Форум литературного общества Fabulae

От автора

Посвящается моим дорогим Александру и Наталье.

Наверно каждый молодой человек, хоть раз в своей жизни задумывался о том спутнике жизни, с которым ему будет суждено прожить свой остаток дней. Хоть раз эта мысль мелькала в молодом мозгу, переполненном дикими желаниями и стремлениями. Наверно каждый старался представить себе его, как он,  будет выглядеть, чем он буде заниматься, что в нём должно быть такого, что бы нас тянуло к нему как магнитом. Мы мысленно рисуем себе его портрет, и то, что получается порой нас удивляет, потому что нам кажется, что такого человека просто не может быть. Всё в нём должно быть настолько совершенно, что он, скорее  всего, живёт на небе, среди ангелов, а не на грешной земле между нас. Но это не правда, он есть.
За долгие годы жизни нам предстоит встретить сотни людей, которые нас чем то влекут к себе, какими то своими чертами характера или внешностью они схожи с тем человеком  о котором мы мечтали. Порою мы думаем, что человек который сегодня рядом с нами, это «тот самый», но как часто людям свойственно ошибаться и преувеличивать. Бывает отношения длятся годы, а иногда мы сжигаем мосты после одной ночи или того меньше.
Каждый знает, что свято место пусто не бывает и что если один человек уходит, то только для того, что бы его место занял другой. Одни люди приходят, другие нас покидают – так всегда было, есть и будет. Мы ищем и ошибаемся, снова ищем и снова и снова, пока в итоге не найдём желаемое.  Тот, которого мы выбрали себе в спутники жизни, чаще всего радикально отличается от того человека, которого мы так старательно вырисовывали в своём сознании делая первый шаг на пути поиска своей судьбы. Мы в праве изменять свои взгляды, цели и желания, никто не может нас судить за это.
Как бы там ни было, что бы там не врали мы себе и окружающим, все мы ищем ту заветную вторую половинку, в которой заключаться весь смыл наших поисков.
Этот поиск – путь проб и ошибок, мы ошибаемся в людях, в себе, в своих надеждах и желаниях, но наступив однажды на грабли, только дурак захочет лезть на них снова. (Увы, но порой грабли бьют по носу не достаточно сильно, что бы мы почувствовали это, и мы шагаем снова и снова.) В этом нет ничего постыдного, если цель, к которой мы идём, чиста и бескорыстна. Мы только учимся жить.
И даже, если какой то человек будет уверять вас (или вы сами себя) что вам и одному хорошо и вам никто не нужен, что одиночество – это достояние королей – это не правда.
Где-то там, в глубине души вам так хочется в один прекрасный день встретиться взглядами с этим человеком, понять, что вы не одиноки в этом огромном и сложном мире, что есть тот, кто ни бросит вас в трудную минуту, кто захочет делить с вами все горести и радости.  Что вас любят такого, какой вы есть со всем недостатками и пороками.
Что этот человек никогда, ни за что на свете не оставит вас.
Я верю, что каждый из нас сам по себе только половина чего-то большого. Другая же половина где то есть, она так же ищет, ждёт  и верит, что однажды встретит в толпе ваши глаза и скажет вам самые прекрасные слова, что когда либо говорили люди друг другу: «Я так долго тебя искал».
В добрый путь и помните, не находит лишь тот, кто не ищет.
Любите.


Что не говори, но весна в тот год в городе выдалась просто отвратительная.
Более гадкого пейзажа и погоды я не припомню.
И что только люди находят в ней, почему все так её ждут? На роботе только и разговоров, что, мол, весна пришла,  да как пахнет воздух! Лично мне, ничем воздух не пахнет, а воняет всплывшими из под снега собачьими сюрпризами да кучами гниющего мусора. 
Куда не посмотри, всюду слякоть грязь и вонь, угрюмые и серые горожане, талые кучи снега, утыканные  мусором,  высоченные мокрые дома, бездонные лужи украшенные пятнами машинного масла, плевками и окурками.
Меня выводили из себя пьяные подростки в парках, повылазившие после зимовки в подъездах и «на хатах», расфуфыренные тётки на каблуках и по колено в слякоти,  вечно воняющие пьяные бомжи, храпящие на остановках.
К довершению ко всему, уже второй день мелко и методично, словно через сито, лил дождь.
- Ехать отсюда надо, и поскорей – в тот же момент я ясно осознал, что никуда я отсюда не уеду, потому что ехать мне не куда, да и не зачем, куда не убеги – всюду одно и тоже, грязь слякоть  и сырость. – Весна.
Хорошо помню тот день, тогда ещё что-то на роботе у меня случилось, уж не вспомню что именно. Кто-то что-то не сделал или наоборот, сделал,  а за всё пришлось, как всегда отвечать мне, в итоге получив свои пистоны я пошёл домой. Уже дойдя до остановки,  на лавочке которой храпел пьяный бомж, я только заметил, что мелочи в кармане и след простыл, давно надо было зашить пальто, всё некогда. «Везёт же мне сегодня!» - идём пешком под дождём в промокшем пальто и сопливым носом.
Я поднял воротник, вжал голову в плечи и быстро зашагал по лужам. Окрестный пейзаж меня мало интересовал, поэтому я смотрел только под ноги, хотя  лучше было бы вообще ничего не видел.
Ноги скоро промокли, в горле  начинали скрести кошки, так что завтра я точно заболею. А послезавтра, умру к чертям собачим. Буду лежать с сухом и тёплом гробу, пить чаёк из трубочки и не видеть этой помойки. – Я улыбнулся представив себя в ящике, одетого во врак и с флягой чая под мышкой.
В какой то момент моего неблизкого пути я задумался о том, что меня ждёт дома. Гора немытой посуды, холодные батареи, поломанный компьютер, немытые полы, пыль на полках и гирлянды паутины под потолком, кучи нестиранного белья по углам  – и враз домой идти перехотелось. Куда его податься, спрашивается, если домой не хочется, час поздний,  а друзья, вот чёрт – телефон сел – друзья недосягаемы! Теперь осталось волком завыть.
Решено, пойду домой, но спешить не буду, всё равно уже промок до нитки.
Один писатель как то сказал, что счастье в простом, в мелочах, их просто нужно уметь замечать. Уметь смотреть.
И куда, мать его через колено, мне смотреть?! В грязные лужи? В собачьи кучки, всплывающие из под снега то тут то там? В помойки, устроенные на каждом углу?
Не помню сколько я предавался подобным  мысленным негодованиям,  но на землю меня вернул один предмет, на первый взгляд весьма прозаичный.
Это было окно. Обычное такое себе окно:  деревянная белая рама с кое где облупившейся краской и сравнительно чистые стеклами. Первый этаж маленькой трёхэтажной «Сталинской» постройки. За окном горел свет.
Занавески были плохо задёрнуты и сквозь маленькую щель, как раз между ними, можно было…
Не знаю почему, но мне всегда нравилось заглядывать в чужие окна. Это всё равно что сходить в театр или кино, только ещё интереснее, да к тому же это совершенно бесплатно. За окном всё по настоящему. Там как в жизни, потому что это и есть сама жизнь. Нет перепудренных актрис, фальшивых речей, наигранных сцен.
Такого не показывают ни по одному телеканалу, ни одному ещё драматургу или кинорежиссеру не удалось передать всю полноту картины жизни человека. А тут, вот она. Смотри сколько влезет.
Здесь кровь алая и горячая, слёзы влюблённых тёплые и солёные, здесь любят до последнего вздоха и ненавидят до мозга костей, здесь нет места и лицемерам, хотя всё таки они есть, но они же играют ни кого то, а  самих себя. Здесь каждый актёр играет самого себя,  свою единственную роль длинною в десятки лет и верьте, лучше его самого, эту роль никто не сыграет. Он выкладывается весь, до последней капли, иначе просто не может быть. Можно играть в пол силы, но жить так не получиться.   
Что самое интересное, актёры сами того не подозревают, что они на сцене, а за ними  внимательно наблюдают чьи то пытливые глаза. На какое то время можно окунуться в мир чужого человека, узнать, как и чем он живёт, о чём мечтает, чего боиться.
В далёком детстве это было моим любимым занятием, за кое, мне на раз попадало по ушам. Да, теперь то я знаю, что это нехорошо, не станет же взрослый здоровый тридцатилетний дядька подглядывать в чужие окна, в конце концов  это попахивает какими то извращениями, но зато это так интересно…

