Форум литературного общества Fabulae

Эта история, написанием которой я развлекался этой зимой. Хотелось написать что-то более доброе, но вышло, увы, только это. В сущности, этот текст лишен нравственной нагрузки, поэтому не следует его читать. И уж точно не следует над ним размышлять.

Могильщик.

   - Конституция Польши была принята в 1791 году, - раздался мужской голос.
    - Точно, - ответил другой, - кажется, это была вторая Конституция в мире.
     Могильщик отвлекся от дела и поднял голову. На Кладбище крайне редко заходил кто-то, кого он не знал; и обычно он не страдал от одиночества. Однако сегодня ему было немного скучно – Могильщику выпало хоронить картонную фигуру с биркой «Дориан Грей», а это было занудным занятием. Конечно, все претензии можно было предъявить только господину Оскару Уайльду. Тоже, кстати, покойному.
     Сбросив картонку в могилу, он пошел на голоса.
     Пришельцев было двое. Могильщик поленился разглядывать их и, не озаботясь внешностью незваных гостей, выступил из-за памятника Дон Кихота, позволяя им увидеть себя.
     - Эй, старик! – окликнул его один из людей; судя по голосу тот, кто говорил первым, - А мы  уж думали, Кладбище заброшено.
     Сама мысль о том, что кто-то мог счесть весьма аккуратное Кладбище заброшенным, показалась Могильщику забавной. Еще более веселым было то, что пришельцам он виделся стариком – Защита, как всегда, работала на славу.
     - Я бы на твоем месте отвечал, когда с тобой разговаривают, - угрожающе проговорил второй. У него, как видел Могильщик, была жена Мэри и дочь Анна, хотя сам Могильщик предпочел бы иметь жену по имени Анна и дочь по имени Мэри – куда как удобнее, когда имя представителя более старшего поколения начинается на букву из самого начала алфавита.
     - Ты знаешь, - задумчиво проговорил второй человек первому, - я тут подумал, а какого черта мы назвали дочь Анной? Конечно, Мэри на этом настояла, и я не то чтобы был против, но вот что я тебе скажу: если бы мы назвали дочь Мэри, это было бы более правильно. А родителям моей Мэри было бы неплохо покрестить свою дочь как Анну…
     Защита работала.
     Теперь главным было не переборщить. То, что гости перестали обращать внимание на Могильщика, было явлением вполне нормальным – другое дело, что однажды Могильщик так надавил на память не в меру резвого кентавра, забредшего на Кладбище, что тот разучился говорить, понимать речь и, что самое скверное, ходить, так что пришлось тащить конскую тушу до самой Ограды. Тогда, вытолкнув получеловека-полуконя за пределы Кладбища, Могильщик с некоторым облегчением наблюдал, как кентавр задумчиво бредет по дороге, которая принесла его сюда, - память и навыки общения должны были вернуться к нему несколько позже. Однако сейчас у Могильщика не было желания тащить на закорках двоих людей, а потому он методично, но осторожно очищал память пришельцев от воспоминаний о дороге на Кладбище.
     Первый из гостей на секунду сумел сосредоточить взгляд на фигуре Могильщика и потянулся к висевшему на поясе револьверу.
     - Не стоит, - мягко сказал Могильщик, - у меня больная печень.
     Вообще-то он прилгнул. Печень у него была в порядке.
     - Если болит печень, - серьезно заявил первый забираясь на плечи второму, - то нужно покупать больше антиквариата. За тем кэбом, - обратился он ко второму.
     - Да, святой отец, - отозвался второй. Уже подходя к Ограде, немного покачиваясь под своей ношей, он патетически рявкнул: «Не требую награды!» - и вместе с первым рухнул за пределы Кладбища. Проследив за ними взглядом, Могильщик повернулся и зашагал к свежевыкопанной могиле. Каким бы бездарным творением не был Дориан Грей, его нужно было закопать.

***

     - Зову я смерть; мне видеть невтерпеж
       Достоинство, что просит подаянье,
       Над простотой глумящуюся ложь,
       Ничтожество в роскошном одеянье…
     Могильщик покосился на сидящего рядом с ним персонажа.
     «Зову я смерть», - усмехнулся он про себя.
     Они сидели на мраморной скамье у роскошного склепа Гамлета, принца Датского, - Могильщик и один из очень немногих, кто попал на Кладбище живым. И едва ли не единственный, кто находился тут живым на законном основании. Подумав о законном основании, Могильщик усмехнулся: он вспомнил веселое приключение, бывшее с ним после того, как Гробовщик привез на Кладбище одного из Дракул, разгуливавших во множестве по страницам книг. Тогда ему даже пришлось провести эксгумацию одного из охотников на вампиров и оживить его при помощи знакомого Некроманта. Имени охотника Могильщик не помнил – он вообще гораздо лучше запоминал окружающих по роду занятий, а не по именам.
     - Его Высочество Гамлет, принц Датский, - прочитал собеседник Могильщика, - скромно ты его пометил.
- Нормально, - сухо ответил Могильщик. За годы своей долгой и, очевидно, нескончаемой, жизни его приятель стал очень уж умным.
- Смотри, как бы тебе не пришлось отправиться в Королевство Датское, - на его строгий тон не обратили внимания, - там сейчас мрачновато.
Перспектива отправиться в Королевство Датское маячила перед Могильщиком уже давно – с тех самых пор, когда на Кладбище прибыл призрак отца Гамлета – кстати, еще один свободно разгуливающий по Кладбищу персонаж. Призрак вел себя спокойно и замкнуто, по воскресеньям неизменно приносил цветы к склепу, где были похоронены его сын, жена и брат, но Могильщик прекрасно знал, что рано или поздно придется отправиться в Данию за тем, чего не было в семейном склепе. За телом отца Гамлета. Его, кстати, тоже звали Гамлетом.
- Отправлюсь, - пожал плечами Могильщик, - бывали путешествия и похуже.
- И будут, - задумчиво откликнулся его приятель, - то-то ты так внимательно читал «Владетеля Баллантрэ» намедни.
Могильщик не любил автора указанной книги, Роберта Стивенсона. Безусловно, читать его романы было увлекательным занятием. Само собой, следовало отдать должное этому человеку, мечтавшему о путешествиях в экзотические страны, но месяцами прикованному к постели. Однако нельзя было не признать, что он очень уж легкомысленно обращался с созданными его фантазией злодеями. В «Острове сокровищ» он оставил в живых Джона Сильвера, которого отчаянно демонизировал на протяжении всей книги, превратив к финалу из веселого всезнайки-кока в сущего дьявола. К счастью, Сильвер и впрямь нашел свою чернокожую жену и жил себе спокойненько в Саутгемптоне, не замышляя новых злодеяний и содержа номера для постояльцев. В «Черной стреле» от мести ускользнул священник сэр Оливер, но тот всерьез обратился к вере и также не подумывал о том, чтобы вернуться к прежним темным делишкам. Хотя, как показывала практика, такие славные для Могильщика исходы были лишь удачей, не более того. Он бы спал куда более спокойно, если бы Стивенсон описал, как Сильвер утонул, сбежав с «Эспаньолы», а сэр Оливер сломал шею, упав с ослика.
Впрочем, эти персонажи вели себя терпимо, и Могильщик не собирался путешествовать, чтобы доставить их на Кладбище. Другое дело, владетель Баллантрэ, персонаж одноименного романа. Освежив в памяти текст данной книги, Могильщик уловил главное: поименованный герой, умный, жестокий и беспринципный малый, затеял кровную вражду с родным братом, строил козни всем и вся и исколесил полмира в поисках легкой наживы. В основном ему не везло, что было прискорбно. В конце концов, он оказался в Новом свете, вынудил своего единоутробного врага организовать для него экспедицию к оставленным им прежде в дебрях индейских лесов сокровищам, повздорил с попутчиками, заболел и скончался. Его похоронили, однако спустя несколько дней выяснилось, что Баллантрэ (и ранее проявлявший чудеса живучести – однажды он выжил после, казалось бы, смертельного удара шпагой) вовсе не заболел, а проглотил язык, как его научил его индийский слуга Секундра Дасс. Баллантрэ можно было оживить, чем славный Секундра, мать его за ногу, и занялся на глазах у изумленных спутников брата Баллантрэ, по такому случаю явившегося на могилу своего врага. Раскопав тело своего хозяина, индиец принялся дышать ему в рот, в результате чего труп открыл глаза. Этого проявления жизни хватило для того, чтобы брат Баллантрэ умер окончательно и бесповоротно. Самого же Баллантрэ оживить не удалось, поскольку, по словам индуса, холодный климат ему сильно мешал в этом деле. В итоге в могилу к Баллантрэ подзахоронили его брата, и книжка закончилась.
А Секундра, мать его, о женщина, после этого вернулся, раскопал своего хозяина и оживил его без свидетелей.
- Куда сперва, в Данию или за Баллантрэ?
- Пока еще не решил, - Могильщик задумчиво посмотрел на свои руки, привыкшие не только к лопате, но и к оружию, - Все равно сперва нужно дождаться Гробовщика и посмотреть, кого он нам привез.
- Держи в курсе, - бросил на прощание приятель. В Церкви – единственном месте за пределами Ограды, бывшем с Кладбищем одной природы – начиналась вечерняя служба, и ему была пора.
Могильщик смотрел ему вслед. Персонаж, размеренным шагом шедший в Церковь, был обречен оставаться живым благодаря жестокости и изощренности человеческой фантазии. Его вымышленность была причиной – как и у всех похороненных тут – его вечного пребывания на этом Кладбище, а не на Земле. Только он, в отличие от всех других, был жив. В действительности он никогда не существовал, однако сразу несколько авторов в разные эпохи ухватились за популярный апокриф и возродили к жизни несчастного приятеля Могильщика. Могильщик с трудом вспомнил имя одного из этих молодчиков – японского писателя, написавшего рассказ про его приятеля, звали Акутагава Рюноскэ или как-то вроде того.
Проследив путь Вечного Жида до самой Ограды, Могильщик усмехнулся неожиданно пришедшей на ум мысли: при всей его заумности без него на Кладбище иногда было бы скучновато.
Пробившийся сквозь тучи луч солнца упал на строчки на стене склепа, указывающие, кто здесь покоится. Могильщик покачал головой и припомнил первую строчку сонета Шекспира, которую Вечный читал несколько минут назад. Зови смерть, не зови – некоторые авторы чересчур жестоки. И безответственны. А ошибки исправлять ему, Могильщику.
Вздохнув, он встал и пошел точить лопату.

