Форум литературного общества Fabulae

День первый
                                 Спасенные

                                                  Кажется, достаточно было один 
                                                  день провести с этим человеком,
                                                  чтоб навсегда полюбить его.

                                                                               Я.П.   Полонский.
                                                                               Из воспоминания
                                                                               о В.Ф. Одоевском

Холодный северный август пришел на смену июлю, также теплотою не отличавшемуся. Во всем уже чувствовалось приближение осени, столь ранней в полунощных краях: темнело рано, еще до одиннадцатого часа пополудни, небо, все застланное серыми тучами, без единого ясного проблеска, стало еще ниже, а зелень утратила тот изумрудный оттенок, который так радовал взор в  последние дни весны. Все чаще встречались пожелтевшие листья среди крон старых парковых лип, все больше их плавало  на поверхностях царскосельских прудов.
Третий день не было дождя, погода стояла пасмурная, но сухая. Надеялись даже на потепление. Но, несмотря на это, сегодня Евдокию неохотно отпустили на обыкновенную ее конную прогулку. Николай Петрович, давно собиравшийся на охоту, и тот не поехал, словно увидел в кажущемся спокойным сером небе что-то зловещее. Но Евдокию, обыкновенно внимательную и к советам родных, и к природным метаморфозам, сегодня ничего не могло остановить - она все-таки решила вернуться в Екатерининский парк… Зачем? - она не знала. Знала только, что с того дня, когда встретила те глаза, чувство пустоты, гнетущее ее, стало еще более ощутимым. И если не совсем избавиться от него, то хотя бы ненадолго забыться, она хотела, вернувшись в ту беседку Екатерининского парка. Одев единственную свою амазонку и высокую шляпку, Евдокия вышла к оседланному коню. Вскоре он скакал прямо к Екатерининскому парку.
У полосатой будки перед въездом вытянулись часовые. Над аркой возвышалась причудливая китайская 
беседка «Большой каприз», но не к ней стремилась Евдокия. Остановившись у прекрасного фонтана-лебедя, она спрыгнула с лошади и углубилась в парк.
Он был совсем пустым - никто не гулял в такой пасмурный день. Поднявшийся ветер колыхал верхушки старых лип, стоявших еще с екатерининских времен. На фоне темно-серого неба, у горизонта почти черного, это выглядело жутковато. Евдокия ускорила шаг, и через несколько минут нашла беседку - ту, которую она бы узнала среди многих. И не только она…  Воспоминание вернулось - среди этих деревьев, за которыми стоял он. И здесь оно было так живо, что Евдокия, не желая мучить себя, почти побежала обратно, к выходу из парка. Движение туч, нарастающий шум ветра, не по-летнему холодного, приводящего в движение огромные вековые деревья - все это повергло бы в ужас любую. Евдокия не замечала этого - она бежала от воспоминания… Приблизившись к фонтану-лебедю, она вскочила на коня и рысью погнала его прочь. Вновь мелькнули вытянувшиеся часовые и полосатая будка.
Скакать, не останавливаясь, обо всем забыть, ничего не чувствовать…
Царское Село, недавно освобожденное от цепи карантинов,  осталось позади, а Евдокия все неслась, не разбирая дороги.  В молчании неба было что-то зловещее, казалось, тучи постепенно наливаются водой, чтобы потом низвергнуть ее на землю.
Уставший конь перешел на галоп. Евдокия, очнулась от задумчивости, которая пришла на смену ее неистовому порыву, и огляделась по сторонам. «Где я?» - не успела еще подумать она, как конь внезапно споткнулся о камень, которых немало было на этой дороге, и рухнул на землю, увлекая за собою и всадницу.

                                   * * *
Владимир возвращался с охоты. Он вовсе не был охотником-любителем. С большим удовольствием он провел бы этот день в своем кабинете за сочинениями, или за фортепиано, импровизируя подражания Баху. Просто он был настолько честным человеком, что, сказав жене о своем намерении охотиться в окрестностях Парголова, теперь исполнял его, почти наперекор собственной воле. Охота сегодня была неудачная - из-за дурной погоды не встретилось ни единого зверя, и Одоевский возвращался домой ни с чем. Сознание того, что день прошел зря, всегда угнетало его - труженика по натуре, видевшего смысл и счастие жизни в деятельности и труде. Конь Владимира мчал его по неширокой и неровной тропе, ведущей к Парголову. Вдруг что-то заставило Одоевского остановиться - он увидел коня, лежавшего без сил, а в сажени от него - женскую шляпку. Спешившись, Владимир приблизился к коню. Тот, по-видимому, подвернул переднюю ногу и не мог подняться, что не давало возможности встать и девушке, лежащей без чувств. Владимир попробовал помочь коню приподняться, но тот привстал на задние копыта и снова упал. Благо Одоевский успел поднять на руки девушку и отнести ее немного в сторону. Переведя дух (Владимир не был силен физически, а Евдокия особой легкостью не отличалась) он опустился на траву перед той, кого ему удалось спасти. Вглядевшись в ее бесчувственное лицо, Владимир сам едва не лишился чувств: это была она. Та девушка. Сколько всего поднялось в его душе! Но, не позволив себе забыться, Одоевский взял ее руку, чтобы проверить пульс. Он был ровен. Если бы знал Владимир, как учащенно сейчас бьется его собственный! Он чувствовал эту руку, и разум уже не мог сдержать его порыва - Одоевский взял обе ее холодные руки в свои и исступленно принялся согревать их дыханием и поцелуями.
Евдокия открыла глаза. Он сразу отпустил ее руки, но продолжал неотрывно глядеть в глаза, не в силах вымолвить и слова. А она была уверена, что спит и видит во сне его. Она смотрела в эти серые глаза, не замечая, что лежит на траве, костюм ее в беспорядке, а рядом пытается встать бессильный конь.
Вдруг молния пересекла небо, и последовал глухой удар грома. Тут только Евдокия поняла, что не спит. Очнулся и Одоевский. «С вами все в порядке? - тихо произнес он, - вы сможете встать?» Владимир подал ей руку, и она поднялась, опершись на нее. «Что с конем?» - поблагодарив за помощь, машинально спросила она, хотя просились совсем другие слова.  «Вероятно, он подвернул переднюю ногу», - так же машинально ответил Одоевский.
Евдокия почувствовала на лице несколько капель - дождь усиливался. «Вы спасли мне жизнь, - она только сейчас осознала это, - как мне благодарить вас?» - «Сейчас лучшее, что мы можем сделать - это укрыться от дождя. Вашу лошадь я попробую повести. А вы садитесь на мою» Евдокия взобралась на коня Одоевского. Ей было непривычно в мужском седле. «Где вы живете? - спросил Одоевский. - «В Царском Селе». - «Это не так близко отсюда, при таком  дожде мы не сможем добраться. Но вы можете переждать дождь у меня - Парголово в полуверсте отсюда». - «Вы и так слишком много сделали для меня…» - «Поедемте, дождь усиливается», - сказал Одоевский и, набросив на плечи Евдокии свою куртку, взял под уздцы ее коня, который все-таки смог подняться, и повел его за собою. Конь прихрамывал и с трудом передвигался. Евдокия ехала рядом тихим шагом, несмотря на предложение Одоевского скакать прямо к Парголову. «Так вы совсем озябните», - едва слышен был голос Владимира: дождь лил с необыкновенною силой. А Евдокия, платье которой промокло насквозь,  прижимала к себе куртку Одоевского, и девушке казалось, что никогда ей еще не было так тепло.
Вот показались дачи. Владимир, ведущий хромающего коня, повернул к широкой и ровной парголовской дороге. Евдокия следовала за ним. Почти ничего не было видно из-за дождя, шедшего сплошною стеной. Какой-то странный страх преследовал Евдокию - она боялась потерять из виду Владимира (хотя она даже и  не знала, как зовут его) и этим лишиться нового смысла, открывшегося в ее пустой до того жизни.
Наконец они подъехали к даче Одоевского. Владимир поручил хромающего коня заботам своего конюха, помог Евдокии спешиться и пригласил ее в дом.
Собственная дача князя представляла собою двухэтажный деревянный дом, не очень большой, с заметным отпечатком какого-то, как показалось Евдокии, холостяцкого быта. Просторная гостиная первого этажа была очень уютной комнатой с большим каменным камином: без всяких фарфоровых фигурок на полке, но с огромной шкурою медведя, разостланной перед ним - все же не всякая охота Одоевского была неудачной. Огонь в камине, как того требовала почти все лето стоявшая холодная погода, был разожжен и уютно потрескивал. Вся эта обстановка, в которой оказалась Евдокия, отсутствием признаков женской заботливости, привела ее  в состояние какого-то блаженного покоя. Увидь она белые кружевные занавесочки и горшочки герани на окнах, ей  стало бы не просто неуютно, а тяжело, даже горько. Хотя задумываться об этом ей сейчас не