Приглашаем литераторов и сочувствующих!
Вы не зашли.
ГЕПАТИТ ПЕ
«Он песню страшную кричит…»
В. Русаков
1.
Я живу в ожидании грома, который грянет с неба. Или, может быть, в ожидании того, что земля разверзнется под ногами моих родственников. Я давно удивляюсь, как она их ещё носит. А пока я пишу по ночам, поскольку бессонница лишила меня счастья отдыхать от жизни. Недавно я понял: человек рождён для счастья, как страус для полёта. Возможно, эта мысль зародилась тогда, когда я сварил свой солдатский ремень и пытался его съесть. А может быть, и раньше. Поистине, мир и велик, и чудесен. Есть в нём океаны, полные воды, горькой, как слёзы моей матери-еврейки, ставшей женой антисемита, и есть горы, похожие на горб моего брата, согнувшегося над шахматной доской. А ещё по утрам в мире восходит солнце, жаркое как объятия тридцатилетней вдовы, которая меня недавно осмелилась пригреть, несмотря на свою инвалидность и костыли. Восходит солнце над Россией и удивляется: что это за местность так сильно задымлённая. Можно подумать, что на множестве алтарей приносится жертва всесожжения. А это всего лишь зэк дядя Вася костерок разжёг в сосновом бору и жарит шашлык, напевая что-то себе под нос. Эта песня может быть чудесней.... этот стон у нас караоке зовётся.... А было дело, делал я уколы инсулина парализованной старушке. Старушка ненавидела мою жену, а заодно и меня, но поскольку живого места на этом разлагающемся куске мяса уже не было, то я делал уколы в особо интимные места. Старушка была в восторге и говорила: «Вот не думала, что на старости лет такие молодые люди будут...». Далее муза стыдливо закрывает лицо. Взвейтесь кострами алые немочи, мы, пионеры, – изрядные сволочи! Когда я был дворником, то однажды не успел сколоть лёд с крыльца заводоуправления. И вот директор удачно грохнулся на этом крыльце. Думаете, что мне за это было? А ничего не было, но через полгода меня уволили без каких либо пособий по сокращению, хотя завод уже ликвидировался, и оборудование резали на цветной лом. Вставай, напивайся, рабочий народ! В коммуне остановка! В городе Кондопога, году так в 84, по выходным под каждым кустом лежали пьяные труженники. Я же по выходным ходил в ДК на секцию самодеятельности. Мы там репетировали, но больше... тоже пили. Во всех наших спектаклях обязательно было застолье, и процесс не прекращался даже на показательных выступлениях перед публикой. Родина-Мать зовёт! А ты записался в менеджеры? Поторопись! Я пообещал грузину разместить рекламу лаврового листа в сибирских газетах. Расплатился грузин наличными. Не знаю, вышла ли та реклама, но от грузина я прятался две недели на острове посреди озера под Приозерском, пока в Петербург не приехал наш директор и не уладил конфликт своей бандитской внешностью, поскольку грузин обещал меня зарезать – лавровый лист у него никто не хотел покупать. Чёрный ворон, что ты вьёшься над моею, блин, башкой! Ты бабок, блин, не добьёшься! Сказаните, чем я занемог! В учебном батальоне капитан любил построить солдат в шеренгу и хлестать их по лицу перчаткой. После этого следовала команда: «Пробоина по левому борту!» Двадцать солдат бежали с вёдрами воды и выливали всё это в коридоре казармы, благо пол был бетонный. Потом в образовавшуюся лужу сержант высыпал килограммов пять порошка и весь взвод в течение двух часов собирал пену и воду тряпками. А ещё, помнится, мы маникюрными ножницами траву на газоне выравнивали и красили акварельной краской. Увы, это не анекдот. Как и то, что здание авторемонтной мастерской мы строили из бетонных блоков, которые по приказу командира части воровали на соседней гражданской стройке. Кроме того, нас учили есть окурки и письма, а так же шифры от секретной аппаратуры. Странное дело, но аппендицита от такого количества поглощённой бумаги ни у кого не было. Несварения тоже. Ура! Наше дело правое – мы левыми делами занимаемся только ночью. То есть мы, поэты, пишем стихи на вышке в карауле. В шесть лет я участвовал в ограблении типографии. Когда меня поймали менты и спросили, стоял ли я на шухере, то я сказал, что стоял, поскольку думал, что шухер – это то же самое, что шифер. Ведь стоял-то я на шухере прямо на крыше злополучной типографии. С тех пор, родители разрешали мне выходить за двери коммуналки только, чтобы дойти до школы. Так что многие жизненно важные вещи я долгое время знал только теоретически со слов сверстников. Но я знал точно, что моя милиция меня стреножит и постережёт. Именно так лесоповал маячит на горизонте всю мою сознательную жизнь. Не в лоб так по лбу. Двум смертям не бывать.
2.
Ну, похоже, я вас, читатель, совсем запутал своим вступлением. Пора бы толком объяснить, кто я такой. Увы, я сам этого не знаю. Я – Никто Нигде Не Живущий. По национальности я, может быть, еврей, а может быть и русский. Но скорее всего, у меня нет национальности. Я – поэт и этим всё сказано. Личность крайне подозрительная, как для нормального читателя, так и для властей. Однако самое странное и подозрительное даже для меня самого, это то, что с детства я мечтаю найти некий абсолютный смысл жизни. К сожалению, поиски мои затянулись. Вот в данный момент у меня под глазом стоит здоровенный фингал – только за сегодняшний день милиция дважды пыталась меня арестовать в метро. Когда я стал объяснять кто я такой, громадного роста страж порядка сказал, что лучше бы я сидел дома и не мешал нормальному пассажиропотоку. А я и не мешаю вовсе – я стараюсь сжаться до бесконечно малой точки, чтобы все эти безумные люди вокруг меня не замечали меня совсем. Единственное, что необходимо мне в этой жизни, – сидеть за компьютером и писать свои произведения. И чтобы при этом не было ничего слышно в комнате, кроме, разве что, лифта, который громыхает за стенкой. Но не всё, чего так страстно хочется, предусмотрено в программе шоу с претенциозным названием «судьба ничем не примечательного человека». Просто так даже птички не поют. Вот мой брат, действительно, поёт песни просто так. Ходит по квартире, улыбается чему-то и поёт: «Ум-му-му! Ум-му-му!». Пять лет назад ему крепко двинули по башке замком за попытку устроить драку в шахматном клубе, но травма мало изменила его характер. Зато мне стало значительно веселее жить. Вот сейчас он поёт: «Вместе весело шагать по просторам….» Я не спорю, конечно…. Вместе мы как-то поехали за грибами с ночёвкой. Дождь шёл всю ночь, и всё вокруг совершенно промокло: лес, палатка, спальник… утром с большим трудом я развёл костёр, наломал кучу хвороста и ушёл за грибами, оставив брата сушиться. Когда через два часа я вернулся, то услышал в лесу детский плач – мой семнадцатилетний брат сидел у погасшего костра, дрожал от холода и ревел. Рядом лежала нетронутая куча хвороста. Вы, читатель, думаете, что я сейчас буду рассказывать вам историю моей жизни? Напрасно, напрасно… я всего лишь хочу объяснить, как я исчез из этого мира в никуда, став абсолютно прозрачным и невесомым объектом. Уже давно меня замечают только милиционеры. В начале Перестройки, в бывший коммунистический праздник, я вышел на улицу с табличкой на груди «убей мента». Я проходил довольно долго по городу, и никто меня не арестовал. Зато сегодня в нашей стране это было бы чревато лишением зрения, слуха, детородных органов, а так же свободы. Помню, как в ту странную для страны осень мы, неформалы, стояли в переулке у Гостиного Двора и собирались штурмовать отделение милиции, куда увели некоторых людей из наших непрочных рядов. О, какое было тогда воодушевление! Мы кричали какие угодно оскорбления в адрес государства, мы резали правду-матку, хотя никто всё-таки не рискнул швырнуть камень в окно отделения. Камень я швырнул в окно другого отделения милиции года полтора спустя, когда у меня здорово снесло крышу, и я метался по улицам города с высунутым языком, изображая идиота. Но, видимо, идиотов вокруг было так много, что никто не обращал на меня внимания. Так, с высунутым языком, я проехал на метро в центр Петербурга, зашёл в магазин, пробежал многие улицы, и только камень запущенный мной в окно логова стражей порядка сразу решил дело ¬– меня связали удавкой и бросили на ледяной бетонный пол. Когда приехала психбригада, мои руки были абсолютно синими, как небо над страной в те баснословные времена.
3.
Ну вот, теперь вы думаете, что, ха-ха, я – сумасшедший. По общепринятой классификации люди делятся на умных и, простите, дураков. Кто такие умные – этого никто не знает, но то, что все остальные дураки, вам скажет любая продавщица из торгового центра, каких много возвели по всему городу, – бетон, стекло, огни рекламы и несколько ошалевших от цен покупателей, которые заглянули в сказочный дворец торговли погреться в холодный петербургский денёк. Если вы умный, то вы, конечно, не спросите, зачем возводят эти центры, но я вам подскажу, как дурак другому дураку: всё дело в том, что как солнечные батареи делают из вездесущего света электричество, так эти сверкающие торговые центры делают деньги из воздуха нашей свободы. А у природы нет плохой погоды… Солнце или дождь на улице, а я выхожу на работу со своим тяжёлым рюкзаком. Я еду в автобусе и в метро среди людей, лица которых говорят о нашем печальном времени больше, чем все обличительные статьи немногих выживших в этой свалке серьёзных изданий. Вот сейчас напротив меня сидит женщина лет сорока – она хорошо одета, но у неё пустые глаза пластмассовой куклы. Кроме того, лицо у неё покрыто какими-то шишками и прыщами, а руки судорожно вцепились в сумочку, где лежит мобильный телефон. Если честно, я завидую людям, у которых есть мобильник, – он пригодился бы для моей подозрительной для властей работы. У меня есть даже уверенность, что он помог бы обнаружить вечно ускользающий смысл жизни, но я также хорошо знаю, что существует какой-то особенный, неизвестный мне, язык мобильной связи, без которого невозможно освоить модный прибор. Состоит этот язык, в основном, из матерных слов и междометий, и предполагает особенную обезьянью мимику…. Правда, не понимаю – это ведь не видеотелефон… при чём тут мимика? «А при чём тут рюкзак?» – спросите вы. Какой вы, читатель, недогадливый! Конечно, я работаю чем-то вроде курьера, чем-то вроде агента, чем-то вроде менеджера и чем-то вроде мастера по установке нашей продукции, которую вы тоже можете заказать. Не нужна ли вам, например, хорошая пластмассовая табличка на памятник? Это ничего, что мёртвым не до украшений, – я вам такую зелёненькую, весёленькую сделаю: «Здесь спит директор треста, который лопнул». В смысле, директор лопнул. У этих новых русских такие животы, что я уверен: они, в конце концов, трескаются от пупка до промежности. Ох, простите, читатель, вы-то не новый русский – вы всего лишь рядовой на этой войне правительства с народом… пулями пробито днище котелка, маркитантка юная изнасилована…. Вот рядом с ужасной женщиной в этом вагоне метро сидит девушка. Сколько ей лет? Может быть тридцать пять, а может быть четырнадцать. Сапоги изумительные ¬– явно Франция. Косметики не меньше килограмма на лице, но всё так аккуратненько… и опять глаза пластмассовой куклы…. А по вагону ходят какие-то чёрные дети «поможите, поможите, люди добьрие!» Нет, мать сыра земля нам поможет, только на неё вся надежда…. Да что это? Никак старушка на ногах не устояла? Да, грохнулась, как куль с мукой, на колени усталых, мрачных мужиков, сидящих прикрыв глаза….
4.
С чего, собственно, началось моё исчезновение? С шампиньонов, которые собирал в детстве по грязным, загаженным собаками, скверам или с пьяного соседа, гонявшегося с топором за моим котёнком… нет, не с этого. С разлитого по дороге домой трёхлитрового бидона молока – помню, не хотел возвращаться и просил прохожую тётеньку забрать меня к себе потому, что отец меня будет бить. Или, может быть, исчезновение началось с украденных мной из шкафа и спрятанных на помойке коричневых ампул с сывороткой Филатова, уколы которой были для меня страшнее газовой камеры – недаром я и сам сильно походил на измождённую жертву нацизма. Вы спросите, а где же я всё-таки живу? Ну хорошо, живу сейчас в квартире и у меня вроде бы есть своя комната, но… ведь это всё иллюзия, глюк таблеточника, это всё может исчезнуть в одно мгновение, как дымок сигареты, как наши сбережения в Сбербанке, и тогда я стану одним из тех людей, что роются в помойках по многочисленным неуютным петербургским дворам-колодцам. Правда, несмотря ни на что, обнаруженный мной смысл жизни никуда не денется и всё равно останется в моём сознании. Вот и сейчас я сижу у окна и наблюдаю, как во дворе догорает чей-то Мерседес. Ой, ветер дует в форточку неспроста! Не иначе, ветер этот прилетел из Ирака и хочет напомнить о воле Пророка! Помню, как взорвались в Петербурге два дома. Как люди по ночам дежурили у своих подъездов, словно город переполнен врагами. В те дни я ходил по городу с бутылочкой клея и ляпал на дверях подъездов объявления: «Ясновидящая решит все проблемы». Ясновидящей, сами понимаете, была моя гражданская жена, и все проблемы мы решали прямо у нас дома. Но мы не смогли решить проблему несхожести наших представлений о добре и зле – я отказался от совместной жизни с этой неуравновешенной женщиной. Однако в то время я ещё ходил с бутылочкой клея по подъездам и дворники злобно бросались на меня – такая уж у дворников планида. Один оказался особенно рьяным и даже размахивал кулаками. Я пообещал навести на него порчу. Через неделю он позвонил и умолял по телефону как-нибудь снять с него эту самую порчу – у него, бывает же такое, обнаружили рак. Но я же не Господь Бог и даже не официальный муж ясновидящей. Проблемы у нашего народа, однако, множились и помимо рака – Перестройка явно затянулась. Всё больше заводов превращалось в развалины и всё меньше оставалось вменяемых людей . Поверьте, я здесь был совершенно ни при чём – мои чары не действовали даже на пьяных соседей, которые мешали мне спать. И даже мухи не боялись колдовства и кружили по комнате с противным звоном самолётов, заходящих для бомбового удара. Я лежал и думал, почему это мы – не сталевары и не плотники. Я уже вовсю писал стихи в то время и, расставшись с ясновидящей, переселился в квартиру родителей. Чтобы не умереть от голода на пенсию по инвалидности, я работал ночным сторожем в магазине «Берёзка». Ночью я бродил в полутёмном зале магазина среди матрёшек и шкатулок, считая сколько этих изделий можно купить на мою зарплату. Выходило две и три четверти матрёшки. Стихи на голодный желудок сочинялись мрачноватые. Утром я запускал в магазин красивых молоденьких продавщиц и шёл в гастроном, купить рулет с маком. Тут-то я и соблазнился на овощи по-корейски. На следующий день от этих овощей у меня случилось жуткое расстройство кишечника. Я собрал в туалете всё в исходную пластмассовую баночку и принёс монголоидной продавщице. Отведав содержимое на предмет недоброкачественности, она запустила баночку в меня, но я увернулся и содержимое стекло по куртке какого-то нового русского. Я сделал ноги. Лишь через месяц я решился снова зайти в этот магазин. К моему ужасу, меня узнали. Я был очень вежливо приглашён в кабинет к директору, который извинился и предложил мне бесплатно бутылку очень дорогого вина. Но я не пью, и вино мне было ни к чему. А попросить колбасы я постеснялся. Директор даже с некоторой опаской пожал мне руку ¬– кажется, он решил, что вино недостаточно дорогое на мой изысканный вкус. Но я-то знал, что вкус у меня плохой – я даже не обнаружил до сих пор смысл этой чёртовой жизни. Вот, кажется, тогда в гастрономе я и почувствовал, что меня зовут Никто и, что я по своей природе являюсь Никем. Моё поведение не укладывалось в рамки представлений окружающих о личности ночного сторожа. Вскоре «Берёзка» ликвидировалась, и я оказался безработным, но сразу сел за домашний телефон искать заказчиков для моей знакомой. Кто был никем, тот станет всем – менеджером и вершиной пирамиды. Наступила зима, настолько холодная, что всё больше женщин, по моим наблюдениям, куталось в норковые шубы. Мне было жалко пушных зверей и почему-то совсем не хотелось женщин.
5.
Если задаться всерьёз научными наблюдениями, то можно обнаружить ряд промежуточных стадий на пути превращения человека в Никто. В восемнадцать лет, например, я был Некто и поклонялся Льву Толстому с его непротивлением злу. Не меньше того меня заинтересовала Йога. Я нарочно голодал несколько месяцев, чтобы очиститься и вот предстал перед призывной комиссией в образе дистрофика. Пять здоровенных мужиков сидело за столом в мундирах, а я, тощий цыплёнок, стоял в одних трусах, дрожа от холода и страха. «Ты морально готов служить? Отвечай!» – вопрошал зверовидный майор с обвисшими от жира щеками. «Готов!» – пропищал я, поскольку был готов уже отчалить даже в мир иной – так мало плоти осталось на моих костях. В этой худобе не было никакого смысла, хотя я подозревал, что мне что-то приоткрылось: кроме пищи, сна и работы у человека есть загадочное желание оправдать свою жизнь. Но прошло ещё лет восемь жизни, прежде чем я понял загадочный механизм действия судьбы: литература и вообще жизнь кажет голый шиш всем, кто не умеет пить пиво с мэтрами. Я же умею только притворяться птичкой. Страусом. Зарою свою голову в прибрежный золотой песок жизни и так жду у моря погоды. А что ещё нужно человеку для счастья? Только хорошая погода. Весло в руке, за кормой байдарки тает дорожка, матрос на переднем месте давно утомился, гребёт еле-еле и думает о ночлеге... но по Ладоге лучше всего ходить именно ночью. А по городу Петербургу лучше всего ходить в бронежилете и с ножом. Вот я сижу у компьютера, а в кошельке осталось пятьдесят рублей. И никак не продать мои опилки, которыми переполнена голова, – теперь в моде синтепон и глаза из пластмассовых пуговиц. Эх, почему я родился плюшевым медведем? Этот мой литературный псевдоним «Железный Винни» всё равно не вполне отражает тайное оправдание моего существования. А погодка-то сегодня петербургская. Так и тянет спрятать топор под куртку и пойти в гости к какой-нибудь старушке. Что вы на это можете возразить? О любви не говорите – о ней всё сказано... однако, никто так и не объяснил, почему влюблённые питаются мясом животных, едят куриные яйца и, о ужас, борются за место под солнцем. Влюблённый человек должен умереть – другого выхода у него нет. Бойтесь этого чувства. Я же любил однажды чужую жену и, к своему стыду, был счастлив во время наших свиданий в постели. Когда же моя возлюбленная поставила крест на этих отношениях, я решил, что больше никого и никогда… там более, что Бог, как я хорошо знал, запрещает любить чужую жену. Но ведь где возьмёшь свою, когда все женщины хотят провести отпуск на пляже в Турции? Зачем им это нужно для меня загадка. Пусть лучше Турция мечтает провести отпуск в женском теле – ей это обойдётся в копейки, а женщине несравненное удовольствие. Сам я на южных краях был лишь на Кавказе в четырнадцать лет и смотрел в посёлке Бэта фильм «Солярис», сидя на заборе летнего кинотеатра, поскольку, как всегда, у меня не было дегнег. Подросток рядом со мной так увлёкся фильмом, что упал и разбил себе голову. С тех пор, Тарковский остаётся моим любимым режиссёром. Есть в его фильмах что-то от Небытия, а я, признаюсь, ещё года в четыре возмечтал совершить подвиг и пропасть, раствориться в космосе. Так пусть сбываются мечты, хотя бы потому, что каждый человек достоин быть богом. Если, конечно, он не является обезьяной.
6.
Сержант Добряков был добрым человеком. Бил в поддых он не сразу, а предварительно ласково потрепав по щеке. Затем начинались вспышки. Вспышки – это совсем не то, что вы подумали. Это, когда надо падать на пол и ползти на животе в сторону туалета. Затем начиналась уборка. Называлось это: «взлётку пидарасить». Переводить не буду. По окончании уборки, ведро грязной воды выливалось на голову уборщика, и процесс начинался снова, чтобы закончиться вместе с приказом о демобилизации сержанта Добрякова. Свободного времени у нас не было, поэтому книги я читал стоя на караульной вышке. Ночью при свете прожектора в заледеневшем караульном тулупе особенно хорошо было читать что-нибудь чувствительное, но я читал учебник по высшей математике и, может быть поэтому, служба моя сразу не задалась. По мнению всех стариков нашего узла связи, я забурел, не подсекал и постоянно прокалывался. Переводить опять же не буду, чтобы не травмировать вашу душу, читатель. Когда весь этот кошмар закончился, мне уже нечему было учиться в институте, хотя я пытался поступить на факультет психологии. Однако мой дембельский фингал произвёл отвратное впечатление на членов приёмной комиссии – так что мне пришлось устроиться монтажником на стройку. «Что ты ломаешься, как девочка!» – говорил мне саблезубый бригадир, когда я не хотел надевать каску, которая была слишком большой для головы скромного еврейского юноши. Ни один страховочный пояс мне так же не подходил по размеру. Поэтому вскоре я получил прозвище «камикадзе» и малярный валик, с которым ползал на пятнадцатиметровой высоте по трубам эстакады, закрашивая ржавчину. Между тем, мысли мои уносились далеко от строительного объекта. Я думал о том, что такое Дао и можно ли его постичь, если плюнуть в лицо какому-нибудь полковнику, например, в автобусе. По ночам меня мучили кошмары – я постоянно кого-то расстреливал из табельного калаша. А вы, читатель, думаете, что счастье есть? Ха-ха-ха! Конечно, есть – оно торчало из спины прохожего, которого зарезали в метро у меня на глазах. Смысл его жизни был лишь в том, чтобы доказать мне её бессмысленность. Этот совершенно незнакомый мне человек, умирая в луже собственной крови, попросил меня написать о его смерти статью в газету. Ну, скажу вам, люди, вообще, существа особенные и потому ими надо постоянно восхищаться. Удивительное дело, но за эту мелочь они готовы точно так же восхищаться вами до хрипоты в горле и синих звездюлей в глазах. Но иногда природа выкидывает поразительные фокусы. Я постоянно говорил матери, как она вкусно готовит, но она скоро предложила мне покупать продукты и готовить самому. Ей, мол, надоело обслуживать трёх здоровых мужиков. Имелись в виду мой брат – легкоатлет и отец – инженер по строительству подводных лодок. После работы я ходил в магазин за картошкой, и крепкие питерские бабки кричали мне в овощном отделе: «Мальчик, а ты куда лезешь! Тебя тут не стояло! Позови свою маму – пусть она займёт очередь!» Я, однако, не унывал и в отделе, где никого не было, брал кильку в томате. Примерно тогда же я стал ходить в секцию каратэ. Пинать ногами по лицу людей было приятно, хотя мне самому часто били по яйцам и называли «психом». После секции мы с приятелем шли на улицу искать приключений, но Перестройка ещё не началась, и в стране был порядок. Бить, решительно, было некого. От грусти мы по выходным встречались у приятеля дома и лупили грушу с лёгким матерком в адрес органов правопорядка, лишивших нас практических пособий. Боже мой, как давно всё это было! Исчезая с лица Земли, я оставил на этом лице столько следов, что теперь даже невозможно разобрать в каком направлении двигался я в поисках выхода за пределы осязаемой личности.
7.
Представляю себе, как лет через восемьсот, историки будут гадать, что же происходило в России на рубеже двадцатого и двадцать первого веков. Если это непонятно нам, современникам, то ещё менее понятно это будет потомкам, хотя и сказал поэт, что «большое видится на расстоянии». Хаос начался в наших головах ещё в конце семидесятых и к концу девяностых стал заметен даже на карте страны. Больше всего это напоминает Броуновское движение. Я буквально чувствую, как несёт меня в неизвестном направлении в питательной среде демократии. Впрочем, эта питательная среда оказалась смертельным ядом для целостности страны, для экологического состояния её природы и для здоровья её населения. Вот и моя «поломатая» жизнь похожа на полудохлого ёжика – ещё колется, но уже не убегает от огня. Однако у меня есть смысл, который сильнее даже времени. И совсем не важно чем я сейчас занимаюсь. Пусть сейчас я продаю таблички, вывески и номера на двери, а моя муза рыдает, сидя у памятника Ленину с бутылкой пива и смоля косячок с дешёвой травой. А космонавтам снится трава у дома, зелёная-зелёная трава и Ксюша-юбочка из плюша. Мне же снятся исключительно катастрофы и крупные сделки. А вы, читатель, записались в рекламные агенты? Нет? Вы меня удивляете, читатель! Как же вы собираетесь жить с таким комплексом скромности? Поверьте мне на слово: агенту не угрожает безработица ¬– наши подростки разбивают и ломают вывески с таким упорством, как будто ведут войну с государством. А может быть, это на самом деле война? Поломатые вывески, поломатая жизнь, поломатые законы…. Недавно я был на одной тусовке поэтов. Их выступления были похожи на вечер в деревенском клубе – и поэзия поломатая, и поэты поломатые…. На автобусной остановке ко мне подошла старуха и попросила на хлебушек – пришло на ум: «голод в Поволжье». Достал единственную десятку: «Помоги тебе Господь, мать! Хлебушка бы на всех, да побольше!» Мимо по Невскому проспекту проносились Мерседесы с тонированными стёклами. Я прошёл пару улиц и заглянул в детский садик. Заведующая в ужасе шарахнулась, увидев мой фингал. «Таблички, вывески… мы с вами договаривались о встрече!» – поспешил поправить я положение. «Сколько вот эта?» – спросила женщина и по-мальчишески свистнула, когда я назвал цену. На её лице была написана мировая скорбь. Я тоже уныло развёл руками – ёжик сдох от голода. Шла неизвестная война. Чеченская месиловка. Кремлёвский СПИД. Гепатит А, В, С, Д, Е….
8.
Людей, конечно, жалко. Никто не виноват, что страна поменяла шило на мыло. До слёз больно смотреть на детей-наркоманов, которые в подземных переходах зимой испытывают терпение прохожих, валятся на мокрый пол и сразу уходят в свои грёзы о космических приключениях. Мне же хватает приключений земных, и не забывайте, что у меня есть смысл жизни. Вышло так, что у аптеки, однажды, ко мне подошли три человека неопределённого возраста, с чёрными, обожжёнными отчаяньем, лицами, подошли и попросили купить шприц. Отказаться было страшно. Я понял, что им всё равно убить меня или остаться без шприца. Пришлось на свои деньги приобрести машинку для впрыскиванья счастья, но девушка-продавщица тут же наорала на меня, поняв, кому я купил вожделенную вещь. А вы как думаете? Есть ли смысл запрещать то, что всё равно будет сделано? Мне кажется, Ад начинается с чертежей Рая. Все утопии однажды становятся реальностью, и тогда книги летят в костры или просто выносятся на помойку, как это происходит сейчас. Но безумцы, желающие писать книги, не переводятся – и в этом есть надежда на торжество разума. Я начал писать свою книгу, когда родился мой сын и закончились деньги. Жена была не вполне вменяема – все заботы легли на меня. По ночам я укачивал одной рукой ребёнка в кульке, а другой рукой писал, положив лист на холодильник. Так проходили часы, но работа продвигалась плохо. Утром крик ребёнка меня будил ни свет, ни заря, и с больной головой, как пьяный гоблин, я шёл на кухню готовить еду для своего наследника. Однако наследства пока не было, и моя жена часто меня спрашивала: «Когда же ты, наконец, продашь свою почку?» Но за почку меня душила жаба – ведь тогда я ещё не нашёл смысл, а только надеялся, что он, так или иначе, должен существовать. От того, что всё оставалось на уровне подозрений, жить было тяжело, и даже интимная близость с женой прерывалась воплями парализованной старухи в соседней комнате. Кажется, я научился испытывать оргазм даже под такую музыку старости, что, конечно, можно считать извращением, вроде геронтофилии. Но скоро, на моё счастье, всё это закончилось – жена уехала и увезла ребёнка, как увозят золотой запас республики басмачи в известном фильме. Моему горю не было предела – я пролил маркизову лужу слёз и спал с ясновидящей, у которой, правда, не было матки, вырезанной ловкими хирургами, отчего процесс, опять же, напоминал извращение. На роду мне было написано делать бесполезные вещи и строгать деревянные поленья. Оживить мечту о полноценном наследнике, однако, не удавалось, и в один печальный день я, погрузив книги в микроавтобус, сбежал к родителям. Лучше бы я махнул сразу в пещеру к Циклопу! «Что же с нами происходит?» – думал я, сидя в своей комнате на нераспакованных коробках. Жалко было всех: ясновидящую, людей, Бога, себя, страну. Ошибка в конструкции мироздания представлялась глобальной. Мерещилась морда моей кошки, которую пришлось сдать в приют для бездомных животных – родители с трудом переносили даже одного меня. Дальнейшие события показали, что если сочувствие к людям существует, то, по меньшей мере, его надо проявлять с крупнокалиберным пулемётом в руках. Вы думаете, я злой? Думаете, я люблю себя? Дорогой читатель, когда среди ночи отец будил меня по поводу немытой тарелки, которую я вечером забыл на кухне, я становился Кинг-Конгом и метал молнии. Обычно, после я уже не засыпал до вечера следующего дня. А если мать вечером злобно орала на меня по поводу убежавшей на плите каши, то я превращался в Батьку Махно на целые сутки. Резать и душить! Душить и мочить! Вы представьте, сколько нужно написать слов, чтобы успокоить нервы, после такой акции уничтожения моих нервов! А какой в этой акции моего воспитания родителями смысл? Смысл есть только у созерцания Бога, но это я понял далеко не сразу. Людям предстояло сделать для меня немало пакостей, основательно показать начинающему философу, что такое земная правда. И всё же, людей жалко уже за то, что они не видят дальше своего носа.
Неактивен
Господи, сколько боли... Но нет злости. Мы уже привыкли в нашей жизни, что где боль, там и злость. А в этой боли столько всперощения. Любви к людям. Тяжело читать, но оторваться еще тяжелее. Буду читать дальше.
Неактивен