***

Повозка, ужасно скрипя, въехала в Ворота. Могильщик посмотрел на Гробовщика, а Гробовщик посмотрел на Могильщика.
- Без груза?
- Без груза.
Сегодня покойника не было, следовательно, не нужно было идти в Церковь, копать могилу. Можно было расслабиться и рассказать друг другу по интересной сказке.
- Но кое-что у меня все-таки есть, - заявил Гробовщик и взял в руки свой красный колпак. Запустив в него пятерню, он сделал серьезное лицо и продекламировал:
- У девочки Мэри был барашек,
  Белый и нежный, точно пушок.
  Как только Мэри выходит за двери,
  Барашек за нею сразу – скок!
С этими словами он извлек из колпака белого кролика. Глаза у того были, против ожидания, голубые, а не красные, и это немного смягчило Могильщика.
- Беги, кролик, беги, - проворковал Гробовщик, выпуская зверька на свободу. Отбежав на приличное расстояние, кролик присел на задние лапки и принялся рассматривать друзей.
- Это еще что? – поинтересовался Могильщик, зная ответ.
- Это кролик.
- Я не люблю кроликов.
- Ты не любишь кентавров, - мягко возразил Гробовщик.
- И кентавров тоже, - согласился Могильщик, - но и кроликов. И вообще, я не люблю Джона Апдайка.
- Ты не любишь Джона Апдайка, - отозвался Гробовщик, - кстати, кролика зовут Навуходоносор.
- В честь негра?
- В честь негра, - важно наклонил голову набок Гробовщик, - и в честь царя немного. Сокращенно можешь звать его Набом.
Пока Гробовщик распрягал лошадь, Могильщик погрел котелок с похлебкой на костре и разломил буханку хлеба на две части.
- Я тебе изюму привез, - вспомнил Гробовщик, - и грецких орехов. Только их колоть надо.
- Расколем.
Некоторое время они молча жевали.
- Покойника ты не привез, памятник Рабо Карабекяну я поставил – один к одному, скоро отправлюсь в Америку.
- За Баллантрэ?
- Ага. Да еще и с Вечным об этом на днях говорил. Выходит, пора.
Обычно Могильщик неохотно покидал Кладбище. И дело было даже не в том, что из мест, в которые он направлялся, назад можно было не вернуться, - просто по натуре он был домоседом и привык к Кладбищу.
- Однажды, - молвил Гробовщик, раскуривая трубочку, - в древней Ирландии три монаха подвизались вдали от людского жилья. Они жили в пещере, спали на тонких подстилках, почти не заботились о пропитании и все время проводили в молитвах. Так минул год, и вот один из них сказал:
«Разве не исполнена наша жизнь благодати?»
Двое других промолчали, и прошел еще один год – такой же, как предыдущий. В конце его второй монах ответил:
«Исполнена.»
И минул третий год, неотличимый от первых двух. Когда он закончился, третий монах встал, подпоясался, взял свою Библию и сказал:
«Я ухожу. Здесь для меня слишком много речей.»
Они немного помолчали.
- Хорошая сказка. Я расскажу ее Вечному, - сказал Могильщик.
- Я думаю, он ее знает.
- Он чего только не знает, - заложил руки за голову Могильщик, - но эта сказка наверняка доставит ему удовольствие. Потому что он ее поймет. Ведь однажды он молчал сорок лет подряд.
Сам он тоже понял сказку. Однажды он молчал три года.
Пока Гробовщик устраивался поудобнее в своем походном мешке, Могильщик, как всегда перед сном, обходил Кладбище. На памятнике Рабо Карабекяну сидел белый кролик с голубыми глазами по имени Навуходоносор, которого сокращенно можно было звать Набом. Он посмотрел на Могильщика и изрек:
- По Кладбищу бродит свирепый Могильщик,
  Мыслями чистый, на сапогах – грязь.
  Лишь только чужой придет на Кладбище,
  Могильщик его лопатой – хрясь!
- А ты не так плох, - заметил Могильщик. Кролик склонил голову, подмигнул правым глазом, спрыгнул с памятника и поскакал к центральной части Кладбища, ничего не ответив. Он тоже понял сказку.

***

     Могильщик подошел к скромной надгробной плите сзади и задумчиво облокотился на ограду. Перед новым путешествием он никогда не приходил на могилу того, за кем отправлялся в предыдущий раз – не из суеверия, просто у него была такая традиция, а заведенные им самим традиции Могильщику нравились. Тело персонажа, у могилы которого он стоял, принес сюда не он; оно попало на Кладбище в обычном порядке, на повозке Гробовщика. Правда, было оно в цинковом закрытом гробу – настолько его изуродовали парижане.
     Могильщик не очень любил писателя, который написал книгу про того, кто лежал в находящейся перед ним могиле. У него была не особо хорошая память на имена, он помнил лишь, что в имени персонажа сочетались буквы Г и Р и предпочитал называть его, как и большинство своих знакомцев, по роду занятий. Так что упокоенный здесь был для него просто Парфюмером. Да и для самого себя, наверное, тоже.
     Могильщик вообще не особо любил авторов, которые порождали чудовищ – ведь всегда существовал риск, что чудовище или завладеет разумом своего создателя и вынудит почти добровольно оставить его жить, или перехитрит писателя, убедив в своей неопасности либо даже смерти. Потому – то, порицая игру господина Зю, как он называл творца Парфюмера (фамилию он забыл), с чудовищем, он все же не мог не быть признателен ему за то, что он это чудовище истребил – да еще таким образом, что никаких сомнений в его смерти и быть не могло. А значит, Могильщику не было нужды отправляться в знойное парижское лето 1767 года и исправлять чужие ошибки. Он, в отличие от описанных господином Зю могильщиков, не был склонен пасовать перед зловонием – пусть даже оно и было зловонием идей некоторых авторов; но все равно было здорово, что ему не пришлось срываться со старого уютного Кладбища за Парфюмером.
А еще господин Зю подозрительно путался в датах. На страницах небольшого романа он умудрился присвоить Парфюмеру целых два дня рождения – сперва 17 июля, а затем 25 июня.
Могильщика редко обманывало его предчувствие. Он стоял и смотрел на могилу Парфюмера.

***

«ДЖ. Д., наследник, древнего шотландского рода,  человек,  преуспевший
во всех искусствах и тонкостях, блиставший в Европе, Азии и  Америке,  в
военных и мирных делах, в шатрах диких племен и в  королевских  палатах,
так много свершивший, приобретший и перенесший, лежит  здесь,  позабытый
всеми.
   Г. Д., прожив жизнь в незаслуженных огорчениях, которые он мужествен-
но переносил, умер почти в тот же час и спит в той же  могиле  рядом  со
своим единоутробным врагом. Заботами его жены и его старого слуги  возд-
вигнут этот камень над могилой обоих.»
   
     Могильщик постоял над надгробием, отдавая дань указанным на валуне личностям, а затем поплевал на руки и принялся копать. Почва была довольно каменистая, и копать было непросто.
     Так и вышло, ожидания не обманули его. Они его вообще редко обманывали – собственно, потому-то Могильщик редко ожидал хорошего, дабы не обманываться. В могиле оказался лишь второй из обозначенных на валуне господ, тогда как первый куда-то запропастился. Луна на небе была далеко не полная, да и о возможном вурдалачестве Баллантрэ в книге не говорилось ни слова, а потому Могильщик стоически принял подтверждение своих домыслов, следование которым и привело его сюда. Секундра Дасс все-таки отрыл живучего и непутевого наследничка славного семейства. Сперва он отрыл его, не уберегшись от свидетелей, что описывалось в книге и объяснялось тем, что надолго оставлять заглотившего свой язык Баллантрэ в земле без всякой поддержки было рискованно. Будучи застигнут, он наврал с три короба про то, что оживить сагиба в таких суровых климатических условиях не представляется возможным. Все в это поверили, включая и автора книжки. Никто отчего-то не принял в расчет, что сагиб открыл глаза после непродолжительного теплового воздействия, оказанного на него Секундрой. И никому и в голову не пришло, что Дасс может преспокойно вернуться, подышать в сагиба, как следует, и тот вскочит за милую душу и будет как новенький.
     Право же, если бы Могильщик писал книжки и хотел истребить какого-нибудь персонажа, он бы делал это способами, не вызывающими сомнения в летальном исходе – например, следовал бы примеру господина Зю, образцово-показательно уничтожившего Парфюмера. Впрочем, иногда авторы, казалось бы, изничтожив героя наивернейшим способом, как ни в чем ни бывало возвращали ему жизнь в следующей книге или через более продолжительное время. Так было с Шерлоком Холмсом, погибшим в «Последнем деле Холмса» и бодро вылезшем из водопада в «Пустом доме». Так было и с Жоффреем де Пейраком, супругом маркизы ангелов (не доверяя памяти ветреной Анжелики, Могильщик собственнолично устанавливал тот факт, что Рескатор и граф Тулузский, принц Аквитанский суть одно лицо). Бывало и так, что герой погибал в одной книге, а в другой необъяснимым образом воскресал. Как пример такого рода Могильщик частенько вспоминал лекаря из «Графини де Монсоро». Звали его, кажется, Реми ля Одуен, или как-то очень похоже. В любом случае, дело было не в имени, а в том, что в конце данного романа Реми вроде бы наверняка погиб – ему в упор прострелили голову из пистолета. Однако затем он, пусть и украшенный шрамами во все лицо, появился в романе «Сорок пять».
     А нынешняя книга закончилась на том, что героя вполне можно было оживить – что и было сделано, когда последняя страница перевернулась.
     Могильщик закопал многострадальную могилу землей с камнями и принялся чистить лопату. Закончив с этим, он стал ее точить. Когда и это дело было сделано, Могильщик пристроил ее на плече поудобнее и, глянув на небо, пошел по направлению к Олбени. Путь дотуда был неблизкий, и следовало поспешать.

***

     На пути от места неудачного захоронения Баллантрэ к Олбени Могильщика здорово выручило умение читать следы и продвигаться незаметно и бесшумно. Местные индейцы не отличались дружелюбием – впрочем, постоянством они также не отличались. Вообще, Могильщик придерживался мнения, что в голове у большинства дикарей невероятная каша, благодаря которой они далеко не всегда могут придерживаться единожды принятого решения. Памятуя об этом, он шел по лесам осторожно и тихо – погибнуть, даже не выследив неубиваемого владетеля, ему нисколько не улыбалось.
     На исходе восьмого дня пути он добрался до Олбени. Карта местности, датированная 1764 годом и взятая им в Библиотеке, почти не подвела его, хотя периодически заставляла сквозь зубы желать всяческих неблагополучий ее составителю, а также его родственникам по нисходящей и восходящей, как прямым, так и косвенным. Как бы там ни было, поздним апрельским вечером он добрался до Олбени и тут же отправился в один из публичных домов города, дабы совместить приятное с полезным и разузнать последние новости.
     Там – то его и поджидал неприятный сюрприз. Выяснилось, что на дворе уже весна 1767 года, в связи с чем определить нынешнее местоположение Баллантрэ, а равно род его занятий и намерений представлялось задачей весьма непростой. Периодически при путешествии из Кладбища в иной мир временные сбои случались, но такие сильные были редкостью. Несколько огорчившись, Могильщик немедленно нашел и несомненный плюс сложившейся ситуации, а именно то, что хоть один вечер он может отдохнуть всласть и делами не заниматься. Приняв такое решение, он немедленно заказал щедрую выпивку, лучших сигар (пригодился толстенный кошелек, который он добыл, совершив разбойное нападение на какого-то толстосума, встреченного им в дне пути от города) и за вечер и незаметно наступившую ночь мило пообщался с тремя лучшими девочками борделя мадам, имя которой он позабыл, едва услышав. Закончив все дела в веселом доме к первым проблескам зари, он узнал адрес Джона Маунтена (единственного оставшегося в живых спутника Баллантрэ и Секундры в их экспедиции) и покинул гостеприимное заведение с чувством выполненного долга.
     Дом Маунтена оказался крепким двухэтажным зданием, обнесенным высоким частоколом. Судя по рычанию и звону цепей, которые раздавались из-за забора, по двору шастали две собаки внушительных размеров. Вообще, дом производил впечатление маленькой, но неприступной крепости, и Могильщик сразу догадался, отчего в голову Маунтена взбрела идея так укрепить свои тылы. В отличие от беззаботного господина Стивенсона, он вовсе не исключал возможности того, что Баллантрэ оживет и вернется. Более того, господину Стивенсону владетель не был опасен, а вот Маунтену мог весьма сильно навредить. Покружив вокруг забора и придя к выводу, что собак за ним определенно две, Могильщик пожал плечами и отправился назад в бордель. Следовало выспаться хорошенько, а вечером пойти в какой-нибудь трактир, угостить тамошних парней выпивкой и разузнать, сколько вооруженных человек скрывается за частоколом дома Маунтена, а также насколько сильно продвинулся хозяин импровизированного форта в своей паранойе.

***

     - Старик Маунтен свихнулся поди уже года два как, - доверительно склонившись к Могильщику, прошептал здоровенный парень, которого звали, кажется, Том. Всего их за столом было четверо, и Могильщик сумел лишь запомнить, что его новых приятелей, которых он щедро потчевал виски, звали Том, Кларк и Джонни, - как раз опосля того, как вернулся из той экспедиции, черт бы ее побрал. Тогда погибло много славных парней, а сам Джон приехал сюда сам не свой. Видать, много чего там навидался.
     - С ним живет кто-нибудь? – поинтересовался Могильщик, наполняя стаканы товарищей до краев.
     - Только собаки, - покачал головой второй, самый старший из всей компании. У него были черные с проседью волосы, шрам на лице, и звали его вроде бы Кларком, - три здоровенных и злющих волкодава. Сперва-то с ним жили сыновья, но не так давно у старика совсем крыша съехала. Понимаешь, раньше он боялся только какого-то черта из Индии, а теперь всех людей, каждого подозревает. На улицу выходит только с оружием и псом на поводке, да и то все реже и реже, если только купить чего хочет. И что тебе до него за нужда?
     - Узнать кое-что хочу, - искренне ответил Могильщик, - и узнать поскорее.
     - Рискованное предприятие, - хмыкнул Том, - вполне можешь получить пулю в лоб.
     - Знаю. Поэтому и решил обратиться к вам, парни.
     - Вряд ли мы сможем тебе чем-то помочь, - покачал головой Кларк, и Могильщик окончательно понял, что он старший в этой компании, - нам не охота иметь неприятности с шерифом.
     - Сколько? – поинтересовался Могильщик, обводя всю троицу дружелюбным взглядом.
     - По семьдесят фунтов на брата, - не моргнув глазом, заявил Кларк. У Могильщика в кошельке было лишь пятьдесят фунтов, но это покамест не было помехой для выполнения намеченного плана.
     - Сбрось немного, - поморщился он, - двести десять фунтов это целое состояние.
     - Не могу, дружище, - честно глядя ему в глаза, сказал Кларк, - ей же ей, не могу. В случае чего, нам придется иметь дело с шерифом, а это будет стоить дорого.
     - Ладно, - кивнул Могильщик, решив про себя, что за такую твердолобость Кларк еще поплатится, - по рукам. По семьдесят на брата. Мне нужно поговорить с Маунтеном, не опасаясь за свою жизнь. Лучше всего будет, если мы ночью нагрянем к нему, перестреляем собак, свяжем его, и я с ним пообщаюсь. Каждому даю пятнадцать фунтов задатка, - он потряс мешочком.
     - По рукам, - Кларк обвел глазами своих парней и протянул Могильщику свою широкую ладонь.

***

Следующие сутки Могильщик, ожидая, пока нанятые им проныры проспятся, провел в полюбившемся ему борделе. На сей раз платить ему было нечем, но он уже был на короткой ноге с хозяйкой (на короткую ногу они перешли после короткого, но тесного общения), так что мог позволить себе чувствовать себя вполне по-хозяйски.
Когда пришло условленное время, он распрощался с гостеприимной хозяйкой, сказав, что, скорее всего, вернется вечером. Могильщик вообще не любил обманывать и предпочитал в щекотливых случаях пользоваться обтекаемыми формулировками. У него как-то не повернулся язык сказать, что они видятся в последний раз, что он не заплатит ей долг и не вернет револьвер покойного мужа, который позаимствовал для грядущего ночного приключения. Не то чтобы у него была совесть – Могильщику это вовсе ни к чему, и, насколько он знал, его предшественники совестливостью не отличались – но все же сказывалось воспитание.
Троица наймитов ждала его на пустыре за несколько домов от обиталища Маунтена.
- Здрасьте, - кивнул приятелям Могильщик, - все готовы?
- Готовы, - откликнулся Кларк, - пошли. Надеюсь, мне не придется зашивать свою задницу после укуса его сумасшедших собак.
- Ничего, за такие деньги зашьешь, если понадобится, - усмехнулся Могильщик.
- Кстати, о деньгах, - Кларк на ходу зыркнул глазами в его сторону, - оплата сразу же после дела. У тебя с собой?
- А как же, - Могильщик подпустил обиженной гордости в свой тон, - оставшиеся сто шестьдесят пять фунтов у меня с собой.
- Покажи, - невоспитанно потребовал, кажется, Джонни. Могильщика это огорчило, и он сказал:
- Сынок, я могу тебе показать твои зубы. Тебе будет хорошо видно в темноте, потому что у тебя под глазом будет хороший фонарь, если ты еще раз обратишься к старшим в таком тоне.
- Заткнись, Джон, - примиряющее произнес Кларк, - он не дал нам повода сомневаться в себе. Кстати, мистер, как тебя величать? Чтобы было на кого ссылаться перед шерифом в случае чего.
Могильщик вспомнил книжку про британского суперагента, которую читал в Библиотеке не так давно. Фамилии автора он не упомнил, а имя у него было какое-то польское.
- Бонд, - ответил он, немного пораскинув мозгами, - Джеймс Бонд.
Наконец, они оказались у частокола Маунтена. Постояв пару минут, они уловили собачьи шаги за забором и рычание.
- Она вроде бы одна, - заметил Могильщик, тщетно стараясь найти в заборе хоть маленькую щелочку, - давайте мне фонари, парни, и полезайте наверх.
- А сам ты намерен отсидеться тут, мистер? – вновь схамил Джонни.
- Мальчик мой, делай, что сказано, - назидательно произнес Могильщик, ставя один фонарь на землю, а другой поднимая повыше, - и обретешь радость и довольство на земле этой.
Том первым взобрался на частокол. Псина по ту сторону немедленно принялась лаять, и счет пошел на секунды. Могильщик мгновенно подтолкнул к забору Кларка, подсадил его и всунул в руки фонарь. Ухватившись одной рукой за один из кольев, Кларк при помощи фонаря выхватил из темноты силуэт собаки, на которую Том немедленно направил ружье. Раздался выстрел, и собака жалобно заскулила.
- Одна готова, - бодро заявил Том, перезаряжая ружье. Судя по звукам, к забору мчалась вторая псина, и Могильщик приготовился услышать второй выстрел. Практически сразу же вслед за ним в доме Маунтена хлопнуло открываемое окно, после чего раздался больной голос:
- Я ждал тебя, Баллантрэ, ты покойник!
- Давай сюда фонарь, - обратился Могильщик к Кларку, – и марш к дому, иначе он вас обоих сейчас подстрелит.
Кларк мгновенно передал фонарь в руки Могильщика и бодро спрыгнул вниз. Том последовал за ним. Спустя мгновение со стороны дома раздался выстрел.
- Твою мать! – вскрикнул Кларк за забором, - Сукин ты сын!
Судя по надорванному голосу, Маунтен в него попал.
- Баллантрэ это твое настоящее имя? – поднял бровь Джонни, не очень-то спешивший последовать за своими товарищами.
- Нет, он меня перепутал с одним моим другом, - отозвался Могильщик, - ступай-ка помоги ребятам.
- Смотрите, не прикончьте его! – прокричал он, что было сил, - он мне нужен живым!
Ему вовсе не светило отправляться назад на Кладбище с телом подбитого Маунтена, а потом возвращаться сюда за проклятым Баллантрэ.
- Живым ты меня не получишь, дьявол! – раздалось следом за вторым выстрелом из дома, - Будь ты проклят!
- Ишь, как разоряется, - заметил Могильщик, - а ведь все дело в больной печени.
- Я, пожалуй, подожду тут, - нагло заметил Джонни, направляя на него ружье, - заодно послежу, чтобы ты никуда не сбежал с нашими деньгами.
- Какими деньгами? – пожал плечами Могильщик. Мысль о польском имени создателя Джеймса Бонда заставила его обратиться к польскому кинематографу, и он добавил, - Вы меня с кем-то путаете. Я музыкант.
- Какой еще музыкант? – не понял Джонни, неуверенно глядя на странного собеседника.
Со стороны дома раздался залп из трех стволов сразу.
«Пожалуй, эти идиоты вполне способны прикончить рехнувшегося собаковода, - подумал Могильщик, - да еще это дитя Нового света целит в меня своей пушкой. Эх, сынок, зачем только твоя матушка раздвигала ноги…»
- Надеюсь, что хороший. Но вообще-то я зайчик, - улыбнулся Могильщик и, припомнив навыки чревовещателя, заставил мрачный голос за спиной Джонни грозно прорычать нечто угрожающее. Мальчишка немедленно обернулся, Могильщик подпрыгнул к нему и крепко ударил его по затылку. Джонни бесшумно рухнул к его ногам. Предшественник Могильщика, предыдущий Могильщик, обожал оставлять за собой трупы. Отправляясь в очередное путешествие, он убивал практически каждого, с кем общался на пути к главной цели. Это его, в конце концов и сгубило. Нынешний Могильщик такой кровожадностью не отличался – вовсе не потому, что ему было жаль персонажей, за которыми он не охотился; просто-напросто, он не любил попусту рисковать жизнью и предпочитал убивать лишь по необходимости – главным образом тех, за кем направлялся в путешествие. Так что он просто пару раз пнул свалившееся к его ногам тело и перемахнул через частокол, не опасаясь привлечь внимание Маунтена, занятого Кларком и Томом.
Едва он оказался по другую сторону забора, как со стороны дома раздалась еще пара выстрелов, после чего все затихло. Не было слышно ни звуков перезаряжаемого оружия, ни шагов, ни проклятий хозяина дома. Приготовив револьвер, который в силу того, что на дворе стоял лишь 1767 год, был далек от совершенства, Могильщик медленно шел к строению, присматриваясь и стараясь ступать бесшумно. Подойдя к дому почти вплотную, он, наконец, сообразил, где находится крыльцо, и осторожно направился туда.
У крыльца кто-то лежал. Не поворачивая за угол, Могильщик заметил, что человек лежит неподвижно, и разглядел в неверном свете Луны и звезд лицо Тома. Он не смог определить, мертв тот или только тяжело ранен, поскольку глаза парня были закрыты. Из дома, где, очевидно, должны были находиться Кларк, Маунтен и третья собака, по-прежнему не раздавалось ни звука. Не желая соваться под пули, Могильщик заставил человека-невидимку произнести у самого крыльца:
- Мистер Маунтен, нам нужно поговорить.
Окончание фразы потонуло в звуке выстрела, после чего из дома раздался голос:
- Ублюдок, вот и тебе досталось. Осталось подождать, когда сюда заявится твой черномазый друг.
Поняв, что Маунтен настроен биться до победного конца, Могильщик решил сменить тактику. В конце концов, эти три остолопа были наняты им для того, чтобы получить возможность поговорить, а говорить можно было уже сейчас, не дожидаясь, когда хозяина дома свяжут.
- Мистер Маунтен, - начал он, по-прежнему расположив невидимку у крыльца, - я вовсе не Баллантрэ, и со мной нет Секундры Дааса. Однако я бы очень хотел найти этих людей.
- Найти? – в голосе Маунтена вмиг перестало слышаться давешнее безумие, и Могильщику показалось, что хозяин заинтересовался его словами, - Зачем они тебе нужны?
- У меня есть небольшой должок к господину Баллантрэ, - ответил невидимка, - и я бы хотел его вернуть.
- Какого рода должок? – голос звучал все более и более нормально. Похоже, Маунтен не успел свихнуться.
- Я бы хотел вышибить Баллантрэ мозги, - честно признался Могильщик, - если представится возможность сделать тоже самое с нечестивыми мозгами индуса, я вряд ли откажусь и от этого удовольствия.
- Это не так-то просто, учти, - теперь голос прозвучал просто немного устало, - слушай, тут твой приятель лежит у меня под ногами, может, посмотришь, что с ним? Кстати, за каким чертом ты натравил на меня этих придурков? Нельзя было просто поговорить?
- Меня не особо интересует, что с ним, - честно сказал Могильщик, - с меня хватит того, что он жив. Он ведь жив?
- Жив, вроде дышит.
- Прекрасно. Далее, ответьте честно, если бы я пришел к вам и сказал, что хочу поговорить, что бы вы сделали со мной?
Повисло молчание. Наконец, Маунтен сердито засопел в темноте:
- Ладно, чего уж там. Собачек только жалко. Впрочем, мой любимый Малыш Бобби сейчас со мной.
- Ну вот и славно. Кстати, у вас не так много времени, чтобы собраться.
- Куда собраться? – в голосе хозяина послышалось беспокойство.
- В путь-дорогу. Скоро сюда нагрянет шериф. Искать будут главным образом меня, поскольку на то есть некоторые причины. Ну а ваше уединение мгновенно нарушат, и вы станете легкой мишенью. В том числе и для сами-знаете-кого, если он захочет вас прикончить.
- Проклятье, - проговорил Маунтен, но в его голосе слышался не гнев, а задумчивость, - подожди там, мне нужно несколько минут на сборы.
Ожидая, когда Маунтен соберется в дорогу, Могильщик осторожно подошел к лежащему у крыльца Тому. Тот был жив, грудь его тяжело вздымалась. Поплескав на него водой из своей фляжки, Могильщик обернулся к заскрипевшему на крыльце хозяину дома. Тот оказался невысоким крепким мужчиной лет пятидесяти, с черными, тронутыми сединой волосами и залысинами. У его ног послушно замер мощного телосложения пес – по виду помесь волка с домашней собакой.
- Свой, Бобби, свой, - проговорил мужчина на крыльце, - Я Джон Маунтен, приятель.
- Бонд. Джеймс Бонд, - ответствовал Могильщик, - Думаю, сэр, нам самое время пуститься в дорогу, путь до Нью-Йорка неблизкий.
- А мы собрались в самый Нью-Йорк? – не очень-то удивился Маунтен.
- Ну, по крайней мере, там жил наш общий друг до того, как сделать Олбени перевалочным пунктом на пути к сокровищам.

***

- Они вернулись где-то через месяц, и без всяких сокровищ, - рассказывал Маунтен, пока они, тщательно заметая следы, уходили все дальше от Олбени, - Баллантрэ этих сокровищ так и не видал, должен я тебе сказать. Так он и убрался отсюда, несолоно хлебавши и злой, как собака. Но, скажу я тебе, парень, это не человек, а дьявол! Уму непостижимо, как можно было выжить, пролежав столько в земле. Ну, то есть, я, конечно, понимаю, мать его, что это всякие индийские штучки этого его черномазого черта, но все же это непостижимо.
Могильщик, которому однажды пришлось искать персонажа, заживо закопавшегося в землю и спавшего там, не считал историю оживления Баллантрэ чем-то непостижимым. Однако, отдавая должное уму Маунтена, искавшему разгадку не в суевериях, а в индийских штучках, он не стал говорить об этом, а лишь заметил:
- Баллантрэ вовсе не дьявол. Не дьявол и Секундра. Просто-напросто они крепкие орешки, но мы их расколем. Главное напасть на след.
- Поздновато же ты хватился, мистер Бонд, - заметил Маунтен, снова меняя направление движения, - где ты пропадал до этого?
- Дела были, - не соврал Могильщик.

***

- Скверный городишко, - сплюнул в грязь Маунтен, обозревая представшую перед ним картину, - ну очень скверный.
- Ну, мы здесь, к счастью, жить не собираемся, - ответствовал Могильщик, почесывая у Малыша Бобби, попривыкшего к нему, за ушком, - правда, Бобик?
Псина высунула язык и заулыбалась.
- Сколько у тебя с собой денег? – поинтересовался Маунтен.
- У меня с собой нет денег, - Могильщик почти не солгал, не желая пускать в ход последние пять фунтов, - а у тебя?
- Сотня фунтов, но это все, что у меня есть. В последнее время дела шли неважно, сам понимаешь. Они даже совсем не шли.
- Я крепко подозреваю, что Баллантрэ мог отправиться в Европу, Джон, - честно признался Могильщик, - очень крепко подозреваю. Конечно, мы сейчас наведаемся в ткацкую лавку, которую он тут содержал…
- Что за бред? – не поверил Маунтен, - Баллантрэ содержал ткацкую лавку?
- Да, представь себе, содержал. Ну, знаешь, такие странности случаются с некоторыми незаурядными личностями. Один русский химик, к примеру, занимался тем, что изготовлял чемоданы.
- Занятно, - усмехнулся Маунтен, - и давно это было?
- Это… - замялся Могильщик, - довольно давно, да. Точно и не помню уже. Думаю, нам самое время подкрепиться.
В трактире было душно и прокурено. Могильщик жестом подозвал хозяина и обратился к нему, когда тот подошел:
- Любезный, покорми уставших путников. И скажи, когда отправляется следующий корабль до Европы.
- Следующий кораблю отплывает через три дня во Францию, сэр, - необычайно важно ответил трактирщик, - чего желаете?

***

Оставив Маунтена с Бобби и деньгами в снятой комнате, Могильщик отправился на поиски домишки, где некогда располагалась лавчонка Баллантрэ. В том, что хозяин лавочки сменился, у него почти не было сомнений – не таков был Баллантрэ, чтобы зарабатывать себе на хлеб шитьем.
Могильщик помнил, что в романе было написано о расположении лавочки – находилась она в беднейшей части города. Припомнив, что в этой же лавочке Секундра занимался ювелирным делом, он решил, что нужно искать либо ткацкую лавочку, либо лавку ювелира. Потерпев неудачу в нескольких местах, он, наконец, обнаружил лавку ткача, который признался, что купил ее у Джеймса Дьюри.
- Давненько это было, сэр, - прохрипел старик, посасывая трубочку и поправляя очки на сизом носу, - больше года минуло.
- Вы не припомните, куда собирался направиться этот Дьюри после продажи вам лавки, мэтр? – спросил Могильщик по-французски, безошибочно угадав в своем собеседнике француза.
- Ооо, - протянул старик и блаженно прикрыл глаза, - дорогой мой друг, он вместе со своим компаньоном из Индии отправлялся во Францию, храни ее Господь! – на глазах у старика выступили слезы, - Во Францию, где, видит Бог, я бы так хотел очутиться!
- Пусть Бог благословит Францию! – воскликнул Могильщик, - Моя мать француженка, и сам я родился во Франции.
Тут он немного прилгнул. Матери своей он не помнил.
- О, сын мой! – завопил старик и бросился Могильщику на шею, - О сын мой, я сразу, сразу почувствовал в тебе француза!
Они крепко обнялись и целый час говорили о подобных отвлеченных вещах. Прощаясь, Могильщик еще раз уточнил время отплытия Баллантрэ и порт назначения их корабля. Старик, судя по всему, знал, что говорил. Нужно было во что бы то ни стало попасть на корабль, отходивший через три дня на его далекую родину.

***

- Куда прешь, быдло? – рявкнул на них матрос, собиравшийся уже убирать сходни, - а ну назад.
Маунтену, Могильщику и Бобику следовало произвести хорошее впечатление на капитана судна, а потому никто из них не отреагировал так, как им хотелось, и как парень того заслуживал.
- Сынок, ты нас с кем-то спутал, - приветливо сказал Могильщик, - нам нужно поговорить с капитаном этого славного судна. Это распоряжение начальника порта, - кивнул он в сторону подбежавшего лейтенанта.
- Именно, - подхватил вновь прибывший запыхавшимся голосом, - немедленно позвать сюда капитана корабля.
Спустя минуту со сходней уже спускался капитан судна, про себя, вне всякого сомнения, проклинавший начальника порта, приходившегося Маунтену старым приятелем. Выслушав, что от него требуется всего лишь взять на борт двоих пассажиров и собаку, он заметно подобрел и, пожав охотникам за Баллантрэ руки, пригласил их на корабль.
- Неплохо иметь в друзьях начальника порта, не так ли? – подмигнул Могильщику Маунтен, устраиваясь на своей койке в отведенной им немного тесноватой каюте.
«Да уж, - подумал Могильщик, - а еще лучше иметь Смерть в попутчиках».

***

Осень оказалась на редкость теплой. Стоял ноябрь, а погода была под стать сентябрьской. Его Величество Людовик Пятнадцатый, блистательный монарх, все сидел в своем чудесном Оленьем парке под Версалем, предоставив стране самостоятельно зализывать раны и заделывать пробоины после Семилетней войны, потери Индии и Канады. Провинции бедствовали и порой начинали гудеть, Париж гнил в отходах своих горожан, и среди этого вялотекущего содома Маунтен, Могильщик и Бобик, ставший совсем своим, искали неуловимого Баллантрэ. Искали и покамест не могли найти ни единой зацепки. Владетель провалился как сквозь землю. С большой долей вероятности можно было предположить, что он во Франции и домой не собирается – супруга его брата с сыном находились в Новом Свете, а более ничто не могло привлечь его у родного очага. Однако найти его покамест не представлялось возможным. Впрочем, Могильщик не расстраивался. Романы Стивенсона были щедры на совпадения и удачные встречи, а потому он просто продолжал искать, зная, что рано или поздно найдет Баллантрэ и заберет с собой.
Каждое утро они отправлялись бродить по Парижу, иногда вместе, все чаще порознь. Маунтен потихоньку набирался французских слов и умел изъясняться на ломаном французском. Впрочем, пользы от него было мало. Могильщик рассчитывал только на себя, хотя и не показывал этого полностью оправившемуся от нервного потрясения Джону, чтобы не обидеть его.
Очутившись в ноябрьских сумерках на Новом мосту, он перешел на правый берег Сены и направился к рынку, а затем и к Кладбищу Невинных. Его потянуло посмотреть на место смерти Парфюмера. Когда он подошел к кладбищу, то обнаружил, что оно по-прежнему было зловонной свалкой смерти. Несколько могильщиков копали могилы, он достал свою лопату и присоединился к ним.
Некоторое время они работали молча, затем один из его молчаливых товарищей, кривой малый лет тридцати пяти поинтересовался:
- Новенький? Что-то я тебя не припомню.
- Да, - ответил Могильщик, - меня зовут Жан.
- Я Луи. Кривой Луи. Может, чего слышал обо мне. Для новичка ты староват.
- Нужда заставила. Раньше я был солдатом, но это дело мне приелось, - почти не солгал Могильщик, - надоело рисковать своей жизнью.
- Воевал в эту войну? – спросил еще один, голубоглазый молодой парень с волосами цвета соломы.
- Пришлось, - хмыкнул Могильщик, - после этого и ушел.
- Ишь ты, - с уважением покачал головой Луи, - Не больно-то Франция чтит своих героев.
- Что поделать, - философски пожал плечами Могильщик, - руки-ноги целы, и на том спасибо. Господь не выдал, а уж свинья не съест.
- Это верно подмечено, - хлопнул его по плечу третий могильщик, назвавшийся, кажется, Марселем.
Выкопав немеченое количество могил, они убрались с кладбища, предоставив его всяческому сброду, стекавшемуся сюда по ночам.
- А ведь я вырос среди этих ублюдков, - заметил малый с соломенными волосами. Его имя Могильщик позабыл совершенно, - Совсем недавно от них отбился. Почитай, после того жуткого летнего случая.
- Какого случая? – полюбопытствовал Могильщик, практический уверенный, что знает, о чем идет речь.
- Какой-то странный человек однажды ночью оказался на кладбище… - начал свой рассказ Соломенный. Как и предполагал Могильщик, он рассказывал о смерти Парфюмера. Изобразив на лице вежливый интерес, он вполуха слушал мальчишку.
- Когда… когда с ним было покончено, мы все… все не знали, что и думать, - тщательно подбирал слова парень, - а один из нас, шотландец, вечно таскавшийся со своим индусом, нашел скляночку, из которой странный человек облил себя, и положил к себе в карман.
- И что с ним было потом? – поинтересовался Могильщик.
- А мы его, почитай, ни разу и не видели с той поры. Как сквозь землю канул.
- Спасибо за компанию, ребята, - поднялся Могильщик со своего места, - До встречи.
Больше он их никогда не видел.

***

- И хорошо, что эта лярва Помпадур сдохла, да простит Господь мою душу, - трактирщик, с которым Могильщик завел дружбу, наклонился поближе к нему, - ведь она все мозги запудрила Его Величеству. Его Христианнейшее Величество удивительной души человек, скажу я вам. Он щедр почти как сам Господь, прости меня Бог за такое сравнение. Но всякие там маркизы никак не дают ему заниматься делами своего народа. Но подождите, - убежденно проговорил он, - подождите! Франция еще узнает, каков ее король! Французский народ еще увидит, что правит нами Христианнейший из всех монархов, или не сойти мне с этого места! Франция еще узнает…
- А разве после кончины, ммм, маркизы, Его Величество не обратил свой, ммм, Христианнейший лик к делам государства?
- Но-но! – нахмурился трактирщик, - Что суть дела государства? Государь наш, Его Величество Людовик, продли Господь его дни и ниспошли ему всех благ, терпения и сил, только и делает, что занимается делами государства. Другое дело, что у него при этом не всегда хватает времени, чтобы заниматься делами своего народа. Ибо, друг мой, - назидательно поднял палец старик, - государственные дела суть личные дела монарха. А дела народа суть то, что он для своего народа находит необходимым сделать своей монаршей милостью, да продлит Господь его дни.
- Да-да, вы совершенно правы, мэтр, - с готовностью согласился Могильщик, - так что же, государь в последнее время не обратил свой лик к делам народа? Да продлит Господь его дни.
- Как вам сказать, друг мой, как вам сказать, - собеседник Могильщика был большой любитель пофилософствовать, - я, право же, прихожу к выводу, что когда мужчиной, а ведь и государь наш, да продлит Господь его дни и ниспошлет здоровья и благополучия, тоже мужчина… Так вот, когда мужчиной, так сказать, помыкает… Ну, то есть, когда мужчина, пусть даже и Его Величество король, испытывает некоторое, пусть и не всегда благотворное, да простит меня Господь за подобные речи, воздействие со стороны женщины, это, на мой взгляд, а я многое повидал на своем веку… Так, вот, - решительно закончил он, - когда государь испытывает воздействие женщины, это лучше, чем когда он испытывает неблаготворное воздействие мужчины.
- Воистину, друг мой, вы мудрый человек, - с уважением посмотрел на старого пьяницу Могильщик, - Но разве государь испытывает влияние мужчин?
- Друг мой, мой драгоценнейший, любезнейший друг, - с пьяным умилением воззрился на Могильщика трактирщик, - у Его Величества, да продлит… Мда, у Его Величества есть и друзья, как вы можете легко понять. И вот, как мне рассказывал племянник кучера Его Величества – а и кучер этот был моим приятелем долгие годы, но сейчас мы совсем редко видимся ввиду обоюдной занятости… Так вот, его племянник… племянник… Ах да, рассказывал мне, что у Его Величества появился новый друг… Кто он, откуда, никому неизвестно, и дружбе их не более двух жалких месяцев, но, как говорят, он человек невероятно обходительный… А откуда он, того никто не ведает. Почитай, из самой Индии – из центра земли, то есть. У него с собой целая рота индусов-головорезов, так и есть… Ну да будет нам с вами о нем…
Некоторое время они сидели молча, затем старик неуверенно добавил:
- Вот потому-то я и говорю, что женское, скажем, воздействие, куда менее неблаготворно…
- Опять нажрался, старый хрыч! – раздался голос почтеннейшей супруги трактирщика, - А ну немедленно иди сюда!
- Честь имею кланяться, - попрощался Могильщик.

***

Следующим вечером на Маунтена в темном переулке неподалеку от постоялого двора, где они жили, напал какой-то бандит с огромной бородой и сломал ему ногу. К тому времени, когда несчастный Джон, в тот день не взявший с собой Бобика, допрыгал до дома, Могильщик успел выбросить накладную бороду и немедленно принял меры по вызову лекаря. Он окружил негодующего на судьбу Маунтена всяческой заботой, а на следующий день заявил, что ему следует отлучиться, чтобы проверить одну свою догадку. Маунтен орал благим матом, проклиная свирепого бородача, лишившего его возможности передвижения в самый нужный момент. Могильщик успокаивал его, прекрасно понимая, что другого выхода у него не было – у Баллантрэ наверняка еще оставалось немного духов из склянки Парфюмера, а потому сообщники Могильщику могли только повредить. Пообещав, что он вернется к Маунтену, как только проверит свою догадку, Могильщик строго-настрого приказал Бобику, порывавшемуся его сопровождать, беречь и охранять хозяина, после чего вышел из гостиницы, снял сапоги и босиком потопал к городской окраине.

***

Насморк был жутким. К тому времени, как Могильщик добрался до Версаля и нашел Олений парк, он весь истекал носовыми выделениями и подбадривал себя лишь мыслями о том, что он прикончит Баллантрэ, вернется на Кладбище, дождется Гробовщика, расскажет ему и Вечному о своих полугодовых поисках и будет спокойно жить еще некоторое время.
По ночам было уже очень холодно, и Могильщик в ожидании того дня, когда двор наконец-то вернется в Париж, занял заброшенную хижину, обнаруженную им в лесу. Там он разводил небольшой костерок и грелся. За неделю, которую он провел в окрестностях Версаля, он успел изучить эти самые окрестности как свои пять пальцев, а также научился различать карету, в которой в Олений парк привозили очередных девушек для Его Христианнейшего Величества; карету самого Христианнейшего Величества и разные хозяйственные транспорты. Пару раз по вечерам незнакомые кареты выезжали из ворот Версаля и двигались по направлению к Парижу – тогда Могильщик осторожно подбирался к ним, забирался на заднюю подножку и прислушивался к разговору путников. Ни в одной из карет Баллантрэ не было, но в одной из них о нем говорили – Могильщик, в частности, расслышал о странном очаровании этого человека, которое рассеивается, едва только ты теряешь его из виду.
На исходе восьмого дня своего пребывания в версальском лесу Могильщик, как обычно, прогуливался перед коротким сном. Спал он на своем наблюдательном посту, откуда было хорошо видно и слышно, что кто-то выезжает из главных ворот. В хижине же он только грелся, всеми способами стараясь не уснуть в тепле. Послушав, как ветер завывает в кронах деревьев, с которых облетели все листья, Могильщик уже собирался устроиться подремать, как вдруг заметил, что ворота открываются и пропускают карету. Чертыхнувшись, он проверил, заряжен ли револьвер, и помчался вперед, чтобы успеть проверить, кто едет в карете. Револьвер этот он недолюбливал – к сожалению, шел всего лишь 1767 год, и хороших, удобных, а главное, обеспечивающих непрерывную стрельбу револьверов еще не было. Вот и в этот приходилось подсыпать порох после каждого выстрела, что в устоявшейся сырости было вовсе неудобно. Поэтому Могильщик в большей степени рассчитывал на кинжал да на любимую остро заточенную лопату.
Несясь, сломя голову, он вдруг заметил впереди, почти прямо по курсу кареты, отблески света. Могильщик тут же сбавил ход и пошел вперед осторожнее, внимательно прислушиваясь. Судя по звукам, которые он услышал, когда подкрался ближе, в зарослях у дороги, по которой ехала на время скрывшаяся за холмом карета, переодевались два человека.
- Мать твою, Рыжий, - ругался один, - я никак не могу влезть в его камзол. Что за идиотская идея с переодеванием…
- Заткнись, - шикнул второй; его голос звучал гораздо более уверенно, - одевайся быстрее, а я пока оттащу трупы подальше от дороги. Карета вот-вот будет здесь.
Поняв, что сейчас, очевидно, состоится нападение на карету, Могильщик устроился поудобнее, чтобы видеть все происходящее, и приготовился к зрелищу. Конечно, он немного рисковал, поскольку могло статься так, что карета ускользнет от разбойников, и тогда он не узнает, кто в ней ехал. Но в случае чего он приготовился помочь двоим ряженым.
Карета не заставила себя долго ждать. Выехав из-за холма, она потихоньку выползала из опустившегося на землю тумана, и Могильщик увидел, что по богатству убранства она мало чем уступает королевской карете. Да хранит ее Господь вместе с Христианнейшим содержимым.
- Ночная стража, ночная стража! – громко завопил товарищ Рыжего, выходя на середину дороги, - Кто едет?
Он бесцеремонно подбежал к поравнявшейся с ним карете и распахнул дверцу. Изнутри раздался негромкий голос, после чего ряженый стражником разбойник постоял, как зачарованный, несколько мгновений, затем отвесил глубокий поклон и благоговейно произнес:
- Доброй дороги, сударь, доброй вам дороги! Не извольте гневаться, мы, стало быть, дороги проверяем…
- В чем дело, твою ты мать?! – заорал Рыжий, - Сперва ты заставляешь меня рядиться в это барахло, а затем… - он было бросился вслед отъезжавшей карете, но был свален на землю могучим ударом кулака своего товарища.
Отбросив осторожность, Могильщик сделал пару шагов, набросился сзади на стоящего на ногах разбойника, повалил его на землю, оглушил, ударом сапога (в последние дни он иногда позволял себе ходить с обуви, чтобы не окочуриться) в лицо отбросил назад в грязь Рыжего и что было сил побежал за каретой. Развив предельную для себя скорость, он с удовлетворением заметил, что расстояние между ним и каретой постепенно сокращается. Наконец, он сумел устроиться на задней подножке и перевел дух. Стараясь дышать как можно тише, Могильщик прислушался к тому, что происходит в карете. Судя по тишине, или в карете был один пассажир, или компания там подобралась неразговорчивая.
Чутье редко подводило Могильщика. И сейчас оно подсказывало, что в карете сидит тот, кого он искал последние полгода.
Могильщик не любил долгого общения со своей будущей жертвой. Практически всегда ему удавалось убить персонажа, за которым он отправился, во время их первой встречи, и, трясясь на подножке кареты, он решил, что будет очень неплохо и сегодня соблюсти эту традицию. Могильщику вообще нравилось соблюдать традиции, заведенные им самим.
Некоторое время он трясся на подножке в ожидании того, что в карете кто-то заговорит. Однако внутри по-прежнему молчали, а впереди между тем замелькали огни какой-то деревушки. Приняв решение, Могильщик глубоко вдохнул, медленно выдохнул и вставил черенок лопаты в заднее левое колесо кареты, уперев его в заднюю стенку. Раздался неприятный скрип, стальной черенок выдержал, карета остановилась, хозяин кареты по-французски (что не могло не обрадовать Могильщика – значит, Дасс точно не сидел на козлах) обратился к вознице, и тот соскочил на землю. Внутри кареты по-прежнему не было слышно диалога, зато прозвучало смачное ругательство на чистейшем шотландском наречии. Обрадованный Могильщик обрушил удар лопаты на голову кучера, свалив беднягу на землю. Несколько секунд прошли в тягостном молчании, после чего из кареты раздался властный мужской голос:
- Кто там? Почему не едем?
Могильщик медленно слез с подножки, подошел к дверце кареты и осторожно ее открыл.
Баллантрэ был по-прежнему строен, красив и величав. Правда, волосы его были густо унизаны серебряными нитями, но это делало его еще более привлекательным. Он без всякого страха глядел на Могильщика, сжимавшего в руках здоровенную лопату, и тому стало ясно, что владетель рассчитывает на действие чудесных духов Парфюмера.
Могильщик вдруг на секунду представил, что было бы, если бы он сейчас повел себя как-нибудь неправильно. Если бы Баллантрэ вдруг занервничал, почувствовал неладное, ударил его двумя ногами и выпихнул из кареты. Если бы Могильщик вывалился на землю и понял, что явно не успевает увернуться от пули Баллантрэ. Если бы вдруг из кустов выскочил невесть откуда взявшийся тут Бобик, собачьим сердцем почуявший, что другу, который столько раз играл с ним, кормил сухариками и гладил по голове, сейчас как никогда требуется вся преданность, на которую способно его маленькое, но верное собачье сердце. Если бы Могильщик стал размышлять, подействуют ли на Бобика духи Парфюмера, и увидел, как псина без тени сомнения кидается на того, кто поднял руку на друга, своим собачим нюхом безошибочно определяя, где тут враг. Если бы Баллантрэ в последний миг выстрелил в верного пса, и Могильщик прикончил живучего владетеля, а потом бросился к своему четвероногому другу. Если бы погрузил оба тела в карету и отправился на ней в Париж, чтобы привезти хорошую и плохую новости бедняге Маунтену.
Впрочем, его фантазия породила слишком много «если». Мгновенно рванувшись вперед, он с силой ударил Баллантрэ в висок рукоятью кинжала, выволок из кареты, двинул кулаком по лицу, подождал, пока недоумевающий владетель поднимется на четвереньки, попробовал шмыгнуть намертво заложенным носом и снес шотландцу голову ударом остро наточенной лопаты.
- Я музыкант, - промолвил Могильщик, - Я зайчик.
И только после этого из кустов вылетел Бобик с языком на плече.
- Ну ты красавец, парень, - почесал у него за ухом Могильщик, почти не удивившись. Все-таки они были в романе Стивенсона.

***

- Вуаля, - улыбнулся Могильщик лежащему на кровати Маунтену и положил на стол извлеченную из мешка голову Баллантрэ, рядом с которой поставил бутылочку доброго бордо.
- Мать моя! – заорал Маунтен, не веря своим глазам, - Святые угодники! Ведь это же он, голубчик!
- Он самый, - широко улыбнулся Могильщик, разливая вино по стаканам, - он самый.
- Бобби тебя нашел?
- Да, парень прибежал как раз к самому концу.
- А где черный?
- Дасса я не видел. Очевидно, он почему-то остался в Оленьем парке. О нем не беспокойся, Джон. Он отправится за телом Баллантрэ, а тело Баллантрэ я заберу с собой.
- Почему с собой? – поинтересовался Маунтен.
- Ну, вот тебе же я его показал, - загадочно ответил Могильщик.
- Знаешь, а я ведь тебя сразу раскусил, - после второго бокала сказал Маунтен, - Но вот что я тебе скажу: если бы все наемные убийцы были такими славными ребятами, мир был бы определенно лучше. Определенно! Твое здоровье, Джеймс!
Напоследок Могильщик сообщил Маунтену, что следующий корабль до Нью-Йорка будет лишь в январе, так что у него еще есть время полечить ногу и добраться до Бретани.
- Прощай, дружище, - сказал Маунтен, крепко обнимая Могильщика, - спасибо, что избавил меня от этого кошмара.
- Ерунда, - махнул рукой Могильщик, - это было сплошным удовольствием.
- Ну, Бобби, веди себя хорошо, - опустился он на колени и погладил пса в последний раз. Псина почувствовала, что больше не увидит друга, ради которого была готова пойти и в огонь, и в воду, жалобно заскулила и ткнулась ему в колени.
«Ладно, хватит пускать нюни, - подумал Могильщик, - у меня на Кладбище есть белый кролик. Весьма себе неглупый. С голубыми глазами».
Закинув за плечо мешок с головой Баллантрэ, он спустился по лестнице, махнул рукой Маунтену, бросил мешок в карету и взгромоздился на козлы. Ему еще предстояло запутать следы так, чтобы его нашел Секундра Дасс. Да и пора уже было возвращаться на Кладбище. Из Парижа, домой.