Форум литературного общества Fabulae

Рассказ.

В коридоре перед залом заседания сельсовета на стульях сидят трое. Две старухи и старик. Старухи в поношенных плюшевых курточках, в длинных юбках, на ногах у одной вельветовые полуботинки, у другой — суконные ботики. Обе в выцветших старых платках, повязанных домиком. Старик большой, сидит прямо, ладони скрестив на суковатой палке. Он в резиновых сапогах, в серых штанах, на колене четырехугольная заплата. На старом военном кителе, по случаю прихода к властям, висят медали: "За отвагу" и две юбилейные. Старик хмур, задумчив и безучастен. Старухи негромко о чем-то переговариваются.

Скрипит дверь зала заседания, и на пороге появляется мужчина лет сорока.

- Фофонцева, заходи! - говорит он хрипловатым баском. Старуха в ботиках встает, одергивает куртку, поправляет платочек на голове и, бросив прощальный взгляд на собеседницу, семенящим шажком проходит в зал. Мужчина прикрыл за ней дверь.

Председатель, молодой человек лет двадцати семи, в костюме, при галстуке, сидит за большим столом, покрытым зеленым ситцем. Он строг, старается держаться официально, перед ним бумаги и ручка. Радом с ним женщина, примерно его возраста, и тоже строго одета.

- Фофонцева Татьяна Яковлевна? – спрашивает председательствующий.

- Нешто,  Алеша,  ты   меня   не  признал? - удивляется, остановившись у порога, посетительница. Худенькое, потемневшее от старости лицо ее кривится в смущении.

- Хм, - произносит в замешательстве Алеша. - Давай, баба Таня, так договоримся. Мы сейчас с тобой, как на суде. Мы судим тебя за самогоноварение. Поэтому мы будем судьями, а ты подсудимой. Поняла?

Баба Таня согласно кивает головой, серые концы платка, как козлиная борода, мелко трясутся под подбородком.

- Вот и хорошо. А теперь подойди сюда, на середину, - председательствующий указал рукой перед столом.
Старуха повинуется.

К Алеше с правой стороны подсел мужчина, который приглашал самогонщицу в зал. Он одет легко, по-летнему, в белую рубаху с расстегнутым воротником. Держит себя степенно, важно.

- Итак, начнем заседание, - сказал председательствующий. Члены комиссии согласно кивают головами.
- Татьяна Яковлевна, вы, конечно, поняли, зачем мы вас вызвали?

- Дык, это, зачем?..
Алеша удивленно дернул головой и усмехнулся.
- Ты что, баба Таня, не поняла? Я же сказал, что мы будем вас сейчас судить за самогоноварение. С самогонкой тебя, то есть вас, застукали? Застукали. Пять литров изъяли? Изъяли.

Старуха согласно трясет "бородой".
- Отняли, Алеша, отняли...

Члены комиссии оживились. Блондинка, сидевшая с левой стороны от председателя, записала ответ "подсудимой".

- Ты... Вы... - Никак Алеша не может настроиться на официальный тон.  Смущенно кохыкнул в кулак и начал по-простому: - Ты, баба Таня, слыхала о законе по борьбе с самогоноварением? Слыхала, я тебя спрашиваю?

Молчание. Старушка тужится что-то припомнить или сформулировать ответ половчее, но не может. Руки ей мешают, она их прячет, то за спину, то сцепливает пальцы впереди себя. Наконец они поймали уголки платка и успокоились.

- Ты что, баба Таня, с Луны свалилась? Он уж второй год, как в силу вошел, а ты будто бы и не знаешь. Знаешь, что есть такой закон?

- Верно, касатик, кажись, был. Про строгости слыхивала...

- Ну вот, закон знаешь, слыхала, а почему нарушаешь?

- Чего?..

- Указ, говорю, почему нарушаешь?

Старуха переминается с ноги на ногу.

- Дэк это... нужда, Алешенька.

- Какая еще нужда? По нужде самогон гонишь?

- Эдак, эдак, - поспешно соглашается старушка. - Водка-то, эвон какая стала дорогущая. Где ж ее напасешься?

- А ты что, гулянки часто устраиваешь?

Алешка обводит смеющимися глазами своих коллег. Те снисходительно улыбаются.

- Дык кажную весну и осень. Веселюсь, а то и плачу. Жисть-то вишь какая веселая, - баба Таня кончиком платка смахнула слезу. - Ты, Алеша, рази сам не понимаешь? Нужда, я говорю, будь она неладна... Кто ж без ентого дела что де-лать будет мне? Э-э... – махнула рукой.

- Ну, можно и за деньги.

- Конечно, можно. Почему нельзя? И за деньги можно. Так не хотят. Кто счас за деньги работает? Деньги мало кто берет. Им говорят, подавай счас жидкую валюту. Да оно маленько подешевле с са-могонкой... Этот раз Проша вспахал огород, выпил баночку, а от денег отказался. Разве мне плохо?.. Спасибо тебе, Прохор Игнатич! Хороший ты человек. И пахаешь ладно.

Старушка  кланяется  мужчине,  сидящему  с  правой  стороны  от Алеши.

- Ты, бабка, того, не сваливай тут на личности, - ворчит Прохор Игнатьевич, нахмурив густые выгоревшие на солнце белесые брови.

- Дык я что, касатик,— забеспокоилась бабка. - Я ж не со злом. Я ж тебя хвалю. Ты сердобольный, Проша. И пьешь мало, и денег не берешь. Другие...

- Ты  зачем  сюда  пришла,  бабка? - повысил  голос "касатик", краснея.
- Дык это... вызывали. За самогонку, поди...

Старушка пригнула испуганно голову и заводила уголком платка по лицу; казалось, еще немного, и она заплачет.

- Вот и отвечай. Следующий раз будешь знать, кого угощать, - ворчит Прохор.

- Дык это старый Михей, паразит, - всхлипнула она без слез. - Пить пьет,  а  как помочь чево попросишь, не может. Не дала ему похмелиться... Да и то человек не по злобе болтанул. Во хмелю был. Он сам здесь, - кивает на двери. - Пришел каяться. И старуха Настасея с ним. Ох и шибко она его ругала. Ох, и ругала... Обещает своей самогонкой вернуть мне за туё самогоночку, что у меня отняли...

Члены  комиссии  засмеялись.   Старуха  сконфуженно  осеклась  и подалась к столу.

- Тю! Че я трёкаю? Вы не слушайте меня, старую дуру... Вы уж это, - вытянутой рукой показала на двери, - им ниче не говорите. Ладно?

- Ладно, ладно, бабка. Прикуси язык, - буркнул Прохор. Блондинка наклонилась к председателю, и что-то негромко сказала ему. Тот одобрительно кивнул головой.

- Татьяна Яковлевна, - обратилась она к бабке. - Возьмите стул, присядьте.

- Вот спасибо, деточки, - обрадовалась старушка, засуетилась. Взяла стул у стены и поставила его на то место, где только что стояла. Села, облегченно вздох-нула. - Ноги-т совсем, язви их, худы стали...

- Татьяна Яковлевна, вы о деле бы говорили. О том, о чем вас спрашивают. Лишнего не надо, - сказала женщина тоном учительницы младших классов.  На вид она была привлекательной, аккуратненькой, с розовыми губками, располагала к себе, без нее и комиссия была бы скучной. Благодаря ее присутствию старушка чувствовала себя несколько приободреннее. - И о Прохоре Игнатьевиче ничего говорить не надо. Мы его знаем. Он человек положительный.

- Этак,  этак, - одобрительно  кивает старуха. - Проша  парень хороший, ничего не скажешь. Кабы все такими были, в совхозе жить легче было бы. Его только кликни, он завсегда. Доброй души человек и денег не берет...

- Слушай бабка, перестань меня дергать! - возмутился Проша, заерзав на стуле. - О деле давай.

- А я че? - стушевалась Татьяна Яковлевна и стала оправдываться. - И я о деле. Нешто я не понимаю?.. И самогонку я че, для плохих людей делаю? Не для себя, а для дела. Когда нужда припрет, чтоб способней было... Вон, в прошлый месяц, помнишь, Валерия Марковна, я к тебе приходила в правление?  Насчет боровка, подложить его надо было...

- Помню, Татьяна Яковлевна, - кивнула женщина в ответ в некотором смущении. - Но поймите меня. Не могла я тогда дать вам ветеринара. Занят он был. Так вы уж не обессудьте.

- Да будет, будет, - отмахнулась старуха маленькой ручкой. - Бог с тобой. Я не в обиде. Я Костратыча и так потом сыскала. На ферме подкараулила. Тоже говорил, некогда. А когда сказала, что самогоночкой попотчую, пришел, уважил. Во-от... – "Во-от" сказала ласково, с таким значением, словно всякое к себе участие воспринимала как божескую милость.

- Это, значит, вы Антона Калистратовича пьяным напоили?

- Бог с тобой, касатушка. Он много не пьет. Он только два стаканчика выпил, когда кастрировать пошел. Да два после. И всего-то... А денег не взял. Да-а. А чтоб пьяным?.. Не-ет. Он не шатался. Он сам говорил, что ему некогда, все на ферму торопился.

- Понятно, - раздумчиво проговорила Валерия Марковна.

- Нет, ты не сумлевайся, касатушка. Он мужик хороший. К нему только подход нужен. А без ентого дела какой подход? Он, как Проша... - сказала и осеклась под горящим от негодования взглядом Прохора, казалось, еще немного и он бабку отматерит.

- Баба Таня, ты нам толком можешь объяснить, почему ты стала самогонщи-цей, - спрашивает председатель, скрывая усмешку.

- Ну-у, это,  почитай,  у  нас  сызмальства, - заулыбалась  баба Таня, оголив ряд мелких зубов. - Я еще, помню, вот такусенькой была, своему деду ее делать пособляла. Я ему, помню, щепу ношу, а он в кастрюльке бражку парит...

- Баба Таня, ты нам об истории самогоноварения не рассказывай. Мы и без твоей лекции кое-что смыслим в этом деле, ну и прочее… Ты конкретно, о себе. Почему ты взялась за производство этого зелья? Ведь ты закон нарушила.

- Дык, Алеша, касатик, куда ж я без нее? Она мне и огород пашет и дрова возит. А не будь у меня ее, хоть ложись да помирай... - всхлипнула. - Это когда я работала в совхозе, то совхоз мне мал-мальски помогал, жить можно было. А теперь все, я - отрезанный ломоть. Это ладно ты в энженерах ходишь, своей бабке бесплатно помогаешь. А мне кто? Одна как перст осталась! - У старухи заслезились глаза, голос дрожал. - Сама работать боле не могу. Пенсии 32 рубля 42 копеечки. Попробуй, поживи…

- Ладно, баба Таня, - остановил Алеша старухины причитания, - нам все ясно. - Посмотрел на членов комиссии, те согласно кивнули головами. - Ты выйди сейчас в коридор, посиди там. А мы посовещаемся. Иди.

Старушка со вздохами поднялась и, вытирая концами платка глаза, засеменила к двери, постукивая резиновой подошвой суконных ботиков.

Минуты через три-четыре самогонщицу вновь пригласили в зал заседаний.

За столом стояли Алеша и Валерия Марковна. Председательствующий, держа перед собой лист бумаги, судейским голосом зачитывал решение:

- Заслушав дело о нарушении Указа Президиума Верховного Совета  РСФСР от 16.05.85 года «О мерах по усилению борьбы против пьянства, алкоголизма и самогоноварения» товарищем Фофонцевой Т. Я., неработающая, пенсионерка, беспартийная, русская, два класса образования, комиссия по борьбе с пьянством и самогоноварением постановляет...

Старуха замерла. Глаза расширились, губы заметно подрагивают. На лице страх и ожидание.

- ...За нарушение Указа гражданке Фофонцевой Т. Я. вынести общественный выговор. - Председатель положил на стол лист и добавил, не снижая официальной тональности в голосе: - Данное решение, если вы, Татьяна Яковлевна, с ним не согласна, можете обжаловать в нашем сельском совете.

- Ой! - радостно воскликнула старушка. - Что ты, что ты! Я согласная. Дай вам Бог всем здоровья... - Ее темное лицо осветилось счастливой улыбкой, и она, бедная, засуетилась вокруг стула, на котором до этого сидела, раскланиваясь на две стороны, то Алеше и Валерии Марковне, то Прохору, стоявшему за ней. - Вот спасибо-то!.. Вот спасибо-о!.. А меня-то как напугали... Мне ж сказали, чтоб я готовила двести рублев. А я... А где б я их взяла?

- Татьяна Яковлевна, - остановила радостные причитания старухи Валерия Марковна, постучав казанками пальцев по столу. – Мы вас на первый случай решили пока предупредить, то есть объявить выговор.

- Вот хорошо-то...

- Но, - повысила она голос до строгости, - если вы еще раз попадетесь, мы вас оштрафуем. Поняли?

- А как же, че тут не понять?..  Штраф худо.  Штраф совсем плохо. А выговор ничо, выговор можно… Не-ет. Больше я Михею и понюхать не дам. Паразит, натерпелась сколько...

- Иди, баба Таня, иди, - потянул ее за курточку Прохор.

- Ага, ага, пошла, - согласно затрясла та "бородой", подаваясь к двери. Но, взявшись за дверную ручку, вдруг обернулась и, глядя на Алешу ласково, робко   спросила: - А это, самогоночку мне вернуть нельзя? Нет?..

- Ты что, бабка?! - удивленно воскликнул молодой человек и со стоном проговорил: - Иди, иди ради Бога отсюда!

- Иду, - перекрестилась старушка. - Иду. Это я так... Жалко, вот и спросила... Эх-хе. Опять пять рублев тратить. Где дрожжи брать? Сахар куда-то подевался. Вот беда-то... - бормотала она, выходя из зала. – И што за жисть?..