Форум литературного общества Fabulae

.


ОДНО БЕЗДЫХАННОЕ ЛЕТО.
ПОЭМА ПАМЯТИ
____________________________________________________________



ПРОЛОГ

...когда исконному повесе
наскучит долгий разговор,
острот оскомина и прессинг
вокабул, выстрелы в упор,
цитат скучнейших синекура
и цитадели эпиграмм,
и клавишных фиоритуры,
и мандолины филигрань,

когда стрельба по манекенам
и вскачь на розовом коне
не прибавляет вам презренных
на депозит и в портмоне,
когда дантист как пьяный кучер
клиент by Hilton и Lido,
как альпинист штурмует кручу
и мерседеса передок,

когда банкир с фальшивой почкой
потягивает Эннеси,
(а был когда-то между прочим
незаурядный теннисист),
когда умолкли менестрели
а терпсихоры в neglige,
(они немного надоели
к шестому месяцу уже),
и разворачивает свиток –
сиречь указ очередной –
каков наряд – таков пресвитер –
вчера пиджак сегодня свитер,
а послезавтра – кимоно,
когда курзал в изнеможенье
и гардероб загоревал
мы остановим предложенье
на тридцать третьей, arial…


1.

гром литавр и звоны струн еще далече,
детвора покуда прячется в квартирных –
лягушата в коробках, – а мы беспечны,
невзирая на призыв и отзвук лирный,

и раскачивало боны невской зыбью
те, что плесенью по кромки зарастали –
зелена была и бархатна, и визгом
только доски под ногами, только тали…

только ванты пели ветрено и нежно,
струн стальных не перечесть – не хватит пальцев,
поселились наши души где-то между
серым небом и вигвамами скитальцев,

наши девушки курили папиросы,
пили спирт из фляги если холодало –
настоящие соленые матросы –
молодые, – рулевых недоставало!

наших девушек узнаешь по повадке,
оступился – засмеют, не перестанут…
фиолетовым корабликом в тетрадке
наша юность рисовала капитанов...

торопились моряки ловили ветер,
это лето им отмеривало сроки –
научились разворачивать на шверте
неуклюжие тяжелые «сороки»,

– не робей на фордаке! пусть ветер в спину
белый «стриж» стрижет волну срезая пену
это молодость – почти, наполовину –
и глиссируют стрижи попеременно,

это юность – оглянуться не успели –
улетела словно стриж расправив крылья,
это счастье на одно прикосновенье,
это сказочное лето стало былью…


2.


когда-то и мы на исходе под занавес
подтянем гитар костяные колки,
натянем штормовки, чтоб сдохли от зависти
шансоны, шиньоны, духи, парики…

мы вспомним гитары тревожные звоны
в ночи под медведицы малым ковшом,
свистки паровоза и крыши вагонные,
ремни, сапоги и заплечный мешок,

мы вспомним холодную сталь аквалангов –
привычную тяжесть и жизни глоток,
и танцы наяд, и подводное танго,
скорлупки палаток и тот локоток
настырный…

и клеть подгоревшей ковбойки –
решетка и сеть – паутина из снов
озерной воды и росы алкоголиков, –
шатры и костры, и брезент парусов…

палатки ладонями хлопали ветрам,
срывались как аисты с утлых колес,
как тот адресат на истлевшем конверте –
безумное лето и речка, и плёс,
перрон, суета, толкотня электричек,
щемящий, дорожный, вокзальный слегка
дымок тепловоза и поручней вычурность
у узкоколейного паровика,

и панцири крыш жестяных и коричневых,
как рой принимали назойливых пчел…
столбов хоровод и построек кирпичных,
свисток паровоза, и поручней шелк –

вы нас принимали с оглядкой на всхожесть,
на прочность, как шкот поверяет волна,
на шелест кулис – и как сырник творожный
над задником звездным висела луна –

на строк и аккорда последнюю ноту,
на срок до рассвета, на почерк творца
до станции высадки, до поворота,
до дна, возвращения до, до конца…


3.

поэма ждет как дирижера
и как по вызову такси
дождей и грез, и платьев шорох,
и партитуры Дебюсси,
поэма замерла как мима
пассаж, как старые часы
молчат, переживая климат
прохладной средней полосы,
поэма теплится как память
и кот на страже золотой
цепи отсчитывает дань ей
мотивом песенки простой…

. . . . . . .

не полно ли? ведь мне так сладко,
так хочется воспоминать
сырой рюкзак и борт палатки,
и удивительную гладь
воды... как сон, как звон гитары
и ночи синие, и дни
я вспоминаю... нет, недаром
со мной товарищи мои!
нас жизнь учила не по книгам
и, кажется, дала ответ –
здесь начинается интрига,
нам было по семнадцать лет…*

. . . . . . .

поэма начиналась лесом,
завалом, просекой, травой,
сияла россыпями Креза
и земляники полевой,
поэма полнилась дождями,
грибными тропами влекла,
вела сердца на покаянье
дождю и тяжести весла,
сердцам взыскующим о небе,
порой на ты переходя,
поэма даровала небыль
ненастья, паводка, дождя...

. . . . . .

…отвековал, отпел, откапал
достойнейший из горемык –
мы стали осторожней в лапах
колючей пригородной тьмы,
мы стали пристальнее, строже
и осмотрительнее, и –
мы мудрецы нас думы гложут
и уважают муравьи
за все, за пригорошни крошек,
за поклонение огню,
который в ночь как в воду брошен,
где даже дна не достают,
где звук таинственней и реже
чем восклицанье палача,
что беспокоит, жжет и нежит
одним видением плаща,
где борт о борт не стукнет глухо
и не ударится в причал –
там проходили мы без звука,
чтобы никто не замечал…
…дни начинали не с газеты,
а ночи не с календаря –
мы, разбазарившие лето,
и получается – не зря!
нас только ели укрывали,
на нас наталкивались пни,
мы никогда не забывали
родной, нехоженой земли.

. . . . . . .

когда пропахшие кондером,
отвыкшие от городской
еды и шума полотеров
мы доберемся до Ланской,
когда отвыкшие от шума,
переступив через порог
мирка грамзаписей и шубок,
и репродукции Коро...

(еще на Съезженской не спали,
а на Введенской бенефис
и шведский стол, и танец бальный
так называемый «каприз»),

но мы, порог переступая
меж днесь и морем травяным –
мы вымпелы не опускаем,
и таймеры заведены,
звенят хрустальные, а где-то
полощет парусом фольксбот –
мечта пропащая как лето
не пешеходный переход –
мечта распахнута как ворот,
как перевал переходя
как патронташ и черный порох,
и шорох серого дождя,
она, зовущая как эхо
и уходящий мателот,
ее рецепт веселый лекарь
в латиницу переведет,
когда наскучат теоремы
и луж презренная слюда –
в песок впечатает трирема
печатью жесткого следа
тарана след и профиль ростра,
и трепет чистого листа, –
но звон щита не окна РОСТА,
а грохот звонкого щита,
и плеск волны как блеск булата –
идем на Запад и на «вы»
как безымянные солдаты
рыдающих сороковых,
когда поземка по брусчатке
и холодеют небеса…
и память жжет как отпечаток –
подвал… вторая полоса


4.

а локоток… нахальным был он,
настырным что ни говори,
его еще не позабыли
и капитаны субмарин,
и покорители атлантик –
(не каждый – через одного) –
один чудак, другой – романтик…

и как о самом дорогом
мы вспоминали плёс и чёлны,
как псалмопевец тропари
как пели, но не про девчонок,
шутили, но не о любви…

...тот локоток впивался в бок и
серчал, проказничал, играл,
не признавал идеи Бокля
и Монтескье не признавал,
ни младший Вельд, ни старший Плиний
не беспокоили, пока
не спорят прибалтийский климат
и Гердер Готфрид Иоганн…

тогда и ты дитя природы,
последняя из героинь
феерии тяжелых лодок
и легкой поступи богинь,
пока весь свет не опостылел
и сроки не подведены –
тебя любили постовые
и представители шпаны,
пока во сне шестидесятых
пятиэтажек па-де-де,
мы оставляем отпечаток
и след, и росчерк на воде,
пока дворовых интермедий
не угасает мишура,
ты – коломбина всех комедий
и сказок нашего двора…

. . . . . . .

наш дом! и ты менял названья!
ты был двором и чердаком,
подъездом, стареньким трамваем
и первоклассным ветерком,
ты изменял походку, почерк,
повадки детства моего –
я вспоминаю даже точки
не только черточки его…
ты нас прости голубоглазых
смешных, нечесаных, живых
и вспомни повзрослевших разом,
и величаемых на вы…

. . . . . . .

мы расставались не надолго –
мы расставались навсегда,
забудет платьице из шелка
шальная невская вода,

и ни рождественские блестки,
ни дед Мазай своих зайчат
не сберегут, когда колеса
по перегонам застучат

назло мостам, вокзалам, речкам,
всех голосов наперебой
проложен профиль поперечный
судьбы и карты полевой...

. . . . . . .
. . . . . . .

пока не сломаны подковы
в намет, и иноходь легка,
пока не в кровь истерт суровым
и острым краем тебенька…
пока упрямые подошвы
не прикипели к стременам,
назло принцессам всех горошин
и автопарков племенам,
здесь начинается граница
меж «был» и «сбудется»... пока
судьба как колея кружится
казенного грузовика,
пока российская деревня
не приказала долго жить,
ты не настолько привередлив
чтоб дружбою не дорожить
коней, что вскормлены под небом –
под псковским небом – не шути!
ты подари конягу хлебом
и он за все тебя простит,
за надоевшую подпругу
и за железную узду,
за эту иноходь по кругу
уже которую версту…
ты подари себе надежду,
поверь журчанию ручья –
делить на после и на прежде
нам эту Родину нельзя,
она как рана ножевая,
как строгий окрик и приказ –
увидишь наскоро сшивая
Урал, Прибалтику, Кавказ…

...увидишь степь, как продразверстку
церквей напевы, чад кадил
и сотен верст сухую простынь
и столько сотен позади...

. . . . . . .















.