хотелось: Евдокия, мокрая, казалось, насквозь, чувствовала сильную слабость и сразу, как вошла, тяжело опустилась на диван, стоявший прямо перед камином. «Вам плохо», - торопливо подошел Одоевский и присел на колени перед изголовьем. - «Возможно, у меня жар», - слабо ответила Евдокия, которой становилось все хуже. Частые прогулки под дождем, особенно последняя, не могли не отразиться на ее здоровье. Одоевский протянул руку и приложил к ее горячему лбу - действительно, у Евдокии был сильный жар. «Я сейчас вернусь», - сказал он и быстро вышел. Евдокия, чувствующая нестерпимую головную боль, не могла сейчас ни о чем думать, знала только, что день этот она никогда не забудет, как бы он не закончился. Через несколько минут вошла горничная - единственная в доме Одоевского. Она несла пуховую подушку и шерстяное одеяло. Положив постель на небольшой стол у камина, девушка помогла Евдокии переодеться. Княгиня чувствовала сильный озноб, и снять мокрую одежду было для нее истинным облегченьем. Тем более, что вместо нее она одела белую мужскую рубашку, его рубашку… Положив горячую голову на прохладную подушку и укутав замерзшее тело одеялом, Евдокия сразу же почувствовала, приближение сна. Но как только вышла горничная, в комнату вошел Одоевский. Он держал в руках большую глиняную кружку с каким-то питьем. Евдокия, начинавшая засыпать, услышала его шаги и открыла глаза. Это было то самое сладостное чувство, которое она так любила в детстве - когда сквозь сон  слышала, как  маменька  приходила  благословить ее перед сном, а потом, под  ее удаляющиеся шаги, снова засыпала.
Владимир присел у изголовья Евдокии. Она слегка приподнялась на подушке и взяла кружку из его рук. Снова вспомнилось детство - эти вкус и запах были ей чем-то знакомы. Евдокия небольшими глотками пила горячее лекарство, стараясь не смотреть в глаза Одоевского. Но, возвращая ему кружку, она все-таки встретила взгляд его грустных и нежных серо-голубых, глаз - тех, для которых она жила последние несколько дней, и теперь была уверена, что для них же проживет и весь их остаток. Но как только голова Евдокии коснулась подушки, глаза ее закрылись сами собою, и она забылась тяжелым сном, какой бывает только в начале болезни у больных простудою.
Одоевский, успевший только поставить кружку на стол, вновь присел к ее изголовью и услышал мерное дыхание спящей. Несколько минут он неотрывно смотрел в ее бледное лицо, снова и снова уверяясь, что это она. Потом медленно встал и подошел к окну. Отодвинув шторы, Одоевский увидел светло-розовое небо - такое, каким оно бывает после сильной грозы. В суете он и не заметил, как кончился дождь - сейчас об этом говорила лишь мокрая листва яблонь, растущих перед окнами. А  в небе все было так безмятежно, так спокойно, что трудно было поверить, как час назад оно, разрываемое молниями, низвергало на землю бесконечные потоки ледяной воды.
Одоевский открыл форточку и, протянув руку, сорвал яблоко. Его обдало брызгами, посыпавшимися с листьев. Полной грудью вдыхал Владимир чистый и свежий, каким он бывает только после дождя, напитанный ароматами листвы, воздух. Оглянувшись назад и увидев Евдокию, Одоевский поспешно закрыл форточку и отошел от окна.  Значит ли это, что она оставила на мгновение его мысли? Вовсе нет:
       На воле природы,
       На луге душистом,
       В цветущей долине,
       И в пышном чертоге,
       И в звездном блистанье
       Безмолвныя ночи
       Дышу лишь тобою -
  вспомнились слова Жуковского. Одоевский вытер мокрое яблоко о свою рубашку и, положив на стол, забыл о нем. В какой раз уже за этот вечер он опустился на колени перед изголовьем Евдокии. Ее медные кудри, обрамляющие бледное лицо, рассыпались на подушке. Увидев на ней свою рубашку, Одоевский решил, что всегда теперь будет носить только ее. Желая узнать, не спал ли жар, он приложил руку к ее лбу, уже  не  такому горячему. Приблизив  свое лицо к лицу Евдокии и не убирая руки с ее головы, Владимир приложился на край подушки. Почувствовав запах ее волос, он закрыл глаза и забылся.
Когда он проснулся, то увидел, что за окнами совсем темно, и лишь пламя камина бросает красноватые отблески на стены и отражается в волосах Евдокии. Его рука почувствовала ее вновь нагревшийся лоб. Владимир встревожился и вышел, чтобы принести еще одно одеяло. Вернувшись и вновь склонившись над Евдокией, он увидел, что одна ее ножка свесилась и не закрыта. Эта ножка помещалась у него на ладони… Долго согревал ее Одоевский своим дыханием, пока бой старинных часов не прервал его сладостного забытия. Укутав Евдокию своим одеялом и вновь с тревогой почувствовав, как силен ее жар, Одоевский повернулся к потухающему камину, в трубе которого были слышны завывания ветра, и опустился на колени. Он закрыл глаза и обратился к Богу.
Уже забрезжил рассвет, а Одоевский все молился - о жизни самого драгоценного для него существа и о своей несчастной грешной душе. Когда уже совсем рассвело, он без сил опустился на пол, положил руку под голову  и заснул тяжелым сном.

Отредактировано Eudoxie (2007-01-08 00:58:38)