Отступление первое. Окно Чалых

В детстве моим любимым местом наблюдения было окно наших соседей  Чалых. Чаще всего в домашнем театре у них давали: «Дядя Леня пьяный в тряпки, спасайся кто может!».  Неизменными действующими лицами  уже на протяжении нескольких лет были: собственно дядя Лёня – ключевая фигура постановки, личность полная внутренних противоречий и постоянно ищущий разрешения оных в стакане, бутылке, банке, а порою и в бидоне. Его верная суровая супруга тётя Нюра – женщина широкой кости и тяжёлой руки, катализатор действий сцены.
На вторых ролях выступали соседи по площадке, иногда  мои родители, случайные знакомые дяди Лёни, тоже ищущие ответы на душевные дилеммы,  просто прохожие, пара милиционеров во главе с участковым, работники ЖЭКа, а один раз даже бригада пожарных.
Действие разворачивается на маленькой кухне декорированной под старые добрые восьмидесятые. Старенький стол с парой скрипучих табуретов, пожелтевшая газовая плита, белый югославский сервант, на стене полосатая клеёнка, скорее всего предназначенная для стола, но почему-то используемая в качестве элемента декора стены. Пара горшков с чахнувшими цветами.
Начало постановки было неизменным. Дядя Лёня (ДЛ) заходит на кухню, в окно которой уже впились мои пытливые очи, садиться за стол, закуривает. Из за кулис в старом зелёном халате и домашних тапочках выходит тётя Нюра (ТН).
ТН –  Опять нажрался скотина! Когда уже ты, тварь, напьёшься, всю душу мне вымотал своей водкой, ирод!
ДЛ (молчит, курит)
ТН – Скорее бы ты подох, хоть легче дышать без тебя станет. Пол квартиры вынес и пропил со своими дружками-алкашами. Вешать всех вас надо как собак, на каждом суку!
ДЛ (молчит, курит)
ТН – Что бы утопился в своей проклятой водке. Уж лучше бы ты подох в детстве. Лучше бы ты засох у отца на тр… - тётю Нюру обрывали на полуслове.
И тут вступает дядя Лёня. Ах, как он играл, как он играл! Увидев бы его гениальный драматург Станиславский, верно бы захлёбывался от восторга вопя: «Верю, верю».
Какие речи он гласил, сколько дивных слов он знал, о значении которых я по сей день могу только догадываться.
Дядя Леня оказался отличным знатоком женской анатомии, он рассказал тёте Нюре весь анатомический атлас. Буквально разложил её тело по полочками и собрал всё воедино. Ещё оказывалось, что дядя Лёня души не чает в своей тёще, имя которой для истории утрачено. Он так часто вспоминал тёти Нюрину маму, что последняя, наверно, могла с гордостью носить звание самой любимой тёщи СССР! Дядя Лёня очень любил собак, он так часто, ласково, обращался к тёте Нюре упоминая самку четвероного друга. И не было в его речи пауз и пробелов. Поток нежных слов бил из него как центральный городской фонтан в майские праздники.
Драма постепенно накалялась, в воздухе  запахло порохом.
Битва за Сталинград вместе с Курской дугой была жалким подобием того, что видел я за окном.
Начиналась артподготовка.
Гремели кастрюли, из серванта летели тарелки и сковородки, глухо бу´хала с липким звоном об стены консервация. Обе стороны, каждая из своего окопа, ДЛ из под стола ТН из за дверцы шкафа требовали безапелляционной капитуляции противника, а но никто не хотел уступить. Над полем боя свистело всё что можно было бросить. Звенели столовые приборы, на головы обоих сыпались крупы, дымовой завесой застыла в комнате мука, шрапнелью били макароны и овощи. Постепенно запас снарядов иссяка´л и орудия смолкали, дистанция между противниками резко сокращалась и тут наступал кульминационный момент.
Рукопашный бой. Бой титанов, сражение богов под Олимпом, реслинг по сравнению с которым –  забава шалунов в песочнице.
Рвалась одежда, летели снопы волос, дикий вопль и рык достигал своего апогея. Борьба шла с переменным успехом, дядя Леня напирал, но тётя Нюра была не из робких гимназисток и отвечала размашистыми ударами по корпусу и в голову. Бои происходили на всех участках медленно гибнущей кухни.
Сражение перекинулось на море, тётя Нюра засунула голову супруга в мойку полную воды и посуды и если бы не случайно подвернувшийся под руку веник, которым доблестный муж откинул своего оппонента на пару метров в тыл, дядя Лёня точно бы отправился  опохмелиться к Нептуну.
Шкаф трещал, стол умоляюще скрипел и шатался, табуреты давно перебиты от спины и головы воителей. Кухня начинала напоминать Рейхстаг, времён взятие Берлина.
В момент высшего накала сражения дверь на кухню с треском вылетала и тут вступали вторые роли, соседи, милиция или просто случайные прохожие, услышавшие арию тёти Нюры и решившие было, что это верно горит на костре ведьма.
Сражающихся разнимали, успокаивали, угрожали, просил. Тётю Нюру уводили в спальню, а дяде Лёне в сотый раз выписывали последнее китайское предупреждение от лица всех жителей дома. Заключалось временное перемирие, дабы залечить раны, пополнить боезапас и вымыть кухню.  Собственно дальше ничего интересного не происходило. На этом занавес опускался, спектакль окончен. Я уходил.
Порою, баталия, если её не прерывали досрочно «вторые роли», заканчивалась поражением одного из противников, порою,  временным перемирием, так как силы подвыпившего дяди Лёни и бедовой тёти Нюры были практически равны. Итог боя зависел улыбки фортуны, ну ещё от количества выпитого спиртного доблестным супругом. В случае когда силы были равны, сражение захлёбывалось и оба противника отступали на свои рубежи. ДЛ уходил спать, а ТН охая и ахая, принималась выскребать и вымывать кухню от последствий баталии.
Один раз, дядя Лёня явившись домой в своём перманентном «Слегка под shafe», выслушав причитания и ругань жены, к моему удивлению вышел из квартиры ни сказав ни слова и вернулся только к вечеру, совершенно трезвый с букетом цветов и свёртком конфет.
ДЛ – Прости меня. Я больше не пью.
ТН – (молчит, плачет)
После этого случая «Дядя Лёня пьяный в тряпки» больше не ставят. Что тогда произошло с примой театра – тайна покрытая мраком. Актёры остались те же, декорации по-прежнему на своих местах, но репертуар кардинально сменился, сейчас ставят: «Тихие семейные вечера» или «Большая любовь в маленькой кухне» или даже «Берегитесь, дядя Лёня готовит ужин жене». Не могу сказать, что я скучаю за старой постановкой, я рад, что мой сосед всё таки нашёл, наверно, ответы на свои внутренние вопросы и больше не буянит. По-моему, это здорово.

*    *    *

Не хорошо заглядывать в чужие окна. – Учила меня бабушка – Эх, бабушка, выпорола бы ты меня сейчас…
Первое что меня поразило – это книжный шкаф, высоченный, до самого потолка, добрых метра три, так что до последней полки без стремянки и не доберёшься. Как и положено хорошему книжному шкафу, всё изобилие его внутренностей, разнообразных цветов и размеров, было ровненько выстроено от потолка до самого пола. Сколько тут книг, городскую библиотеку наверно вынесли. Шкаф тянулся от входной двери и до самого моего окна.  Если бы какой то человек рискнул бы всё это прочитать – то наверно бы поехал крышей от собственных знаний, если не был до этого ненормальным, раз решился на подобное.
Второй предмет, занимавший остальную часть комнаты, был не менее живописным. Я сначала было решил, что это  какая то низенькая печка-лежанка из сказки про Емелю, но увы, это был диван.
Нет, назвать этот агрегат диваном язык не поворачиваться. Это был воистину диванише, какое то царское ложе, весь распухший, оббитый толстой  коричневой кожей с тонким теснением каких то завитушек цветков и лепестков.  Массивные ручки, размером со спину доброго коня, заканчивались гордыми львиными головами а на средине спинки, запечатленная в профиль, поблёскивала медная морда тигра.
На сиим чудище могло свободно уместиться как минимум пятнадцать десантников, ну или шесть поварих тёть Маш, ну или один небольшой вертолёт, как вам угодно. И что только можно делать на таком диване, тут и слону место много будет.
Проход межу диваном и шкафом было не шире чем коридор в плацкартном вагоне, так что вошедшему оставалось только взять книгу и упасть на диван. Скорее всего комната для этого и предназначалась. Такая себе домашняя читаленка.
Картина комнаты довершалась желтыми полосатыми обоями, оставленными наверно ещё строителями, и голой лампочкой на коротком проводе у потока, начисто портящей первоначальное аристократические впечатление от дивана и шкафа.
Дверь беззвучно отворилась и в комнату вошла черноволосая невысокая девушка в сером мешковатом свитере до колен. Протиснувшись в проход, она схватила с полки книгу и каким то кошачьим мягким прыжком очутилась на краю дивана, грациозно пождав под себя ноги. Девушка сидела ко мне боком как раз у самого окна так что я мог хорошо разглядеть её профиль.
Впечатления от дивана и шкафа меркли на фона впечатления оставленного ею. Это было лицо ангела.
Короткий дерзко вздёрнутый нос (зуб даю, если бы Гоголь увидел бы этот нос при жизни, он бы переписал свой скандальный роман об обонятельном органе) скрывал под собой алые пухленькие губы, верхняя губа чуть подавалась вперёд, ровно на столько, что бы эти губы хотелось целовать и целовать и…
Мне стало как то не по себе, по сей день не знаю что со мной тогда приключилось.
Из под тонких бровей, формы молодого месяца, куда то, в неведомые мне строки был устремлён её взгляд, какие были у неё её глаза…
Со лба на лицо упала прядь тонких, как паутинка, угольно-чёрных волос. Не отрывая взгляда, хрупкими, чем то похожими на сахарные палочки пальцами она заправила непослушную курчавую чёлку за ухо… Мне стало жарко.
Почему то очень захотелось, что бы она это сделала снова, словно я упустил что то важное, что то не заметил в этом грациозном и коротком движении и о Боги, мои мольбы были услышаны. Непослушная прядь опять сползла на глаза. Когда она во второй раз поправляла челку взгляд её на какое то мгновение оторвался от пожелтевшего листа бумаги и скользнул по окну.
Что было дальше я не помню. Я бежал куда то  сломя голову, чего я бежал, от кого и куда, да чёрт его знает. Из под ног во все стороны летели брызги, мокрое пальто путалось в ногах, было неудобно, мокро и стыдно…
-Дурак, дурак я! – проклинал себя я.
В себя пришёл уже дома на кухне, сидя за столом с бутылкой вина и третьей под ряд сигаретой.
Заметила она меня? Какой позор! Ты маньяк, твоя место в дурдоме! Нет, определённо нужно ехать из этого города. Так и чокнуться не долго. Я здоровый нормальный мужик я в этом уверен и никогда не сомневался, но здоровые нормальные мужики не заглядывают в чужие окна. Что же тогда получается?
Уже засыпая, я чётко знал, что, как бы я себя не клеймил позором, как бы не проклинал и ругал, мне просто необходимо, смерть как нужно, увидеть её завтра. Ведь, она только мельком взглянула, может, не заметила, я только одним глазком, на секундочку и больше не буду…
Мысли начались путаться, в нывшие после бешеного бега ноги тёплым потоков влилась приятная устлалось, веки потяжелели, стало тепло и спокойно. Сон не заставил себя долго ждать и я спокойно уснул.

Следующий день ни чем не отличался от предыдущего. Город был по прежнему сер и зловонен. На роботе снова одни и те же проблемы - конца края не видно. Закончив дела и получив положенные пистоны от босса, я двинулся в путь.
- Ну, увидишь ты её мельком проходя мимо окна и что дальше, ты же не пойдёшь потом спокойно домой. Прекрасно знаешь, что не пойдёшь, будешь торчать у окна как вкопанный, пока тебе по шее кто то не  надаёт. Ведь знаешь, что это не хорошо, гнусно и пошло, чего ты туда лезешь?
Да, красивая, ну загадочная какая то и ты совсем её не знаешь и скорее всего не узнаешь никогда. Как ты себе это представляешь?
- Тук-тук.
- Кто там?
- Это я, маньяк, подгадывающий за вами в окно. А давайте вместе в кино сходим?
Так какого же чёрта ты идёшь туда?
Дождь прекратился ещё в обед, наверно небо вылило на город всё, что только могло выжать из себя и теперь просто щетинилось серыми тучами, как бы говоря: «Фиг вам, а не солнца».  Очень хотелось плюнуть в него.
Я подошел к перекрёстку. Дорога прямо называлась: «По мне дойдёшь домой, будь здравомыслящим человеком и всё забудь», другая: «Ну ведь тебе так этого хочется, ты же не уснёшь если её не увидишь, покоя тебе не будет, сам знаешь. По мне дойдёшь до заветного окна».
Да, я слабовольный дурак, идущий на поводу своих желаний. Будь что будет. Если б моя бабушка знала, что из меня вырастет такой обалдуй, она ещё в детстве утопила бы меня в ванночке.
Я прошёл мимо окна, остановился, закурил, всем своим видом показывая прохожим, что жду кого-то. Ну ждёт человек кого-то, что тут такого. Совершенно нормальный человек. Он же не какой то душевнобольной, собирающийся заглядывать в чужие окна. Не-не-не, он здоров и умён, просто ждёт.
Прошёлся второй раз,  глянул мельком, брешь в шторах по-прежнему на своём месте и тянет меня к себе как квартал красных фонарей  голодных моряков.
Отошёл к углу дома, для вида посмотрел на часы, скорчил раздосадованную мину, словно тот кого я жду, бессовестно опаздывает.  Огляделся по сторонам – никто на меня не смотрит. Очень хорошо.
Прошелся ещё раз взад вперёд, прислонился к стене. Окно было в трёх метрах, но увидеть что там происходит, можно было только если стоять как раз напротив него, уперев лицо в раму – а тогда всем станет ясно, что я не ждущий неизвестно кого порядочный гражданин, а нагло подглядывающий в чужое личное пространство псих. И тогда…
Пока я ходил туда сюда, краем глаза мне удалось увидеть пустой диван. Ну что ж, подождём, спешить некуда.
Есть небольшой отрезок времени, в разное время года это всегда по разному, это граница разделяющая день и  вечер. Я всегда называю его «сумеречные  десять минут». В это время, краски меркнут, тени сгущаются, но по-прежнему всё хорошо видно как днём. В такое время хочется оказаться на крыше какого то старого дома, утыканной антеннами и проводами и молча проститься с уходящим днём, ведь это последние минуты дня для всего человечества, а второго такого дня никогда не будет. Никогда.
Всего-то, какие то десять минут, а или того меньше, что бы почувствовать, что ты прожил ещё один свой день, очень замечательный, один единственный и неповторимый.
Потом город станет поспешно зажигать огни,  как бы давая посадочную полосу летящему где то ещё за облаками вечеру. Звуки обостряться, становятся какими то резкими и не нужными на фоне засыпающих улиц. Это время, когда люди уходят с своих рабочих мест, когда смолкают фабрики и заводы, когда пабы и бары наполняться завсегдателями, когда в парках звенят гитары и звучат песни. Я люблю эти короткие минуты покоя.

Отступление второе. Шершавые ботинки.

Была осень. Я стоял под дождём. Никуда я не ехал и никого не ждал. Тот вечер был одним из тех, которые проводят наедине с самим собою, так называемая «гигиена души», а как всякая профилактическая процедура, будь то поход к стоматологу или, в моём случае, акт самокопания, приятного  в ней мало. Время тянулось невыносимо долго,  я блуждал в потёмках собственных мыслей,  пытался что то понять и разложить по полочкам, но чем больше я старался что то прояснить, тем меньше у меня это получалось. Через четверть часа я промок до нитки. Настроение паршивое, идти некуда, делать собственно тоже, можно просто стоять, мокнуть дальше  и разглядывать пешеходов. А почему бы, собственно, и нет?
Люди стекались к платформе, втекали в транспорт и исчезали, сколько их было, сотня, может две, три. Всё это было похоже на какой то конвейер,  всё быстро, чётко и слажено: пришёл, вошёл, уехал. Все  спешили, никто не хотел промокнуть и заболеть.
Жаль, что обувь не может говорить, я думаю, каждая пара могла бы рассказать множество забавных историй про себя и своего хозяина. К примеру, вот эти чавкающие кеды молодого парня скорее всего сейчас тихо матерятся, что он, такой-сякой – одел кеды в дождь и себя не бережет и обувь портит. А эта пара лакированных туфель, высокого мужчины в мокром пальто, фыркает и жалуется, мол, ты, дурачина-простофиля, мне по красным дорожкам ступать а не грязь месить. Кирзовые сапоги никогда не снизойдут до рассказов жалоб и упрёков – им что зимой что летом. А эти …
Они аккуратно ступали по асфальту еле слышно цокая набойками. Они никуда не спешили, не бежали как другие их парные сородичи. «Цок-цок» так звучат изящные дамские туфельки, но, увы.  Это были  кожаные коричневые ботинки,  с множеством царапин и потёртостей. Довольно старые и поношенные, подошва на носках и пятках заметно стерлась, но это ничуть не портило их вид, скорее даже наоборот. Они не были ни мужскими ни женскими, но всё таки их носила невысокая  женщина, фигуру которой скрывал длинный плащ с капюшоном.
Ботинки заканчивались парой стальных пряжек чуть выше лодыжек, а по периметру  толстой подошвы поблескивали какие то железные квадратики с частоколом зазубрин по краям. Ничего подобного я в жизни не видел.
Девушка остановилась недалеко от меня. Она стояла ко мне спиной, так что я не мог видеть её лица. Ботинки, скорее всего промокшие и озябшие, как замёрзшие влюблённые, плотно прижались боками друг к другу.
Это наверно те старые ботинки, которые умеют скрипеть в сухую погоду, кожа которых белеет на носках и пятках от износа, а если их хорошо зашнуровать, никогда не травмируешь ногу, где бы тебя не носило. Верные старые ботинки, которые спасают и в дождь и в снег. Мне они очень понравились. Старая поношенная обувь со временем становиться похожа на книгу историй человека.
А если закрыть глаза и провести кончиками пальцев по шершавой поверхности, можно почесть, как по шрифту Брайля (азбука для слепых), всю их историю.
Бред, конечно бред. Ну какие ещё ботиночные рассказы?!
Но мне, почему-то, показалось, что этот человек в ботинках, очень замечательный и интересный. Хотя бы, потому что он ценит своих верных друзей, чистит и ухаживает. Наверно их хозяин ужасно любит путешествия,  множество следов которых хранит на себе его обувь. Может он и без помощи ботинок расскажет много чего интересного?
Я, конечно же, не пошёл знакомиться,  понравившаяся обувь – мягко говоря, не самый удачный повод для знакомства на остановке холодным осенним вечером. Подъехал автобус с открытой пастью двери, ботинки разорвали свои объятья и зацокали к входу.

*    *    *
Уже стемнело. Я даже не заметил, как за окном зажёгся свет. Подойдя ближе я заглянул в окно, но на диване было по прежнему пусто. Только какой то свернутый серый свитер валялся на середине … Свитер встал, потянулся, выгнул дугой спину, вытянул хвост и принялся старательно вылизывать лапку. Кошка. Как мило.
Вошла хозяйка. Она почему то была очень гнусная. Она села на диван, подперев ладонью острый подбородок, каскад распущенных кудрей спрятал её лицо и плечи. Сквозь стекло я услышал короткие всхлипы.
- Боже, ну почему такое прекрасное создание плачет?
Неожиданно девушка вскочила, кошачьим прыжком преодолев расстояние от середины дивана до шкафа, рывком сбросила пару толстых книг с полки на пол и достала какой то конверт. Из конверта  выпало что то похожее на зеркальце, маленькую серебряную трубочку и ещё какой то белый пакетик, размером со спичечный коробок.
Сидела она как раз напротив окна, я попятился. Что бы  меня увидеть, ей достаточно было поднять глаза. А глаза у неё были красивые, зелёные как первая майский лес, но печальные. Это был единственный раз, когда я видел ёё «зеркала души».
Бывает, что бы узнать человека не хватает целой жизни, а бывает достаточно только одного взгляда, это был тот самый случай. Я знал кто она.
Не знаю почему, но в тот вечер во мне появилось чувство, что это именно тот человек, без которого дальше жить я не смогу. Нет, конечно я не знал всю её биографию,  её родителей, имени, друзей, привычек, но разве нужны сердцу  сухие факты. Ему достаточно было  увидеть её глаза. Оно никогда не ошибается.
Девушка положила стёклышко перед собой и высыпала немного содержимого пакетика на зеркальную поверхность. Это был порошок.
Я отшагнул от окна и отвернулся. Я знал, что произойдёт.
Потом она спала, тихо и безмятежно, как ребёнок. Я ушёл.
Увиденное не давало мне спать всю ночь. Да, очень красивая, да загадочная наркоманка.
Образ  красивой девушки с зелёными глазами и тот факт, что она нюхает какую то дрянь, просто несовместимы. Я мог спокойно воспринять, что она держит в комнате мужика на цепи, летает на метле под потолком, бреет грудь, да что угодно, но это почему-то не укладывалось у меня в голове, ровно так же, как и не хотело покидать её. 
- Может она только первый раз и больше не будет – врал я себе.
Я не спал всю ночь.
В следующий же вечер она как нив чём не бывало читала. Кошка всё время крутилась подле неё, тёрлась о её стройные ноги и явно требуя к себе внимания и ласки.
Девушка отложила книгу, села, положив четвероногую себе на колени.

Обернусь я белой кошкой
Да залезу в колыбель
Я к тебе мой милый крошка
Буду я твой менестрель

Буду я сидеть в твоей колыбели
Да петь колыбельные я
Чтобы колокольчики звенели
Цвели цветы хмельные

Если и говорят, что голос может быть серебряным, то это был именно он. Какой то тёплый и успокаивающий мотив. Наверно это была колыбельная.
Сахарны пальцы девушки бегали по спинке кошки. Такие песни котам не поют, да и вообще, никаких не поют.  Но девушка пела, может ей просто нравилась песня?


Обернусь я белой птицей
Да в окошко улечу
Чтобы в ясно небо взвиться
К солнца яркому лучу

Будут с неба литься звонкие трели
Трели все весенния
Чтобы колокольчики звенели
Цвели цветы хмельные

Обернусь я человеком
Да приду к тебе домой
Я возьму тебя на ручки
Мой хороший мой родной

Обернусь я белой кошкой
Да залезу в колыбель
Я к тебе мой милый крошка
Буду я твой менестрель

  - Какая хорошая песня - подумал я.
- Извращенец. Пшол вон отсюда!
Я обернулся. Маленькая сухая старушка в фиолетовом пальто с бешенными серыми глазами уже замахивалась на меня авоськой с клубнями  картофеля.
- Я сказала, катись отсюда, пока я милицию не вызвала! Ходят тут, заглядывают, понимаешь ли. А ну…
Авоська, описав дугу, пролетела как раз у самого моего носа.
- Я что ли? Я ничего. Вы не подумайте, я кота ищу. – Я соврал первое, что пришло в голову.
- МИЛИЦИЯ!!! Вызовите милицию!
И опять меня спасают ноги.
Старуха свистнула мне в след, по разбойничьи в два пальца и ещё что то крикнула, типа: «Ату его, шелудивого, ату!»
Вот чёртова бабуля!
Той ночью мне снился сон. Мне редко сняться сны, к тому же я почти их не запоминаю, а этот почему то помню как сейчас. Я сидел закрыв глаза на чём то неровном и мягком. Первое что я увидел во сне, были овальные нежно-белые камни, торчащие,  куда не глянь, из под ковра пушистой зелёной травы. Трава слегка шевелилась под лёгкими дуновениями тёплого ветра, с каким то странным запахом, кажется, я где то слышал его раньше, когда то очень давно, ещё в детстве. Потом  до меня донёсся какой то тихий шум, чем то похожий на шелест тополя, не сразу поняв, что бы это могло быть я огляделся по сторонам, никаких деревьев не было, тогда я встал и … И увидел море.  Бескрайнее, чернеющее море, с золотой дорожкой заходящего солнца, с пенящимися гребнями чёрных волн. Это ветер приносил мне его отголоски, это его запах я никак не мог вспомнить, как давно же я его не видел, уже почти и позабыл что это. Море. Это невообразимое зрелище, тонущее в чёрной пучине солнце, разбивающиеся об белый песок  волны, этот шёпот, эти краски никак не могли уместиться в четырех буквах. Я услышал смех. Ни с чем не спутаю эти серебряные ноты в голосе.
- Что, нравиться? – вопрос был риторическим.
Солёный бриз играл с её волосами то и дело сбрасывая чёрную паутинку чёлки ей на лицо. Она сидела опустивши голову, так что я не мог рассмотреть её глаз. Она улыбалась.
Выгоревшая синяя майка обнажала её покатые загорелые плечи, ноги поджаты и спрятаны под белой фланелевой юбкой с обтрепанными полами. Оранжевые  шлёпанцы она держала в руке.
Она встала и посмотрела куда то вдаль, куда то за горизонт, я уверен, что она видела что то  чего мне не увидеть никогда.
- Ты пойдёшь со мной? – её голос растворялся в солёном морском воздухе.
- Куда?
Кивком она указала в сторону моря, где уже  догорали угла заката.
- А там что?
- Там будем мы и больше никого. Только ты и я и никаких сомнений.
В следующий момент мы шли взявшись за руки по ещё горячему песку. Я только заметил, что иду босиком, и тёплый крупный  морской песок приятно щекочет ноги.  Вода была уже совсем рядом, море пенилось и швыряло в нас солёные брызги.
- Мы пойдём по воде?
Она кивнула.
Я попытался взглянуть ей в глаза, но ветер опять сбросил прядь ей на лицо. Я хотел было убрать волосы, но в тот же момент почему то ясно понял, что этого никак нельзя делать. Если я до неё дотронусь до неё волос, если отпущу её руку  - она исчезнет, а я проснусь и даже не вспомню, что мне снилось. А я так не хотел просыпаться, так хотелось, что бы сон длился вечно. Если бы жизнь была видеокассетой, которую можно бы просматривать сотни тысяч раз, я бы согласился вырезать всё, от рождения до смерти, но оставил бы только этот фрагмент, только я, она, море и вечер. Всё остальное - неважно.
-А мы не утонем?
И опять я услышал звон сотен серебряных колокольчиков её смеха.
Уже подходя к воде, в шаге от разбивающийся волны я ощутил, что в наших сомкнутых ладонях что то есть. Что то мелкое и колючее,  что то разделяло нас. Это был белый порошок.
Она вырвала руку.
- Что это?- спросил я, глядя порошок оставшийся у меня в ладони.
- Это я, вся я и больше ничего. -  В этот момент я понял, что всё начинает портиться, я всё испортил, что то пошло не так, плёнка на кассете рвётся, я начинаю просыпаться, она уходит…
- Неправда! – крикнул я, но ветер унёс моя слова в море.
- Это не ты, я знаю, что это не ты. Я знаю, кто ты, я тебя ждал. Я так долго…  - я орал что есть сил, но ветер был сильнее, она сделала шаг назад.
С её ладони по-прежнему белой ленточкой сыпался порошок.  Она улыбнулась как то печально и сделала знак, что бы я замолчал.
- Я так долго…
Кончики её волос побелели и начали быстро осыпаться,  то же стало происходить с полами её платья и кожей.
- Это не ты, я знаю.
Ветер лентами уносил белую пудру с её рук, плеч, головы.  Лицо полностью  выцвело и с одним резким порывом ветра растворилось в воздухе. Я попытался закрыть глаза в надежде, что я проснусь, а когда открою, то буду дома, в кровати и не вспомню что с ней случилось, но я не проснулся.  На песке осталась лишь маленькая горка белой пыли.
  - Я знаю, кто ты. Я не могу ошибаться. Ведь я так долго искал тебя.

День сегодня выдался по настоящему весенним. И хоть солнца всё ещё не видно, но я твёрдо знаю, что оно есть, там где то за тучами, ну а тучи - это такое дело, сегодня они есть а завтра их не будет. Правда-правда. На улице сыро, ну а как иначе, ведь весна. Когда я шёл на работу, мне повстречалась бездомная здоровенная дворняга. В своём упорстве и невозмутимости, с которым она пробивалась сквозь толпу пешеходов, она была скорее подобием ледокола «Ленин». Грязная шерсть, местами скатываясь в чёрные сосульки и торчала во все стороны, а пахло от неё за версту и отнюдь не «Shanel №5 ». Из открытой пасти свисал розовый язык шлёпая хозяйку по носу на каждом шагу. Но, не смотря на свой ужасный вид, холод и грязь под ногами, собака весело бежала по лужам, махала хвостом, словно это не хвост, а пропеллер, а она вовсе и не собака а настоящий истребитель-перехватчик, только маленький. В тот момент, когда я проходил мимо неё она присела посреди тротуара, с неописуемыми удовольствием, понятным, наверно только собакам, почесалась за ухом, фыркнула и побежала дальше не обращая ни какого внимания на сторонящихся её прохожих.
- И чего это она такая довольная?  - подумал я.   - А, ну ясное же дело. Весну учуяла.
Этим утром только дурак её не чует. А я не дурак! Да-да-да. В воздухе действительно что то было. Что-то едва уловимое, как бы дразнящее нос. «А попробуй, угадай что я». – Здесь и угадывать нечего.  Наконец то дождались.
О том, что творилось со мной в то утро, в отделе наверно ещё год как минимум будут вспоминать. Внутри у меня всё переворачивалось с ног наголову, если внутри меня есть ноги и голова. Всё пело и плясало, бухало и бахало, взлетало и падало. Хотелось взять кого-то, нежно-нежно, притянуть за шкирку к себе.  Страх как хотелось прижать его ухо к своим губам и тихонько пропеть: «Уху-ху-ху».
Где то в груди, слева, что то трепетало, словно  лепесток ромашки на ветру, просилось наружу. Там было что то большое, живое. Эму не было место в моей тесной груди, оно было больше чем я мог вместить. Меня распирало, нахлобучивало и колбасило во всех отношениях.
Коллеги очевидно заметившие моё странное поведение поглядывали на меня с опаской, некоторые присвистывая, буравили пальцем  висок. Варвара Степановна наша уборщица как то невзначай спросила, не заболел ли я, на что я ответил что  здоров как бык, рад служить отечеству и тихонько пропел ей на ухо своё заветное «Уху-ху-ху».
Я было подумал, что она меня огреет ведром или шваброй, но она только посмотрела пристально мне в глаза, улыбнулась.
- Девушка? Эх, молодёжь, в голове ветер а в ж… дым.

Отступление третье. Шеф.

Мой начальник  Харитон Матвеевич, был воплощением занудства и дотошности  в нашем отделе. Никто его не любил, никто его не уважал и не дорожил им. Всю жизнь он проработал в одной конторе, на одном этаже и последние двадцать лет на одном месте – у себя в кабинете. Вне кабинета его видели дважды в день. Утром – когда он в него входит, и вечером, когда он его покидает. На моей памяти не было случая, что бы шеф одевал что то другое кроме как своего серого потёртого костюма с чёрным  галстуком поверх идеально  выглаженной белой рубахи. Шеф всегда гладко выбрит, причёсан, до тошноты аккуратен и придирчив к внешнему виду своих подчинённых. С ним было неприятно не то что общаться, находиться рядом. Меня откровенно выворачивало, когда он смотрел на меня своими серыми, ничего не выражающими рыбьими глазами.
Харитон Матвеевич всегда скуп на похвалы и поощрения, но зато в раздаче пистонов нет ему равных. Никто не обращался к нему с какими либо вопросами не касающихся непосредственно работы, никто не поздравлял его с праздниками, никто не интересовался его личной жизнью, никто не знал где, как и с кем он живёт. Всем он был просто противен,  и старались его лишний раз не тревожить,  так как ничего хорошего от него не жди.
Старожилом нашей канторы, кроме шефа, была ещё Варвара Степановна - наша уборщица, которая, как и положено всякой хорошей уборщице знает всё про всех. Так как если уборщица вне поля вашего зрения, это не означает, что она вас не слышит. Варвара Степановна обладала просто абсолютным слухом. С таким слухом ей не полы мыть, а дирижировать симфонический оркестр. Не было сплетни или новости в нашем отделе, которая бы прошла мимо её звукоулавливателей, не было новости, которая обошла бы нашу чуткую уборщицу стороной.
За определённую плату в виде конфет, вина или мелких дамских побрякушек у тёти Вари можно было узнать всё на свете, от погоды на выходные, до цен на нефть на Токийской бирже. Она никогда не запрашивала какую то определённую цену, что было очень хорошо, и никогда не врала, что было ещё лучше. Я верил ей как самому себе. 
Как то за сигаретой (а курила она «Беломорканал» ещё с тех времён, когда я кота на Вы называл и пешком под стол ходил) мы разговорились. 
- Зря вы Харитошу не любите, он славный малый.
Я закашлялся
- Славный?! Мы про одного человека говорим? Да он просто…
- Знаю, знаю. – Перебила меня баба Варя – Мелочный он, заноза в заднице, придирчивый зануда, слышала, но он не всегда таким был. Лет так тридцать назад, а может чуток больше, я его помню совсем не таким, молодым, веселым пацаном с шилом в известном месте. Бегал как ошпаренный, туда-сюда, сюда-туда, ржал как конь, анекдоты всем рассказывал,  очень вежливый и добрый, мне цветы пару раз дарил, просто так.
Я мельком глянул на всё ещё пышные формы нашей уборщицы.
- Я ему в мамки гожусь, не выдумывай. – Она покраснела. И была у него такая любовь…
Я открыл рот, едва не выронив сигарету.
- Да, ты не ослышался. А ты что думал? Думаешь что, он не человек?
Была в своё время  у нас в отделе такая себе Наташа Василькова, красивая девка,  брови чёрные как уголь, волосы русые, глаза карие как две миндалинки, все наши парни за ней ухлёстывали, ну и Харитон, конечно, от всех не отставал.
Помню, она мне её шоколадки вечно дарила, говорит, сама не ем, а этот Харитон, килограммами таскает, девать уже некуда. Хороший был шоколад, не то что сейчас, вот вспомню, погложешь кусочек в рот, а он начинает плавиться на языке, а ещё помню когда в продмаг привозили мандарины… 
- Так что там Харитон?
  - Ну да. Харитон. А как только потеплело, клумба у нас под окнами начала редеть что ни гляну, то цветов всё меньше и меньше, а на Наташкином столе свежие цветы никогда не переводились. Как ты думаешь, кто клумбу патрал?
Я улыбнулся.
- Вот-вот. И вроде бы всё начало у них налаживаться, как говориться, состав встал на правильные рельсы, хоть чух-чух, бы под венец, целовались по углам, шушукались что то, я конечно не подслушивала…
«Врёт баба Варя» –  подумал я, и  она это поняла.
- Ну уж, изволь в подробности посвящать тебя не буду.
Я не настаивал.
Но только скажу тебе одно, – продолжала она  - было это у них, по настоящему и всерьёз. Любили они друг друга, сколько здесь работаю, ничего подобного и близко не встречала. Есть, конечно, всякие там слёзы-сопли, вот к примеру в соседнем отделе…
- Так что там дальше было? – Бабу Варю опять начинало нести в дебри.
- А, ну да. А ничего дальше не было. Заболела она чем то, месяц поболела и не стало ёё. Сначала думали что оправиться, да врачи ничего сделать не смогли, слабенькая была она. Жалко конечно было девки и двадцати годков ещё не было, но что тут поделаешь. Вот с той поры Харитон и сал таким, каким ты его знаешь, а раньше… Эх, та что там вспоминать.
Бывает же так, что человек вроде бы живой, и ходит и говорит,  а внутри у него всё пусто и мертво, только оболочка осталась, доживает своё. Куда делся прежний Харитон – не знаю, нет его больше, теперь живой труп только и остался.
Она сделала последнюю затяжку, выкинула бумажный окурок и смачно плюнула в урну.
- А ты говоришь, что любовь только химическая реакция,  э брат, да что ты знаешь про любовь, вот в наше время, дай Бог памяти…

*    *    *

В конце рабочего дня, который пролетел удивительно быстро, меня вызвал, как обычно, к себе на ковёр Харитон Матвеевич.
- Как можно понимать ваше сегодняшнее поведенье, коллега? Вы явно не с той ноги сегодня встали.
-Да. Со средней!
- Что?!
- Уху-ху-ху.
Шеф побагровел.
- Что вы себе позволяете, это неслыханно! – Ещё минута и у него на губах начала бы  обильно выступать пена. – Вы на роботе находитесь или на хате у распутных девок?!
Я засмеялся и вздохнул, было такое ощущение, что я парю где то высоко-высоко и мне совершенно нет дела, до всех этих мелочных проблем,  недалёких коллег, шефа с его нагоняями. Говорят, что если человек окончательно решился на что-то, то он сильнее всего на свете, он неуязвим. Он сам Бог, сам себе судья и создатель. Я ещё не знал, на что я решился, но что уже решился – было ясно как божий день. Я  чувствовал. Какую то силу, уверенность в том что я намерен сделать. И горы мне по плечу и море по колено.
- Старый, ну что ты,  в самом деле?  - Глаза у шефа стали напоминать белые теннисные шарики с нарисованными зрачками– Ну, ты здесь сидишь, и что? Тебе это нравиться? Ты счастлив? Ты глянь за окном, что твориться! ЧТО твориться!!! – последнюю фразу я почти крикнул.
- Что твориться? – опешил «старый».
- Ох, ты Господи, Боже мой. Так ведь весна же там! Ну, погляди!  - Я вскочил с кресла как ошпаренный, прыгнул к окну. Шпингалеты не знали руки человека годами и с трудом поддавались.  С разу за скрипом оконной рамы в комнату ворвался поток сырого прохладного воздуха с тонкими неуловимыми нотками весеннего аромата.
- Иди сюда - позвал я его. Но шеф сидел как вкопанный, только глаза таращил. Тогда я подошёл к нему, взял за плечи и мягко потянул к себе. 
- Иди сюда.
Он ойкнул, но вырываться не стал. Наверно он подумал, что в случае сопротивления  я  непременно буду его бить. Я подвёл его к окну и слегка тряхнул.
- Смотри!
Шеф трясся всем телом, вжав голову в плечи.
- Чуешь?
- Чу-чую.
- Что?  - Я заглянул ему в лицо. Глаза у него были полны ужаса и мольбы не убивать.
- Всё чую, только не выбрасывай меня в окно. Хорошо?
Я хмыкнул, но не отступал.
- Что чуешь?  - я с шумом втянул воздух носом.
Шеф чуть помялся и сделал то же самое.
- Весну.   
И на какое то мгновение в его морщинистом лице. В этих не выражающих никогда и ничего рыбьих глазах что то мелькнуло. На какой то миг он стал а снова молодым психом, готовым взлезть на десятый этаж по отвесной стене ради одной улыбки любимой Наташи.
Я обнял его.
  - Так радуйся и живи, если чуешь.
Я тихо прикрыл за собой дверь.

И так, что я о ней знаю, она красива, бешено умна, потому что читает кучу книг из здоровенного шкафа, любит валяться на диване, у неё есть кошка. Это не так то и мало. Ну, а то, что она нюхает порошок – это просто ужасно, но я помогу ей, мы вместе с этим справимся, не от хорошей же жизни люди начинают заниматься такой дрянью. А беда на двоих – это уже пол беды. Может, она одинока, может ей и поговорить то не с кем, всё книгами обкладывается, да кошке песни поёт.
Стоп. Меня как обухом по голове шарахнуло. А с чего ты взял, что она будет с тобой? И как ты это представляешь? «Здрасте, я тут к вам в окно третий день поглядываю и жить без вас  больше не могу, не хотите ли бросить нюхать порошок и пройти прогуляться?» - очень остроумно. Ладно, придумаем что-то, будем действовать по ситуации.
На углу  перекрестка молодая девушка продавала цветы, я купил розу и полный воодушевления и готовности ко всему что только могло случиться, зашагал по  уже хорошо знакомой дороге «По мне дойдёшь до её окна».
Через пару минут я был на месте. За окном горел свет. Но на диване я никого не увидел. Опять ёё нет – ну что ж, ждать - мне не привыкать.
А внутри всё плясало и выло  неизменное «Уху-ху-ху».Я намотал пару кругов вокруг её дома, её подъезд был как раз за углом, именно в такие подъезды хочется входить и не хочется выходить, маленький уютный, пахнущий домом и семейным теплом.
Я побулькал ботинком в дворовой луже. Пятно машинного масла растекалось разноцветными кругами. Надо же, в  луже может помещаться целая радуга, которой и на небе места мало, а тут, в луже….
Я закурил, сегодня стемнело быстро, я и пяти сигарет не успел выкурить.
Опять заглянул, пусто. Кошка ходит кругами и мяукает. На полу что то лежало. Раньше я го не замечал. Начинало темнеть и я сразу не рассмотрел что это было. Присмотрелся. Это была открытая ладонь, я из тысячи других узнаю её сахарные пальцы. Боже мой, та что же это?  Она лежала за диваном, так что я не мог видеть, что с ней.
Я постучал в окно. Ладонь не дрогнула. Постучал сильнее, так что стёкла забряцали. Ничего.
Не помню как вбежал в подъезд. На площадке первого этажа было всего две двери, я постучал в первую. Никто не открывал, я постучал сильнее. За дверью послышались тихие шаги. Открыла та самая бабушка, которая меня  вчера авоськой бить собиралась.
- Опять ты, гаденыш! Вот я сейчас тебя…
- Некогда бабуля, скорую вызывай, твоей соседке плохо. Быстро!
Бабуля всплеснула руками, охнула и тут же скрылась за дверью причитая что то о безумствах и глупостях.
Пока соседка вызывала скорую, я молотил кулаками в коричневую деревянную дверь её квартиры.
- Эй, слышишь, ты только держись, скорая уже едет. Слышишь?
Боже, ну почем так, ну зачем же?! Ведь ты хорошая умная, я знаю, кто ты. Ведь я тебя…
К моему счастью дверь звонко хрустнула и после пары ударов плечом со скрипом  открылась.

*    *    *

Со времён тех событий прошёл ровно год. Сейчас снова март, такой же серый и холодный как и прошлогодний.
Шеф не понял моего тогдашнего душевого порыва и благих намерений. Меня  со скандалом уволили, надо всё таки сказать ему спасибо. В этом городе оставаться я больше не мог, поэтому спустя месяц, переехал в другой, где и живу по сей день. Следом за пропиской я сменил род занятий и ни капли не жалею. По большому ничего не изменилось, я жив здоров и слава Богу.
Вы наверно хотите узнать, что же произошло тогда вечером в её квартире? Не переживайте, всё сложилось очень замечательно.
Когда я закрывал за собой дверь её квартиры, я знал, что она жива и здорова. Откуда знал? Так ведь я остался там с ней. Как так? Очень просто, ведь если я живу в другом городе, вернее то что от меня осталось, а  поверьте, осталось немногое, это же не означает что я  сейчас не с ней. Ведь человек на самом деле, это не мышцы, кости и кожа. А что чем он живёт, о чём думает, о чём мечтает. Вот я «настоящий» по прежнему там, в той квартире.
И если над ней два метра сырой земли, это же не означает, что в этот самый момент, «она настоящая»  не может сейчас сидеть на диване с книгой.  Не верите? А я верю, я там, в той маленькой комнатушке. Я читаю ей стихи, она слушает  закрыв глаза и кошка тоже с нами, дремлет в углу у батареи.
Мы никогда не выходим из этой комнаты, весь мир теперь для нас не нужен, потому что в этом мире мы искали друг друга, как среди гор руды ищут крупицу золота. А когда золото отделяют от породы  - тогда грош ей цена, кому нужна пустая руда.
Я знал кто она, я очень хорошо её знал. Я видел её глаза. Я знаю, что она не могла так просто… Конечно не могла,  ведь я так долго искал…
Нашёл, вот теперь мы вместе.
Я знаю, что существует что то сильнее смерти, это то что нас обедняет, и мы никогда не позволим никому и ничему помешать нам быть вдвоём. Только я, она и никаких сомнений.
Вот бы здорово было вернуться в тот город и посмотреть через окно, как там мне с ней живиться. Но я и так знаю, что хорошо, иначе быть не может. Я там, с ней, а здесь только кости, мышцы и кожа.
Харитон Матвеевич, интересно, а где вы остались? Всё так же шушукаетесь с Наташей по углам? Ах Вы, старый развратник!
Когда я уходил из квартиры, я видел счастливого себя и её, ещё бледную и слабую, но тоже улыбающуюся, они смотрели мне в след. Мы простились. Ну, совет да любовь вам, берегите друг друга, всё хорошо то, что хорошо заканчивается.  Я запер их там, и никуда они друг от друга не денутся, и никто им не помешает.
Правда, я жалею немного, что не остался до приезда скорой и милиции, можно было бы узнать побольше о ней, ведь я, вернее то что от меня осталось, даже не знаю её имени. Но они так мило смотрелись, им так надо было много сказать друг другу, что мне не хотелось мешать им, ведь только я их мог видеть.
Когда я уходил, я захватил с собой один до боли мне знакомый предмет, даже не один а целых два. Они валялись в прихожей, я сразу же их узнал. Это были старые потёртые походные ботинки, которые осенью я  видел на остановке, со стальными  зазубренными квадратиками по периметру потёртой подошвы. Говорят, что если провести пальцами по шершавой, исписанной царапинами и складками поверхности обуви, можно прочесть как по шрифту Брайля…
Вот они мне всё и расскажут.

Отредактировано RASS (2009-08-18 03:17:31)