Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

#1 2006-11-19 20:54:38

Aoki
Участник
Зарегистрирован: 2006-10-05
Сообщений: 3

"История одной скамейки"

ИСТОРИЯ ОДНОЙ СКАМКЙКИ




Глава 1.   


  Маленький сквер задыхался в плотном кольце блочных зданий, готовых в любой момент низринуться вниз. Серые подтёки времени покрывали их изрезанные трещинами бока подобно грязным нищенским одеждам, скрывающим под собой уродливые старческие тела. В них словно в клетках ютились человеческие существа. Постройки были изъедены окнами, через которые во тьму нескончаемых зимних ночей пробивался блёклый свет усталых глаз.
  Как на шахматной доске игры в Го клочок зелени внизу оставался последним «дыханием» этого застывшего царства.
  Детская площадка, построенная в середине сквера, казалась жалкой претензией на тот уголок жизни, который она изначально должна была сформировать. Качели, подталкиваемые ветром, издавали, режущий уши, сдавленный стон. Это звучала древняя песня тоски, одиночества и нищеты. Покосившаяся беседка, словно прислушиваясь, наклоняла голову к старым качелям. От жёлтой краски, некогда покрывавшей ёё, остались только воспоминания. Будто шелушащаяся нездоровая кожа облепила со всех сторон выпирающие доски. Тяжело осев на песок, беседка слушала пение своей соседки. Внутренности беседки были в основном из беспорядочно валяющихся пустых бутылок вперемешку с окурками. Изуродованная не блещущими интеллектом и грамотностью словами, она казалась здесь на удивление «своей».
  Горку же строили, видимо, с одной, вполне недвусмысленной целью. Её положение отличалось подозрительной перпендикулярностью к земле. Такой наклон логично заканчивался аккуратной вмятиной в тщательно утрамбованном песке. Несмотря на это, именно горка являлась самым желанным аттракционом зимой. Для лучшего эффекта её поливали водой. Перила живописно покосились в разные стороны, несколько ступеней было выбито. Она добродушно улыбалась детям. И они смеялись и плакали ей в ответ.
  Площадка приютила у себя ещё и две скамейки. Одна из них совершенно не вписывалась в застрявшую во времени структуру сквера. Она была новой. От неё во все стороны распространялся запах свежей краски, беспощадно выявляя недостатки остальных обитателей. Приковывая к себе взгляды людей, она одновременно обрекала себя на скорую старость. Кроме того, она представляла собой целое полотно под роспись…
  Вторая же стояла чуть в стороне от детской площадки, нарушая её геометрическую форму, но никак не гармонию. Устало прильнув к берёзе, она, казалось, и сама скоро пустит корни. Цвет давно перестал иметь значение. Протёртые доски, как оголённые серые кости, грелись в лучах солнца. В них скопилась вся тяжесть пройденных лет, память о людях, приходивших и уходивших, и снова приходивших… Прикосновения, смех, голоса… Она умела слушать. Из дряхлой неприметной скамейки она превратилась в сундук древностей. Рассказы накапливались помимо её воли. Ложились друг на друга, словно драгоценная пыль. Но кому дозволено прикоснуться к этим ценнейшим из сокровищ мира? Достаточно приоткрыть крышку воображаемого сундука, но аккуратно, так, чтобы истории не перемешались, и…







  26 августа. Гроза.

  Неестественное затишье окутало площадку, словно кто-то заботливо поместил её под непроницаемый купол. Детские голоса звучали непривычно громко, оттого, что ветер вдруг перестал подхватывать окончания звонких фраз и рассевать их над площадкой, расплетая, будто туго заплетенную косу, на крошечные частички разноцветных интонаций.
  Скамейка застыла в вязком вакууме  времени, которое, казалось, остановилось, наконец, устав.
  Но погода не бездействовала. Где-то высоко вверху постепенно нарастал злой гул, скручивая облака в узел. Неумолимо он опускался на площадку. Внезапно первая волна ветра с разбега налетела на скамейку, словно пьяная от неограниченного чувства свободы, она ударилась об неё и так же неожиданно растаяла, оставив лишь две влажные слезинки-капельки на деревянной поверхности. Берёза рассерженно зашелестела, покачнувшись. За первой каплей последовала и вторая, третья… Ветер с силой закручивался вокруг досок, выдувая песок и грязь из щелей.
  - Быстрей, собирай игрушки! Смотри, какая сейчас гроза начнётся! Давай-давай!
  - О, вот это ветер! Бежим под крышу!
  Фразы, беспощадно разорванные разрастающейся стихией, отрывками доносились до скамейки. Но и их ветер за ненадобностью  в миг уничтожал.  Небрежно смахнув слова невидимой рукой, он перемешивал их с песком, чтобы затем с силой ударить о землю, превращая в пыль.
  Скамейка ощущала его хлёсткие удары на себе со всех сторон.
  А потом к шуму ветра, добавился шелестящий звук капель воды. Для скамейки дождь всегда начинался с кроны берёзы, которая словно бы оберегала её. Вот и в этот раз, лишь пробившись сквозь сплетения листьев, капли попадали на саму скамейку. Мягко ткнувшись в неё носом, они проникали вглубь дерева, оставляя влажный след.
  Вода разрушала скамейку. Когда шли частые дожди, она начинала гнить.
  Постепенно, капли всё более ощутимо ударялись о, уже полностью мокрую деревянную поверхность. Нанося частые точечные удары, они будто стремились пробить её насквозь. Мешая друг другу, капли разлетались на крошечные частички воды. Ветер направлял их, заставляя градом сыпаться на землю.
  Стихия безумствовала. В своём бешеном танце под раскаты грома гроза была прекрасна, словно на время спустившаяся на землю первобытная богиня. Всё было подвластно ей, ничто не могло бы остановить её сокрушительную мощь. Она была подобна стальному клинку идеальной формы, обнажённой красоте без излишеств. Извиваясь в небе холодной серебристой змейкой-молнией, гроза во всеуслышанье заявляла о своей силе. И всё живое безмолвно склоняло голову в страхе и уважении, признавая превосходство разбушевавшейся богини.
  Постепенно ветер успокаивался, дождь затихал. Раскаты грома приглушённо раздавались в отдалении.
  С краёв скамейки кружевами свисали капли воды. Гроза прекратилась, оставив после себя растрёпанные деревья и пропитавшуюся живительной влагой землю.
  Площадка с облегчением вдохнула свежий, немного морозный воздух.








  29 октября. Девушка.


  На скамейку осторожно присел очередной посетитель. Послышался задумчивый вздох. По еле слышному участию голоса, обозначившему начало выдоха, скамейка определила, что сегодняшний гость – девушка.
  Её тело было совсем лёгким, словно тело маленькой девочки. Только в отличие от ребёнка она сидела совершенно неподвижно, словно боясь нарушить создавшуюся тишину. Даже слабое дыхание не выдавало её присутствия.
  В тот раз скамейка снова приняла это хрупкое тело на свои ещё почти новые доски.
  Рядом с гостьей стал медленно ложиться снег, постепенно скрывая под собой всю поверхность скамейки. Мягко дотрагиваясь, он ненавязчиво заявлял о правах только-только зарождающейся зимы.
  Неожиданно девушка встрепенулась. Что-то похожее на слабое восклицание нарушило создавшуюся гармонию. Скамейки коснулась маленькая узкая ладошка. Тепло, которое расходилось во все стороны от нежных пальцев, моментально расплавляло только что упавшие снежинки, оставляя влажный след на потемневшем дереве. Потом она внезапно стала смахивать тонкий слой снега лёгкими быстрыми движениями, расчищая участок где-то в середине скамейки. На мгновение её рука исчезла лишь за тем, чтобы через секунду аккуратно провести кончиками пальцев по вырезанной на дереве надписи.
  Каждая линия, пробуждённая этими влажными прикосновениями, оживала в памяти скамейки обрывочными фразами.
  Раз: …ну, что, может, уже пойдём, а то становиться прохладно…
  Два: …сейчас, подожди секунду…
  Три: В податливое дерево вонзается что-то холодное и острое, чему невозможно сопротивляться, быстро выводя новую надпись…
  Четыре: …ть это будет символом, того что…
  Пять: …конечно, банально и по-детски, но…
  Шесть: …нет, вовсе нет… для меня…
  Семь: …ведь это про нас…
  Восемь: …всегда буду помнить…
  Девять: …спасибо…
  Десять: …я …ты...
  Девушка провела рукой по последней букве, затем накрыла надпись ладонью, не позволяя ей исчезнуть под снегом. Замерев так на некоторое время, она ещё посидела на скамейке, а потом исчезла. Только мерные звуки удаляющихся шагов, затихая, раздавались в тишине.
  Прошло совсем немного времени после ухода девушки, как надпись на досках вновь оказалась погребена под снегом, неумолимо опускающимся откуда-то сверху. 
 





11 ноября. История с сумасшедшим.

   Было уже довольно холодно. Предвестники зимы беспощадно сжимали в своих объятьях каждую доску. За ночь скамейка обычно полностью промерзала, только днём её поверхность слегка согревали теплые прикосновения мягких лучей солнца.
  Вечер незаметно накрыл собой всю площадку. Поблизости раздавалась оживлённая беседа пятерых людей (насколько сумела различить скамейка): трое голосов по звучанию принадлежало молодым людям и двое оставшихся – девушкам. Скамейка не могла видеть человека. Его голос заменял ей внешность того или иного рассказчика. Интересно и то, что она откуда-то знала, как выглядят люди. Возможно, это было связано с её незамысловатым происхождением, в котором, как она подозревала, были замешены определённые индивиды.
  Первый голос никак не мог пробиться сквозь сгустившуюся ночь, он будто бы уже изначально был обречён затухнуть, так и не начав звучать. Каждый раз ветер обращал слова говорящего против его же самого, заставляя того на мгновение ими подавиться.
  Второй был очень не разборчивым, игнорируя окончания, он стремился превысить все мыслимые пределы скорости произношения, неуклюже спотыкаясь о слога, которые, казалось, только мешали. Постоянно раздавался неожиданно громкий и ломаный смех. Он был похож на ту новую скамейку, что, судя по слухам, стояла совсем неподалёку. Совсем пуст внутри, ни одной интересной истории. 
  Третий же раздавался только изредка, и то в виде сухого кашля. Такое чувство, что горела не сигарета, а он сам тлел изнутри.
  В четвёртом узнавались девичьи нотки. Голос был очень влажным. Предложения ложились под тяжестью слов, словно набухших от воды. Они неизменно глухо падали прямо у  ног хозяйки, даже не впитываясь в землю.
  Последний пятый всё время пытался догнать второй, словно желая на мгновение с ним остановиться. Подобно мягкой тёплой руке, голос лёгким движением проводил по тем граням, которые чётко разграничивали остальных четырёх участников разговора. Он плавно сглаживал острые углы своих товарищей.
  Внезапно послышались шаркающие шаги, принадлежавшие, скорее всего какому-нибудь старику. Редкие, тяжёлые они привлекли внимание голосов на площадке. Они затихли в ожидании. Вскоре стало возможным различить речь незнакомца. Бессвязная, булькающая, абсолютно бесцветная. С видимым усилием человек устроился на скамейке. От него совсем не исходило тепла, как от других людей.
- Мертвецы, и здесь одни мертвецы, - забормотал он. – Сидите здесь, наслаждаетесь! А на самом деле вы давно мертвы! Одни гладкие кости видны! Ха!... Мертвецы, мертвецы…
2ой: Что он там бормочет?!
4ый: Я не вслушиваюсь в бредни стариков! Хочешь маразматиком поскорее стать?
  Громкий смех взрезал ночной покой.
- Все – мертвецы! Голоса, словно из-под земли звучат. Я вижу ваши останки! Жизнь – только иллюзия! Осмотритесь вокруг своими пустыми глазницами!
5ый: Он нас что, запугать решил?
2ой: Да он сумасшедший! Эй, ты! Чё припёрся на нашу площадку?! Проваливай!
- Мертвецы, мертвецы, мертвецы…
1ый: Это уже надоедает.
2ой: Иди отсюда! Себя-то давно в зеркале видел? Земелька уже давно завёт, а?! Не задержался ли ты тут? Эй! Смотри на меня, когда с тобой разговаривают! Смотри, говорю!
  5ый: Может, он глухой?...
  2ой: Вали, если не хочешь подохнуть прямо здесь!
- Ошибаешься! Мне, как и тебе, всего двадцать! Это ТЫ старик! Ты живой труп! Мертвец! Ха-ха!...
5ый: Пошли отсюда. Что без толку разговаривать с сумасшедшим?
  Раздался согласный кашель.
2ой: Старый идиот! Давно тебе уже не место среди живых!
   Послышались быстрые стремительные шаги по направлению к скамейке.
2ой: (кому-то в сторону) Дай сигарету!
Затем последовал глубокий вдох и резкий выдох. Старческий рваный кашель наполнил собой всё пространство. Словно задыхаясь, он всё не прекращался.
4ый: Придурок! А вдруг он и вправду щас помрёт?!!
1ый: Что стоите?! Пошли быстрей!
   Поспешные шаги вскоре затихли в отдалении.
   Старик, не шевелясь, сидел на скамейке. Совершенно неожиданно ей передалась вибрация от смеха, сотрясающего тело сумасшедшего. Или это были всхлипы?... Раздавались только отрывистые лающие звуки.
- Завтра будет моя очередь умирать, - гулко ударился о тишину ровный голос двадцатилетнего человека. Не встретив сопротивления, он поднялся выше в ночное небо, которое ответило спокойным согласием.








  19 ноября. Утро.

  Лучи солнца нерешительно дотронулись до скованных льдом досок. Поднимаясь всё выше, они выхватывали из тени очертания скамейки, обнимая и согревая её. Но холодное солнце не растапливало снег, словно на время заключив с зимой негласный договор.
  День ещё только-только начал зарождаться, как вдалеке послышались торопливые шаги.
  Шумно дыша, у скамейки остановился человек. По тревожному восклицанию стало ясно, что это та же девушка, приходившая в прошлом месяце.
  - Как плохо, - взволнованно опустилась она на снежную поверхность скамейки, даже не стряхнув снег, как это делали другие. – Всё совсем замело… Ничего, сейчас я быстренько…
  Голос у неё был слабый, больше похожий на шепот.
  Хаотичными движениями девушка принялась охапками сметать снег, сбрасывая его на землю. Вскоре она наткнулась на ледяную корку, образовавшуюся за ночь.
  - Уже скоро, ещё чуть-чуть…
  Маленькая горячая ладошка вжалась в лёд. Девушка налегла на неё всем телом. Поддаваясь, тот таял. Вода скапливалась под пальцами. Поменяв руку, девушка, наконец, смогла дотронуться до мокрых досок.
  - Вот так, - нежность её голоса в такт движениям гладила высвободившуюся из-подо  льда надпись. В прохладных влажных пальцах еле ощутимо отзывалось радостно бьющееся сердце. Даже не видя, скамейка могла чувствовать улыбку на её лице, которая была сродни сегодняшним мягким лучам солнца.
  Вдали послышались тяжёлые шаги. Скорее всего мужские. Девушка сидела неподвижно, словно не замечая приближения незнакомца.
  - Не замерзните так сидеть? Сегодня слишком холодно для любования восходящим солнцем, - приветливо сказал голос. Он был немного гортанным и, несмотря на мягкость тона, звучал грубовато.
  - Ничего, спасибо, - неподдельные нотки благодарности  подхватили ответ девушки. Но голос звучал прохладно.
  - Вы, наверное, кого-то ждёте?
  - Кого-то жду?... – эхом отозвалась она, на мгновение став задумчивой, словно вопрос мужчины застал её врасплох. Рука мирно покоящаяся на скамейке чуть заметно дрогнула.
  - О, простите за назойливость! Что ж, хорошего дня!
  Девушка осталась одна.
  - Вот так, - повторила она и через некоторое время ушла.
  Края лужицы в виде её узкой ладошки уже начинал схватывать мороз, словно наводя порядок после неожиданного вторжения в размеренность раннего утра. Сковав овальное очертание следа, он заключил в свои объятья крошечное озерцо, расписывая его поверхность неповторимым лабиринтом узоров.






9 декабря. Старушка.


  Редкие снежинки ложились на скамейку. Тихо, незаметно, словно намечая  необходимые точки для какого-то дивного рисунка. Качели мерно раскачивались, даже в такой поздний час на площадке оставались люди.
  Снег невольно заранее выдавал новых прохожих. Довольно скрипя, он прогибался под тяжестью тел.
  И сегодня он снова оповестил скамейку о приближающихся шагах. Они  увязали в снеге, словно каждое движение давалось только огромным усилием воли. Ноги человека практически не отрывались от земли, бороздя снеговой настил. Медленно, они прокладывали себе путь к площадке.
  - Можно мне здесь посидеть?
  Ещё несколько снежинок одновременно спустилось не скамейку.
  - Иду из поликлиники, устала…
  Совсем неприметный голос, один из многих таких же, будто до краёв  наполненный тоской сосуд с тлеющими искорками жизни, сбегающими по его мутной поверхности.
  - Да, конечно… Конечно, - рассеянно повис в воздухе ответ девушки, которая сидела на качели.
  Оставляя рваный след, словно разделяя площадку на два неравных отрезка, старушка проковыляла к новой скамейки. Качель внезапно стала ужасно неуместно звучать, и, почувствовав это, девушка остановилась.
  - Слишком высокая… - донёсся с противоположного конца дрожащий от старости голос. И снова начался долгий путь уже до другой скамейки.
  Наконец заснеженные доски приняли на себя вес, неожиданно тяжёлого тела. Старушка с каждым разом оседала на скамейку всё больше, казалось, она проваливалась сама в себя, растекаясь по её поверхности бесформенной кучей. Она всё время что-то неразборчиво бормотала, сквозь скопившиеся от беспомощности слёзы.
  - Ты из этого дома? – спросила она.
  - Да, - отчего-то тихо ответила ей девушка.
  - У вас хорошо топят?
  - Да, хорошо, - зачем-то девушка хотела разбавить свой голос жизнерадостными нотками.
  - А у нас совсем не топят. Каждый раз в холод возвращаешься, - старушка говорила с лёгкой досадой, словно смирившись с обстоятельствами, какими бы они ни были.
  Послышались шаги. Молодое тело опустилось рядом со старым, кислый запах которого успел проникнуть в дерево. Запах лекарств.
  - Ноги уже совсем не ходят. Даже не верится… - слезы текли в её голосе. –  Душа осталась всё та же. А  ведь мне уже семьдесят девять лет, - с горечью выдохнула она. Сегодня еле дошла до больницы, вот и решила отдохнуть…
  Два таких разных тела сидели на скамейке, а между ними разворачивала свои крылья холодная пропасть. И только снег всё продолжал падать в замкнутом мире скамейки.
  Внезапно на площадке раздались детские голоса. Трое детей с родителями нанесли площадке поздний визит, что случалось редко.
  - Я так люблю деток… Они для меня всё, - голос старой женщины утонул в тщетной попытке заглушить всхлип. – Ох, наверное, только я плачу по таким пустякам…
  - Нет, что вы, - запротестовала девушка, тут же запнувшись об эмоции, раздирающие её.
   - Я тридцать лет проработала в ясельках с маленькими детишками. Вырастила и своих двоих. Так они уже взрослые, давно живут отдельно. Мы всегда ждём их в гости, всегда рады, когда они приходят, хоть и редко у них получается выгадать свободную минутку. Каждый день их вспоминаем. Но маленьких детишек всё равно больше люблю.
  Поздний вечер оживал от счастливого и лёгкого смеха детей.
  - Ну, вот я и отдохнула. Надо уже идти…
  - Вас проводить? – с готовностью спросила девушка, тоже поднявшись.
  - Нет, спасибо, я сама, - последовал добродушный ответ. - Где-то у меня была мандаринка, - забормотала старушка.
  - Нет-нет, не надо… - начала было девушка, но потом понимающе замолчала.
  - Спасибо большое.
  - Ну, всё, тебе ведь в этот дом?
  Они ушли с площадки.
  - Не расстраивайтесь! – сказала на прощанье девушка.
  - Не расстраиваться, - задумчиво повторила женщина.
  - Да.
  - Ладно, буду держаться, - интонация перешла в слабую улыбку.
  - Да, держитесь! – уверенно поддержал молодой голос.
  - До свиданья.
  Шаги старушки затихали в отдалении. Девушка, немного отойдя, остановилась.
  Снег падал, скрывая под собой следы двоих людей.
  Вскоре скамейка снова осталась одна.
   
 
 
 



16 декабря. Неожиданное завершение.

  Зима в этом году неистовствовала. Казалось, даже время стало ей подвластно.  Вся площадка застыла в снежном безмолвии.
  На скамейку сегодня никто не решался присаживаться.
  Ночь проглотила площадку, не давая свету шанса проникнуть сквозь плотные, почти ощутимые стенки своей утробы.
  Гулкие удары шагов, неровных, словно пьяных пробивались сквозь вязкую тьму. Человек то семенил, то, спотыкаясь, делал резкий рывок вперёд. Тяжёлое дыхание, поддерживающее каждый шаг, было прерывистым. Странный гость в изнеможении опустился на колени рядом со скамейкой, с трудом переводя горячее дыхание.
  - Как темно… Ничего не вижу…
  И снова тот слабый голос! Но в этот раз его почти невозможно было узнать. Хриплый, сухой, постоянно срывающийся на кашель, который словно раздирал изнутри хрупкое, такое невесомое тело девушки.
  - Прости… Прости ме… - кашель разорвал слово пополам и поглотил беспомощно висящую в воздухе вторую его часть.
  - Я бы пришла раньше, - быстро зашептала она, торопясь успеть до нового приступа, что должен был сотрясти её тело. – Но, представляешь, упала дома, пока одевалась. Такая неуклюжая…
  Скамейке передалась дрожь от тела девушки.
  - Х-холодно сегодня.
  Опираясь на локоть, она приподнялась и ослабшей рукой стряхнула снеговую шапку с поверхности скамейки, словно обезглавив. Сотрясаясь всем телом от пронизывающего холода и сухого кашля, девушка упорно сбрасывала снег в сторону. Когда её ногти заскребли по ледяной крошке, она внезапно замерла. Раздавалось только больное дыхание, вырывающееся из слабого тела. После небольшой передышки девушка из последних сил прильнула к краю скамейки. Нащупав тонкими пальцами примерное нахождение надписи, она, шумно сглотнув стон, вжала в снег неожиданно горячую ладонь. И холод расступился.
  Когда рука нащупала деревянную поверхность, девушка облегчённо выдохнула, положив голову на скамейку. Пальцы расслаблено лежали на, уже еле прощупываемой надписи. Болезненное, прерывистое дыхание сменилось на ровное и спокойное. Вдохи и выдохи все реже сменяли друг друга, превращаясь в затихающее эхо.
 
В какой-то момент хрупкая девичья ладошка стала такой же холодной, как и лёд вокруг.
   

*   *   *


  Было ещё темно, когда наступило утро. Послышались первые шаги. Шаркающие, старческие. Подходя ближе к скамейке, они замедлялись, пока совсем не остановились.
  - Девушка! – раздался неуверенный оклик.
  Шаги возобновились. Около скамейки старуха остановилась.
  - Эй, дочка, ты хоть жива?...
  Тронув застывшее тело, она отшатнулась, испуганно охнув.
  - Господи ты Боже!
  Что-то ударилось о землю. Шаги торопливо удалялись.
  Снова наступила тишина.
  - Вон там! У той скамейки! – срывался чей-то голос.
  Несколько людей подбежали к указанному месту.
  - Она мертва? – проговорил кто-то сдавленно.
  - Господиии… - всхлипывала старуха.
  - Я пойду вызову Скорую!
  - Замёрзла… - слабо откликнулся ещё один голос.
  Вскоре у скамейки собралось человек восемь. Приехала машина.
  - Разойдитесь! Это вам не представление! Дайте пройти! – раздался грубый  мужской голос.
  - Похоже она здесь уже около пяти – шести часов.
  - Быстро! Кто-нибудь, принесите горячей воды!
  Снова шаги. Женские всхлипы.
  - Как же так…
  - Такая молода, красивая…
  - Лицо…как фарфоровое…брови все в изморози…
  - Господи, она  улыбается, бедная девочка…
  - Давай, лей её на руку!
  Тут на скамейку обрушился поток горячей воды.
  - Они обварят её руку! Прекратите! Прекратите! – не выдержал кто-то, сорвавшись на крик.
  - Я не могу на это смотреть! Пойдём, пойдём же!
  Наконец, от скамейки оттащили негнущееся тело. Шаги прохожих постепенно замирали.
  Осталась только тишина и неестественная пустота.
  Теперь одна скамейка знала, чему улыбалась девушка. Она непременно решила это сохранить.
   
 






4 июля. Разговор о самоубийстве.


