Форум литературного общества Fabulae

К сожалению рассказ не дописан – виною лень и бесталанность, бестолковость.

Не помню, рассказывал ли я вам.
Когда ехал на дачу, Т.Б. рассказала притчу, которую сама же не смогла растолковать, о том, что если бабочке помочь вылупиться преодолеть кокон, то она погибнет. (Притчу можно включить в рассказ. Не забудь проверить орфографию, когда будешь перечитывать. Альтернативные концовки!)
Мать: единственно герой действия в рассказе, переживает из-за непрактичности мужчин.
Сын: пейсатель, ненавидящий алкоголика отца, противоположность ему. Но совершенно не может поправить материальное положение семьи.
Отец: единственный кормчий семьи, пропивает семейный бюджет.
Церквей в России много, при чем самых разных: пугливых маленьких, скромных своей ветхостью, неприятных своей неряшливостью (этакие рохли), и удивительно огромных созидателей веры, величественных и пылающих на солнце ртутью блеска куполов, осдобленых внутренно чешуей фресок и  благой стенной росписью на святые темы, колокола в таких пробуждают совесть и стягивают народ сгибать спины, гнуть шеи в робкой детской молитве. Но нонче помнит и знает как правильно надо крестится лишь старый человек, - человек мудрый, опытный, и добрый, и честный. Только он грустно перекрестится, проходя мимо забытой народом церкви, только он упадет к земле щекой, в душе скорбью слов обратится к Господу. Все нищие, что во имя Его по праздникам стояли возле Дома Божьего, не смея входить, просили милостыню: чумазые цыгане, елейные калеки, вонючие бомжы, - все они теперь покинули церкви, участь их – это смерть. Отцы и попы, не имея прихожан, звонкую монету и рубь пролетарский не получая, тоже ушед. Бывало ребенок сопливый, ободранный забежит в церковь без окон, без дверей, еле живую, штанишки спустит и накакает. А так только вороны слетаются с четырех сторон света в церкви наши русские.
В селе Злотогорском, на Урале, стоит угрюмо и скучно, но более ненужно церковь, одна из «заброшенных», одна без веры и прихожан. Все какие-то смутные лица, более по одному нежели количеством, время от времени укрывалось, пряталось по углам  сквозняковым, в темноте ночуя и в страхе что «найдут». Сейчас же прохожий мог слышать в церкви голоса - это семья Чуевых поселилась там, бедная, впроголодь живущая на бесконечные долги. Порой глубокой ночью слышатся голос пьяный, гордо поющий гимн державы, уродливо и с жаром.
Не знаю смогу ли я выразить то, что хотел бы сказать: мысли и слова почти всегда идут параллельно, редко пересекаясь. Может вы замечали какое-то зло агрессию исходящее от бытовых предметов, от их покрытых грязью, пылью нечистоплотных поверхностей? Я надеюсь вы сочувствуете. А время! Вы знаете что основной чертой времени является монотонность? – это явно чувствуется, когда ты одуревший, с ошметками сна, в грязном исподнем ковыляешь сутуло в ванную комнату, к мутному в пятнах зеркалу, к немытой пожелтевшей ванной, к тупой бритве, к засмальцованной расческе, которая… О, тут бесконечность такого. Затем транспорт: тугой и набитый людьми – самые худшие предметы, это те, что шевелятся. Свойство монотонности – ницшеанское вечное возвращение, впрочем, я скверный читатель [я волен толковать произвольно]. Кургузая тажекондукторша. Предметы всегда повторяются, давят, атакуют, прут, доказывая свое мертвое сосуществование если я мертв – значит существую. На работе неведомый песчаный бог умирает, и секунды вялые, устав, почти с каждым шагом останавливаясь передохнуть, бредут в своей монотонности круга. Работы нет, но платят исправно: целыми днями просиживаю свою смену без дела. И вот, когда освобождение неким щедрым даром ты с честью вырываешь у времени – ты победил! – другие пустоты наваливаются на тебя, делая из тебя апатичного полуживого чел. Пьешь чай, смотришь тел., кушаешь, пьешь чай, читаешь, спишь, а ночью – бодрствуешь, вслушиваясь в шелест серой, ночной, монструозной бабочки за поцарапанным шкафом.  Самое худшее – это то, что пустоты мы заполняем другими пустотами. Мы не смакуем отданным нам временем – мы прячемся от него за громадой риторических занятий, лишь бы не чувствовать надоедливое, угнетающее тик так. Когда я учился в школе - я ожидал от негативно настроенных v-образных стрелок нужного положения, чтобы уйти; в институте уроки выросли в пары – я все так же желал уйти; на работе – только бы досидеть, чтобы уйти. Но почти противно идти – добровольно! – в эти черные четыре стены, с этими почти незнакомыми, родными людьми. Где фразы клише, торжествуя пошлостью, будут строить свои гримасы – как рабочий день? ну, что там работа? завтра на то же время? как дела? По моему Чехов это папа и мама Камю.
(Не верю в  ДЕЙСТВИЕ, т.е.в  рациональное, осмысленное, несущее в себе идею, ради которой стоит жить, которая определяет жизнь, поощряя ее. Хоть оно и есть, я отказываюсь верить в него. Поэтому в рассказе не оставляю места для действия моих персонажей, отдавая им лишь возможность высказать себя - это еще не значит, что они смогут оправдать себя, скорее наоборот: между бездейственными (неподвижными) людьми есть много сходства с уродливыми (неподвижными) предметами.)
Священник, улыбаясь елейной – и, будем же честны, буддистской – улыбкой Христа, вошел; влезая на взвизгнувшую - уже, возможно, видевшую сон - табуретку, аккуратно с нищей церковной бережливостью вывернул единственную лампочку. Его босые израненные ступни направились к выходу.
Саша погруженный в себя, как и любой уважающий себя интроверт, продолжал чинно, с напряженной мускулатурой лица и глазами щелками собирать огромный самопал.
Саша погруженный в себя, как и любой уважающий себя интроверт, продолжал чинно, с напряженной мускулатурой лица и глазами щелками собирать огромный, дородный, качественный самопал. К сожалению, ничего не видно! Но слышны запланированные, но неуверенные аматорские шаги; гулкий, тупой, звенящий у меня в ушах выстрел созрел и лопнул – горячая уверенная пуля достигла мягкой ткани мозга и успокоилась.
(Не забудь две альтернативные концовки и вариативность второй, оставляющей сетевого читателя в неведение, с вопросом «В кого выстрел?». Не забудь написать об этой задумке напрямую.)