Форум литературного общества Fabulae

вырвала кусок из романа (ближе к концу). сложно понять сюжет, но исполнение вполне... Торжество, которое я публиковала ранее, из этой же книги. Очень нуждаюсь (подайте!) в мнениях

... Я остался один. Один в центре Парижа. Среди чужих и безликих лиц. Мне чуждо все, что происходит здесь, а впрочем, везде, где нет женщины, которую я никогда не знал. Минуты тянулись так нудно и тошно, словно муха вытягивающие свои лапки из бочки меда. Когда вытащит, то уронит их вновь. Процесс. Процесс ожидания. Лицедейство. Рампы. Неоновый цвет и я. Натянутый до беспредела между желанием увидеть и желанием не видеть более никогда. И апогей - виртуоз времени. Улыбается, растягивая две параллели губ, и заглядывает в лицо. Я отвернулся. А от кого? Все же я сумасшедший. В моей больной голове, так лихо ощущения и чувства преображаются в реальных персонажей, что  у любого врача не возникнет даже тени сомнения – я сумасшедший. Да я сумасшедший, зато счастливый сумасшедший, а не несчастный здоровый. Вы скажите, я не в выигрыше?
Девочки в перьях с обнаженными частями тела упорхнули за кулисы. Прекратил играть оркестр, а мужчины в зале жадно стали затягиваться дорогими сигарами. Зал замер. Где-то шумел приход чего-то необычного. Мне стало скучно. Чем и кто меня может удивить?  Селины не было. Неужели так долго можно пудрить носик? Может быть, она устала менять линзы и наряды и решила покорить меня тифозной челкой и выцветшими глазами? Во мне явно бунтовал эгоизм.
Вы слышали, как разрываются сотни гранат в ушных раковинах? Раньше, мне тоже казалось, что это всего лишь аллегория. Сотни, в лихорадочном хороводе взрывались уже где-то под левой лопаткой – на сцену вышла Селина. Только не одна. А целых три. Хотя если бы она вышла не целая, а по половинкам, эффект был бы тем же. Что было дальше, помню смутно. Все стало нереальным. Только боль была настоящей. Я любил. Любил все эти годы. Но кого? Неужели судьба настоль жестока к тем, кто не может ответить ей тем же. Карма? Но, за что? Неужели я должен отвечать за свою душу в прошлой жизни гнездившуюся в порочном и чужом теле? Я однолюб. Однолюб по природе. Теперь же, я сам себе напоминаю многоженца. Слепого многоженца сошедшего с ума.
Я стал лихорадочно есть шоколад. Заглатывая его большими кусками и не жуя отправлять в недра желудка. Фольга… Она шелестела… Как невыносимо она шелестела… Что-то произошло… Не помню… Ничего не помню… Бежали люди, мне кто-то крутил руки, удары, и соленая жидкость на губах. О! как же приятна боль. Физическая боль. Словно мамины нежные руки, улюликивали и убаюкивали.  Физическая боль – ласка нежнее нежного, по сравнению с тем, что испытывало мое сердце. Я разрывал руками грудную клетку. Хочу одного, только одного – вырвать сердце и размозжить его каблуками, размазать и скормить собакам. Невыносимо!...

***
Я лежал на кровати, уткнувшись лицом в подушку далеко не первой свежести. Весь мир слипся и размазался, как по столу разлитое вино. Приторно… Тошно… Раскалывается голова, а глотать таблетку, все равно что улыбаться на похоронах друга. Бессмысленно и неуместно. Боль физическая, словно бальзам на душу. Отвлекает… Заставляет делать вдыхательно-выдыхательные упражнения и ждать. Ждать, когда же голова  расколется на половинки, а мозг выползет тысячью червяками и станет слизывать разлитое вино…
- Степан Игоревич, как вы себя чувствуете?
Кто-то теребил меня за руку, явно пытаясь привлечь мое внимание.
- Селина…
- Какую из трех девушек, вы бы хотели видеть?
- Селину…, только и смог выдавить я.
- Да. Я понимаю, но какую именно. Там, за дверью стоят три девушки и всех, - мужчина в помятом белом халате хмыкнул и добавил, - как и не покажется странным, но их всех так зовут.
- Селину! Селину. Одну. Единственную. Мою. Хочу видеть женщину, Женщину, которую люблю. Женщину, которую ненавижу. Ту, которую я не знаю!
Я орал, а мой крик выцарапывался из грудной клетки раскаленным железом. Селина. Сколько лет я любил? Пять, десять, тридцать шесть или же начиная с года до нашей эры? Ответ очевиден – всегда. Всегда, это как бесконечность, без края и конца. Всегда это значит вечно. Всегда это значит – моя любовь к Селине.
Подушка обхватила меня пухлыми ладонями и сдавила горло. Приятно. Значит скоро конец. И все! Все будет закончено. Там, я не буду помнить о той, которую не знал.
- Степан, немедленно просыпайся и хватит устраивать поминки.
Неподражаемый голос и хватка удава – Светлана.
- Ты хоть, можешь лапкой или хвостиком пошевелить?
- Хотелось бы не уметь?
- Почему?
- Потому, что у души нет лапок и нет хвостиков. И если я еще могу ворочать языком во рту, значит, душа еще не покинула тело.
- Ой, как трагично! – завизжала Светлана, – Немедленно поднимайся и шлепай в ванную. У тебя со рта разит, словно автобус с солдатами остановился в лесу. Вперед. Хватит бока отлеживать.
Где-то, в глубине души я подозревал, что от нее отмахнуться не возможно. Да и не хотелось. Я сам себе напоминал ведро с картошкой с прогнившим дном. Светлана скинула одеяло и стала тащить меня за ногу. Ее лицо покраснело и мне вдруг показалось, что она сейчас лопнет, как воздушный шарик. Забавно, даже смешно…
- Ну, вот видишь, уже улыбаешься. Все не так уж и плохо. Не ты первый и не ты последний. Давай поднимайся.
- Здравствуй Светик.
- Привет, привет, только давай пожывее. У нас самолет через сорок минут.
- Какой самолет?
- С крыльями и хвостом. И ты не поверишь, эта крылатая птица не птеродактиль, который унесет тебя в страну мертвых, а обычный самолет, который доставит тебя на родину.
Я пошел умываться. Пошел, не потому, что солдаты в моем рту сделали свое природное дело, а лишь потому, что бы сбежать от Светланы.
Зеркало издевалось. Кривлялось и показывало мне самые страшные сцены из фильма ужасов. Вурдалак с грустными глазами. Комедиант. Не более.
- Ты скоро? – С нетерпением визжала грымза.
Мне даже стало не по себе, от того, что я опять вспомнил ее обзывалочку и поспешил умыться, что бы хоть как-то извиниться. Не вслух, а про себя. Просто каким-то поступком, который понравился бы Светлане.
- Теперь совсем другое дело. Ты выглядишь так, словно твое тело только позавчера положили в гроб, а не год назад.
- Спасибо, за искренность.
- Не стоит, тем более что это не искренне. Просто иногда и я могу делать комплименты. Ты выглядишь так, словно твое тело уже несколько десятков лет покоилось под землей, а теперь ты восстал и пытаешься отомстить.
- Кому?
- Тебе видней.
- Виднее жирафу.
- Вот и славно. Начинаем шутить.
Светлана, как бульдозер, едет и роет и ей все равно, что мир раскололся пополам. Ей надо рыть. И она роет. Вот и все.
Беспринципные и бездушные люди иногда помогают. Ты начинаешь бороться с их расчетливостью и неуместным «надо», надрываешься, доходишь до истерики и… И начинаешь жить. Жить, незаметно для себя. Крутить колесо, потихоньку дышать, быть недовольным, когда тебя дергают и тихо радоваться, когда тебя оставляют в покое. По потом, когда тебя, наконец, оставят в этом «покое», ты начинаешь медитировать и впадать в нирвану. Истерика, как праздник – далеко и не у тебя. Истерика это уже хотя бы что-то, какие – то движения, какая то жизнь, тогда как медитация – совершенная смерть.
Светлана вырвала меня из лап черного пса и бросила в воду. Плыть. И я поплыл. Греб из всех сил, но не потому, что хотел грести, а потому что не хотел не грести.

***
Понемногу устаканивалась жизнь. Кофе приобрел вкус ячменя. И это уже хорошо, ведь раньше он мне казался полынью. Раньше. Какое забавное слово. Кто-то когда-то сказал, что жизнь иногда делится на две части – «до» и «после». Тогда я в это не верил. А как же воспоминания, любимые книги, друзья? Ведь они не исчезают, они идут за тобой по пятам, и для них нет этого «до» и «после», для них есть только «всегда». Но, теперь я в это  тоже не верю. Нет в жизни «до» и «после». Есть в жизнь «жизнь» и «нежизнь». Я уже не помню, что кофе может быть густым и крепким. Не помню, что его аромат может тянуть тебя за ноздри через весь город. Не помню, что его вкус может быть, вкуснее, вкуса ячменя, приготовленного плохой куховаркой. Для меня нет «до» и «после». Для меня есть только «нежизнь».
Иногда эта нежизнь такая. Я бегу по спиралине судьбы, как старенький мопед, без чувств, без прошлого и без настоящего. Что-то ем, что-то пью, укрываю тело какими-то тряпками, включаю телевизор, подписываю контракты и развлекаю анекдотами сослуживцев. Живу, как все и как все пытаюсь выглядеть респектабельно. Делаю вид, что к чему-то стремлюсь. Делаю вид, что что-то меня радует, а что-то раздражает. Делаю вид. И все. Вся жизнь свернулась вокруг меня змеей и закольцевала под эгидой «делаю вид». А зачем? Все для того, что бы  все вокруг не задавали мне один и тот же вопрос:
- Что-то случилось?
А я не отвечал:
- Нет! Ничего не случилось. Все нормально.
Я буду всегда вести себя так, что бы ни у кого не закралось подозрение, что у меня что-то не так. У меня все хорошо! Я живу! Наверно… Каждый день по известному маршруту бегу к финалу дня. Бегу  с нетерпением. Бегу, что бы уткнуться лицом в подушку и ждать. Ждать сновидения. Ждать, когда же сон вырвет меня из промерзлого до недр бодрствования и улюлюкает меня в объятиях, той, которую я не знаю.
Сон, это все, что меня держит на этой земле. Только тяжело по утрам. Невозможно по утрам… Каждое утро я не могу поверить в то, что все что было еще совсем недавно только сон. Сон все, что мне дорого. Сон все, что я люблю. Ее руки, улыбка, копна пшеничных волос и вечно меняющиеся глаза.
Сон, все то, что есть у меня. Сон - моя жизнь. Каждое утро я приношу на плаху свою жизнь, где топором реальности отсекает судьба мою любовь. Но ведь скоро наступит вечер, а за ним последует ночь. Значит, скоро Селина будет на носочках красться на кухню за очередной толикой кофе.
Мне перестала сниться рыжеволосая бестия, и это к лучшему. Я ничего не хочу у нее спрашивать и ничего не хочу у нее просить. Ответы мне ее не нужны. Так как я не хочу задавать ей никаких вопросов. Ушла и ушла. Пусть снится кому-то другому, тому, кому еще нужны ее советы, тому, кого можно еще спасти, тому, кто еще должен успеть что-то сделать. А я? Я уже давно испорченный лист лакмусовой бумажки. Провели опыты и выкинули. Пусть будет так, главное, что скоро будет ночь и ко мне придет та, которая вынуждает меня жить. Ведь в смерти нет сна. Значит, и нет Селины, а я хочу, что бы она мне хотя бы снилась.
А иногда жизнь такая. Я просыпаюсь, едва солнце начинает касаться пальчиками цветной градины. Ее лицо настолько умиротворенно. Две ладошки под щечкой и сопение. Нет, ничего прекраснее ее сопения. Оно спокойное. Под эту музыку я могу замерить навечно и не двигаться. Пусть затечет все тело, иль  разорвется на части. Главное не двигаться. Не двигаться, что бы не спугнуть, это утро, это солнце и ее сопение. Когда она босая на носочках крадется на запах кофе, солнце просачивается через закрытое окно и крадется за ней.
О! Если бы вы видели огоньки ее глаз, которые выглядывают над кромкой чашки. Чайной, а не кофейной, в которой налит кофе - ароматный и густой, щепотка перца и соли, жженный сахар и пенка. Она пьет маленькими глотками, обхватив чашку двумя руками. Улыбается. Я стою возле окна и любуюсь. Любуюсь женщиной, которая моя. Мои  выходные рубашки, давно стали ее домашними халатиками, полки с книгами – места скоплений игрушек, колокольчиков и вазочек. Моя некогда размеренная жизнь, с четкими линиями и параллельными гранями, стала напоминать карусель в разноцветных рюшах.
А я люблю ее. Люблю, ту, которую никогда не узнаю. Ведь как можно познать вечность? Невозможно, да я и не стремлюсь. Каждый день приносит мне в ладонях новые впечатления и умиротворенность.   Что может быть лучше – уткнуться лбом о ее коленки, когда ее ладошки перебирают пряди моих волос. Я счастлив. Счастлив всегда.
Только сняться плохие сны. Я устаю от них. Наверно, человеку нужно немного дегтя, что бы он не сошел с ума от сладости жизни.
Сны… Они похожи друг на друга, как близнецы. Порой боюсь засыпать, так как увижу опять тот сон, который мне снился вчера и позавчера. Снился на той недели и месяц назад. Но организму нужно чуть-чуть отдохнуть и я все равно засыпаю.
Мой сон… Я бегу по спиралине судьбы, как старенький мопед, без чувств, без прошлого и без настоящего. Что-то ем, что-то пью…

Отредактировано Наталья Лигун (2006-09-15 11:17:56)