  Этот день выдался на удивление жарким даже для лета. Поверхность скамейки была насквозь иссушена прямыми лучами июльского солнца. В это время года люди частенько присаживались на неё отдохнуть под спасительной тенью берёзы, которая надёжно подпирала бок скамейки. Поэтому нынешнее лето было щедро на истории. Такие разные и, по-своему, ценные, как и люди, касающиеся старых досок, беспощадно истёртых временем. Длинные и короткие; громкие и тихие, словно привычный шёпот листвы, перебираемой ветром; яркие и блёклые; новые и старые, переходящие из уст в уста. Порой же история состояла только из утомленных и тяжёлых старческих вздохов. Но и их скамейка бережно хранила в своей памяти дерева.
   Сейчас на площадке никого не было. Наступил тот промежуток времени, кода детей обычно уводили на дневной сон. Вместе с ними расходились и взрослые. Поэтому всё пространство вокруг скамейки внезапно заполнилось тишиной, которую лишь изредка нарушали шаги прохожих. Ветер волнами гонял горячий воздух по отшлифованной деревянной поверхности, лениво разгоняя прохладу, что создавала тень.
   Вдалеке снова послышались приближающиеся шаги двух людей.
  - Смотри, вон там скамейка как раз в теньке! Пойдем, сядем.
  Голос звучал чисто и звонко. Такой голос скорее подошёл бы для разговора зимой, была в нем какая-то свежесть, неожиданная прохладность. Но даже при сегодняшней жаркой погоде он не «таял». Это был очень редкий голос, подобных ему скамейке встречалось совсем не много. Он принадлежал молодому человеку.
  Сев под прохладную сень дерева, они немного помолчали.
  - Ну, рассказывай, как у тебя дела? Что интересного? – спросил всё тот же голос.
  - Да, нормально, ничего нового. Всё, как обычно. А у тебя?
  Такой глубокий… Будто тёмный провал. Сильный и твёрдый голос. Но он таил в себе пропасть, поверх которой шла зазубренная окантовка, подобная той, что остаётся у вскрытой ножом железной банки, край, за который не возможно ухватиться. Он будет впиваться в кожу, вскрывать по очереди слои  тканей,  оставляя за собой рваный порез, словно кровоточащий шлейф пока ты не сдашься и не разожмёшь пальцы. Интересно, каково это – постоянно висеть над пропастью, терпя нескончаемую боль?
   Но этот удивительный, никогда не слышимый скамейкой голос, произнёс столь обычные, столь скучные слова, так несоответствующие ему.
  - Да, вроде тоже все хорошо…
  На этот раз в 1ом голосе сквозило некоторое разочарование и задумчивость.
  Снова вернулась тишина.
  - Есть сигареты?
  Ответ 2ого не содержал в себе ни одной эмоции. Его бесцветность поражала и завораживала.
  - Да.
  Они закурили.
  - Слышал? – с деланным энтузиазмом вновь заговорил 1ый. – В новостях говорили, что опять кого-то в нашем районе убили. И это летом-то!
  - Чем лето хуже любого другого времени года?
  Говорящий выпустил очередную порцию воздуха.
  - На мой взгляд, оно меньше располагает к убийствам.
  - Хм, «располагает»? Как что-то может располагать к убийству…
  - Не придирайся к словам. Соседи ещё неделю будут обсуждать эту новость. Как же, в нашем районе! Теперь всем надо быть осторожными. Ха, в основном говорить об этом и сеять ненужную панику. Как всегда, в общем… Иногда мне даже кажется, что, на самом деле, они рады что-нибудь пообсуждать, «побояться», встряхнуться от рутины жизни. Тьфу! Что это у нас пошла такая тема! Лучше…
  1ый голос потонул в неожиданной твёрдости 2ого:
  - А я думаю, лето весьма подходит для убийств.
  - Глупости. Тоже мне, сказал, «подходит»! Теперь моя очередь придираться к словам.
  Интонация окончания фразы плавно перешла в улыбку говорящего.
  - Вот, ответь мне, ты боишься смерти? – спросил 2ой.
  - Только подумать! И это мы обсуждаем в такой хороший день! Я рассчитывал поговорить с тобой о более оптимистичных вещах. Ну, отвечая на твой вопрос: нет, не боюсь, так как это бессмысленно. Смерть – это то, что случается с каждым, поэтому бояться её глупо. Скорее уж я боюсь старости, беспомощности и реакции родных на мою кончину. А ты? Почему решил спросить меня?
  Этот ответ сквозил простотой и уверенностью. Ни одно слово не ставилось под сомнение.
  - Почему ты улыбаешься?! – усмехнулся 1ый.
  - Твой ответ не отличается оригинальностью.
  - Он и не требует оной, потому что это правильный ответ.
  - Да, однако, он содержит некоторые противоречия. Меня всегда поражало, насколько спокойно и быстро отвечают люди на такой вопрос. Причём, исключительно молодые, то есть нашего возраста. Не имея ни малейшего представления о предмете разговора. Ведь так легко ответить «нет», когда ты молод и ещё далёк от старости, которая, по сути, является лишь заявлением смерти о своих правах и именно на тебя, ледяной водой на голову, чтобы ты судорожно глотнул воздух, ставший внезапно таким важным. Ничего, конечно, не измениться, кроме осознания, что ты тоже когда-нибудь умрёшь. Оно-то и делает жизнь ценнее. Ответить «нет» уже труднее. Скорее ты устало усмехнёшься такому некорректному вопросу. Время теперь для тебя идёт против часовой стрелки, дни рождения – лишь очередное напоминание. Дети радостно дарят тебе подарки… У них такая искренняя улыбка, такая живая. Ты видишь это и улыбаешься в ответ. Но кто-то внутри тебя только пустит печальный взгляд из-под устало-опущенных ресниц. Теперь тебе доставляет удовольствие наблюдать за расцветом жизни. Омрачает всё, забившийся в угол сознания, страх. Он был там всегда, а ты замечаешь его только сейчас. Он смотрит, нет, даже не в глаза, он заглядывает прямо в твою слабую человеческую сущность и скалит, только что прорезавшиеся зубы. И всё равно, ты отказываешься признавать эту свою новую частичку. Ведь стоит только задуматься, принять её, как ответ будет один – «да». Годы уходят, отнимая физические силы, оголяя душу, неспособную догнать их. Утром вскакиваешь с кровати, одеваешься, впрыгиваешь в домашние тапочки и вдруг с удивлением оглядываешься на себя, всё ещё лежащего в постели, только-только приподнимающегося на локтях. И тот, другой, который в недоумении продолжает смотреть на тебя со стороны, сжимается от жалости.
  Ты живёшь, но смерть уже дышит тебе в затылок. Но несмотря ни на что ты также радуешься, что-то делаешь. Пытаешься успеть сделать как можно больше. «Да! Я не хочу умирать! Я хочу ЖИТЬ. Видеть своих детей и внуков, хочу быть полезным! Не отворачивайтесь от меня! Видите – я ещё живу и собираюсь продолжать жить!» И будешь, но, наверное, никогда не поймёшь, почему твоё тело теперь такое.
  А потом тебя просто не станет. Ты всё-таки умрёшь. Тело, воспоминания, чувства, мысли - всё внезапно куда-то пропадёт. Но ведь это нормально.
  Раздался звук зажигалки.
  - И всё равно, бояться смерти глупо! – усмехнулся 2ой голос. Я тоже сейчас не боюсь… В конце концов, только её мы можем выбирать, жизнь за нас уже выбрали. В обществе сложилось такое отрицательное мнение о самоубийстве, даже странно, когда повсюду пропагандируют свободу выбора. «Самоубийство – это акт свободы». Хорошее, точнее, правильное высказывание, правда? Все твердят о преступлении против Бога, если Он дал нам жизнь, то Он и должен её отобрать. Разве тогда мы свободны?! За нас решён даже конец. Мы словно заключены в рамки, внутри которых нам дозволено копошиться!  И, вообще, кто Он? Жизнь дала мне моя мать.
  Человек, поставленный перед смертью – это человек, поставленный перед неизвестностью. А она, как известно, рождает страх. Непонимание всегда ведёт к неправильной трактовке, к ошибочному мнению. И вот самоубийство – уже грех! Но обычный человек никогда не поймёт человека-самоубийцу, а потому будет непременно его осуждать, говорить, что тот слаб, не смог справиться с обстоятельствами, так как жизнь – это смысл всего, это испытание, кто говорил, что будет легко? И это он скажет, не зная ничего о человеке, совершившем «грех». На что самоубийца бы ответил: «К чему продолжать жить, если всё, что тебе остаётся страдания и боль, и ты знаешь, что так будет для тебя всегда. Стоит ли такое существование чего-то? Тень от жизни. Но выход один есть, и для меня – это уход из этой жизни, обретение полной свободы». Это не грех, это всего лишь ещё один возможный путь. Вот убийство человека – это преступление против жизни, когда её отобрали против воли. Только оно может осуждаться.
  Больше никто не проронил ни слова. Снова щёлкнула зажигалка.
  - Ты слишком много куришь, - сказал, наконец, 1ый голос после длинной паузы.
  - Н-да? И что с того?
  - Ты изменился. Если у тебя что-то случилось, можешь поделиться со мной…
  - Нет, ничего.
  - Почему ты говоришь о самоубийстве?
  - А что? Ты тоже против?
  - Никогда не задавался этим вопросом и, надеюсь, и в дальнейшем не буду. Странно, что ты стал обдумывать такие вещи.
  - Ха! Думаешь, я решил свести счёты с жизнью?! Ну, даёшь! Просто увлёкся философией.
  - На тебя не похоже…
  - Ну, спасибо! Ладно тебе… Я только высказал свои мысли… Что-то я и вправду тут заболтался с тобой. Пойду уже.
  - Да, мне тоже надо идти.
  Они поднялись со скамейки и разошлись по разным сторонам, так ничего друг другу и не сказав.
  Тень уже почти сползла с поверхности скамейки. 
 




 

6 июля. Бог.

  Дни этим летом были все как на подбор солнечные. Природа замерла в ожидании дождя. Однако погода не спешила меняться.
  На скамейку опустились две девушки.
  - Хорошо, тепло! – в этой очевидной констатации факта звучали поддельные нотки.
  - Да, - мягко ответил второй голос.
  - Эти блочные дома такие грязные, что даже противно смотреть, - откликнулась первая девушка после возникшей паузы. – Правда?
  - Да не волнуйся, ты! Я уже в порядке! – отчего-то рассмеялась её собеседница.
  - Как ты…сходила вчера?
  - Нормально, - этот голос отчаянно пытался заслониться словами от горечи, что щурилась сквозь просветы между букв. – Надо же, целый год прошёл, а я и не заметила… Знаешь, Бог – это всё-таки такая удобная вещь! Я знаю, что так говорить не хорошо, но ты сама подумай: верить в него удобно и легко! Человеку невозможно абсолютно довериться, потому что у него целая куча недостатков. Бог же идеален. На него можно свалить все свои проблемы, горечи, печали и взамен получить безмолвное благословление. Какой человек такое выдержит! В то время как только он способен помочь не только словом, но и делом.
  Вот и я, тоже, все свои страдания выкладывала Ему. Мне и вправду становилось лучше, уж не знаю почему. Выговаривалась до тех пор, пока не забывалась крепким сном.
  И, наконец, вчера выбралась в церковь. Решила, что, может, тогда я смогу избавиться от страданий.
  Утром народу совсем не было. Пахло свечками. Мои шаги гулко отзывались от стен. Я почувствовала себя жутко неловко, и стала ступать осторожней. Не знаю почему, но я никак не могла сконцентрироваться. Священный трепет наотрез отказывался снисходить на меня.
  В добавок ко всему, я ведь совсем не разбираюсь в святых, чьи золочёные лики смотрели на меня с икон, заключённых в громоздкие резные рамы. «И как они только не падают, такие тяжёлые». Представляешь, и об этом я думала в священном месте! Сама себе удивляюсь…
  В общем, я подошла к одной из икон, не помню, как она называлась. Тогда мне показалось это не самым важным. Прикрыв глаза и сложив перед собой руки, я шепотом стала молиться. Так как ни одной молитвы я тоже не знала, то решила просто  выговориться. Внезапно я почувствовала себя очень одинокой в этой пустой холодной церкви. Ещё немного постояв у иконы, я ушла.
  На обратном пути из церкви я с удивлением поняла, что совсем не приблизилась к Богу, что мне не стало легче… И ещё я поняла, что когда перед сном говорю маме «спокойной ночи», то ощущаю приятное тепло, словно она рядом… В итоге оказалось, что в моём доме, в моей собственной комнате я ближе всего к Богу и к маме.
  И прямо сейчас мне стало намного лучше, ведь я обо всём рассказала тебе.
  До этого момента я даже не замечала, какой сегодня замечательный день!
  - Да, замечательный день. И таких ещё будет много-много!
  - Ага, обязательно.





18 июля. Конец истории о самоубийце.

Ближе к ночи послышались шаги очередного прохожего. Однако звучали они непривычно. Их владелец будто бы зависал в неуверенности, прежде чем  за тем поставить ногу на землю. Когда человек поравнялся со скамейкой, спрятанной в тёмной нише берёзы, то, наконец, остановился. Прошло некоторое время, прежде чем он всё-таки сел на неё, тяжело вздохнув.
  - Привет.
  Это был тот же «зимний» голос. Скамейка часто слушала истории одних и тех же людей. Они уходили и снова приходили, так же было и с сегодняшнем гостем.
  Он немного помолчал.
  - Это будет наша вторая встреча, - раздался его спокойный голос. - Мы и вправду долго не виделись.
  Я помню, как тебе не хотелось переезжать в другой город. Тем более что до окончания школы оставался всего один год. Но ты же был ребёнком, за тебя всё решали родители. Я помню, как ты с негодованием чуть ли не выкрикивал мне накопившуюся обиду. На твоём месте так вёл бы себя любой подросток. Я помню, как мы пообещали друг другу, потом обязательно встретиться, что, через год, когда работа твоего отца будет сделана, ты вернешься и мы, как и собирались, поступим в один и тот же институт. Это был наш договор.
  Сначала мы переписывались по интернету, и тебе и мне было не легко: я лишился лучшего друга, ты был окружён совершенно чужими людьми. Но уже через месяц наша переписка, как и ожидалось, стала сходить на нет. В таком возрасте всё очень  быстро забывается, новые интересы сменяют старые с головокружительной скоростью. Мы оба чувствовали, что больше не нуждаемся друг в друге, ответы стали короткими, лишь бы отвязаться, а потом и вовсе прекратились.
  Год прошёл. И, пожалуй, только тогда я вспомнил про наше детское обещание. Почему я тогда не написал тебе? Не спросил, собираешься ли приехать? Думаю, что подсознательно боялся, так как чувствовал непонятную мне самому вину. Даже стеснялся. В конце концов, это было так давно! Так давно… - повторил задумчиво голос. – Всего лишь год. «А вдруг ты посмеёшься надо мной, над моей детскостью? Всякие обещания – оставь это для девчонок!» - вот, о чём я думал на самом деле.
  Голос умолк, позволив невысказанной печали заполнять прохладный воздух вокруг, обозначая паузу. На скамейке сидел один человек, но говорил он так, будто рядом находился его безмолвный собеседник. Но он был один…  Скамейка непременно удивилась бы, если, конечно, была бы на это способна. Но она умела только слушать.
  - Прошло ещё два года, прежде чем я снова получил от тебя письмо. Помню, тогда я ещё долго смотрел на экран, пытаясь успокоить свои нервы. Я ужасно волновался и не мог понять причину этого внезапного хаоса в эмоциях. В письме говорилось лишь о том, что ты приезжаешь на следующей неделе. Я был выбит из колеи. И причиной была вина, столь сильная, что я буквально страдал. Это чувство жгло меня изнутри. И я решил, что позвоню тебе и договорюсь о встречи. Мне во что бы то ни стало, нужно было увидеть бывшего друга. Я хотел  извиниться, сам, точно не зная за что. Мне нужно было освободиться от цепких когтей вины. Я думал только о себе. И больше всего стыдился липкого ощущения страха, предчувствуя встречу.
  К концу недели я, однако, твёрдо решил, что извиняться – это очень глупо. И, вообще, возможно, только я чувствую себя виноватым. Скорее всего, ты всё забыл, ведь прошло целых три года. А я тут понапрасну мучаюсь.
  И снова я оправдал себя, представил в лучшем свете. Зато мне стало легче от мысли, что я всего-навсего такой впечатлительный юноша. Я решил посмотреть сначала твою реакцию, а уже потом говорить всякие там извинения или нет.
  Боже… Как глупо... И вправду, ребёнком остался только я один.
  Мы встретились. Но ты, конечно же, не произнёс тех слов, которые я неосознанно ждал. Не было радостного приветствия, не было обычных восклицаний, типа: «Как давно мы не виделись! Что нового??? Как ты вообще? У меня столько всего случилось!... Ну, рассказывай!» Я пытался шутить, но этим лишь ставил себя в неловкое положение. Каждое предложение ударялось о паузу и, разбиваясь, теряло всякий смысл. Собственно, весь наш разговор был одна большая, на три года затянувшаяся пауза.
  Так продолжалось до тех пор, пока мы не сели на эту скамейку.
  Здесь ты открыл мне намного больше, чем просто свои мысли. Но тогда я не смог понять тебя. Мне показалось, что ты решил почитать мне какую-то заумную лекцию, чтобы отомстить, за то неотправленное письмо после истечения года. Что ты хотел показать, насколько стал старше меня. Странный разговор о смерти и самоубийстве. До сих пор не могу понять, что могло настроить моего друга детства, которого я когда-то знал так же, как и себя, на столь мрачные мысли. Я не смог разгадать, что скрывалось за твоими рассуждениями,  которые внезапно обрушились на меня. Это раздражало.
  Мы стали чужими, незнакомыми людьми. После расставания мне осталась досада и печаль, что чувствовал ты, я не мог знать, да и не хотел. Несомненно, это была последняя встреча. Я вздохнул с облегчением.
  Словно в подтверждение своих слов молодой человек выдохнул в ночной воздух.

  Через три дня я узнал, что ты покончил жизнь самоубийством.

  Когда родители сообщили об этом, я медленно пошёл в свою комнату, закрыл дверь и на подкосившихся ногах осел на пол. В голове вразнобой крутились фразы: «Самоубийство – это акт свободы. …рамки, в которых нам дозволено копошиться! ...покончил жизнь самоубийством… Это не грех… самоубийством… Один возможный путь… я решил свести счёты с жизнью… ОН ПОКОНЧИЛ ЖИЗНЬ САМОУБИЙСТВОМ!...» Лицо матери, сообщившее о твоей смерти, трансформировалось в моём кричащем сознании в лицо дьявола. Воображение рисовало мне  мёртвое лицо друга, с которым мы в детстве строили штабы на дереве рядом с домом… Мне стало страшно. Я обхватил голову руками, вжимаясь в дверь.
  А потом я внезапно весь как-то сник, руки безвольно опустились. Я не плакал, так как просто не мог осознать случившегося. «Как такое может быть, три дня назад я говорил с тобой, а теперь… Неужели теперь я больше не смогу заговорить с тобой? Но, как это? Разве такое могло случиться? Словно исчез… Навсегда…» Бессвязные предложения гудели у меня в голове, подобно рою. Не знаю, сколько я так просидел.
  В тот день никто из семьи больше не обмолвился и словом о твоей смерти. Я же ходил задумчивый, не замечая того, что происходило вокруг.
  Боже мой… Почему же жизнь стала для тебя теми путами, что настолько… Что случилось за эти три года?! – хрипло выкрикнул голос в бессловесную пустоту. Почему я не написал тебе тогда… - вопрос утонул в сдавленном всхлипе. Почему не рассказал всё это при первой встрече?! Почему я не понял… Господи! – в темноту вырвался стон. Ладонь, что касалась скамейки, задрожала, а потом, резко сжавшись в кулак, в бессильной ярости ударила по ней.
  - Я никогда не назову своего друга самоубийцей! Ты навсегда останешься для меня человеком, выбравшим свой путь, каким бы он ни был! Но почему тогда в голове крутится это слово?!...
  Вдруг раздался щелчок зажигалки.
  - Сегодня я выкурю эту сигарету за тебя… И, наконец, скажу то, что должен был сказать давным давно.
  Он выдохнул сигаретный дым.
  - Прости меня.
  Докурив, он поднялся и, прежде чем уйти, добавил:
  - Я верю, что твой выбор оправдан и я не буду осуждать тебя, потому что не знаю обстоятельств. Ты говорил о свободе? Для меня свобода, прежде всего в способности действовать в этой жизни. Я свободен живя, здесь и сейчас. В этом вопросе наши мнения расходятся. Так и должно быть, ведь у каждого своя дорога, правда?
  Порыв ветра бережно подхватил его слова, унося с собой всё выше и выше. Туда, куда слух скамейки уже не мог проникнуть.
 
     





20 апреля. Событие.

  - Так, что ты там мне хотела рассказать?
  К скамейке лёгкими шажками приближались два детских девичьих голоса.
  - Сейчас, подожди…
  - Ну-у-у!…  То же самое ты уже говорила полчаса назад! Давай, расскажи!
  Нотки нетерпения, что можно услышать только у совсем юных людей, звонко взвились в воздух.
  - Никому не скажешь? – неуверенность изогнулась в вопрос, скромно ставя точку под ним.
  - Да никому я не скажу! Я же говорила, - протянул 1ый голос.
  Два лёгких тела присели на краешек скамейки. Первая девочка безмятежно болтала ногами, положив обе ладошки на тёплые, уже прогретые солнцем, доски.
  - Знаешь, мне кажется, что я какая-то странная, не знаю… Может во мне что-то не так?
  Ветер с силой ударился о бок скамейки, зашумела потревоженная листва, чуть прогнулась берёза, издав еле слышный скрип от трения с подпирающей её соседкой.
  - Это случилось вчера, когда я уже выходила из дома, одеваясь в школу. Прикрыв входную дверь, я наклонилась, чтобы застегнуть молнию на ботинках. И тут у меня неприятно защекотало в носу. Я не успела поднести руку к лицу, как на пол, рядом с носком  моего ботинка упала красная капля. Я даже не сразу поняла, откуда она появилась, так и смотрела вниз. Потом, наконец, догадавшись распрямиться, я осторожно с колотящимся сердцем, коснулась своего носа, который тогда показался мне существующим совершенно отдельно от всей остальной меня. Когда я увидела кровь на кончиках пальцев, я страшно удивилась. Я вовсе не испугалась, просто…это было так странно… У меня никогда раньше не шла кровь из носа. Я была как во сне.
  Опомнившись, я задрала голову в потолок и втянула в себя воздух. Он оказался солоноватым на вкус.  И вдруг… Это чувство было похоже на…радость. С другой стороны я ужасно волновалась, но и… радовалась.
  Девочка внезапно замолчала, будто споткнувшись. Её пальчики с силой обхватили край скамейки.
  - Знаешь, со мной никогда не случалось ничего необыкновенного. С одной стороны я делала всё, чтобы кровь остановилась, а с другой мне так этого не хотелось… И я знала, что не должна так думать! Салфетка была немного красной, но я сразу поняла, что кровотечение останавливается. Я в последний раз шмыгнула носом.
  Всё дорогу в школу я только и надеялась, что у меня снова пойдёт кровь. Даже несколько раз притрагивалась к носу. Но ничего не было.
  Я весь день ходила такая важная, но никому ничего не говорила о случившемся. Это было…событие.
  Голос смущённо оборвался.
  - Тоже мне, «событие»! У меня во втором классе несколько раз кровь шла прямо во время урока! Приходилось выбегать в туалет. Салфетка, помню, вся-вся красная была!
  Нотки гордости пронизывали речь другой девочки.
  - Да?... – как-то печально и сосем тихо ответил 2ой голос.
  Рука, перестав стискивать край скамейки, исчезла с её поверхности.
  - Я и в обморок падала!
  - Да? И как это? Ты что-нибудь помнишь?
  - Просто вдруг пол стал как бы под наклоном. Я попыталась переступить, но перед глазами всё окончательно поплыло, и – бах! – я упала. А дальше ничего не помню.
  - Совсем ничего?
  - Не-а.  Да, я ж тебе говорю, ничего в этом интересного нет.
  - Наверное… Просто…иногда так скучно бывает, что…
  - А! Смотри, качель освободилась! Кто быстрей, тот первый качается!
  Девочка ловко соскочила со скамейки и побежала по направлению к ещё не остановившейся качели.
  - Нечестно! Подожди меня!...
  Скамейка вновь пустовала в ожидании новых историй. И они неизменно оправдывали эти ожидания...

*  *  *

  …Снова шаги, снова голоса, снова ощущение тяжести на досках.
  - Вот, поставь сюда сумку…
  - Уф, солнечно сегодня.
  - Слышала, говорят, какой-то парень недавно покончил жизнь самоубийством?...

Казалось, так будет бесконечно.

    *  *  *





29 июля. Дети.

  Почти каждый день площадка оживала десятками голосов. Ветер и солнце смешивались с радостью, смехом и плачем, создавая радужный вихорь из слов, что оседали на поверхности скамейки, подобно нежным прикосновениям невесомой руки. Качель напевала себе под нос что-то незамысловатое, почти не останавливаясь.
  Дети играли на площадке.
  - Видела, как я могу?
  - Я тоже хочу! Дай мне покачаться!...
  - Теперь надо поставить это на плиту, пускай готовится.
  - А можно я икру добавлю?
  - Нет, икра не нужна! Я сам знаю, что нужно. Огурцы, сыр, кетчуп и ещё перец. Это все ингредиенты…
  - Аня, не надо! Ну-ка слезь!
  - Папа, давай поиграем в прятки?...
  - Нет, ещё не готово! У тебя часы неправильные. Только пять минут прошло!
  - Ну, дай мне машинку!
  - Даня, дай мальчику машинку. Он же дал тебе самолётик. Это будет честный обмен.
  - Нет, это моя машинка.
  - Ну, Даня! Нехорошо быть жадиной!
  - Мам! Я хочу такую машинку!
  - Денис, прекрати. И так уже целый дом этих машинок.
  - Маша! Нельзя бросаться песком! Ну-ка иди сюда!
  - Ань, ну, посмотри, на кого ты похожа, а? Вся перемазалась! Ну, вся! Штаны хоть подтяни!
  - Мам, мам! Смотри!
  - О, молодец! Какой у тебя куличик получился!
  - Аккуратней! Не упади с качели! Даш, ты слышала, что я тебе сказала?
  - Коля, полетели!
  - Жжжжж!...
  - А давай, теперь тебя подбили?
  - Давай тебя?
  - Ну, ладно. А! Я падаю! Жжжжж!....
  - Нет! Не умирай! Я тебя спасу!
  - Всё, я тебя спас.
  - Уф, спасибо. Полетели теперь туда?...
  - Маша, хватит душить Катю. Маша, прекрати! Ей же больно!
  - Смотри скорей сюда!
  - Кто это?
  - Это муравей. Да не бойся! Вон, он по дереву ползёт, усиками шевелит.
  - А где у него глазки?
  Столько разных голосов, ещё таких «чистых» и звонких. Быстрые прикосновения маленьких ладошек, часто сыплющийся сверху песок, шум заводных игрушек, слёзы и смех: всё это звуки радостного мира детей, незнающего о том, какими сильными и неистовыми могут быть дожди, срывающимися на стон порывы ветра; какими безжалостно холодными могут быть ночи и несчастными голоса.
  - Ничего не забыл? Все игрушки собрал?
  - Да. Мам, давай после обеда ещё погуляем?...
                                             
                                                         
                                                     *   *   *






17 августа. Жизнь.


  - Мм... Что?
  - Говорю, только в такие моменты чувствуешь себя живым. Как будто бы  они специально существуют, для того чтобы показать людям, насколько вся мирская суета может быть бессмысленна по сравнению с одним днём. Ааа... Повезло, что мы его не пропустили!
  - Ага. Даже вставать не хочется! Так бы и сидела.
  - Такое мягкое солнышко! Воздух пахнет прогретой землёй, и только что скошенной травой… У меня такие запахи всегда ассоциируются с детством и  дачей. Утром выходишь на крыльцо и вдыхаешь в себя вот точно такой же воздух! Приятно!... Эх. Детство – это так мало по сравнению со всей жизнью, но из него выносишь самые важные истины, самые ценные воспоминания. Вот и этот день, словно родился из них…
  - Точно. Давай ещё посидим?
  - Давай.
   

                                                    *   *   *


  - Ну, с чем у тебя мороженое?
  - С клубничным джемом! А у тебя?
  - Со смородиной. Дай твоё попробовать!
  - Ммм! У тебя вкуснее!
  Детский смех.
  - Я так не хочу, чтобы лето заканчивалось. Не люблю, когда холодно!
  - Зато можно на санках кататься.
  - Ну, да. Но я всё равно больше лето люблю!
  - И я!
  - Слушай, мы ведь друзья?
  - Ага.
  - Интересно, а мы всегда будем друзьями?
  - Конечно!
  - Да, вот здорово было бы.
  - Эх, жалко, что мороженое так быстро кончилось…
  - Это потому что ты его очень быстро ешь. Ха-ха! У тебя всё лицо в шоколаде!
  Дети сидели на скамейке и заливисто смеялись.
 

                                                     *   *   *

  - Посмотри, вон там облако ну точно как огромная птица! Видишь?
  - Здорово!
  - Наверное, это волшебная птица.
  - Мам, и куда она летит? – спросил мальчик.
  - Не знаю, она просто путешествует по миру вместе с ветром. А тот, кто её видел, непременно будет счастливым.
  - Вот нам повезло! Значит, теперь мы всегда будем счастливы, да? И папа больше не будет уезжать?
  - Ну, конечно. Я так тебя люблю.
  - Я тоже люблю тебя!


                                                     *   *   *

Да, так будет бесконечно. Жизнь, люди, их истории. Так будет всегда.
            Площадка погружалась в сон августовской ночи.


                           





                             










                                Приложение.



  Данное приложение представляет собой просто размышления на тему. В принципе, его можно было бы выделить в отдельную историю, но я решила этого не делать.


ПРЕДЕЛ СОВЕРШЕНСТВА.


  - «Нет предела совершенству», «Идеала не достичь, но нужно всегда к нему стремиться». Боже, это слишком безнадёжно! Зачем так драматизировать? Всё конечно в этом мире, в конце концов.
  - Ну и где ты видел воплощение совершенства?
  - Не торопись. Сейчас я попытаюсь объяснить свою теорию. Ну-у, рассмотрим всё на примере одного единственного человека, который считает, что идеала не достичь, совершенству предела нет и так далее. Но, как и все, этот человек стремиться к такому далёкому и загадочному «идеалу». Причём сознательно прилагает свои усилия. И вот тут можно с уверенностью утверждать, что в отличие от совершенства, человеческие возможности весьма ограничены. Если мы берём возможности человека, который единственный из живых существ знает о такой замечательной вещи, как идеал (держим в уме лимит способностям), измерителем совершенства, то есть и предел совершенству. Ведь если физические, умственные возможности исчерпаны, то уже не возможно никуда стремиться, соответственно смысл в стремлении пропадает. И вот мы благополучно получаем предел совершенству!
  - Ты имеешь в виду, что достижение предела человеческих способностей и есть достижение абсолюта? Но ведь у людей изначально разные задатки. Может появиться человек, который продвинется дальше того первого, то есть превзойдет его в самосовершенствовании. Выходит, что совершенство, используя людей, всё же продвигается вперёд, а?
  - Нет. Совершенство соразмерно способностям каждого человека в отдельности. В другой раз оно уже будет совершенно другим, а не продолжением того, достигнутого. Тем более, ещё ни один человек не осознал того, что достиг идеала, он попросту не смог бы.
  Исчерпав свои возможности, человек всё равно не в состоянии остановиться, ведь всем известно, что нет предела совершенству, в то время как он уже давно достиг его.
  Владелец огромного знания теряет контроль над собой. Он тянется за добавкой, даже когда котёл давно пуст. Что поделать, так мы люди устроены! Никогда не можем остановиться на достигнутом, даже если это достигнутое – драгоценное загадочное совершенство! И вот начинается обратный процесс. Теперь гений обращается против его владельца. Ну, всем известно, к чему это приводит. Не выдерживая, человек сознательно идёт на смерть. А смерть, в свою очередь, тоже является абсолютом, концом этой жизни, пределом. Это совершенный идеал. Если ты понимаешь, о чём я….
  - Из твоих слов следует, что смерть – это совершенство? Тот самый предел?
  - Только сознательная смерть, после того как исчерпаны человеческие возможности. В общем да.
  - Ну, знаешь… Боюсь, люди совсем не к этому стремятся в поисках за идеалом.
  - Но разве хоть кто-то знает, что собой представляет идеал? Нет, ведь он не достижим, значит, не имеет конкретной формы (усмешка). Идеал – это абсолют, смерть – это абсолют, следовательно, идеал – это смерть.
  - Всё равно с тобой не соглашусь!
  - Я и не заставляю. Это же только теория и всё.

                                                      *   *   *

- Однако, если предел совершенству наступает со смертью в этой жизни, то это не значит, что и в следующей будет также, верно? wink2
       
                                                      КОНЕЦ

Неактивен

 

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson