присвоив себе чужое. По моему убеждению, раз она так поступила, значит был тут замешан мужчина, и она сделала это ради него. Женщины, знаете, бывают готовы на всё, если кого полюбят.

― И я так думаю, ― согласился Уивер. ― А не мог это быть некий местный обожатель? Никто из местных не исчезал в то же самое время?

― Не-а. Полагаю, ― и теперь даже кое-что вспоминается, ― в этом частично и была её беда, что у неё никогда не было достойных упоминания ухажёров здесь, дома. Её родители взбесились бы, если бы до такого дошло, на выстрел не подпускали к ней мужчин, даже когда ей исполнилось двадцать. Помнится, один человек, с которым она переписывалась, навестил наш городок, чтобы повидаться с ней, ― уж и не знаю, как там они списались, но нечто в таком роде.

― Он не был художником?

― А я откуда знаю. Как бы то ни было, а, насколько я слышал, они встречались несколько раз, а потом её родителям стало известно, что некто тут ошивается ― девчонке, должно быть, не удалось до конца сохранить всё в тайне ― и приняли меры: даже дома не велели покидать. Нет, я не осуждаю её за побег. Ну, не сильно и за то, что прихватила себе денежек. Воздала старому святоше, так мне видится. Нельзя обращаться с двадцатилетней девушкой так, словно бы ей четырнадцать и она ещё из монастыря не вылезла, и при этом надеяться удержать её под замком.

Уивер кивнул. Теперь картинка сложилась, лучшей грех и желать.

Вот как оно было, Дженни. Ты так истосковалась по романтике, что написала в клуб одиноких сердец и вступила в переписку ― ты, должно быть, пользовалась почтовым ящиком или тебе слали до востребования, чтобы письма не попадали в руки твоей матери ― с человеком, чьи слова звучали для тебя чудесно и романтично. И он приехал тебя повидать, завоевал твою любовь и пообещал на тебе жениться, так что ты влюбилась в него по уши.

А потом родители твои разведали о ваших встречах и разлучили вас. (Почему, Дженни, ты им просто не рассказала? Наверно потому, что после стольких лет угнетения ты не смела или понимала, что не сумеешь.) Вернули тебя назад в ту тюрьму, которой был для тебя дом, без того, кого ты, как тебе казалось, полюбила.

А затем вновь эти его страстные письма. Уж так ему хочется поскорее на тебе жениться, вот только годы ему понадобятся, прежде чем он соберет достаточно денег, чтобы открыть в Таосе собственную художественную школу. Иметь бы ему пять тысяч долларов, или десять, или сколько там, он прикинул, есть в твоём банке в готовой наличности (должно быть, выспросил у тебя, Дженни, пока вы были вместе), и можно бы сразу организовать свою школу и тут же на тебе жениться.

И ты безумно в него влюбилась…


― Ещё одну, мистер? За мой счёт теперь.

― А? ― не понял Уивер. Он забыл и где находится, и с кем разговаривает. ― А, конечно. Благодарю.

― Я просто подумал. О миссис Олбрайт. Если вы уверены, что её дочь умерла, ей следует об этом знать. Мне она не сильно по душе, она со свои муженьком: воздержание, там, запрет спиртного в городе, закрытие заведений вроде нашего и прочая муть. И всё равно: если только вы уверены, что Дженни умерла…

― Я скажу ей, ― отозвался Уивер. ― Вы правы, ей следует знать.

― Но если у вас нет времени, мистер…

― Уивер. Джордж Уивер.

― Рад познакомиться, а меня зовут Джо Дивер. Как здорово: у нас фамилии рифмуются. Уивер и Дивер. В общем, я только хотел сказать, что если вы не располагаете временем, чтобы повидать старую бой-бабу, или если не знаете, где её найти, ― в общем, я бы ей передал от вас словцо. У меня жена тоже баптистка, посещает она ихнюю церковь. Сам-то я ради этого к ней не сунусь.

― Благодарю, ― ответил Уивер. Какова же твоя матушка, Дженни? ― Я загляну к ней, если она дома. Если нет ― что ж, вернусь сюда и скажу вам. А то ― позвоню ей отсюда, дома ли она, и тогда договорюсь о встрече. Не возражаете? Только мне нужна будет телефонная книга.

― Всё там, мистер Уивер.

― Тогда приготовьте нам ещё по глотку, пока я буду звонить.

Имя миссис Генри Олбрайт значилось в телефонной книге. Дом номер тысяча семьсот восемнадцать по Бич-стрит. Один ― восемь ― два ― «эр». Уивер выудил из кармана монетку и набрал номер. На том конце провода ему ответил женский голос.

― Миссис Олбрайт?

― Да, я.

― Вы меня не знаете, миссис Олбрайт. Меня зовут Уивер и мне хотелось бы заглянуть к вам на пару минут, если можно. Я звоню, чтобы узнать, дома ли вы.

― Да, я буду дома весь день. А зачем вы хотите меня повидать?

― Личное дело, миссис Олбрайт; не хотелось бы говорить по телефону. Я ничего такого не продаю, просто вопрос личный и немаловажный.

― Очень хорошо. Буду ждать вас.

Тон её голоса не понравился Уиверу, он был холодный и твёрдый.

― Спасибо вам, миссис Олбрайт. Буду у вас в течение получаса.

Он вернулся к буфетной стойке. Эх, надо было поручить это Джо Диверу ― передать известие Дженниной матери; Джо, однако, слышал окончание их разговора, и менять своё намерение было теперь негоже.

Уивер выпил налитое и решил, что добавить не помешает.

― Ещё две для нас, Джо.

― Спасибо, но теперь я пас. Мне ещё шесть часов тут торчать.

― О’кей, а мою мне отпустите. Чтобы укрепиться против её ледяного тона.

Ответил буфетчик отрывистым смешком.

― А вам-то чего? Вы же оказываете ей любезность. Только, раз уж на то пошло, лучше явиться к ней трезвым, или она на порог вас не пустит.

― Не опечалюсь, Джо. Но я буду трезвым. Привык к питию на высотах, где крепче пробирает. А здесь вот, на уровне моря, я могу выпить вдвое против обычного, перед тем как по мне станет видно.

― Я понял, о чём вы. Был как-то в Денвере, а это всего милей выше, и, скажу я вам, почувствовал разницу, как дошло до выпивки. А вы с каких высот спустились?

― Семь тысяч. Таос, что в Нью-Мексико. В семидесяти милях севернее Санта-Фе.

― Это там умерла Дженни Олбрайт?

― Там.

― От чего?

Уивер колебался. И так он сказал слишком много.

― Не знаю точно. Сам лишь недавно узнал.

― А! Всё-таки жара, верно? Удивляюсь, как она очутилось в Таосе. Я уж думал, это будет Тусон, что в Аризоне.

― Тусон? Почему вы так решили?

― Ну… Я никому не говорил, поскольку если Дженни сбежала с деньгами банка, то я был на её стороне. Но сейчас это уже не важно. Примерно через год после того, как она сбежала, я ехал на восток и первую ночь провёл в Тусоне. Там на улице я приметил человека, который, как мне показалось, был тем самым, что навещал здесь Дженни. А если это был тот, к кому она помчалась, то я и подумал, что она тоже там. Но не моё это было дело, я ведь за ней не гнался.

Уивер едва не расплескал содержимое своей стопки. Он поставил её на прилавок.

― Вы уверены, что это был именно тот человек?

― Мне показалось, что это он. Волосы у него, правда, уже были длинные. Здесь-то он стрижен был по-армейски. И усы отрастил. Но на мой взгляд, человек был тот самый. Он заходил сюда выпить несколько раз в те дни, что провёл в Бартоне, и я хорошо его запомнил, ― правда, лишь потом я узнал, что он приезжал ради Дженни. Вы же знаете, как всё расходится по городку вроде нашего.

― Вы окликнули его? Там, в Тусоне?

― Не-а. Он проходил мимо, а уверенности во мне не было. И потом, если Дженни с ним, женой его или не женой, и если она на самом деле стащила деньги из здешнего банка, то они могли бы испугаться, что их засекли. Поэтому ― он не заметил меня, а я не стал окликать его.

Тусон, туберкулёзники! Всё сходилось. Он догадывался, что Нельсон развернулся в Амарильо и припустил на сухой и жаркий Юго-Запад, а Тусон лежил прямо посерёдке всей области. Изменил причёску, отрастил усы ― всё говорило за то, что Джо Дивер видел кого надо. Итог трудов!

Но семь лет назад…

― Налей-ка ещё, Джо. Затем пойду.

― Да, мистер Уивер. Чтобы вам ещё поторчать у нас в Бартоне. Вы прекрасный посетитель.

Уивера подмывало хлебнуть залпом, но он подавился бы от возбуждения.

Итак ― вновь на солнцепёк, где стало ясно: хватил-таки лишнего. Он не был пьян, но и трезвым уже не мог себя счесть. Многовато для одного лишь часа. Но какого чёрта, только вспомните, сколько всего он выяснил!

Стоило ему завести машину, и ему захотелось ринуться прямо в Тусон, наплевав на ледяную миссис Олбрайт. Но ― они же договорились. И что тут решат какие-то десять или пятнадцать минут? Он отыскал дом, отыскал вход, схватил дверной молоток.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#15 2023-03-23 07:51:09

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 14

Она была бледная и седая. И ещё длинная. Губы что твоя аптечная резинка, а глаза точно пуговки, слишком маленькие для своих петлиц.

― Миссис Олбрайт?

― Да: миссис Олбрайт.
   
― Меня зовут Уивер. Я недавно звонил вам по телефону. Боюсь, у меня для вас плохие новости. О вашей… дочери. ― На последнем слове он против воли запнулся: ему не хватило воображения представить, будто бы у этой женщины была какая-то дочь, будто бы эта женщина когда-либо могла угодить в такие обстоятельства, после которых у неё появилась бы дочь

― Мистер Уивер, вы пили. От вас разит.

― При чём тут это, мадам. Я… ― Ну как, чёрт дери, выскажешь женщине, которая невзлюбила вас с первого взгляда и которую вы тоже невзлюбили, плохие вести и сохранишь при этом сочувственный тон? ― Сожалею, миссис Олбрайт, но я должен сообщить вам, что ваша дочь умерла.

― Когда? Где? ― Так она могла бы обратиться к посыльному из прачечной ― если бы терпеть его не могла.

― Спустя несколько дней после того как покинула дом. В Нью-Мексико.

― И зачем вы мне это рассказываете?

― Подумал, может вы беспокоитесь. Теперь вижу, что ошибался. ― Уивер поклонился слегка, отчего чуть не утратил равновесия, и повернулся к ведущим вниз ступеням крыльца.

― Мистер Уивер… ― В голосе его собеседницы вроде бы послышались человеческие нотки. Уивер обернулся. ― Мистер Уивер, наверно, я обязана вам объяснением. Мне действительно весьма прискорбно, что Дженни умерла.

― Это делает вам честь, мадам.

― Не более прискорбно, однако, чем узнать о смерти всякого иного. С той минуты, как она нас покинула, у нас больше не было дочери. Вам, конечно, это было невдомёк, так что, придя ко мне, вы поступили благородно, хотя и ошибочно. Благодарю вас.

― Благодарю вас, мадам, за вашу способность скорбеть.

Дверь начала закрываться. Чёртова кукла! Так бы и дал ей! Но нет, нельзя. ― Я подумал, ― продолжал он, ― вам всё же было бы интересно узнать, как именно она погибла. ― Дверь замерла, осталось несколько дюймов щели. ― Её зарезал ножом один сумасшедший.

Не хуже прочих реплика на уход. Уивер вернулся к машине и сел в неё. Затем взглянул на дом миссис Элбрайт; его дверь была затворена. Уиверу стало совестно. Он почти уже распахнул дверцу автомобиля, чтобы выйти, но что он мог бы сказать такого, что не испортило бы дела окончательно? А она нарывалась! Что за мать такая, не желает знать, что случилось с её собственной дочерью! Если и отец у Дженни был такой же, как вообще она выжила в этом доме до двадцати двух лет, ― и почему весь тот чёртов банк не уволокла с собой, такую сумму, чтобы её папочка заведомо не смог бы никогда возместить. Ох, они бы выплатили бы, из одной лишь гордости, имя своё спасая и репутацию, а не ради того, чтобы за Джейн оставили в покое и не привлекли к ответственности.

Уивер на всех парах помчался прочь из Бартона, и шины визжали на поворотах. У городской черты дорога стала шире, и Уивер разогнался до восьмидесяти миль в час.

Достигнет ли он Тусона к ночи? Оставив позади город, он съехал на обочину и сверился с картой, купленной днём ранее на заправочной станции. До Тусона было шестьсот миль, а ведь минуло уже три часа пополудни; нет, к ночи туда не добраться. Но он постарается покрыть как можно большее расстояние, прежде чем забуриться куда-то на ночь, а утром выедет как можно раньше, чтобы к обеду точно попасть в Тусон.

Сан-Бернардино, Индио, Блит. Девять вечера. Встал в семь утра, сел за руль в восемь. В одиннадцать ― сквозь Фёникс, в Тусон ― к половине второго.

Куда теперь? В полицию? Нет, не в полицию. Им слишком долго объяснять, да и обо всём же написано, всё-всё есть в газетах. Нужно посмотреть, что можно выудить самому, а затем уж решать, что с этим делать. Шанс на миллион, однако, что Нельсон ещё здесь по прошествии семи лет. Тогда нельзя ли будет выяснить, куда мог отправится Нельсон отсюда?

Действовать можно в двух направлениях. Картинные галереи, ― и слава Богу, что фотографии Нельсоновых картин у него при себе: захватил с собою, чтобы под рукой были. Лечебницы для туберкулёзных больных, ведь в случае с Нельсоном туберкулёз мог довести его за такое время до госпитализации.

Займёмся сперва лечебницами, решил Уивер.

Машину свою он оставил на особой стоянке в центре городка, чтобы избавиться от её на некоторое время: поскольку городка он не знал, удобнее было воспользоваться услугами такси.

Первым делом он зашёл в Торговую палату; там он получил от служащей список лечебниц, чьей специализацией был туберкулёз, и, с помощью этой же служащей, вычеркнул из этого списка те лечебницы, которые открылись лишь в последние несколько лет. Напрасно он боялся, лечебниц оказалось не так уж много, и он обошёл бы их за оставшиеся полдня.

Позвонить туда, разумеется, было проще. Нельсон определённо не регистрировался там под тем же именем, под которым был известен в Таосе; в каждом случае Уиверу слоедовало бы искать того, кто работал в лечебнице по крайней мере семь лет назад и мог вспомнить Нельсона по описанию. Походить придётся, подумал Уивер.

Однако ходить ему почти не пришлось; всё оказалось до смешного просто. Повезло ему со второй же попытки. Маленький седой человечек в огромных очках, сквозь стёкла которых на собеседника были устремлены живые глаза, уселся за свой рабочий стол и произнёс:

― Да, у нас был похожий пациент. Чтобы быть точным, нужно будет свериться с записями, но навскидку я могу сказать, что он появился у нас лет шесть-семь тому назад. Пробыл он у нас два года.

Уивер, вонзив пальцы себе в колени, подался вперёд.

― А куда он делся потом, вы не знаете? Вы с ним поддерживали связь?

― Он здесь и умер. Когда он впервые к нам поступил, его туберкулёз казался только лёгочным, однако он перерос в туберкулёз кости, ― позвоночника. Мы испробовали хирургическое вмешательство, артродез позвонков, но это не помогло. Вы говорите, он человека убил? Тогда его дело, боюсь, давно уже легло пред высшим судиёй.

― Понимаю, ― ответил Уивер. Странное чувство овладело им. ― Если не возражаете, доктор, я хотел бы увериться, увериться полностью, что мы говорим об одном и том же человеке. Вы сказали, что он был художником. Он писал, пока находился здесь?

― В течение нескольких первых месяцев мы позволяли ему писать по нескольку часов в день. Долее он не в состоянии был продолжать. Но в течение этого периода он завершил несколько картин; одна из них висит на стене у вас за спиной.

Уивер обернулся.

Горы, таких очертаний и такого цвета, каких не бывает у гор. Горы, которых корёжит в смертельной агонии на фоне призрачных небес, горы из иного измерения, иного мира, горы под чужим солнцем. Нельсона работа, тут и сомневаться было нечего; настолько индивидуальными способны быть только отпечатки пальцев. Те ― возможно даже, в меньшей степени: через бесконечное количество раз рисунок на пальцах может повториться, а художественная манера ― никогда.

Долго Уивер взирал на картину. Голос доктора Грабова донёсся из-за спины.

― Любопытная техника. Не всем она по вкусу, а мне нравится. Торговые агенты сказал мне, что картина ничего не стоит, ― не то чтобы я пытался её продать, но так уж вышло, что несколько таковых оказались в моём кабинете по другому делу, и спросил из любопытства. Мне она нравится. Есть в ней что-то…

― Он не сумасшедший был? ― спросил Уивер. Он вновь повернулся лицом к столу и взглянул врачу в глаза; тот улыбался.

― А что такое сумасшествие, мистер Уивер? Я не психиатр, и я этого не знаю. А будь я психиатром, знал бы даже меньше. Нет ничего более зыбкого, чем определить сумасшествие. Я не знаю даже, нормален ли я сам. А вы?

― Мне нужно это знать, ― упрствовал Уивер. ― Очень нужно знать, не был ли он сумасшедшим.

― Он, я полагаю, был садистом. Садизм ― это психическое отклонение, а сумасшествие ли это, мне не известно. Пока Нельсон был здесь, его садизм был в латентной фазе, но при оказии легко мог бы перейти и в активную. Гомосексуалистом он, разумеется, был ― это вы упомянули, давая описание, и правильно угадали. Гомосексуализм также есть отклонение, но не есть сумасшествие, это совершенно определённо. Пунктиком, в котором он был более всего близок к сумасшествию, ― раз уж это требуется так назвать ― была его мания преследования. Он боялся смерти. Каждый боится смерти, но в его случае эта боязнь была на ступени психопатии. Он убил ради денег?

― Да, ― ответил Уивер. ― Убил ради денег.

― Вполне понятно. Отчаяние, мания преследования. Если ему нужны были деньги, чтобы заняться лечением, которое спасло бы ему жизнь, то я не сомневаюсь, что в жажде добыть их он ни перед чем бы не остановился.

― Сколько у него было денег?

― Я бы сказал, около десяти тысяч долларов. Достаточно, чтобы оплатить свой путь почти ― без малого ― до конца. Включая упомянутое мной хирургическое вмешательство. Он выписывал чеки неукоснительно ― вплоть до последних двух месяцев.  К тому времени хирургическое вмешательство перестало себя оправдывать, и он превратился в умирающего: мы поняли, что жить ему осталось несколько недель, а он и так уже заплатил нам столько, что… в общем, мы не благотворительная организация, но его мы в таковую не отправили. Наблюдали до конца.

Лучший конец, Дженни, чем тот, который он уготовил тебе. Или его смерть была ещё страшнее? Должно быть, он видел её приближение ― долгое, много более долгое.

Уивер поднялся.

― Весьма вас благодарю, доктор Грабов. ― Собственный голос прозвучал для него до странного безжизненно. Ещё раз, выходя из кабинета, бросил он взгляд на мучающиеся в корчах горы с картины на стене.

Вновь солнцепёк. Четырнадцать минут четвёртого, и со всем покончено. Всё стало известным. А поделать нечего.

Никогда не исправить того, что случилось годы тому назад ― либо вчера или даже в прошедшую минуту.

Дойдя до парковочной площадки и усевшись в машину, Уивер принялся изучать карту дорог. Обратно до Санта-Фе ― более пятисот миль. А что в Санта-Фе? Ви. Нет уж, не выдержать ему сегодня ещё пятисот миль, не выдержать. Захотелось лечь, расслабиться, ни о чём не думать. А ведь он и так опережает своё расписание: Ви не ждёт его ранее завтрашнего вечера или даже ещё сутками позже.

Иные проблемы имеют свойство множиться. Он купил себе выпить и порядочно выпил. К сумеркам ― ещё больше. Радости это не принесло, только сознание отупело.

Должно быть, его посетили галлюцинации, поскольку ― непонятно когда, неизвестно откуда ― в его сознании возникал некий крупный мужчина, который говорил ему: «Мистер Уивер?» Уивер отвечал: «Да, мистер Уивер». Не враждебно, ничуть не обеспокоенно, вообще никак. А крупный мужчина отворачивал лацкан пиджака и говорил: «Полиция. Проследуемте до участка. Там хотят вас видеть». А за лацканом показывался значок. Это было любопытно. «Разумеется, приятель, ― отзывался Уивер. ― Откуда узнал, как меня зовут?» На что крупный мужчина отвечал: «Так ведь ты сказал мне, когда я спросил». Это была чушь, но Уивер следовал за крупным мужчиной, и в полиции его водворяли в помещение с решёткой и койкой; он лёг на койку и заснул, а потом некто потряс его и произнёс: «Ну вот, теперь можно на выход». ― «Куда ― на выход?» ― «Куда угодно. Послушайте, мистер, с вами всё о’кей; произошла ошибка. Мы сожалеем. Теперь уматывайте, а не то пойдёте по статье П и Д» -- «П и Д? Что это за чёрт такой ― П и Д?» ― «Пьянство и дебош. Теперь послушайте: вы пьяны и знаете это, как и я это знаю, и если желаете отоспаться здесь, то мы не против. Но: мы по-хорошему предлагаем вам дуть отсюда, если только вы не возражаете, не то вчиним нарушение общественного порядка вплоть до статьи про П и Д, так что не будьте глупы, уходите, иначе утречко окажется доброе, если мы вынуждены будем составить соответствующий протокол». Утречко доброе. Как это всё было сложно, никак не понять, но пусть уж, ведь он не буян и никому не желает неприятностей, а потому он убрался, а после увидел, что всё это было не по-настоящему, поскольку такого не могло быть ― чтобы тот коп обратился к нему по фамилии, в то время как никто его по фамилии не знал, а сам он уже укладывался. Да, тут он возвратился в бар ― в тот или в иной ― а это был просто дурацкий сон, поскольку случиться такого не могло. Просто нечто такое, чего, насколько он помнил, вовсе и не было, а некоторые иные события могли быть, но их он не помнил, поскольку проснулся он в гостинице, только не мог сообразить, как в неё попал; последнее, что ему вспоминалось, так это некий житель Чикаго, который объяснял ему… неизвестно что, зато весьма подробно. В общем, проснулся он в гостиничном номере, где так и спал в одежде, хотя, благодаренье Господу, догадался скинуть с себя туфли и пиджак, а также снять галстук. А деньги его ― за исключением примерно двадцати долларов, которые он, должно быть, потратил, ― все были в бумажнике, ну так и отлично! Часы его ночью остановились, а потому Уивер позвонил адмистратору и выяснил, что сейчас уже десять часов.

Его чемодан отсутствовал ― должно быть, оставался в машине. Принимать ванну было без толку, раз у него не было чистого белья, а потому Уивер спустился, взглянул по сторонам и увидел парковочную площадку ― к счастью, та располагалось лишь в двух кварталах ― и притащил в номер свой чемодан.

Когда он освежился и переменил бельё, нечто поставило его в тупик. Что это ещё за воспоминания насчёт зарешёченной камеры, в которой он будто бы провёл ночь? Схвачен без обвинения и отпущен без объяснения ― да ещё этот крупный мужчина, продемонстрировавший свой значок ― неужто всё было сном? Должно быть, так, иначе чёрт знает что.

Тусон он покинул незадолго до полудня. Свыше пятисот миль до Санта-Фе. Что ж, если держать темп, то покрыть их можно будет за десять часов. Темп он держал. Особо о том не думал ― то есть, не более того, чем было необходимо, ― а просто вёл машину. Временами через горы ― однако по широкой, нетрудной дороге, ― а не то так сквозь пустыню, где можно было разогнаться и до восьмидесяти, почти того не ощущая.

Вместо того чтобы остановиться перекусить в Лордсбурге (неизвестно было, как это и назвать: завтрак или обед), к семи часам он достиг Сокорро, ― уставшим, но ведь до Альбукерке оставалось всего семьдесят пять миль, и ещё шестьдесят до Санта-Фе; проделать этот путь можно было немногим более чем за последующие два часа, а потому Уивер продолжал путь, лишь подкрепился сандвичем с кофе.

Санта-Фе, половина десятого. Уивер остановился на окраине, чтобы позвонить семейству Колби, у которых остановилась Ви. Пусть бы она была там. Если удастся объясниться с Ви, он проделает оставшиеся до Таоса семьдесят миль ― ну, плюс ещё десять ― ещё сегодня, чтобы покончить со всем и оказаться дома. Но у Колби ему не ответили.

Он выпил кофе, желая прогнать сонливость: почувствовал вдруг, когда поездка его закончилась, насколько же он утомился и как горестно себя чувствовал ― духовно и телесно. Ему даже выпить не хотелось: после излишеств, подобных вчерашним, он редко чувствовал в себе тягу к спиртному на следующий день. А иначе он вновь напился бы вдрызг.

Он вновь позвонил в десять и затем ещё раз в пол-одиннадцатого. Ответа он не дождался. Тут он понял, что слишком устал и не вынесет последних восьмидесяти миль пути, даже если уговорится с Ви, и лучше ему идти в гостиницу и получить хороший ночной сон, чем дозваниваться до неё и слушать уговоры присоединиться к их компании, чем бы они там ни занимались.

Номер он взял в гостинице «Монтесума» и заснул крепким сном, как только оказался в постели. Проспал он одиннадцать часов; было десять утра, когда он проснулся. Позавтракав, Уивер в одиннадцать позвонил Колби.

― Джордж, старина! ― раздался в трубке голос Уэйна Колби. ― А мы всё ждём! Дуй к нам на ланч.

― Спасибо, я только позавтракал. Но заеду, конечно, ― забрать Ви. И сразу же хотелось бы возвращаться в Таос.

― Какие глупости; хоть остаток дня с нами проведи. И сегодня, кстати, суббота, я не работаю. Чем плохо отправиться в Таос завтра, в воскресенье?

― Я… ладно, я приеду и мы, Уэйн, всё обговорим. ― У него не имелось наготове объяснения, зачем ему требуется так скоро лететь от них, он решил придумать таковое на ходу, благо время позволяло.

И к тому времени, как Уивер оказался у дома, где квартировали Колби, одно объяснение у него появилось; он сказал, что им следует покинуть Санта-Фе вовремя, чтобы прибыть домой к шести часам, а это позволяет им провести со своими хозяевами еще несколько часов. Весьма утомительных часов; всякий раз, как к нему кто-нибудь обращался с вопросом, Уивер только мямлил, словно очнувшись: «Простите?» ― но и эти часы  всё жепролетели.

В четыре он умолил Ви отправляться. В Таосе к половине шестого. Он наговорил Колби о, якобы, встрече в шесть, чтобы они отпустили его в четыре, но по дороге он объяснил Ви, что ни на какую встречу он не спешит, что он просто устал от поездки и от разлуки, а потому теперь всего лишь стремится домой.

Так уж стремится, так ли? И если так, то зачем?

― Джордж, помни, что сегодня суббота. Надо бы спиртным запастись, а то опять без ничего останемся в воскресенье.

― Да, Ви. ― Вспомнил он и о двух бутылках в пятую часть, заимствованных у Каллахана, а потом купил пять таковых, с учётом тех, что требовалось вернуть. Дом Каллахана, однако, был лишён огней, когда они проезжали мимо, так что Уивер не остановился. Бутылки можно будет вернуть и завтра.

В шесть они были дома. Пока Ви отпирала дверь, Уивер поудобнее пристраивал машину. Ви включила на кухне свет и стояла, озираясь, посреди комнаты, пока Уивер к ней не присоединился.

― Джордж, мне кажется, здесь кто-то побывал.

― Как это, Ви? Что-то пропало?

― Вроде бы нет, но некоторые вещи переставлены.

― Ну-ка подожди минутку. ― Уивер пробежался по дому. Никого не было, и всё же здесь определённо некто побывал. Вещи на комоде были сдвинуты, а выдвижной ящик, в котором он держал свои рубашки, был задвинут полностью ― а ведь Уивер всегда оставлял щель примерно в дюйм, поскольку если ящик задвигали полностью, он потом заедал. Поборовшись разок-другой с этим ящиком, Уивер попросту перестал плотно его задвигать; он был уверен, что так и поступил, когда собирал вещи в поездку.

Вернувшись на кухню к Ви, Уивер сказал:

― Уверен, что ничего не пропало. ― Ему не хотелось её беспокоить, поэтому о выдвижном ящике он умолчал. ― А вещи точно сдвинуты?

― Ну, почти что, Джордж. Впрочем, не вижу ничего такого, что пропало.

Уивер усмехнулся.

― Пропало, так и не видно. ― Он прошёл к кухонной двери. ― Пойду ещё там посмотрю.

Нарочито неторопливо и не устремляясь тотчас к своему сараю, Уивер обошёл вначале дом, отворив даже дверь дворовых «удобств» и заглянув внутрь.

Но вот и сарай. Что это на накладке замка, царапины? Верно, но не вспомнить, были ли они на металле раньше, не приглядывался он. Уивер вошёл внутрь и включил свет.

Переносная пишущая машинка всё так же стояла на столе, вероятно единственная стоящая вещь, чтобы украсть да продать. Взгляд его метнулся от машинки к трём прислонённым к стене картинам, по-за которыми был спрятан холщёвый узел. Холстина виднелась у края картинных рам, а ведь Уивер старательно укрыл свой узел, он не был заметен ранее.

Уивер вытащил узел и, став на колени прямо на пол, тут же его развернул. Клочки одежды, туалетные принадлежности вместе с их чехлом, фрагменты чемодана и остатки коробки из-под канцелярских принадлежностей. Всё на месте. Всё кроме одного. Исчезло письмо, которое Нельсон написал Дженни.


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

#16 2023-03-24 13:00:25

Андрей Москотельников
Редактор
Откуда: Минск
Зарегистрирован: 2007-01-05
Сообщений: 4324

Re: Фредрик Браун. Крик вдали

Глава 15

Уивер вновь замкнул дверь сарая, сам удивляясь, зачем это теперь, и в раздумье направился к дому. Кому понадобилось обыскивать дом и сарай, чтобы украсть одно только это письмо? В этом не было смысла. Дженни восемь лет как мертва. Нельсон мёртв четыре или пять лет. Дело закрыто.

Ви жарила яйца. Уивер обратился к ней.

― Там, Ви, тоже вроде бы всё на месте. Вокруг никого. Должно быть, тебе показалось.

― Наверно, Джордж. Не сделаешь ли нам выпить до еды?

Джордж занялся выпивкой. Он приготовил покрепче ― себе потому, что полагал, будто крепкая выпивка разгонит туман у него в голове (следовало крепко подумать), ну а Ви ― поскольку та посматривала в его сторону и могла обидеться, если бы он её обделил.

― Забыла спросить, Джордж. Как там Люк?
   
― А? ― Он уж и забыл про свою сказку насчёт цели отлучки. Теперь лишь и вспомнил. ― О, замечательно. А Лос-Анджелес ― он такой же, как был всегда, только теперь в большей степени. А ты как провела время в Санта-Фе?

― Чудесно, Джордж! ― Только было нечто в её тоне, что заставило Уивера подивиться, что она имеет в виду. Уэйну Корби она всегда симпатизировала, а Мэдж Корби неизменно принимает снотворное, отходя ко сну. Но это его совсем не заботило; он не «парился». Да и она, вероятно, принимала тот факт, что по крайней мере отчасти целью его поездки было прошвырнуться по-вольному.

Ну а разве не так? Ведь он же ни разу не вспомнил про Ви с тех самых пор, как оставил её в Санта-Фе, и до того часа, как вернулся из поездки; на уме у него всю дорогу была другая женщина, та что умерла восемь лет назад. Этот последнее обстоятельство ― оно оправдывало его или обвиняло?

Дженни! Прогнала ли поездка её призрак? Теперь он знал о ней всё ― кто она и откуда явилась, почему погибла, кто её убил и что стало с этим человеком после. Знал всё, даже из головы начал выбрасывать.

Но письмо-то кто украл и, Господи Боже мой, зачем?

Уивер потягивал из своего стакана и размышлял. Ответ в конце концов пришёл. В последний раз он держал это письмо в руках в ту самую ночь, когда извлёк его из земли и так гнусно напился. И эта находка была для него настолько важной, что он, должно быть, не клал письмо с остальными найденными вещами, а схоронил отдельно, а потом про такое запамятовал. Завтра, просто чтобы удовлетворить собственное любопытство, он предпримет поиск и найдёт письмо. Да, так всё и произошло. Но как насчёт иных свидетельств обыска у них в доме ― выдвижного ящика, этого его собственного открытия, да и Ви углядела нечто такое, отчего заподозрила, что вещи будто бы сдвинуты со своих мест? Что ж, по всему выходило, что некто тут побывал, но искал он лишь деньги да драгоценности, а ни первого, ни второго в доме не имелось. Да, это объясняло всё, что нуждалось в объяснении.

Разобравшись с этим делом, Уивер почувствовал себя лучше. Не осталось висячих концов. Не любил он таковых.

Вероятно, потому-то он и заинтригован был столь сильно, до помешательства, делом Дженни Эймс: сколько было в нём висячих концов, сколько всего не разъяснённого! Возможно, теперь, когда он добился ответов, ему удалось бы даже найти тот угол зрения, благодаря которому получилось бы изложить события в очерке для журнала. Ведь без всего этого его попытки были просто смехотворны.

Он допил свой стакан. Ви уже ставила на стол яичницу, так что Уивер не стал наливать по новой, пусть даже первая порция значительно улучшила его самочувствие.

Они поели, и Уивер помог Ви вытереть тарелки, сколь бы мало тех ни было: ему хотелась чего-нибудь делать. Он «сообразил» по новой, пока Ви ставила тарелки на место.

― Ви…

― Что, Джордж?

― Ничего. Я просто так. ― Что, в самом деле, он хотел ей поведать? Чем можно было поделиться? Что вообще они ― во всяком случае, в последние пять лет ― могли сказать один другому?

― Ладно, Джордж. Не возражаешь, если я включу на немного радио?

Он покачал головой. Ви прошла в комнату и почти тотчас Уивер услышал щелчок выключателя. Со стаканом в руке он вышел через кухонную дверь наружу, в вечернюю прохладу; уже смеркалось.

Ему захотелось пройтись, но он не двинулся с места ― знал, куда его потянет, а ходить туда больше не имело никакого смысла.

Не схожу ли я с ума, подумал он? По-настоящему, не так, когда у людей бывает нервный срыв со всеми последствиями?

Он попробовал разобраться во всём объективно. Расскажи ему кто-нибудь о подобном случае с другим человеком, расскажи холодно, непредвзято, он ответил бы, что тот, другой человек ненормальный. Но взгляд изнутри ― иное дело.

Но отчего так произошло?

Потому что… потому что он широко раскрылся для этого, это во-первых. Природа не терпит пустоты. И возможно, до некоторой степени, из-за контраста между придуманной им Дженни и реальной Ви. Много тут было факторов. Несчастная Ви, глупая и неинтересная, со своим радио (теперь он его слышал, эти неразборчивые, но фонтанирующие голоса), с постоянной потребностью поглощать леденцы и виски, раздающаяся вширь и делающаяся рыхлой физически, как она уже успела сделаться рыхлой и тугодумной ментально, с её апатичным ведением хозяйства и дурной кулинарией и… возможно, по-над всем этим ― её полная потеря интереса ко всему тому, что их когда-то связывало. Она всё более походила на… да уж, скажем как есть, ― на корову. Но ведь корову нельзя обвинить в том, что она корова, верно? Ему всегда следует помнить об этом. И по меньшей мере счастье ещё, для неё самой счастье, что она любит его не сильнее, чем он её.

Стакан опустел и Уивер вернулся на кухню. Початая ими бутылка исчезла; Ви, должно быть, унесла её с собой.

Радио здесь просто ревело. «Откуда вы, мистер Радзински?» ― «Вообще-то из Денвера, но живу я в Аламосе. Оттуда, то есть, я и приехал». ― «Аламоса? Приятненький городишко, мистер Радзинский. То есть, когда человек оттуда. Я пошутил, мистер Радзински. Я там никогда не был ― но рад был бы однажды туда попасть. А теперь, мистер Радзински…»

Уиверу не хотелось входить в гостиную даже ради выпивки. Вместо этого он открыл новую бутылку и налил себе двойную порцию, чтобы можно было растянуть. Он вновь вышел наружу, но радио, должно быть, сделали громче, и здесь слова различались, не одно только бубненье. Вместе с бутылкой и стаканом Уивер направился в сарай.    

Он достал свой узел из-за прислонённых к стене картин, развернул его, посмотрел на содержимое, протянул руку и ― сразу же её отдёрнул. Чёрт возьми, мысленно воскликнул он, ты же не фетишист! Чем ты только занимаешься! Вновь скрутив узел, Уивер вернул его на место.

Куда он мог засунуть это письмо? А что если он его никуда… Разум его отпрянул от такой возможности, как ранее его рука отпрянула от содержимого узла. Если письмо украдено, то и дело не закрыто, поскольку вновь получаем нечто необъяснённое.

Но дело-то закрыто!

Его стал раздражать свет, и ему не терпелось покинуть этот сарай. Он повернул выключатель и вышел вон, сел на приступку снаружи. Здесь он допил свой стакан и направился было в кухню за добавкой, но вспомнил, что у него при себе была та новая бутылка, и она осталась в сарае. Он вернулся в сарай и вновь наполнил свой стакан.

Идиот, ты хочешь снова напиться на ночь? Позапрошлая ночь ничему тебя не научила? Напился так, что не помнишь, как вселился в гостиницу, зато помнишь всякую ерунду, которой быть не могло, поскольку в ней нет никакого смысла! Но каким же чёртом ты тогда всё навообразил? Возможно, ты и впрямь столкнулся с крупным мужчиной, имевшим значок за лацканом, и он, вероятно, на самом деле предъявил его, чтобы утихомирить тебя, а позднее твоё сознание достроило остальное в образах сна, когда ты дрых в гостинице, в которую сам не помнишь, как попал. Образы, однако, какие-то обрывочные. Помнится, как тебя отвели в камеру, но не помнится, как ты её покидал; сон твой просто остановился на этом месте.

Нет, пить больше нельзя, сейчас же перестать, ведь выпитое уже сказывается. Вообще глупо было пить, напиваться две ночи из трёх… Господи Боже, уж не превращается ли он в алкоголика?

Но там, в доме, там Ви тоже продолжает напиваться.

Так разве?..

Нет, подумал он, таким образом ― это уж больно по-животному. А вы немного повыше животных будете, как на то надеетесь. Наверно, лучше уж фантазии, чем такая гнусная жизнь, когда два человека хотят друг друга лишь напившись оба пьяными.

Уивер встал и сделал шаг.

На всём лежало серебро лунного света, и вполне можно было видеть, когда глаза в этом свете освоились. Вот так же было, подумалось Уиверу, в ночь убийства Джейн.

Там рос этот тополь.

Уивер не мог различить очертания неглубокой могилы, не в этом тусклом свете, но под огромным деревом он некоторое время посидел. Он вновь грезил, ему снова виделось, будто восемь лет назад он находится на автобусной станции в Санта-Фе, в эпоху до его знакомства с Ви, и он, наоборот, знакомится там с Дженни и… и насколько же абсурдна эта фантазия! Ведь Дженни, случись он там, не обратила бы на него ни малейшего внимания; с чего бы?

Уивер направился к дому.

Громыхало радио. Но казалось, словно бы две станции борются между собой, и ни одна из них, по-видимому, не в состоянии перекрыть другую, а потому Уивер заглянул в гостиную и увидел, что Ви спит в кресле; её голова опустилась на грудь, но не коснулась её ― мешал намечавшийся второй подбородок. Уивер взглянул, сколько виски осталось в бутылке, стоявшей рядом с ней на столике; сегодня она поглощала спиртное даже быстрее его самого. Но ведь он ходил ещё к месту Дженниного захоронения, а это требовало времени. «Бум, бум, бум, ― издало радио. ― Это КИА, ваша станция из Альбукерке. Время девять часов. С нами ваш Уилсон Рэндольф, а с ним ― новости. Но вначале ― хлеб „Саншайн“! Да, народ, хлеб, который напичкан витаминами, хлеб, который вам следует потребовать, когда вы в следующий раз отправитесь в булочную. Хлеб „Саншайн“»…

Уивер дотянулся до приёмника и выключил его, пока тот вновь не начал бумкать. До Уивера дошёл смысл сказанного при объявлении времени, но он не в силах был этому поверить, а потому взглянул для подтверждения на свои наручные часы. Радио не обманывало, и в самом деле было всего лишь девять вечера.

Тишина оказалась неласковой.

― Ви! ― позвал Уивер, чтобы нарушить её. ― Тебе помочь добраться до постели?

Ви не ответила, однако частично проснулась, когда он подхватил её под мышки и вытащил из кресла; она даже ногами переступала, и ему не пришлось её нести. Уивер снял с неё туфли, стащил чулки и расстегнул платье сверху. В ту же секунду, как он уложил её в кровать, Ви погрузилась в сон и храпела. Джордж укрыл её одеялом и прикрыл за собой дверь, чтобы не слышать издаваемых ею звуков. Он перешёл в другую комнату.

Девять часов. Боже мой, всего девять! И спать ещё не хочется; этим утром в Санта-Фе он поздно проснулся, а потому некоторая усталость не требовала немедленного отдыха; так он мог просидеть ещё несколько часов, прежде чем его начнёт клонить в сон, иначе придётся лежать без сна и таращиться в темноту.

А ведь он и также уже долгонько таращится в темноту. Так попытаться читать? Какое там! В последний раз ему не менее чем месяц назад удалось углубиться в чтение более чем на насколько минут.

Всего девять!

Тишина была настолько полной, что он расслышал звук дальнего автомобиля; когда этот звук сделался словно бы ближе, Уивер счёл за нужное подойти к окну: ведь дом его последний на дороге, тогда и ехать должны к нему.

И точно: машина завернула к его дому и встала подле его собственного автомобиля.

Из машины вышел человек; он погасил фары, словно желал немного там постоять. Не Каллахан, но некто незнакомый Уиверу.

Какого чёрта? ― подумал было Уивер, но потом решил: ну, допустим! Он отправился к двери и распахнул её в ту же секунду, как это сделал снаружи тот человек. Приземистый, крепко сбитый и в форме из синей саржи. Вблизи он выглядел смутно знакомым; Уиверу показалось, что он видел его несколько раз, возможно где-то в Таосе.

― Мистер Уивер?

― Да: мистер Уивер.

― Я Том Грейсон, шериф. Хотелось бы с вами поговорить.

― Входите, ― ответил Уивер и отступил от двери. ― Для разговора пройдёмте на кухню. В спальне спит жена, и наши голоса с кухни до неё не долетят.

Грейсон знал, куда идти.

― Выпить, шериф? ― Уивер вдруг понял, что всё ещё держит зачем-то в руке свой стакан.

― Нет, спасибо. Не сейчас. Послушайте, Уивер, у вас были проблемы, вы это знаете? А я из них вас вытащил. И теперь я нечто вам сообщу, а вы нечто от меня выслушаете.

― Проблемы? – Уивер уставился на гостя.

― Позавчерашний день. Тусон.

― Господи! ― только и сказал Уивер. Значит, всё было взаправду ― его задержание и его освобождение. ― Присядьте, шериф. И собщите всё, что должны. То есть… да, я напился в Тусоне. Я думал, что всё помню… но в чём дело? Я что-нибудь натворил?

― Ничего ― в Тусоне. Но в Бартоне повели себя свински.

Уивер с осторожностью поставил свой стакан на стол. ― Не могли бы вы, шериф, поведать мне об этом в односложных словах? А то я не схватываю.

― Некая миссис Олбрайт из Бартона позвонила в полицию. Она рассказала, что некто, назвавшийся Уивером и управлявший машиной с номерами штата Миссури, позвонил ей по телефону, а затем и пришёл к ней лично; он был выпивший и вёл себя… скажем, более чем подозрительно; она полагает, что он был не в себе. Он сказал ей, что какой-то сумасшедший зарезал её дочь ножом, и теперь она полагает, если только вся история не выдумка, что это и был убийца собственной персоной.

― Боже, Боже! ― отозвался Уивер. ― Поделом мне. Продолжайте.

― В полиции Бартона вывели, что этот человек мог появляться и в других местах, занимаясь расспросами, а потому они позвонили по некоторым вероятным адресам. В особенности в таверны, поскольку та дама сказала, что её посетитель был выпивший. И он побывал-таки в одной из них и всё расспрашивал про Дженни Олбрайт. Там он назвался тем же именем и рассказал, что приехал из Таоса. Он весьма любопытствовал по поводу человека, который имел с Дженни свидания и которого владелец заведения впоследствии встретил в Тусоне. Выходило так, что посетитель миссис Олбрайт скорее всего отправился в Тусон разыскивать того человека. Проясняется, мистер Уивер?

На что со стороны Уивера донеслось:

― Мельницы богов мелют медленно, но очень тонко.

― Чего?

― Нет, ничего, шериф. Продолжайте.

― Так что полиция Бартона позвонила в Тусон, дала ваше описание и предложила заняться выяснением вашей личности. Дело было под вечер; вас отыскали в таверне, пьяным.

― Всё, значит, правда… Продолжайте, шериф. Выпить точно не желаете?

― Нет уж. Я подхожу к тому, чтобы крепко задать вам, Уивер, а угостившись вашим спиртным, я уже этого не смогу. Сами-то вы достаточно трезвы, чтобы понять и запомнить то, что я говорю вам?

― Никогда не забыть мне, шериф. Продолжайте.

― Ну, а между тем они позвонили мне в Таос ― то есть, полицейские из Бартона ― уточнить, впрямь ли человек по имени Уивер приехал отсюда и чтó его так завело. И вам, Уивер, чертовски повезло, что я знал уже от Каллахана и от Элли Гранта, чем вы тут промышляете, так что я с чистой совестью объяснил им, что вы не преступник, а просто пишите об этом убийстве статью для журнала. Тогда из Бартона позвонили в Тусон, и там вас выпустили из холодной.

― Шериф, я вам премного за то обязан.

― Оставьте. Мне стало любопытно ― вот после этого звонка, ― как вы узнали, что Дженни Эймс ― Дженни Олбрайт ― происходит из Бартона. Догадаться вы не могли, а значит получили какие-то свидетельства, о которых не поставили меня в известность, как должны были бы, открывая нечто новое. А потому я приехал сюда и осмотрелся ― как вы понимаете, на совершенно законном основании: есть ордер. Я нашёл это барахло в холщёвом узле у вас в сарае, а затем осмотрел и окрестности, пока не выяснил, откуда вы это выкопали. Молодец вы, Уивер, уж признаю, многое вам удалось. Только вы обязаны были явиться с этим ко мне, особенно с письмом. Я его изъял, если вы вдруг хватились. Не следовало вам самим этак пускаться в путь и искать приключений.

― Да, вероятно, ― отвечал Уивер. ― Я… добро, оставим это. Нельсон умер, так что дело закрыто. Вы ведь тоже выяснили эту подробность? 

― Да, мы проделали тот же труд в Тусоне, что и вы, прошли тем же путём, только чуть с опозданием. Нельсон умер, всё правильно.

Шериф взглянул на Уивера.

― Почему вы рассказали подобное матери Джейн?

Уивер опусти взгляд в стакан. ― Не делает это мне чести, шериф. Выпил я, а к тому же эта женщина так прищучила меня, когда объявила, что её не заботит, что там стало с её дочерью. Ну, я вышел из себя и бросил ей это в лицо, не думая.

Он поднял взгляд. ― И, шериф, я бы передал все эти вещи вам, точно говорю, просто из самомнения захотелось всё самому распутать. Весь материал вам бы передал, прежде чем отдавать очерк в печать, с пунктом о признании заслуг. Я мошенничать не пытался.

Из чего я так перед ним пресмыкаюсь? ― подумал Уивер. Ну да, парень облегчил мне жизнь в Тусоне, но я бы и сам выпутался, если бы они меня расспросили. И чего я всё вру про свой очерк? Ведь я не собираюсь его писать.

― Ладно, мистер Уивер. ― Шериф встал. ― Только… примите мой совет и не пишите сейчас этого очерка.

Уивер тоже поднялся; он не отрывал взгляда от Грейсона. ― Хорошо, я не тороплюсь с очерком. Но, раз уж такой разговор, то почему нет? Все же факты добыты, не так ли это?

Так, а то как же иначе? Решены даже те две загадки, которые его обеспокоили, ― пропавшее письмо и то, что произошло с ним в Тусоне.

― Вот послушайте, мистер Уивер, ― заговорил Грейсон, ― вы мните себя кем-то вроде сыщика, раз уж способны писать статьи для журналов. Считаете себя мудрецом. Нас вы считаете простыми служащими, не способными отличить собственную задницу от норы в земле. Но вот тут вы и ошибаетесь. У вас нет достаточно разума, чтобы сопоставить мелкие вещи, детали, а у нас разума на это хватает.

Уивер нахмурился. ― Допустим, но какие-такие мелочи я не сопоставил?

― Получить описание этой девицы Дженни Олбрайт в Бартоне вы не потрудились. Не выяснили, блондинкой она была или брюнеткой.

― Вы хотите сказать… ― У Джорджа зашумело в ушах. ― Вы шутите, шериф?! Дженни Олбрайт ― она что же, не Дженни Эймс? Бог мой, а письмо, а прочее!

― Нет, я не это имел в виду. Именно Дженни Олбрайт прибыла сюда под именем Дженни Эймс; она и волосы покрасила, не одно только имя сменила, вот почему Карлотта Иверс и Пепе Санчес запомнили её брюнеткой. Да, это Дженни Олбрайт была здесь в ту ночь, и её видел Пепе ― как она выбегает из дома в темноту. Но ― есть одно «но».

Уивер не перебивал.

― Но это не была, не могла это быть Дженни Эймс либо Дженни Олбрайт в том поверхностном захоронении под большим тополем. Та девушка, Уивер, была настоящей брюнеткой, не крашенной. Я просмотрел показания коронера на этот счёт, так что можно не сомневаться. Кроме того, длина тела была пять футов и пять дюймов, а Дженнина мать показала, что рост её дочери был в точности три дюйма свыше пяти. Два дюйма разницы ― это чертовски много. И ещё прочее.

Уивер помотал головой, чтобы привести её в порядок. ― Ладно, сглупил я, сглупил. Я задница с ручкой и всё то, чем вам угодно меня обозвать. И что же в итоге?

― И в итоге завтра я отправляюсь отсюда с двумя людьми. Мы пройдёмся по местности. Возможно, отыщем ещё одно или два поверхностных захоронения. Вероятно, то убийство не было единственным. Чёрт возьми, ведь тот злодей Синяя Борода не одну женщину убил, верно? Откуда нам знать, скольких ещё девушек заманил сюда Нельсон вместе с их деньгами, а затем убил и закопал где-то рядом? Нам известно теперь, что их было во всяком случае две ― девушка, уже лежавшая в могиле, и Дженни.

Или он, возможно, убил всего одну, мы же не знаем! Разве не могла Дженни Олбрайт убежать? Она первой выскочила в дверь и, возможно, не дала ему догнать себя. Если мы не найдём её тела, мы не узнаем даже, погибла ли она вообще. Вот что я имел в виду, советуя вам погодить со статьёй.

― Но… она должна была погибнуть, шериф, иначе она бы…

― Заявила в полицию? Когда она думает, что её разыскивают за присвоение средств, и знает, что воспоследует, откройся она властям? ― Шериф вскинул руку. ― Увидимся утром.

Уивер так и повалился на стул, пока шериф прикрывал за собой дверь. Нащупав бутылку виски, он налил из неё в стакан, порядочно расплескав на стол и не обратив на то внимания.

Дженни, несомненно, жива! Она оказалась быстрее, чем человек, которого уже тогда поедал туберкулёз и чья выносливость была невелика!

А если она жива, он найдёт её.


Снаружи шериф завёл двигатель. Уивер ринулся в дверь, в темень, к машине.

― Шериф, позвольте мне действовать вместе с вами! Помогать вам с этой минуты!

― Не сильно-то вы нам помогли, утаив чемодан и письмо.

― Я… я сам себя кляну! Честное слово, больше не повторится!

― Ладно, посмотрим.

― Для меня это важно, шериф, очень важно! ― Дженни, если ты жива, я найду тебя! ― Слушайте, шериф, мне нужно знать одну вещь. То найденное тело, оно не могло принадлежать Дженни? Я имею в виду…

― Мы, Уивер, почти вполне в том уверены. Если даже она подросла на два дюйма и выкрасила волосы в самый чёрный цвет, это не могла быть Дженни. Мать Дженни сказала, что у той была родинка на левом бедре; если бы на теле оказалась родинка, доктор Гомес сделал бы о том запись. Старик был дотошным.

Уивер повернулся и ощупью направился к дому и в кухню. Машина шерифа тронулась, но Уивер не слышал того.

Родинка на левом бедре. У Ви такая.

Ви обладала ростом в пять футов и три дюйма и была блондинкой. С Ви они познакомились спустя три месяца после того, как Дженни Эймс сбежала от Чарльза Нельсона. Она работала официанткой в Санта-Фе, всего в семидесяти милях по трассе. Не имела родственников. Возрастом в двадцать два года.

Ви была Дженни, а Дженни была Ви.

Санта-Фе ― это как раз то место, куда её могли подбросить, после того как она добралась в ту ночь до трассы. Ближайший город, достаточно большой, чтобы укрыть её, чтобы дать ей работу.

Он вновь попытался налить себе, но на этот раз его руки так дрожали, что он не мог даже удержать стакана. Пил он из горлышка.

Он подошёл к двери в спальню, открыл её, всмотрелся и прислушался. Эта крупная, рыхлая, тупая, храпящая…

Уивер отпрянул к косяку, стукнулся о него головой и ввалился на кухню.

Дженни.

Он опёрся о стол и вновь потянулся за бутылкой. Если б скорее допиться до ступора; это бы единственный способ сохранить рассудок, удержать себя от…

― Джордж!

Дженни стояла в дверях. Глаза её были мутны со сна и с перепоя, лицо помято, бесцветные волосы спутаны, голос сиплый.

― Джордж, здесь кто-то был? И потом, ты не закрыл дверь в спальню, и этот свет…

Говоря так, она прошла по кухне, но внезапно смолкла, оказавшись меж Уивером и наружной дверью и глядя на мужа в замешательстве.

― Джордж, что…

Ничего не оставалось, лишь то, что ему и следовало ― рвануть на себя ящик кухонного стола и запустить в него руку…

С ужасом во взгляде Джейн попятилась от ножа, нашаривая рукой круглую ручку двери, что вела из кухни вон. Испугом сжало гортань ― не крикнуть, да и услышать некому, лишь тому, кто сейчас надвигался на неё с ножом в руке, этот спятивший, попросту сумасшедший. Нашарив рукой, она повернула ручку, дверь распахнулась в ночь и…


Андрей Москотельников
Видишь этого шмеля? - Он на службе у Кремля!
________________

Неактивен

 

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson