Форум литературного общества Fabulae

Ицхак!
Вы такой молодец! Это чудо - Ваш Павел Гулеватый.  Насладилась, и теперь плачу. Спасибо!

Виктория Добрынина Вечные темы – Харьков изд. Фолио

Это не статья и не эссе, и даже не мемуары, а какой-то цыплёнок жареный, цыпленок пареный…. И очень, очень хочет жить. Разговор пойдёт об исключительности читателя из процесса развития новейшей русской поэзии и замене его более сорока тысячами поэтов – претендентов на литературную премию «Дебют». Сколько там поэтов, которые никогда и никуда не попадут? И о том, что лучшие образцы этой, самой развивающейся в мире ветки мировой культуры, почти недоступны для читающей публики. Из-за её, почти полного, отсутствия.
    Итак, мне посчастливилось, мне на блюдечке, уж не знаю с какой каёмочкой, привезли в мою пустыню новый сборник харьковского поэта Виктории Добрыниной. А Вам, мой читатель и он же писатель, нет. И я хочу познакомить Вас с тем, что меня поразило, когда я пережил всё, о чем там впечатано в бумагу.

Точильщик мне наточит нож,
И я тебя убью.
И кровь твоя прольётся в ночь
За эту жизнь мою.

И я ступлю на новый круг
Судилищ и плевков.
Всё это было, милый друг,
А ты вот был таков.

Всё это было и при вас,
Судья и господин.
О, правый суд, людская власть,
О, Бог, Отец и Сын.

Но только сын не виноват
Ни в чём, ни перед кем.
И потому – ни в рай, ни в ад –
Живи на волоске.

На этом тонком волоске
Сыновней правоты.
И заржавеет нож в тоске.
И уцелеешь ты.

    Вот такая книга под названием – Вечные темы – вышла, ма-а-а-леньим таким, микроскопическим тиражом в издательстве «ФОЛИО» г. Харьков.

Проходим школу натюрморта.
За окнами особняка
Неторопливым снегом стёрта
Следов бегущая строка.

Проходим школу кринок, складок,
Искусственных подсказок ламп.
А снег снаружи – сладок. Сладок
Тишайший шаг кошачьих лап.

Проходим азбуку металла.
Французской булочки, стекла,
Покуда снег не разметала
Зима, и мартом не стекла.

Покуда мним себя в ряду
На равных с Рембрандтом и Хальсом.
Покуда детское нахальство
Прозрачней красок на меду.

    Да! Она ещё и художник. Изрядный художник. Я всегда завидовал тем людям, которые смогли развиваться в направлении своего взгляда – это помогает точнее осуществлять образ  на шевелящейся  поэтической ткани.

…Холодно даже свече разгореться,
Будто и в ней наша грешная плоть.

    Это взгляд человека, который всю жизнь занимался тем, что прищуривался, прежде чем положить мазок огня свечи на холст.

…Но как ёлка мерцала! Последнею сказкой,
Золочёной, щемящей, серебряной, хрупкой.
Ну же, манна небесная, снежная крупка!
Нежной Родины нежная до крови ласка.

    А вот, неожиданный перезвон с моей предыдущей вещью не в себе – об Анне Андреевне.

Волшебство требухи, дух опилок, доски
Посеревшей…
Разучился из мусора делать стихи
Постаревший…

Это обо мне…. А вот, о ком-то другом, о друге.

Чем мы связаны друг с другом?
Чепухою. Полукругом
От годичного кольца.
Содержанием лица,
Что так близко принималось
От начала до конца…

А это ещё о ком, неужто о себе?!!!

О, Господи, я даже не умру,
Как брошенная выживет собака.
Лишь буду просыпаться поутру,
Почти не отличая свет от мрака.

Перечитывать стихи из любимых книжек тяжко:
Память зрения умеет оживлять и делать больно.
Память детства, как щелчок, как безжалостный, с оттяжкой,
память слуха бередит. Хочется сказать: довольно!

Перечитывать стихи, натыкаясь на детали,
Мелочи, да их украли, погасили, как фонарь.
Ах, как слякоть в нём мерцала!
В общем, этого хватало,
Чтоб не превратиться в тварь.

…То плющ навивался на луч,
То иней сирени клубился.
И в щель тополёнок пробился,
Закрытый в сарае на ключ.

    Я уже писал о её мазке огня свечи на холст. Но для того, чтобы суметь наложить такой мазок, и чтоб этот огонёк оказался живым, нужно было беззаветно отдать всю свою жизнь русской поэзии.

Будто манна небесная, снег выпадает,
Переносного смысла минуя тропинки,
Как бесплатный супец, раз народ голодает, -
Рот набить, вот набить бы ещё и корзинки.

Я покуда живу между теми и теми.
Кто и хлеба, и зрелищ, кто духа и тела.
Кто слоняется тенью, прислоняется к тени,
Кто и срама не имеет, кто крова, кто дела.

Между ними покуда, посерёдке, не рыща
На помойке, и снег не глотая, как манну.
Я ещё разбираю, где мусор, где пища,
Я уже понимаю, что этого мало.

Но уже не могу протянуть подаянья.
Но ещё не могу без стыда отвернуться.
До тюрьмы и сумы есть ещё расстоянье.
И снежок на карнизе, как манна на блюдце.

    Книжку эту я получил по случаю. И вот об этом моё творение. Поэтический взрыв в ноосфере не даёт возможности найти самое, самое…. Но с этого момента, все новые публикации и некоторые стихи из её книги – вот они, перед Вами.

Явление Анны Минаковой виртуальному народу.

    Меня всегда занимала идея – исследовать, как, по каким таким законам развивается интеллигент во втором поколении. А если это еще и поэт…. Во втором поколении.
Вообще, я должен Вам сказать, что после создания Виртуального храма Русской поэзии и возможности печататься, не оглядываясь ни на каких Сельцов, неповторимость каждого поэтического открытия, лично для меня, приобрела почти абсолютный характер. 
    Я буду свою заметку базировать на материале, выставленном на сервере Стихи. Ру. Там творчество Анны Станиславовны Минаковой дано в перспективе и, менее чем более, полно.
    «Как на яблочном боку изогнут блик,
           так изогнуты косые паруса»
    «На коленях моих отдыхает сама темнота»
    Ведь это нужно было увидеть и естественным образом передать, да так, что картинка получается живая, живая.
    Или – « Мы с тобой знакомы семь снов»
                   «Прощаемся до вчера», и великолепное окончание стихотворения  - «К ресницам цепляются вечера».
    И совершенно естественная игра звуков, как ручеек –
    «В Висле исчерчено веслами» То есть то, что для обыкновенного человека, стихи, для этой девочки – естественная речь. Очевидно, что она с ней жила всю свою жизнь.
    Это я цитировал то, что Анна писала когда-то. А вот ретроспектива от настоящего времени – вглубь.
    «Это нам, дуракам подают
    неумытых ботинок уют,
    платья легкие, птичьи манишки…
    …И поэтов юродивых книжки.
    Впечатление от её последних стихов такое, как будто летишь, летишь. Как во сне.
    «Я увидела облако. Ты этим облаком был…»
    « Я смотрела на облако, выглядела глаза…»
    «Но дай хоть грош, хоть полгроша
    за лишнее…»
    Или вот – открываешь стихотворение  - Февраль – достал! Чернеть и плакать!
    Думаешь – ну, очередной перепев гения. Но….
    «Март – чернее февраля…»
    И далее – «Лихой беды лохматый клапоть
                              и обомлевшая земля…»
    А в продолжение – « И небо – красное, воронье…»
    Конечно же, всё, что я выбираю – это на мой вкус. Я уверен, что каждый, кто захочет читать стихи Станиславовны, найдет там что-то свое.
    В заключение разбора – еще одна цитата из стихотворения – Темнота поползла.
    «Это души надкушенных яблок сиянием синим
    Возвращаются в небо по медленным струям дождя»
    Нет, еще – «И трепет светотени утихающий –
                               Мгновенный остановит блик на лбу»

    Вот так, молодые пролетают в поэтическом небе, а ты, глянув на их удивительный полет из-под ладошки, нагибаешься к земле и снова и снова пропалываешь свой поэтический огород. А вот Вам, мои дорогие и поэтическая загадочка на закуску….
    А знаете ли Вы, из сора чьего огорода вырастила наша несравненная Анна Андреевна Ахматова своё гениальное стихотворение? Какой такой поэт вырастил для нее эти самые сорняки?
    На этот вопрос, если никто не ответит, разгадка – в следующем моем разборе полетов по виртуальному поэтическому небу.
    А вот, кто вырастил, для нас для всех, такое чудо – Анну Минакову? Тут и гадать не надо. Это замечательный русский поэт, утес и ортодокс – Станислав Минаков. Это он её, сам и лично, выкормил. Манной кашей и колыбельными из классиков…. Покормит, а потом качает и поёт. То ли баритоном, то ли басом. Не помню…. Давно это было. В прошлом веке.

Анна Минакова. В продолжение темы.


Заметку об Анне Минаковой я писал первой. С тех пор и мой способ раскрывать перед Вами, мой читатель трепетную поэтическую душу претерпел, так сказать. И ещё, я меньше стал болтать в этих своих опусах.
Да и Анна за эти годы, не вместившись в сетераторскую судьбу, стала и лауреатом и узнаваемым поэтом. И мне стало интересно, а что сейчас…

Интересно, когда человек как цветок
Не мигая глядит на зелёный восток —
В мельтешне ли, толпе ли, пустыне,
Словно в жилах его не кровища, а сок,
И внимательный свет в сердцевине.

Будто кто-то ему указал на звезду:
Из неровного облака вынул.
И теперь он цветёт в поднебесном саду
Меж тюльпанов, ромашек и примул.

А в густых золотых волосах волосах
Шебуршит, воскресает пшеница.
Интересно, что весь он — почти в небесах,
Стебелёчек и стрелка на Божьих часах,
Но ему — вместе с нами — висеть на весах
И к земле неподвижной клониться.

И, неспешные очи лилово разув,
Обмирая, вздыхая глубоко,
Он как будто готов сквозь росу и слезу
Посмотреть на неблизкого Бога.
И выходит во двор, где сияют кусты,
Полон солнца открытый его рот.
И ложится пыльца на власы и персты,
И рубашки отвёрнутый ворот.

И ещё. Поэты Слобожанщины, со столицей этого края, я имею ввиду мой родной город – Харьков, действительно говорят на особом, птичьем и поэтическом языке. Это определено пограничьем и обогащением от двух культур, российской и украинской.

СВЯТАЯ ВОДА

Я в сумерки втиснусь, где каждый — вещ,
И где оживает любая вещь,
С Тобой становясь — одним.
И вижу: источник
И крест над ним,
И выше — звезда над ним.

Но вечер-овчар превратился в ночь,
А ночь охладила дух.
И смотрит её неуёмный глаз
На тёмно-зелёный туман, на нас,
На заговорённый луг.
А луг — это глина Твоей щеки,
Щетина её — спорыш.
А мак да цикорий — цветки-щенки,
В которые Ты глядишь.

Мой ветер оправлен Твоей травой,
Весёлой травой Твоей.
Брожу словно телепень дрожжевой
С бескровной, бескровленной головой,
Твержу новоявленный облик Твой.
И снова — в колодце с водой живой,
Я словно в колодце с водой живой,
Ведома оранжевой и живой,
Живучей водой Твоей.

Ко мне потянулась рука реки,
И это — Твоя рука.
В ней рыбы летят
И в воду глядят,
И у них блестят бока.

Ты — дальняя длань и длинный поход,
А я — это камень, особый, тот,
Что нет, не утонет. Поток несёт
Меня — сквозь пылюку несметных вод.
Так синий цикория трёп — несёт
Твоя нескончаемая рука.
И лёгок полет моего цветка!

Опомнюсь: источник
И крест над ним,
И выше — летит звезда.
Опомнюсь — остыну,
И мир — постыл,
И он — зеленее льда.
К моим неумытым немым щекам
Прилеплена лютня льда.
И я б не оттаяла никогда,
Но тёплой святая была вода,
И сладкой была вода.

Мои заметки всегда были краткими. Но, как я писал ранее, Анна не вмещается. Вот ещё три, на мой взгляд, великолепных тому примера.

(МЕРКУЦИО)

Неизбежная шутка, безжизненная, — как йод
Обжигает губы обветренные. Пускай.
А сорока-воровка пуговицы клюёт
На сорочке моей синенькой, новенькой.
Но твоё свято-место — пусто. Я жду и жду,
И чернею. И стану чёрная — до зари.
И тупые остроты всегда у меня в ходу.
Освети мою душу пыльную, озари,
Я уже не могу без шуточки, без тычка.
В перепачканных пальцах лопается стекло.
Что ж, тепло тебе, девица-ласточка-весточка?
Что ж, тепло тебе, красная, горькая?
Не тепло.

Ты войдёшь — серьёзный, внимательный, тёплый, с тёп-
лыми крыльями, призрачный, не отворяя дверь.
И тебя не достанет ничтожный, напрасный стёб —
Зверь бессмысленный и беспощадный, ничейный зверь.
Ты один не подвластен вранью, воронью, трепне,
Мотыльки и цветки расцветают в твоём окне.
Не печёт, но печётся словечко твоё обо мне,
Оттого так спокойно, так непечально мне.

Ты войдёшь, серьёзный, молчащий — в себе, в снегу,
И меня не дразнит, меня не смешит уже
Твой во всём перехлёст — потому что я так не смогу:
Без издёвки совсем, без извёстки на душной душе.

     *     *     *

…И летело – рваное, ветреное, почти
что дымок. Не моя нирвана, не мой дымок.
Я увидела облако. Ты этим облаком был.
Или тело забыл, или всё на земле забыл.
Белый-белый, как водится, серенький с голубым,
проливной, как водица, такой у него был цвет,
а размер – мой любимый, анапест (почти с тебя).
Я смотрела на облако, выглядела глаза,
я смотрела на облако, я на тебя смотре...

     *     *     *

     Колыбельная

В голове моей плавают – словно бы в лодке, пироге –
Мысли грустные, да: у тебя (хоть пока и не видишь)
Ноги длинные выросли – к длинной-предолгой дороге.
Но пока я пою колыбельную – спишь, не уходишь.

От тебя уходила рыба с серебряными боками
И вода колебалась и виделась синей и странной,
От тебя и земля уплывала в стране чужестранной.
Да и нету страны твоей, родины, твёрдой-претвёрдой, как камень,
И родной, и одной, и единственно неотвратимой.

Так куда ты, зачем ты летишь, но скорей, но лети, мой
Тростниковый и хладный (как сон твой), почти недвижимый,
Недопитый (как чай твой), но спи, молодой, но лежи, мой
Неукрытый… И бабочка мысли со лба полетела,
В темноте засверкала, оставив уснувшее тело.

И вода вечерела реки, и чернела, чернея.
Я гляжу на дорогу твою, а она всё длиннее.
Я пою, но всё тише, всё тише, всё тише и тише.
Колыбельная кончилась песня. Проснись же. Иди же.

А вот, куда идти, это я могу подсказать. Набирайте в Журнальном Зале – Анна Минакова - и читайте. Рекомендую.

Григорий Ботвинник. С нами навсегда

Жизнь человеческая коротка. Перед уходом, русский поэт, Григорий Ботвинник, собрал все свои самые, самые стихи в, истинно, самиздатовский сборник. А так, как наш друг почти не подходил к компьютеру, то неоценимую помощь в создании этой книги оказал ему беэршевский поэт Дмитрий Фельдман.
Я хотел  впечатать эту книгу в ноосферное небо, между туч, стремящихся на север России, думал - тогда Гриша останется с нами навсегда.
Но она не помещается в формат заметки поэткорра.
Надеюсь, что Дмитрий разместит её где-нибудь, и я сразу же дам на неё ссылку.

А пока, то, что не так давно Гриша дал мне с просьбой напечатать…


На город опускались холода.
Звонки трамваев зазвучали строже.
В ладони нищих капала вода,
Стекающая с зонтиков прохожих.

Сжимало горло от таких щедрот
Над старым парком собирались ночи.
Казалось, время шло на эшафот,
Чтоб стать ещё на целый день короче.

Торчали пики кованых оград.
В аллеях пахло горько и сосново.
Кружился надо мною листопад
И тихо падал в ритме босанова.


            ***

По бульвару, на рассвете,
Ночь на цыпочках идёт.
Мокнет пёс на парапете.
У причала теплоход.

Впереди по курсу осень.
На компасе выходной.
Проплываем мимо сосен,
Между небом и водой.

На столе не будет лишней
Рюмка водки со слезой,
Маринованные вишни
Под огурчики с грозой.



            Прощай, осень

Дрожит листва в осенней передряге,
Просёлки заболели от дождей,
Старухами нахмурились коряги,
Заросшие осокой до бровей.

Резвились кулики на тонких лапах,
Сочился по траве брусничный сок,
Слетались журавли на терпкий запах
Семь капель проглотить на посошок.

Размахивал над лесом шалый ветер
Лоскутьями туманных покрывал.
И поутру рассвет дождливой сетью
Край неба из болота поднимал.


            ***

Разделяя дорогу на сутки,
Я всё время куда-то спешу,
Нахожусь в ошалелом рассудке,
Если что-то не так напишу.

Разбрелись по пригорках церквушки,
Опускается сонная тишь,
На тесовый узор деревушки,
На веснушки соломенных крыш.

Набирают подсолнухи смуглость,
В каждом зёрнышке солнце храня,
И, как прежде, земная округлость
За собою поманит меня.

Уведёт, словно я заневолен
Хвойным ветром смолистых лесов,
Гулким эхом небесных басов
Над затерянным в осени полем.


            Блажь

На росных травах заблестит слеза,
Заохают, заплачут перепёлки.
Меня давно не держат тормоза,
Я словно в бесконечной самоволке.

Теряя сны, скитаюсь по ночам,
Устав от одиночества в постели,
Завидую саврасовским грачам,
Вернувшимся к берёзовым апрелям.

Их время незаметно пронеслось,
Украдкой заглянуло в подворотню,
Мне кажется, что всю земную ось
По пьянке сколотил нетрезвый плотник.

Одна подруга мне всегда верна,
Светла и поэтична по природе,
Над головой покажется луна
И упадёт горошиной в колодец.


Письмо

А у нас на родине снега,
По деревне щедро пахнет хлебом,
На полянах шапками стога,
Сосны, улетающие в небо.

Пироги с капустой из печи,
По субботам с вениками баня,
Белыми рубахами в ночи
Тянутся погодки за батяней.

На столе картошка да грибки,
К посевной пойдёт нужда по хатам,
А пока гуляют мужики,
Запивая водку крепким матом.

Если не считать одной беды,
Жизнь идёт ни шатко и ни валко,
Где ребята с нашей слободы,
Где теперь Сережка, где Наталка.

Откружат, отплачут ветера,
Отпоют гармони на прогулке,
Коротает наши вечера
Тишина в знакомом переулке.

Потеплеют души по весне,
Засвистят ночами коростели,
Только жаль, что в дальней стороне
Не услышать звонкого апреля.

Уплывут резные терема,
Купола церковного прихода,
А у нас по-прежнему зима,
Как обычно в это время года.

***

Ветер гладит спелую пшеницу.
Гонит волны к дальним перелескам.
И луна отрезанным довеском
Из-за тучи смотрит на станицу.

Зазвенят по луговинам косы,
Подсекая травы до упада,
По утру осенняя прохлада
Ткнётся мне в ладони мокрым носом.

Мама печь откроет на минутку,
Я, сквозь сон, услышу краем уха:
Хлеба испечённого краюха
Заскрипит, как снег по первопутку.

Время пронесётся и растает,
У иконы свечку потревожит.
Я в родимый край вернусь прохожим
И дворовый пёс меня облает.

       

        ***
                Посвящается Виктории Орти

Карнизы Домского собора
Над запотевшей мостовой,
Переплетённые листвой,
Решётки в кружеве узора
И запах осени живой.

Гудел орган на низких нотах
От рук до верхних этажей
И звуки проливных дождей
Включили свет в оконных сотах,
В цветных квадратах витражей.

А город слушал эти звуки,
Кружили стаи голосов
В регистре камерных басов,
На башне пробил час разлуки...
Собор закрыли на засов.


Зимние мотивы

Сойдутся ветры на таран,
Как загулявшие бараны.
И молнии, кривляясь пьяно,
Станцуют на небе канкан.

Над крышами промчится гром,
Застонет хворая старуха,
В истерике забьётся муха
За перекошенным окном.

Взъерошив головы дроздам,
Последний дождь всплакнёт устало,
Уйдёт за дальний полустанок
Навстречу зимним поездам.

Луна свернётся калачом,
Прожектора локомотива
Напишут зимние мотивы
Незамерзающим лучом.

Из чёрно-белого пейзаж
Напомнит мне цвета печали,
На шпалах, словно на рояле
Сыграет вьюга свой пассаж. 


            ***

Смотрел июль в засушливое лето,
Дожди застряли где-то в небесах,
Гудел пожар в беспомощных лесах
От брошенной в природу сигареты.

Огонь столбом поднялся на дыбы,
Валили лес. Разлапистые ели
Под топором стонали и скрипели,
Как будто их рубили на гробы.

Усталый ветер шевелил кусты,
Лежал туман на выжженной поляне,
Торчали пни, как негры в русской бане,
Стесняясь непривычной наготы.

Я в этот лес ходил в иные дни,
Он мне дарил надежду и прохладу,
И мы спиной к спине стояли рядом…
Спаси нас, Господи! Спаси и сохрани!


            ***

И снова осень в северных краях,
На белых мхах брусничные узоры
И глухарей завистливые взоры
Вослед летящим стаям в небесах.

Плывёт туман за далью берегов,
Осипший ветер княжит над лесами,
Кружит погода между полюсами
По всей земле, до самых облаков.

Мне памятны знакомые места
И пожелтевший лист в моём блокноте,
И свист деревьев на высокой ноте,
И выстрелы пастушьего хлыста.

Теперь мой дом в Израиле, на юге,
Проходят дни в житейской круговерти,
А я всё жду, что мне пришлют в конверте
Седые пряди первой зимней вьюги.


            Лосиный остров

Последних листьев ворох ржавый
Сохатый поднял на рога,
Лосиный остров сбросил травы
И опустели берега.

Плывут неспешной вереницей,
Теряя бесконечность, дни,
Как необстрелянные птицы,
Порой беспечны и вольны.

И грузный лось, устав от скуки,
Тряхнёт ветвистой стариной,
Уйдёт в леса, и тень разлуки
Его накроет под сосной.

Коснувшись лёгкими крылами,
Метель остудит пыл самца,
И над уснувшими снегами
Поднимет месяц лук стрельца.



            Мимолётности

Закудрявилось небо тучами,
Рыщут ветры без роду-племени.
Жаль, погода по воле случая
Не ко времени, не ко времени…

В елях пасмурных утро прячется,
Пробираючись между кронами,
На полянах дождями плачется
С перестуками-перезвонами.

Разольётся в степи зарницами,
Глянет в озеро черноокое,
Закричит перелётной птицею
И умчится в края далёкие.

По-собачьи за мною тянутся,
В предрассветной туманной плотности,
Не откликнутся, не оглянутся
Эти странные мимолётности.
           

   Из детства

Ещё не высохли кусты
От рос, упавших на рассвете.
Летят на солнечные плети
Неосторожные дрозды.

Белесый дым, как тёплый снег,
В полях кружился и не таял,
Сливался с журавлиной стаей
И падал в бесконечность рек.

Устав от уличных хлопот,
Я шёл в леса, за сочной данью.
Водил в покорном ожиданье
Свой одинокий хоровод.

В меня смотрели облака
Через берёзовые тени.
Я пил холодный сок растений
Взамен парного молока.



            Наваждение

Мы лепили с мальчишками бабу
Снеговую, с морковочным носом.
И забыв, что морозец не слабый,
На салазках летали с откосов.

Находили в таёжных рассветах
Огоньки желтоглазой морошки.
Собирали пахучее лето
В заплетённые дедом лукошки.

В новом доме не пахнет овчиной.
Над Израилем душные ветры.
По какой непонятно причине
Отмахал я сюда километры?

Мы с тобою давно постарели,
Но во сне я как прежде летаю.
Кружит снег на листах акварели,
Он уже никогда не растает.


Олеся

Порой ко мне приходят в сны
Слова полесских песен,
Присел на краешек весны
Июнь и ноги свесил.

Внизу теплели вечера,
Кружили звуки в поле.
Я их сыграл с листа вчера
И выпустил на волю.

Вдаль уплывали облака,
Уставшие от влаги,
И звёзды падали в луга,
И падали в овраги.

И растекались по ручьям,
Туда, где в полнолунье,
Ко мне приходит по ночам
Влюблённая колдунья.


Ноктюрн
    моей дочери Маргарите

Запламенеют всполохи в саду,
Горячий снег в мои ладони ляжет,
Я в этот сад как в прошлое войду,
И каждый год мне что-нибудь расскажет.

На листья клёна осень прилегла,
Уставшая, задумчивая осень,
Твои следы пороша замела,
А может быть, и не было их вовсе.

Закаты спят у озера в лесу,
Где прячутся сиреневые тени.
Я юность на свиданье унесу
И встану перед нею на колени.

Укроет землю белая печаль,
Застонут глухари на ветках сосен.
Влечёт меня неведомая даль
И снова возвращает в эту осень.
           


  Осенний блюз

Опять сентябрь за стеной
Нахмурил мокрые ресницы,
Крадётся ночь походкой львицы
По запотевшей мостовой.

Считает вечный метроном
С небес упавшие дождинки,
На запоздалой вечеринке –
Коктейль из шлягера с вином.

Охрип от водки саксофон,
Прощальный блюз под звон бокала,
Звучит напевно и устало
Неповторимый полутон.

Ворчит разбуженный камин,
Картавит старая пластинка,
А где-то рядом вечеринка,
И я в квартире не один.

Стекает осень на балкон,
По крышам стелятся рассветы.
Ужель со мной простилось лето,
А может, это просто сон.


            Листья памяти

Мне видится особая печаль
В поэзии ушедших поколений,
Надежда после вечного «прощай»,
И вечность повседневности явлений.

Пройдёт и сто, и даже двести лет…
В седой улыбке, пряча безнадежность,
Признает общепризнанный поэт
Как славили в былом любовь и нежность.

Вот почему, когда уходит день
И сумерки осенние промокнут,
Скользит по занавескам ваша тень,
И листья памяти, кружась, влетают в окна.


            Я ещё вернусь

В ромашковых полянах вечера,
Прохладой тихо веет у причала,
За дальним лесом солнце заскучало
И незаметно скрылось до утра.

Лениво пережёвывают грусть
На выгоне стреноженные кони…
Мне слышится в далёком перезвоне
Знакомый голос: «Я ещё вернусь»…

       
        Моей любимой жене Н. А. посвящается

Затаились сумерки в портьере,
Абажур скучает на столе,
Дремлет в полутёмном интерьере
Осень на моём календаре.

Закружит капризная погода
Писем постаревшие листы.
В них совсем другое время года,
В них любовь и радость, и мечты.

Полевых цветов неравнодушье,
Вечеров сиреневая грусть…
По аллее, к озеру ведущей,
Я за вами в прошлое вернусь.

Унесу в лазоревую утрень,
Расстелю у ваших ног туман.
Заплетёт рябиновые кудри
Опьянённый травами дурман.

Расскажите мудрые страницы,
Юность сохранившие мою,
Почему мне шёпот рощи снится
В этом не берёзовом краю.



            Моим друзьям, оставшимся в России
                    Я навеки крещён…   

Надо мной облака, горизонт фиолетово-синий.
Дует ласковый бриз с берегов незнакомых морей.
Может, в эти края залетят журавли из России,
И на белых крылах принесут серебро тополей.

Там в росистой траве пламенеют кусты земляники,
Сонный пар над рекой поднимает со дна пескарей,
Над широким жнивьём раздаются дроздов переклики,
И уносятся в даль, в тишину разноцветных полей.

В той далёкой стране, где живут благородные птицы,
Где, устав от дорог, можно утро потрогать рукой,
Я ходил на заре родникам до земли поклониться,   
Я навеки крещён этой чистой водой ключевой.

   

            Ветерок-ветерок…

Ветерок неслышно облетел станицу.
Выглянуло солнце сквозь туман реки.
Распахнул подсолнух жёлтые ресницы,
Бросил удивлённый взгляд из-под руки.

Кружат над землёю ласточки-касатки,
Острыми крылами рассекая даль.
На стволах берёзы чёрные заплатки,
Словно на блондинке точками вуаль.


            ***

Голубое небо смотрит облаками,
Золотом расшито спелое жнивьё.
На лугах косилка машет кулаками,
Загоняя в норы мелкое зверьё.

Влажный запах ночи на моих ладонях.
Стелется тропинка вереницей дней    .
Может там, за лесом, на крутом разгоне,
Время остановит и моих коней.

Ой, ты, ветер-ветер, расскажи, гулёна,
Что в степных просторах шепчут камыши,
Скоро ли закружит осень листья клёна
Над пустым зимовьем ветреной души.


            Утро

Улыбнулось солнце из-под крыш,
Растопило утренние тени.
На крылечке заспанный малыш
Проливает струйку на ступени.

Дремлет кот, завалинку обняв,
Рукомойник капает лениво…
Петушина, голову задрав,
На плетне взъерошился драчливо.

Пахнут руки скошенной травой,
Что меня на зорьке обнимали.
Вам случалось летнею порой
Ночевать вдвоём на сеновале?


            Твои ладони

Из всех картин, что память сберегла,
Я этот вечер помню и поныне,
Твои ладони с запахом полыни,
Далёких зорь цветные зеркала.

Холодный цвет кувшинок на пруду,
Крик одинокой сойки на излёте,
И наши руки в тесном переплёте,
И куст жасмина в брошенном саду.

С тех пор прошло уже немало лет,
Давно настало время листопада,
И осень поселилась где-то рядом,
Бросая в окна свой багряный свет.

Разлука не коснулась нас крылом,
А ветер счастья был всегда попутный.
И, может быть, я парень шалопутный,
Но Бог витал нал нашим очагом.

       
Заснеженный детдом
                Светлой памяти моей мамы
Замело следы воспоминаний.
Откружилась вьюга за окном.
Через годы огненное пламя
Больше не заглядывает в дом.

Отзвенели вёсны молодые,
Отгремел вдали военный гром.
Только мы, теперь уже седые,
Ту войну прошли через детдом.

Мчала нас беда из Ленинграда
В эшелоне раненых солдат.
Слово незнакомое – «Блокада»
Прозвучало, как глухой набат.

Навсегда сошла на полустанке,
Не успев со мной проститься, мать.
Шла на нас война в гремящем танке,
Чтобы наше детство растоптать.

Далеко, в заснеженной Сибири,
Разместился временный приют.
Нас чужие матери любили,
Утешали: «немцы не придут!»

Приносили письма, телеграммы,
И посылки с фронта, от бойцов,
По ночам нам снились наши мамы,
Были похоронки на отцов.

«Миленькие» - нянечка шептала,
Прижимая к сердцу малыша.
Словно это горе разделяла
Детская и взрослая душа.

Кончилось весною лихолетье.
Мы стоим, игрушки позабыв.
Вы бы знали, как встречали дети,
Как смотрели на своих родных.

Выбегали, словно по тревоге.
«Это обязательно ко мне».
И часами ждали на дороге,
И тихонько плакали во сне.

Уезжали по домам ребята,
Но не всех умчали поезда.
Кто-то ждал погибшего солдата,
Кто-то мать не встретит никогда.

Замело следы воспоминаний.
Откружилась вьюга за окном,
Но порой сквозь прожитые дали
Вижу я заснеженный детдом.

 
Последний школьный бал

В старинной Брестской крепости
Последний школьный бал.
Кружатся пары весело,
Сверкает карнавал.
На свете нет счастливее
И радостнее нас.
Ты станешь молчаливее,
Услышав этот вальс.
Ах, музыка военная,
Оркестр духовой.
И ты еще не пленная,
И я ещё живой…


            Старый  дом

Старый дом с колоннами у входа…
Здесь когда-то жил ещё мой дед.
Слоники на полочке комода,
Скрип качелей, майская погода.
Наше детство довоенных лет.

Патефон в окошке у соседа
Что-то напевает о любви,
За столом негромкая беседа,
Во дворе девчонка-непоседа –
Сбитые коленки до крови.

С той поры прошло немало вёсен,
На траншеях выросли цветы.
На аллею повзрослевших сосен
Не вернутся детские мечты.

Слышал я, друзья из Ленинграда,
Чудом пережившие войну,
Захватив обиду и награды,
Навсегда покинули страну.

Только снится мне, что я мальчишкой
По знакомой улице иду,
Ты навстречу мне бежишь вприпрыжку,
Прижимая плюшевого мишку,
В классики играя на ходу.

Старый дом с колоннами у входа…
Здесь когда-то жил ещё мой дед.
Слоники
        Качели,
            Годы, годы…
Наше детство довоенных лет.


            Охота

Вечера тихи и гладки,
Словно озеро во сне,
И луна играет в прятки
С краснопёркой на блесне.

Пастушата на откосе
Варят рыбу на кострах,
В кедраче застыли лоси,
В ноздри втягивая страх.

Ветер носит запах зверя,
Притаилась в норах тварь,
Разлетается на перья
Зазевавшийся глухарь.

С неба сыплются иголки,
Вой разносится окрест,
На охоту вышли волки –
Санитары здешних мест.


            ***

Леса пропахли запахом грибным,
В глухих распадках шебуршилась осень, 
Клубился над поляной белый дым,
В туманы погружая лапы сосен.

Я спохватился на исходе дня,
Подкралась ночь и тихо встала рядом,
А из дупла смотрели на меня
Два огонька каким-то странным взглядом.

Подумалось, какой уж тут привал…
Недалеко в лугах заржали кони,
И я, вздохнув, проворно зашагал,
В карманы спрятав мокрые ладони.



Танго соловья
                   
Белесый пар клубится над рекой,
Застыли в оцепленье дерева,
На просеке мороз шальной рукой
Раскалывает сосны на дрова.

В крутых оврагах заблудился день,
На звёздном небе божья благодать,
Надвинув лихо шапку набекрень
Лукавый месяц вышел погадать.

Скрипит пластинка, белая метель
Насвистывает «Танго соловья»,
Уносит нашу память карусель
В далёкие забытые края.

Горит свеча заботливым огнём,
Роняет год листы календаря,
Пробьют часы и мы с тобой вдвоём
В седле очередного января.


            Городской романс

Какие нынче поутру
Необычайные восходы.
К ним, застывая на ветру,
Пришвартовались пароходы.

Среди обычной суеты
Смывает дождь сонливость улиц,
Двуглаво смотрят на мосты
Орлы, похожие на куриц.

Давно уехала родня,
Звонят порой из Тель-Авива,
И часто на исходе дня
Мне беспокойно и тоскливо.

Кружится в окнах белый пух,
Рояль в углу при свете лунном…
И, вспоминая что-то вслух,
Под крышкой вздрагивают струны.


Пиши

Ты приходи – поговорим…
О том,  о сём совсем немного,
А может, просто помолчим
И ты отправишься в дорогу.
Туда, где дали высоки,
Где нас запомнили метели,
Где мы с тобою у реки
Недолюбили, недопели.
Теперь иные времена
Иные нравы и привычки,
А жизнь подчас разделена
На запятые и кавычки,
На чёрный дым и красоту,
На ураганы и капели.
То нас заносит в высоту,
То опускает на панели.
Грешим и молимся в тиши,
Передвигаемся во мраке,
И водку глушим от души
И обнимаемся до драки.
Такие вот дела.
Пиши…

           

Время

Всю ночь идут дожди,
Постукивают в окна.
Гранитные вожди
На пьедесталах мокнут.

Решётки спят в ряду.
Унылые сороки.
У тополей в саду
Пожизненные сроки.



                    Д.Я. Лившицу

Мы рвём стихи, уходим не простившись,
Смахнув небрежно прошлое в сундук.
Пишите так, сказал однажды Лившиц,
Чтоб слёзы капали, коль пишите про лук.



            Мёртвое море

Вплетает время в стих секреты буден.
Загадочность старинных пирамид.
Лежит вода, похожая на студень.
А сверху пол Израиля лежит.


    ***

Подчиняясь известному зову,
Так, что хочется волком завыть,
Я шагну за барьер языковый
И руками начну говорить.

Позабуду слова и привычки,
Те, что были когда-то близки,
Всё былое поставлю в кавычки
И пойду к бедуинам в пески.

И узнает кочевник-бродяга,
Сын ужаленных солнцем песков,
Что в России любая дворняга
Понимала меня с полуслов.

           
            Маленькая сказка про кота
                (Мариночке посвящается)

По старой сказке бродит серый волк,
Лиса Алиса, чёртики смешные…
И тем, кто в этом понимает толк,
Я расскажу про шорохи ночные.

Однажды в полночь заскрипела дверь,
От старости, а может от печали,
И в комнату вошёл лохматый зверь,
И шорохи на время замолчали.

Прошёлся он, потрогал лапой свет,
Что зайчиком резвился на паркете.
А в этом-то, дружок, и весь секрет –
Коты порой ведут себя как дети.


            Манна небесная

Почти неделю, с севера на юг,
К теплу и морю за небесной манной
Я добирался от таёжных вьюг
До берегов земли обетованной

На северах, дыханье затаив,
Среди полей, взъерошенных спросонья,
Я понимал стрекоз речитатив
И мне казалось – я не посторонний.

Здесь по-другому слышится земля.
Скрипят леса, сквозь камни прорастая,
А по ночам созвездий вензеля
Глядят в меня глазами горностая.

            4.05.2005


           
            Бархатный сезон
                    М. Носоновскому

Мягким бархатом стелется пляжный сезон,
Белокурые девы в фаворе,
Ресторан на горе, седовласый гарсон
И верандочка с видом на море.

Где-то рядом ворчит говорливый ручей,
Погружаясь в вечернюю просинь,
Я сегодня один, я сегодня ничей,
Возле дамы по имени осень.


            ***

Запутались туманы в камышах,
В речной прохладе отраженье сосен.
И на заросших тиной камышах
Паслись лениво жирные лососи.

Стояли молчаливо берега
В рябиновые сполохи одеты,
Из облаков, нахмурившись слегка,
В меня смотрело тающее лето.

По осени закрутит кутерьма,
Под ветром дерева застонут глухо,
И вот уж белозубая зима
Меня куснёт тихонечко за ухо.

Завертятся на крышах ветряки
И форточки захлопают в ладони,
Ко мне навстречу выйдут из пурги
Снегами запорошенные кони.


            Два берега

Два берега смотрели друг на друга,
Один скалистый – создан на века,
Другой песчаный, а над ним лачуга –
Трухлявая лачуга рыбака.

Дремали под корягой пескари
Лениво гладил воду сонный ветер,
Порезавшись о краешек зари,
Луна ушла сквозь порванные сети.

Калитка скрипнула под старческой рукой,
Прохладная струна коснулась пальцев,
Река несла надежду и покой
И, как могла, жалела постояльцев.


            Акварель

Постарели родные места,
Заневестились пышные ели,
На белесых стволах береста
Тихо шепчет: «И вы поседели…»

За посёлком у тихой реки,
Наклонив утомлённые спины,
Что-то ловят со дна старики,
Разгоняя махоркой кручину.

Дальний свет полуночных костров,
Как маяк в позабытое детство.
Жаль, что Бог не построил мостов,
Чтобы по ним перейти и согреться.

Заглянув в эти славные дни,
Унестись до рассвета в ночное…
Одинокие кони мои,
У кого вы теперь на постое…


            Белый танец

Льётся вальс из потёртой кассеты.
На три четверти сердце стучит.
Здесь, в Израиле, жаркое лето
И ручей по-иному звучит.

А на севере пахнут полыни.
Жёлтый лист на ободьях колёс.
От холодной, заутренней стыни
Прижимается к берегу плёс.

На деревьях притихли вороны,
Улетели собратья на юг.
В белом танце смолистые кроны
Закружатся под музыку вьюг.

Помнит ветер с Тиманского кряжа
Разудалую песнь январей...
На песке Ашкелонского пляжа
Мне тоскливо. Такой я еврей.



            ***

Невнятно шелестят кусты,
Забытые сиренями.
Промокли до гвоздей мосты,
Щербатые от времени.

Надев на пики облака,
Туманом сосны венчаны.
Вцепились избы в берега,
Смолисты и бревенчаты.

Искристой плетью щёлкнет гром,
Из-под небесной ряби,
И тучи выплеснут ведром
Разверзнутые хляби.

Мерцает пламя у свечи,
Дрожит котёнок глупый,
А мне уютно на печи
Под дедовым тулупом.


   



            ***

Здесь ветры играют в четыре руки на рояле,
Пастушью мелодию хрипло выводит фагот,
Лавины грохочут литаврами на перевале
И катятся вниз, отправляясь в последний поход.

Я видел, как на землю медленно падают ночи,
Окутав прохладой поля и дороги округ,
Как солнце встаёт, разрывая туманы на клочья,
И в тёмных отвалах сверкает заточенный плуг.

Я помню весну и усердие раннего лета,
Пронзающий небо полёт ошалелых стрекоз,
Подсолнухов лики в оранжево-чёрных беретах
И пахнущий детством, ушедший в луга сенокос.


***

Сумерки толпились у обочин,
Прилипала слякоть к сапогам,
Горизонт закатом кровоточил,
Прижимая небо к берегам.

И тоска дышала мне в затылок,
Что-то не сложилось в этот день:
То ли осень, как всегда, простыла,
То ли шла за мною чья-то тень.

Скоро поле выстудит снегами,
Заметёт остатки птичьих гнёзд.
И олень ветвистыми рогами
На скаку дотронется до звёзд.






            ***
                И. Войтовецкому

Дирижёр, похожий на сороку,
В чёрном фраке с белою манишкой,
Машет, машет длинными руками,
Подавая музыку оркестру.

Взмах одной – и флейты заиграли,
Взмах другой – и охнули литавры,
У валторн от яркого софита
Пламенеют медные улыбки.

Зал притих, устали музыканты,
Но звучат последние аккорды…
И волной шумят аплодисменты
И плывут в распахнутые двери.

Свет погас, на сцену вышло время,
Улыбнулось тихо и исчезло,
Спрятавшись за старые кулисы.
Сверху барабанили по крыше
Первые весенние дожди.
            «По тундре, по железной дороге,
            Где мчится скорый Воркута-Ленинград»           
                            (из песни)

На лесосеке ветер пахнет хвоей,
Стук дятла разливается округ.
Под вечер на болоте выпь завоет,
Скликая разлетевшихся подруг.

Смахнёт дремоту филин остроухий,
Закрутит пучеглазой головой,
На кочках говорливые лягухи
Затеют перекличку меж собой.

Здесь каждый звук на мушке пистолета,
Над лагерем тоска и комары,
Короткое, заплаканное лето
И тёмные от смоли топоры.

Промчится мимо поезд под конвоем,
Скуёт Печору северный мороз,
На воле, между небом и зимою,
Останется холодный стук колёс.

Сюда везли солдат и генералов
На Воркуту с путёвками Кремля,
О душах их, закопанных под шпалы,
Хранит воспоминание Земля.

Я вышел из другого поколенья.
Мне довелось работать в тех местах,
Там до сих пор на вольном поселенье
Живёт расконвоированный страх.



            Король
            «Если я заболею…»
                М. Юрковецкому

Катился день в обычное безделье.
Смотрю в окно, мечтая ни о чём.
Мой дом похож на маленькую келью,
Забытую и богом, и врачом.

Придёт весна, я морем заболею,
Меня потянет в дальние края,
Я выйду на знакомую аллею,
И встречу на причале короля.

Король мой друг, лабает в местном джазе,
Играет бесподобно на трубе.
Я, вместе с ним, все кабаки облазил,
Таскал его хмельного на себе.

Он мне сыграет что-нибудь такое,
По блюзу, дорогой мой Айболит.
И в полосе вечернего прибоя
Песок, как маракасы, зазвучит.



            ***

Погода ни к чёрту, тоска и печаль.
И время уходит в подушку.
Залез таракан на кусок калача
И чешет от скуки макушку.

Не помню, с похмелья, что было со мной.
На улице день или вечер.
А в воздухе пахнет кухонной войной.
И голову вылечить нечем.

Друзья улетели в другую страну.
В Израиле воздух полезней.
Я скоро за ними наверно махну.
Вот только в буфет на вокзал загляну,
Избавлюсь от русской болезни.



            8.01.2005 г.
            ***
Плыл по ручью смородиновый лист.
Вдоль берега прогуливалась осень.
Грибы последние корзинками уносит 
Люд городской, смекалист и речист.

В дупло пустое залетело эхо,
Клубком свернувшись катится ежиха,
Пытаясь в чаще спрятаться от лиха,
А может просто, лисам на потеху.

Покроет тропы хрупкая пороша.
Дрожа, сохатый выйдет на поляну.
Рогами покачает словно пьяный.
И унесёт развесистую ношу.

Запляшут в кронах гибкие метели,
Глухое солнце спрячется за тучи.
Во сне ежиха встретится с колючим,
Небритым мужем в свадебной постели.


            ***

День остывал, длиннее стали тени,
Вода в реке блестела чёрным глазом.
Казалось неожиданно и разом
Упала ночь на мягкие колени.

Запели иволги вдали за косогором.
С болотины ответили лягушки.
Развесив уши хитрые волнушки
Прислушивались к этим разговорам.

Шумели клёны тяжело и низко,
Плыл горизонт неровной кромкой леса,
Среди кусков туманных занавесок
Торчал валун – прородич обелиска.

Историю тех мест я знаю слабо,
Но видно здесь любили пересмешниц,
Через века, глазами первых грешниц,
В меня смотрела каменная баба.



            Капли датского короля
                С. Эпштейну

Замерзают птицы на лету.
Им уже не долететь до вёсен.
Бродит, ухмыляясь, между сосен
Спорый на расправу колотун.

По дорогам шастают метели.
Солнце мутноглазое от стыни.
Местный фельдшер у моей постели
Сквозь усы бормочет на латыни.

Холодно под стареньким тулупом.
Пахнет неуютно карантином.
Скалится в углу моей халупы
Изморозь мохнатою щетиной.

Мне б уехать в тёплые края,
Разговеться сочными плодами,
Отогреться, в памяти храня
Снежную Россию с холодами.

Дал мне капли лекарь старомодный.
И во сне за мною из страны
Топали по чёрному комоду
Вереницей белые слоны…

            2.06.2004 г.

В заключение – ссылки на два стихотворения, посвящённые Григорию Ботвиннику.

Галина Борина –
http://www.wplanet.ru/index.php?show=text&id=9921


Юрий Арустамов -   
http://www.poezia.ru/article.php?sid=45967

Здравствуйте, Ицхак!
Почитала. ЗАМЕЧАТЕЛЬНО. СПАСИБО.
                                                         
p.s. чуть не обозналась. В Ленинграде была знакома с Семёном Ботвинником. Все Ботвинники хороши.