Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

#1 2009-10-10 18:27:11

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

В середине осени

В середине осени пришло  то чудное время, когда сумерки застают еще в дороге, а то и вовсе на рабочем месте. Тогда идя по улице можно было чувствовать, как падает из окон над головой свет чужой жизни. Всегда без зонта, я обгоняла текущую черными струями улицу и ныряла в теплое городское нутро. Там грелась и думала, какая литература подходит к этой погоде.
    Помню, на исходе июня на плечи упала немыслимая свобода; в Ботаническом саду пахло силосом, и утки роняли перья прямо к ногам. Тогда я носила за собой огромную зеленую «Розу мира», открывала ее под рабочим столом и старалась ничего вокруг не слышать. Но в ушах стоял какой-то зеленый шум, на меня падало осознание этой свободы, и с ней благодарности; что-то вроде метаисторического озарения, о котором было в большой зеленой книге. Тогда наши победили в каком-то футболе - у меня нет  телевизора, но были очень слышны крики радости в самую короткую ночь в году. А наутро, часов в восемь, я шла по странным тихим улицам, потому что крики радости сменил здоровый сон, и люди отдыхали. Мы встретились с другом и дивились пустому Арбату, подошвы наши хрустели бутылочным стеклом, какое я в детстве принимала за леденцы, а мы шли и говорили о том, что все по прежнему, народ хочет хлеба и зрелищ, а страна так и идет по петровскому пути, что приглашает заморских тренеров в нашу команду. У друга был день рождения накануне, я подарила ему книжку про Гайдна, и мы разошлись где-то у Поварской.
        На другой день на работе все снова говорили о футболе, так что было еще сложнее с «Розой мира», а вечером он по обыкновению постучал, и мне нужно было налить ему чаю: чай черный, в полке справа, чашки под папками в черном шкафу. Он говорил, что футбол не смотрел, но слышал – его разбудили крики радости. В ту ночь я читала «Эстетику», увлеченные мошки толкошились у монитора, а он где-то совсем недалеко проснулся, пробормотал, наверное, что-нибудь сонное, но  незлое; прервалась и снова потекла его самая короткая ночь в году. Чай я все-таки донесла, и он ушел вскоре – ничего не произошло, только в воздухе что-то стояло. Лишь потом заметила, что порвалась цепочка – наверное, слишком колотилось под ней. 
   Сейчас, когда включили батареи, и дома днем светлее, чем на улице; настольный огонь мощнее заоконной мглы, где дождь-колотун - самое время читать «Саламандру» Одоевского: про чухонские избы и мокрые сваи, город на костях. Про петербургское наводнение и смятение царей, которые стояли на высоких мраморных балконах, где вода их никогда не достанет. Так я думала под землей, куда тоже никогда не попадает дождь.
    По радио прозвучало что-то про золотые часы, и сразу показалось, как это верно замечено: ведь скоро выпадет снег, и кончатся золотые часы, осень. А потом в голову пришло, как много людей задумалось теперь о чем-то тяжелом и швейцарском, и захотелось заткнуть уши.
  В середине осени было место одному событию, рождению человека. Знала я об этом немного, только немецкое слово – название города.
   В тот день меня занесло на платформу Лось, дождь не заметил тусклого рассвета и продолжал в заданном ночью ритме.  Среди  вымокших, всклокоченных деревьев с красными гроздьями мне представлялся миниатюрный немецкий город. С площадью, ратушей, и непременно портом. Тяжелый маятник будит горожан всегдашним своим гулом, на пристани листьев набросано вдоволь. Темнеет море, пестреет берег, зыблются облака. Какой был октябрь – глухой или солнечный, столько-то лет назад?
      Сегодня благодаря этому дню был праздник на моей улице, улице с односторонним движением.
     В день, когда все вокруг него, наверное, стремились сказать, сделать или подарить что-нибудь хорошее, мне тоже это было необходимо, хотя бы не для него. Мир ведь все равно круглый, и пущенное добро всегда докатывается, куда нужно. Но выпало мне странное занятие: убирать листья, чтобы потом  сложить, куда-то отвезти или сжечь – и это в то время, когда они целиком владеют миром вокруг. Сколько людей не привлекай, сколько мешков не вяжи – листьев все равно не убавится. Ковер на земле будет полниться от тяжелых штор ветвей, и все останется неизменным, пока не изойдет над нами октябрь. Только смена времен, пригнанные из другого месяца тяжкие тучи, острые дожди смогут в одночасье разорвать привычную картинку мира.
    К полудню дождь перестал, я была уже в Лианозовском парке, и грабли в руках, чтобы убирать листья с земли. А они были кругом: летели на голову и стелились под ноги, стояли перед глазами, сколько хватало взгляду.  Из них получались влажные бурые кучки, и перчатки вымокли уже на второй. За оградой сада мелькали цветные  куртки и гусиные спины: дети кормили птиц, слышались голоса гуляющих – было воскресенье. На пруду, теснясь, плавала слетевшая листва, утки сталкивались боками и были с ней одного цвета.
   Наполнялись мешки, как будто и в самом деле что-то менялось, а листья сверху смотрели на нас, убирающих, как на стайку мурашей, или как на строящих Вавилонскую башню. Они были сильнее и потому гораздо спокойнее.
      С того дня мне полюбилось это место, откуда был виден краешек города. Нигде больше он не допускал мысли, что может вдруг замкнуться настоящим лесом.
      Здесь же потом отыскала уже оголенную ноябрем рощицу – вылитую собачью аллею. Так мы в семье называли прямо от дома начинавшийся лесок, где гуляли когда-то с Атосом. Помню, мы детьми приносили оттуда то шишки, то веточки в карманах, а пес – гроздья влажной хвои и мелкого лесного мусора на висячих ушах.  Это было очень похожее место, и собаки тоже встречались.
     Ветки на первом морозце были тонкие, вверх устремленные. Наверху, меж черных острых их краев, только кроны сосен ярчали, и на них кое-где висели серебристые ниточки какой-то пленки, которые всегда почему-то разбрасывают в парках. Перейдя Чермянку, совсем тонкую здесь, я вышла к домам.
    Почему новостройки нежилые такие – да жизнь их еще только-только коснулась, согрела лишь изнутри, но слишком мало прошло времени, чтобы это стало видимым и для нас, проходящих. А старые дома сочетаются  с небом и с травой, потому что в них скопилось уже много природы, они вобрали в себя за простоенные годы понемногу и от воздуха, и от воды, потому и выцвели кое-где, и потерлись, и потрескались их лица.
    Ведь у каждого дома есть выражение лица, мне так казалось, сколько себя помню в детстве. Даже какие-то заключения из той поры остались. Когда перемежаются маленькие и большие окошки – дом удивлен. Когда слишком мало места над последним этажом, и окна вплотную к крыше – такой дом как-то жалеть хочется. Бывают лица приплюснутые, бывают вытянутые. Но мне тогда вовсе не думалось, какой ширины мир открывается за каждым из одинаковых на прохожий взгляд окон. 
Теперь, проходя под домами и чувствуя, как падает на меня свет чужой жизни, я стараюсь не глядеть в окна.

Неактивен

 

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson