Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

  • Форум
  •  » Проза
  •  » 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

#1 2006-12-10 05:39:56

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

День второй
                                   Княгиня

                                                Не желай жены ближнего твоего
                                                                                 Из десятой заповеди

Евдокия проснулась от сильного шума дождя. Горло болело, в голове нестерпимо стучало, и еще удары тяжелых капель по стеклам отдавались в ней мучительной болью. Из-за туч, загородивших солнце, непонятно было, утро сейчас или уже день. Но, взглянув на большие напольные часы, Евдокия увидела, что еще нет девяти утра. От часов ее взгляд перешел на погасший камин, и у самых своих ног она увидела спавшего на медвежьей шкуре Одоевского. «Он даже не поднялся к себе в спальню», - пронеслось в мыслях Евдокии. Она немного склонилась вниз и взглянула на Владимира.
Он лежал, неудобно свернувшись и положив руку под голову: худенький, тщедушный, легко одетый. Евдокия заметила, что укрыта сверху еще одним одеялом - очень теплым, пуховым. Приподнявшись, она сняла его и набросила на Одоевского, хотя в комнате было прохладно, и Евдокия чувствовала озноб - не такой, правда, сильный, как вчера. Затем она взяла свою подушку и, приподняв слегка руку Одоевского, положила ему под голову. Не смогла она удержаться, чтобы не провести рукою по его мягким темным волосам. «Как же я люблю его…» - впервые призналась себе Евдокия. Чувствуя, что уже не заснет, она встала с кровати и, присев подле Одоевского и поправив на нем одеяло, вгляделась в его лицо. Тонкая бледная кожа казалась еще бледнее в обрамлении черных волос. Высокий лоб, крупный, с горбинкой, нос, небольшой рот. Пушистые черные ресницы. На всем облике - отпечаток какой-то непорочности, чистоты. Безмятежный сон ребенка…
Евдокии все казалось, что одеяло на нем лежит неровно, она поправляла и поправляла его, пока рука ее каким-то образом снова не оказалась на голове Одоевского. Евдокии было  уже холодно сидеть на полу, но она не могла подняться, ей необходимо было чувствовать его. Только подступивший кашель заставил ее убрать руку. Она старалась кашлять как можно тише, чтобы не разбудить Одоевского, но часы начали бить девять, и на четвертом ударе он открыл глаза.
Открыл и увидел склонившееся над ним порозовевшее лицо Евдокии, и почувствовал ее душистый каштановый локон. А она, смутившись, поспешно вернулась на диван и натянула одеяло до самого подбородка. Одоевский поднялся, с удивлением обнаружив под головой подушку, а на себе - одеяло. «Вы спали прямо на полу, - поспешила объясниться Евдокия, - и я не могла видеть, как вам холодно и неудобно». - «Как же? Вы больны, у вас ночью был сильный жар, вам необходимо тепло!» - Одоевский говорил это, торопливо накрывая Евдокию и подкладывая подушку ей под голову. «Я не знаю, как благодарить вас, я даже не знаю, как зовут вас», - отвечала она. «Я и не представился вам…Владимир, князь Одоевский, Владимир Федорович, - неуклюже говорил он, - прошу вас, называйте меня Владимиром».
«Володенька…» - произнесла Евдокия про себя, а вслух: «Евдокия Николаевна Муранова… княгиня», - последнее слово почти против воли сорвалось с ее языка, и воцарилось неловкое молчание. «Я теперь вдвойне далек от нее -  как чужой муж от чужой жены»,- горько подумал Одоевский и, чтобы прервать мучительную для обоих  паузу, невольно изменившимся голосом официально спросил: «Как вам спалось, княгиня?»
«Лучше бы он молчал, - подумала Евдокия, - и этот тон…»  - «Прекрасно, благодарю вас, князь», - также холодно ответила она. Он заглянул в ее глаза и понял: про себя она называет его Володенькой, а в этом холодном тоне он виноват сам . «Может быть, ей неважно, что она - княгиня, а я сам отпугнул ее, какой дурак!» И Евдокия поняла, что им обоим нужно, собравшись с силами, перешагнуть этот барьер - как она заставила  себя произнести «княгиня»… Одоевский прочитал это в ее глазах и, не скрывая радости, отразившейся на лице, прежним ласковым тоном спросил: «Вы позволите называть вас Евдокией?» Она молча кивнула, пытаясь спрятать сияющие счастием глаза.
«Позвольте проверить, не спал ли жар» - сказал он и, протянув руку, положил ей на лоб, не такой уже горячий, как вчера. «Уже лучше, - почувствовав облегчение, сказал Одоевский, неохотно убирая руку, - и если вы впредь не будете отдавать мне свое одеяло, то вскоре поправитесь». - «А вы пообещаете мне больше не спать на полу?» - спросила Евдокия и закашлялась. «У вас кашель, - встревожился Одоевский, - сейчас я вернусь», - сказал он и, поднявшись, торопливо вышел из комнаты.
«Володенька, как же я люблю тебя…» - восторженно шептала Евдокия, не чувствуя уже никакой головной боли и не слыша усиливающегося шума дождя, к которому начинали присоединяться и удары града.
Вскоре вошел Одоевский, держа в руках кружку с лекарством. Евдокия присела на кровати. «Слышите, как стучит, - говорил Владимир, подходя к ней, - такой град заставляет опасаться за стекла».  Евдокия встревожено обернула голову к окну. Шторы были закрыты, и она ничего не увидела. Но и так было слышно, с какой силой градины ударяют в окна, и как устрашающе звенят стекла. Испуг отразился на ее бледном лице, и Одоевский, жалея уже о том, что обратил ее внимание на град, присел у изголовья, говоря: «Не бойтесь, не бойтесь, Евдокия…я с вами. Выпейте, пожалуйста». Когда он передавал ей кружку с питьем, их руки встретились, и Евдокия заметила, какие у него прекрасные длинные пальцы и…ногти. Выпив большими глотками содержимое кружки со вкусом каких-то знакомых трав, она, поблагодарив Одоевского, сказала: «Позвольте мне спросить вас, Владимир,  - тот  кивнул - сейчас разве такая мода - мужчинам отращивать длинные ногти? И Пушкин, и вы…»  Было столько умилительной непосредственности в этом вопросе, выдававшем ее стремление узнать о нем все, но Одоевский, с детства очень скромный,  смутился и, услышав имя поэта, решил уйти от темы: «Вы знаете Пушкина?» - «Мы почти соседи - в Царском Селе живем на ближних улицах. Я часто бывала у них. А вы?» - «Я не бываю в Царском…» - начал было Владимир, но осекся. Встретив его глаза, Евдокия поняла, о чем он хочет сказать. «В Екатерининском парке…» - почти беззвучно подсказала она. - «Это были вы», - произнес Владимир.
Больше никаких слов было не нужно, все стало ясно и без них. Одоевскому хотелось схватить ее руки, целовать их, обливать слезами…Но он всего лишь сказал: «Вы, должно быть, очень голодны - ничего не ели со вчерашнего дня». - «Мне не хочется есть», - ответила Евдокия. - «Это нехорошо. Значит, вы очень больны… - Одоевский задумался, - я сейчас вернусь, - быстро произнес он и вышел.
«Почему же мы не смогли перешагнуть и это также легко? - горько думала Евдокия, - неужели мы так и не скажем друг другу всего, что уже нет сил держать в себе?..»
Одоевский зашел на кухню. Не каждый русский барин часто заглядывает сюда. Владимир же, живя на даче  в Парголове, всегда готовил себе сам. Сегодня он отдал распоряжения об обеде, потому что решил не отходить от изголовья Евдокии. Владимир наполнил свою большую кружку, в которой давал ей пить, горячим мясным бульоном, отрезал кусок хлеба. Положив все это на поднос, Одоевский вернулся к Евдокии. Она не ложилась и ждала его, облокотившись на подушку. «Может, вы хотя бы выпьете бульона?» - предложил он. «Спасибо вам, Владимир Федорович, вы так добры ко мне», - взяла кружку Евдокия.  - «Мы, кажется, договаривались называть друг друга по имени», - с легким упреком произнес Одоевский и так умильно наклонил голову набок, что ей захотелось назвать его вовсе не Владимиром, а Володенькой, и расцеловать в прекрасные серые глаза. «Он больше не замыкается, не отвечает холодностью», - радостно отметила Евдокия, хотя она вовсе не проверяла его, она просто вспоминала.
«Владимир Федорович Одоевский!» - воскликнула она, едва не подавившись. - «Нет-нет, просто Владимир», - улыбался тот. - «Я вспомнила - это вы написали «Последний квартет Бетховена», да? В «Северных цветах» на нынешний год была опубликована ваша прекрасная новелла!» 
Одоевский глядел в ее порозовевшее лицо, в ее влажные глаза, и не верил собственному счастию…неужели? - воплощение детской мечты, «странный» его идеал, соединение в женщине внешнего совершенства с умом светлым, с мыслями обширными?..
«Вы сумели  поднять в этом небольшом рассказе наиважнейший вопрос современности: как велика пропасть между мыслию и выражением, - восторженно говорила Евдокия, - это проблема не только гениев, но всякого мыслящего человека…»
Одоевский слушал эти неумелые речи и восклицания, молча кивая головою,  не в силах осознать волшебства происходящего…
«Вы ведь это хотели сказать, Владимир?» - «Я хотел сказать, но не смел надеяться, что меня услышат и поймут, что вы поймете…Пейте, пожалуйста. Евдокия, не то вы совсем ослабнете, и мы с вами не сможем беседовать о литературе», - говорил Одоевский, а его нежные глаза смеялись от счастья.
Евдокия взяла кружку и небольшими глотками начала пить бульон, потом откусила и кусочек хлеба. Съев и выпив это немногое,  она сразу почувствовала, как блаженное тепло разливается по всему ее организму, приближая сон. Владимир, увидев, что она засыпает, поспешил взять кружку из ее рук и помочь Евдокии положить голову на подушку. «Град прекратился?» - закрывая глаза, спросила она. - «Да, но дождь все идет». - «Нельзя ли послать человека с известием для моих родителей?» - «Боюсь, что нет, - ответил Одоевский, - все дороги размыло». - «Размыло…» - уже в полусне повторила Евдокия. В голосе ее слышалось разочарование и какой-то детский страх.  «Дайте, пожалуйста, вашу руку», -  удивила она Одоевского неожиданной просьбой. Он в радостном трепете подал ей руку, она благоговейно обхватила ее и прижала к своей  горячей щеке. Вскоре он почувствовал  на руке ее мерное теплое дыхание.
«Она еще дитя, ей не более девятнадцати лет, - думал он, - В ней инстинктивное детское стремление к родителям - она ведь и не вспомнила о муже…Княгиня - какая она княгиня, она ребенок! Прелестный, мыслящий ребенок. Как можно было выдавать ее замуж? Что же я думаю - будь она незамужней, у нас могло быть будущее? Нет - я никогда бы не посмел оставить Ольгу. А этот ангел - она в своей чистоте и не смогла бы мне этого позволить. Зачем я молчал? Может быть, она еще надеется, что несчастна лишь наполовину, как я, пока не услышал «княгиня»…Она поступила со мною честно, а я? - Просто забылся в своем счастии, а потом ей будет еще больнее. Княгиня -  этот ребенок мудрее, чем я!»
Евдокия повернула голову во сне, и ее полуоткрытые губы коснулись руки Одоевского. Он затрепетал и склонился на подушку рядом с нею. В эту ночь Владимир спал не более трех часов, и сейчас усталые глаза его сомкнулись, чтобы дать покой  утомленному организму.
                                 

                             Письмо пятое
             Прасковья Ш*** - Алине Валкановой
                Из Царского Села - в М*** уезд
Здравствуй, ma cherie Aline. Едва ли ты сможешь себе представить, что твориться у нас в Царском Селе. Никогда я не видела, чтобы была такая буря - со вчерашнего дня не прекращается проливной дождь, а сегодня еще и град, чуть ли не с наперсток величиною. Мы опасались, что выбьет все стекла в окнах и на веранде, но, к счастию, этого не случилось. Сейчас, слава Богу, град перестал, но дождь все льет с великою силою. Это еще одна беда и, представь себе, не самая страшная - вчера пропала Додо. С недавнего времени она часто стала выезжать на продолжительные конные прогулки в одиночестве, и вот чем это закончилось. Вчера и papa ей говорил не ехать, но она же не слушала! Мы все же надеемся, что с нею все в порядке, что она укрылась у кого-нибудь из наших знакомых в Царском, а вернуться домой из-за этой бури не может. Сейчас  невозможно и вовсе выйти на улицу, и послать человека с известием. Правда, мы посылали к Ветровским, потому что живут они на соседней улице, но они ничего не знают о Додо, мы только зря их встревожили. Я утешаю себя мыслию, что Додо может сейчас быть у Загряжской, Пушкиных или других наших друзей. Оставляю перо, mon ami, чтобы пойти к маменьке, она безутешна, papa также, Миша, Аглаэ - все мы в смятении. Не  знаю, как удастся мне отправить тебе это письмо, быть может, когда ты получишь его, сестрица уже найдется, пока же прощай,  ma cherie, и пусть Господь оградит тебя и твое семейство от подобного несчастия,
                                                      преданная твоя подруга,
                                                                                    Полин.
 
                                        * * *

Проснувшись, но не открывая глаз, Евдокия почувствовала, что боль в горле прошла, и вместе с этим - сильную жажду. «Владимир», - хотела произнести она, но, открыв глаза, увидела его лицо так близко от своего и забыла о том, что хочет пить. Комната была освещена только камином, за окном, сквозь которое во весь день не упало ни единого солнечного луча, совсем потемнело. Свечи не были зажжены. Бурая медвежья шкура причудливо отражала отблески огня.
Одоевский спал, опустившись на колени и приклонив голову. Его лицо уже не казалось таким бледным, сейчас оно было еще прекрасней. Нежный его цвет оттенялся темными волосами и слегка растрепанными бакенбардами. Одна рука Одоевского по-прежнему оставалась около лица Евдокии. Другая  была опущена. Евдокия, склонившись, взяла ее в свою. Почувствовав, как холодна эта рука, она тихо приложила ее к губам. Заглянула в лицо Одоевского, словно боясь, не проснется ли он? Снова выражение этой детской непорочности на лице спящего так умилило Евдокию, что она, забыв свой прежний страх, стала согревать эту холодную руку, покрывая ее поцелуями.
А Одоевский проснулся, но не открывал глаз. Обеими руками чувствуя тепло Евдокии, он думал: «Мне нужно открыться ей, как можно скорее открыться. Чтобы не было этого глупого страха и с ее, и с моей стороны, чтобы чувства, взаимные (я уверен!) чувства, проявились во всей своей глубине, чтобы она не только про себя называла меня Володенькой…»
Ему не хотелось открывать глаза, чтобы Евдокия не выпустила его руку , но положение, в котором он заснул, было очень неудобно, и Владимир слегка пошевелился, как бы просыпаясь, чтобы не смущать Евдокию внезапным пробуждением. Она поспешила отпустить его руку, и Одоевский открыл глаза.
«Вы совсем не жалеете себя, Владимир, - произнесла она, - обещайте мне, пожалуйста, что вы поднимитесь в свою комнату и спокойно заснете». - «Вы так согрели мою руку, и я и не заметил, как уснул. Вы сможете встать?» - «Да, я чувствую себя намного лучше благодаря вам». - «Тогда, может быть, вы позволите мне предложить вам свой халат - мы сможем подняться наверх, и я приготовлю вам более удобную постель». Евдокия кивнула. «Простите, что я так беспокою вас,- тихо произнесла она, - вы не могли бы дать мне воды?» Одоевский встал и, торопливо проговорив: «Вы, наверное, давно хотите пить, вам следовало разбудить меня прежде…», быстрыми шагами вышел из комнаты.
Как Евдокия уже успела полюбить его тонкий, почти юношеский, голос, которому он, однако, придавал некий оттенок таинственности, склоняясь к ее изголовью и заглядывая в глаза, но который казался почти детским и каким-то жалобным, когда он начинал суетиться и торопливо что-то говорить, становясь похожим на их с Мишей учителя-француза. Как она полюбила его трогательную заботливость, его милую предупредительность во всем, его нежность, которая светилась во взоре блестящих серых глаз и отражалась в каждом движении, даже самом нелепом в своей суетливости.
Вошел Одоевский с неизменною кружкой в руках, на этот раз наполненной чаем. Также он нес зеленый шелковый халат. Передав кружку Евдокии и коснувшись при этом ее руки, он оставил халат и, сказав «Вы можете одеться», снова вышел. Евдокия быстрыми глотками выпила чай и, встав с постели, надела халат, который до этого, как она надеялась, носил он. И ей, конечно же, показалось, что она чувствует тепло его тела. На самом же деле Одоевский дал ей один из новых своих халатов, ни разу еще им не одетый.
Она вышла из комнаты и увидела Одоевского, ожидавшего ее. «Как она прекрасна, как к лицу ей этот темно-зеленый цвет!» - восхищался он про себя. Вслух же ничего не сказал, только подал ей руку и подвел к небольшой и узкой деревянной лесенке. Поднявшись на мансарду, Евдокия и Владимир оказались в спальне князя. Кровать его была небольшой, но много удобнее дивана перед камином, и Евдокия, которая, несмотря на улучшение самочувствия, была еще слаба, с наслаждением опустилась на нее. Одоевский прикрыл ее одеялом - тем самым, каким она утром укрывала его, и присел у изголовья. «Вам не холодно?» - спросил он, глядя на Евдокию своими нежными глазами, которые сейчас казались темнее. - «Нет, напротив, мне очень тепло и хорошо», - ответила она. - «Вы позволите мне немного посидеть подле вас?» - «Зачем же вы спрашиваете, Владимир? Вы же знаете, как мне хорошо с вами. Расскажите мне что-нибудь. Мне почему-то кажется, что вы не любите говорить о себе, или я ошибаюсь?» - «Вовсе нет, вы правы. И как бы мне не хотелось услышать от вас что-нибудь о вас же самой, я не буду просить вас об этом по той же причине». - «Спасибо вам, Владимир. Я впервые встречаю такое понимание». - «Поверьте, и для меня нет ничего драгоценнее понимания, но я не знал его, пока не встретил вас. Позвольте мне говорить с вами о литературе?» Евдокия совсем по-детски радостно закивала головою. Одоевский, едва сдерживая порыв умиления, начал говорить о своем «Бетховене», о «Северных цветах». Конечно, разговор коснулся и их издателя Дельвига.
«Светлый, чистый человек был покойный Дельвиг. Каким ударом была его внезапная смерть…» - «Я так плакала, Владимир, и никто не понимал меня» - говорила Евдокия. «Павел», - хотела сказать она, но вовремя остановилась и проговорила: «Я была так расстроена, а меня спрашивали, зачем я печалюсь о смерти совершенно постороннего мне человека, «какого-то поэта». Все-таки на полную откровенность с Одоевским Евдокия пока не шла. Слишком тяжело ей было произносить имя мужа, глядя в наполненные любовью глаза Владимира.
Какая волна жалости и нежности поднялась в Одоевском после ее слов! Как ему представилась плачущая о Дельвиге Евдокия, не встречавшая ни в ком понимания, и, в первую очередь, в муже, как он догадался по ее глазам. Ему хотелось никогда не отпускать от себя эту девочку, ограждая ее от всего, что могло бы вызвать ее слезы, а если они все же появятся - осушать их поцелуями…
Едва сдерживая очередной порыв, Одоевский отвечал: «Эта смерть повергла в слезы и мужчин. Особенно тех, кто знал о ее причине». - «Дельвиг умер вследствие гнилой горячки», - утвердительно сказала Евдокия, но в словах ее слышался и вопрос. -   «Да, но что ее вызвало, - проговорил Одоевский и остановился, - разговор с господином Бенкендорфом…- Евдокия удивленно подняла глаза - он кричал на бедного Дельвига, обещая отправить в Сибирь его, Пушкина и Вяземского, - продолжал Одоевский, - называл его при этом на «ты». Другой бы вызвал Бенкендорфа на дуэль, а Дельвиг, чистая душа, предпочел заболеть. И заболеть смертельно». - «Бенкендорф - ужасный человек», - проговорила Евдокия, вспомнив его допрос. - «Вы так говорите, словно имели несчастие убедиться в этом лично,» - догадался Одоевский.
За эти сутки, проведенные вместе, он привык читать в глазах Евдокии, догадываться по их выражению, что она хочет сказать, предупреждать ее желания…
«Если вам это неприятно, не вспоминайте», - проговорил он, увидев, как изменилась в лице Евдокия. - «Я обязательно расскажу вам, только не сейчас, - ответила она, - Бенкендорф, конечно, мог выдумать любой повод, но неужели он беспричинно оскорбил Дельвига? Это так подло». - «Он нашел причину, - горько произнес Одоевский, - все произошло из-за стихов Де-ла-Виня, помещенных в «Литературной газете»:
France, dismol leurs moms!  Ye n`ea vois point porai tre
Sur ce funebre monument:
Ils ont vaincu si promptement
Que tu fus libre avant de les connaitre!
(Франция, скажи мне их имена! Я не вижу их
На этом печальном памятнике.
Они победили так быстро,
Что ты стала свободной раньше, чем их узнала!)
- «Бенкендорф, конечно же, углядел в них что-то противозаконное?» - «Да, дескать, вспоминая июльские дни, Дельвиг мечтал о них и для России!» - «И погубил человека!» - горько проговорила Евдокия, и на глазах ее показались слезы - она вспомнила и о Рунском.
«Мне не следовало расстраивать вас», - произнес Одоевский и, наклонившись, поцеловал ее влажные глаза. «А теперь постарайтесь заснуть», - сказал он. Евдокия, лицо которой слегка порозовело и светилось нескрываемым счастием, проговорила: «И вы, пожалуйста, ложитесь. Я чувствую, как вы устали». - «Вы заснете, и я тотчас же пойду в кабинет и лягу», - пообещал Одоевский.
Евдокии совсем не хотелось спать, но она закрыла глаза и не шевелилась. Вскоре Одоевский, решив, что она уснула, поднялся. Евдокия услышала его шаги к двери, ведущей в кабинет. Она повернула голову на подушке и почувствовала запах его волос. «Здесь он, наверное, провел столько бессонных ночей после нашей встречи в Екатерининском парке», - догадалась она.
Одоевский, сев, по привычке, за стол, попытался начать работать, но мысли его были заняты одной лишь Евдокией. А она долго еще не могла заснуть, думая о нем, видя полоску света под дверью в его кабинет и чувствуя его запах.

Отредактировано Eudoxie (2007-01-08 20:35:45)

Неактивен

 

#2 2007-01-08 01:05:29

Черёмина
Редактор
Зарегистрирован: 2006-02-13
Сообщений: 1744
Вебсайт

Re: 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

"обрамлении черных волос... ресницы обрамляют закрытые глаза" - частый повтор обрамления.
"не то вы совсем ослабните" - ослабнЕте.
"глаза его сомкнулись, чтобы дать покой его утомленному организму" - частый повтор его.
Только дошло - отсутствие прямой речи. Думаю - что меня сбивает с толку? То, что и разговор, и мысли одинаково выделены кавычками.
Здесь перебор с сахарином более чувствительный. Количество нежных глаз, рук, осыпанных поцелуями, и слез, превышает возможности главы. Разговор о Бенкендорфе в конце немного сглаживает это впечатление, но не уравновешивает.

Неактивен

 

#3 2007-01-08 02:04:57

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

Ага, с ресничками проблемка..но не опушают же? ))

Неактивен

 

#4 2007-01-08 02:10:19

Черёмина
Редактор
Зарегистрирован: 2006-02-13
Сообщений: 1744
Вебсайт

Re: 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

Eudoxie написал(а):

Ага, с ресничками проблемка..но не опушают же? ))

Да можно реснички и вообще... того... :saw: Текст от этого не пострадает.

Неактивен

 

#5 2007-01-08 02:13:30

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

Ну нет! куда ж без них)) Я просто сказуемые эти сомнительные убрала - обрамляют там они, не обрамляют. Просто" пушистые черные ресницы.точка." ))))

Отредактировано Eudoxie (2007-01-08 02:15:00)

Неактивен

 

#6 2007-01-08 20:36:43

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

Черёмина написал(а):

"обрамлении черных волос... ресницы обрамляют закрытые глаза" - частый повтор обрамления.
"не то вы совсем ослабните" - ослабнЕте.
"глаза его сомкнулись, чтобы дать покой его утомленному организму" - частый повтор его.
Только дошло - отсутствие прямой речи. Думаю - что меня сбивает с толку? То, что и разговор, и мысли одинаково выделены кавычками.
Здесь перебор с сахарином более чувствительный. Количество нежных глаз, рук, осыпанных поцелуями, и слез, превышает возможности главы. Разговор о Бенкендорфе в конце немного сглаживает это впечатление, но не уравновешивает.

"его" во втором случае просто убрать можно?

Неактивен

 

#7 2007-01-10 00:35:49

Черёмина
Редактор
Зарегистрирован: 2006-02-13
Сообщений: 1744
Вебсайт

Re: 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

Глаза его сомкнулись, чтобы дать покой утомленному организму. Вполне звучит.

Неактивен

 

#8 2007-01-10 04:33:22

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

пасибо

Неактивен

 
  • Форум
  •  » Проза
  •  » 14 дней бури или Дача на парголовской дороге. День 2

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson