Форум литературного общества Fabulae

Два слова в качестве предисловия.
Данный рассказ является ремейком, или как сейчас стало модно говорить - переосмыслением, моего же рассказа 2004 года "Под снегом". В данном случае можно говорить именно о переосмыслении, так как из старого произведения взяты лишь крохи и некое настроение -очертания истории и смысла. Написать "Империю" я решил после того, как проглядел ряд своих произведений - достаточно старых и ужасно написанных, которые я никуда особо и не выкладывал, ибо качество их крайне низкое, не устраивающее меня как автора и куда более достойных вещей (ха ха). Итак, перечитывая (морщась) "Под снеом", понял, что мне хочется всё же рассказать эту историю, передать опыт какого-то экзистенса, но уже более умело и более многомерно, многопланово, вплетая какие-то иные смыслы и параллели в общую ткань повествования. Так и родился этот рассказ. Получилось ли задуманное и смог ли я передать что-то - решать уже конечно вам.



Империя невинных


Люди всегда нуждались в демонах и никогда не могли жить без богов, за исключением некоторых сверхчеловеков, для которых «бог умер» и которые поэтому сами становятся богами, и притом божками мелкого формата, с толстостенными черепами и холодными сердцами.

Карл Густав Юнг

Нет слов написанных и сказанных грустней,
Чем «Эта жизнь могла бы быть моей».

Дж. Г. Уитти

                                                                         ***

       Даманский п-ов. 1969г.

     - Огонь открывать только в исключительных случаях! По гражданским стрелять только в случае прямой угрозы! – Командир роты пытается перекричать шум сотни визжащих и причитающих китайцев бегущих на него и на других солдат. – За каждый израсходованный патрон год жизни отнимать буду! Понятно ёпта?! Дана задача продержаться до исхода гражданских! По сигналу одеть противогаз!
     Какая-то китайская женщина с заплаканным лицом спотыкается о кусок проволоки, раздирает юбку и падает на четвереньки, утягивая за собой громко ревущего мальчика лет четырёх, которого держит за руку. Пытается подняться, но бегущий сзади в рубашке без пуговиц костлявый мужчина толкает её, и она снова растягивается, успевая на этот раз отпустить ребёнка. Тот падает на коленки и продолжает реветь, а мужчина, полуобернувшись на ходу, скалится беззубой гримасой. Абсолютно нельзя понять извиняется он или злорадствует.
     На бровь скатывается крупная капля пота и медленно пробирается по волоскам к глазу. Жаркое дыхание из пересохшего рта, словно отрикошечивает от прижатого к плечу АКМ и затуманивает глаза. У стоящего чуть левее солдата поршнями ходят скулы, а лежащий на гашетке палец побелел настолько, что неясно, каким чудом гашетка не утоплена до предела. Солдату от силы двадцать лет. Рядом падает камень, поднимая облачко пыли, переворачивается несколько раз, чуть подпрыгивая, и замирает. Приходится моргнуть, иначе капля пота попадёт-таки в глаз. Узкоглазый юноша в лёгком измятом голубом свитере бежит прямо на мушку. Останавливается за пять-шесть шагов, показывает свой холщёвый рюкзак, на который словно пролили чай, что-то бубнит. Его штаны испачканы ниже колена. – Чего?- Сначала тихо, стараясь одним глазом следить за ним, другим за обстановкой. – Чего ты?! – уже громко – Не понимаю я! - Из-за того, что в плечо упирается автомат, слова звучат как-то неестественно сухо. Как будто металл скрадывает эмоции.
     Справа раздаётся выстрел. Паренёк вздрагивает, разворачивается и бежит обратно. Камень пролетает совсем близко от головы. Откуда-то из-за спин бегущих то и дело вылетают чёрные маленькие осы, описывают дугу и падают, производя глухой звук. Кажется, что волосы под каской можно выжать как полотенце, которым распариваешь кожу перед бритьём. За спиной стоящего слева солдата приземляется бутылка. Видно как он высовывает сухой язык и пытается облизать им потрескавшиеся губы, но на них не остаётся и капли влаги. Справа снова звучит выстрел. Крики бегущих сливаются в монотонную кашу. Гул, напоминающий странную ритуальную песню. Вторая капля пота всё же попадает в глаз и тот сразу же закрывается, выжимая на покрытую испариной щёку слёзы. Щипет. Левая рука почти машинально трёт его тыльной стороной ладони. – «Быстрей!... Быстрей проходи, сука!». Две женщины, взявшись за руки, пробегают мимо, будто пытаясь поймать кого-то в сети. Рука с автоматом ныряет в их сторону, левая тут же ей помогает, бросив попытки помочь глазу. Последний остаётся помятым и заплаканным, но острое жжение уже прошло. Солдат слева вскрикивает и опускается на колено. Китаец стоящий сзади него, лет тридцати в белой рубашке и олимпийке, ещё раз бьёт его штыком от винтовки, целясь в горло, но солдат делает рывок, пытаясь удержать равновесие, и штык входит в плечо. В следующую секунду часть лобовой кости китайца вылетает, выпуская вслед гейзер кровавых брызг, и мужчина падает, будто пытаясь поднырнуть под красное облачко, повисшее на секунду в воздухе.
     По всей линии начинается стрельба, заглушая китайские выкрики.  Появляется первая волна китайцев в белых маскхалатах, словно пробелы в длинной строчке азбуки Морзе. С каменными лицами садятся на колено и вскидывают автоматы. Вспышки. Слева что-то ухает, и тело подбрасывает, будто кто-то нажал стоп-кран в поезде на полном ходу. Страх того, что калашников в руках не исправен, проходит спустя долгие мгновения, когда до мозга доходит сигнал об отдаче в плечо. 


                                                                    ***

     - Чёрный! – Они шепчут. Они повторяют это слово, как заклинание, как последние слова, произнесённые за миг до смерти. Каждый, кто слышит его, начинает шептать вслед за другими. Каждый, кто шепчет его, словно перестаёт бороться за жизнь. – Чёрный! – И с чьих-то губ срывается: Он уже в пути…
     Один из них забегает к кузнецу, захлопывает дверь, и его охватывает жар плавильни. Молча смотрит на кузнеца –  высокого и пожилого человека, в котором видна сила, спрятавшаяся, затаившаяся в глубине измождённого годами тела. Тот опускает глаза и садится на стул, кладёт свою голову на ребро ладони между большим и указательным пальцами, и в этот миг словно все силы покидают его, будто за один миг он прожил весь остаток отмеренной ему жизни. Кузнец шепчет: «Чёрный…» И его взгляд задаёт вопрос поверх чуть опущенной ладони. И посланник еле заметно кивает.
     - Когда он придёт? – у кузнеца, кажется,  совсем нет сил.
     - Он уже в пути…
     Делает отступ в две строки. Массирует глаза у переносицы. Ставит три звёздочки, и начинает печатать с красной строки.
     - Уйди в комнату, а?! Пожалуйста…
     Раздаётся звонок телефона. Мужчина кликает мышкой, сохраняя файл, и выключает компьютер. Задвигает клавиатуру в стол и отклоняется на стуле чуть назад, пытаясь попасть ногой в тапочек. Вновь раздаётся звонок, переливаясь ненавязчивой мелодией по мрачной квартире. Подходит к кровати и, не включая лампу, берёт телефон. Садится на кровать и, чуть прищурившись, смотрит на дисплей.
     - Да. – Слушает, оперев левую руку о бедро. – Буду. – Кидает телефон на кровать. Наклоняется чуть вперёд. Кладёт локти обеих рук на колени и проводит руками по волосам, чуть приподымая голову. Резко встаёт. Открывает верхний ящик тумбочки и достаёт пистолет. Вынимает обойму, вставляет обратно. Убирает мобильник в карман брюк и выходит из комнаты. Через несколько секунд зажигается свет. Слышно, как застёгивается молния. Свет гаснет. Хлопает дверь. Где-то под окнами заводится автомобиль.


                                                                         ***

     Двое мужчин в костюмах закидывают на заднее сидение третьего – по пояс голого с завязанными за спиной шнурком руками. Он как-то вяло пытается не то усесться, не то выбраться. У него разбита бровь и губа, а изо рта струйками сочится кровь. Водитель чуть поворачивает зеркало заднего вида, чтобы лучше разглядеть пассажира. – Руся, а вот теперь пакет стели на сидение.
     Руся, один из сопровождавших пассажира, плечистый, с небольшим брюшком и залысиной, залезает в салон – Уж лучше на голову ему надену и завяжу. Один хуй. – Второй мужчина, среднего телосложения, со спокойными матовыми глазами, садится сбоку от водителя и захлопывает аккуратно дверцу. Руся смотрит на избитого, как если оценивал бы картину. – Голову закинь. – Тот поворачивается и что-то мямлит. Бровь уже сильно опухла, почти закрыв глаз, а во рту накопилась кровавая каша. Руся смотрит ему в глаза – Закинь… голову… - он произносит это медленно, с паузами. Пассажир отворачивается и вытягивается, упирая колени в кресло водителя – ему мешаются связанные руки. Наконец, он запрокидывает голову. Водитель возвращает на место зеркало заднего вида и поворачивает ключ. Фары выхватывают кусты, деревянную изгородь, скособоченное крыльцо.
     Все четверо едут молча. Мимо проносятся частные дома. Руся включает свет в салоне. Мужчина, едущий рядом с водителем чуть заметно склоняет голову налево. – Что ты, Руся, темноты боишься или почитать захотелось?
     Салон снова погружается в темноту. – Не хочу, чтобы он кровью здесь всё уделал. А ты не воняй, Вол, здесь и без тебя пованивает.
      Ещё несколько минут тишины. Вол закрывает глаза и надавливает на них пальцами, будто поправляя пенсне. – Чё-то в последнее время глаза болят так. Того и гляди выскочат.
     Мужчина за рулём приподымает уголки губ.  – Мои сказали бы, что это из-за погоды. Они всё привыкли валить на погоду… Когда уже весна-то настанет?
     - А ты знаешь, с погодой действительно что-то не так в последние годы. Я раньше к старикам своим в деревню приезжал часто, позагорать там, покупаться… Так вот на речку бывало придёшь, тепло, хорошо, наплаваешься вдоволь, вылезаешь из воды и даже полотенцем можно не вытираться – тепло. А последние лет, наверное, десять проснёшься – на улице благодать, а к обеду сучий ветер подымается. Из воды выйдешь – околеешь, если в полотенец не замотаешься. Да и вода мутная стала из-за того, что в верховьях дожди постоянно идут. Даже раки куда-то пропали, а раньше дохрен было. Так что может… - Избитый начинает стонать, его нижняя губа еле заметно трясётся, а сам он покачивается вперёд-назад глядя куда-то в пустоту ставшими неожиданно словно бы треугольными глазами. Руся не сколько даже бьёт, а толкает ладонью левой руки лицо мужчины, будто бы жена отталкивает пьяного опротивевшего мужа. Стоны затихают, но мужчина всё также продолжает покачиваться и смотреть в никуда. – Так что может быть и вправду погода нас подтачивает. – Вол даже не отрывает взгляда от дороги. – Вот смотри, опять дождь зарядил.
     На стеклах появляются тоненькие полоски воды. Хаотичный штрих-пунктир, подчёркивающий обстоятельства сегодняшней ночи. Водитель нажимает кнопку, и дворники начинают свою незатейливую симфонию. Сами себе дирижеры, сами себе музыканты. Вол щёлкает по магнитоле, та оживает и загорается зелёными и синими огнями.
     Он открывает глаза и смотрит в окно, для этого ему приходится чуть приподнять голову, так как мешает подлокотник кресла, на котором он лежит. Ветви деревьев, подсвеченные фонарями, вырисовываются на потолке и стенах комнаты. Где-то начинает завывать сигнализация, ей вторит собачий лай. Отчего-то ему вспоминается «Ночь, когда хозяйничали выпи» Маркеса. Он переворачивается и смотрит на девушку, спящую на кровати. Словно дождавшись, пока сигнализация перестанет выть, он отбрасывает одеяло и скидывает ноги на пол. Некоторое время просто сидит, перебирая пальцами ног по ворсу ковра и продолжая смотреть на девушку. Наклоняется, ищет рукой тапочки, пододвигает их поближе и надевает. Подходит к столику, нажимает кнопку на мобильнике, монитор начинает светиться. Вздыхает и идёт на кухню, закрывает дверь и включает чайник, который тут же принимается шуметь. Днём этого шума не слышно, как не слышно криков на улице, а ночью чайник шумит раздражительно громко.
     Непростительно громко, если в квартире кто-то спит. Беспощадно громко, если в квартире спит ребёнок.
     - Что это у тебя такое? – Впервые за всю поездку лицо Вола выражает удивление. Впервые оно хоть что-то выражает за весь вечер.
     - Аудиокнига. – Водитель бросает отрывистый взгляд на собеседника. - Писатель молодой. Не помню как зовут, рассказы пишет. Короткие и странные. Так... – Едут молча под аккомпанемент голосов актёров озвучки и шуршание дворников. – Да выключи, чего ты?… - И водитель тянется к магнитоле.
     - Пусть. – Вол слегка бьёт по руке водителя. – Пусть… Вот и Руся у нас послушает. Так книг не читает, так хотя бы послушает.
     - Ой, подъебал! – Руся немного противно растягивает последний слог.
     Водитель поворачивает руль вправо, прижимаясь к обочине. Останавливается. Сзади появляется свет фар другой машины. Приближается. Пассажир смотрит на рычаг открывания двери. Вол полуоборачивается. В руках у него пистолет. Он держит его очень низко между передних кресел. Взгляд пассажира скользит по лицу Вола, плечам, рукам и, наконец, упирается в тёмное уплотнение, сгусток воздуха, от которого буквально веет чем-то неприятным. Вол дожидается момента, когда глаза невольного попутчика сфокусируются на пистолете. – Раньше надо было думать. – Фары проезжают мимо, на миг озарив салон с сидящими в нём людьми. Вол чуть выпрямляется, всё ещё целясь в попутчика. Стучит указательным пальцем левой руки себе по лбу несколько раз. – Раньше…
     Руся выходит и выволакивает за собой избитого. Водитель выключает магнитолу. – Я здесь посижу. Фонарь в бардачке. – Вол, уже открывший свою дверь, поворачивается и смотрит на него, чуть приподняв бровь. Роется рукой в бардачке. – Нахерачил ты дров, Леш. Баба там была… - Вол поджимает губы и щурится, как если бы хотел выплюнуть гнилой орех. – Тебе семечко дали, надо было полить, а какое там дерево вырастит – не твоя забота. Баба… твою мать. - Достаёт фонарик и выходит. Руся тащит пассажира в заросли, одной рукой схватив его за волосы, другую подсунув под связанные руки. Вол держится позади на расстоянии двух шагов и светит фонариком. Троица скрывается в зарослях. Некоторое время среди голых кустов и деревьев ещё мелькает лучик света. Затем мир погружается в темноту. Лишь дворники продолжают бороться с тишиной. – Джиии… джиии… джиии… Шумят кроны, рассекая врезавшийся в них ветер. Оставшийся в машине опускает наполовину боковое стекло и немного склоняет голову прислушиваясь. Через несколько минут из темноты выплывает еле заметный огонёк карманного фонаря.


                                                                    ***

     - Уйди в комнату, а?! Пожалуйста... ну... - Она стоит в одной длинной футболке, какая-то нелепая и взъерошенная, переминаясь с ноги на ногу. Смотрит так, как смотрит ребёнок на запрещающего что-то родителя: понимающий свою беспомощность, но готовый ударить как загнанный в угол.
     - Я что, шлюха что ли, чтобы прятаться от гостей? Нашла мальчика по вызову?! Здесь постою, не развалятся твои кто бы это ни был. - В голубых джинсах и белой футболке, он показывает на пол указательными пальцами обеих рук словно пытаясь просверлить пол и закрепиться.
     Она закрывает глаза. - Уйди... ну уйди... пожалуйста... уходи – В последний раз это звучит почти шёпотом. Раздаётся звонок в дверь и она вздрагивает, полу оборачивается к двери, затем поворачивает голову к нему и молча смотрит в глаза, чуть склонившись вбок. Нижняя её губа немного поджата под верхнюю. Ей жаль. Или как будто жаль. Или, может, искренне жаль. Безмерно. Он разворачивается и уходит в комнату, захлопывая негромко за собой белую дверь.
     Щелчок. Разговоры. Женщина. Возня в коридоре. Он медленно садится на детскую кровать. Водит пальцем по узору нарисованному на одеяле из верблюжьей шерсти. Смех. Перемещается на кухню. Скрипит дверь кухонного шкафчика. Он подходит к окну, мнётся как Чаплин, засунув руки в карманы и перенося вес то на мыски, то на пятки. Он делает это очень медленно и тихо. Проводит рукой по цветку, стоящему на окне. Красный колосок на очень длинном и толстом стебле. Листва широкая, стелющаяся, только у основания. Наклоняется, вдыхает. Где-то на кухне звенит чашка. Кладёт цветок на ладонь, дышит на него, как дышат на стёкла, чтобы потом что-то на них написать. Улыбается. Какой-то гул голосов в прихожей. Шорох одежды. Тишина.
     Она входит, аккуратно открывая дверь. Держится за неё одной рукой и молча смотрит на него, часто моргая.
     - Я даже не знаю, как он называется. Не запомнил. Зашёл и купил в зоомагазине. Помнишь? Это было на годовщину нашей совместной жизни.


                                                        ***

     - Здорово, Лёш. Не хочешь по пиву пропустить внизу?  - Мужчина лет шестидесяти с уже начинающими седеть на висках волосами и белыми щетинками, пробивающимися на щеках и подбородке, стоит в трёх шагах от двери, прислонившись плечом к стене. В общем коридоре откуда-то из-за соседней двери доносятся смех и шумные разговоры. Музыка.
     - Не у вас разве праздник? – Алексей держится одной рукой за открытую дверь, другой помогая себе обуваться. Накидывает куртку и выходит, захлопывая дверь. Пожимает соседу руку.
     - У жены день рождения. Гости…кости. – Спускаются по лестнице. – Мясо жарят…
     - Ну не одни же салаты жрать, дядь Паш. – Алексей чуть оборачивается на ходу. Открывает дверь в подъезд, отдающуюся скрежетом.
     - Да… да...
     Холод. Холод какой-то... неизгонимый. Под одеялом, в свитере, с чашкой шоколада или кофе — его всё равно не преодолеть. Как опаздывая куда-либо идёшь и думаешь о том, как медленно двигаются на тебя пейзажи, также и пытаясь изгнать этот холод, замечаешь с какой томительной неохотой согревается твоё тело. Словно внутри потухло солнце и тепла уже никогда не будет.
     Вешают куртки, садятся за стол. Оглядываются, заказывают пиво, отхлёбывают. Павел водит ладонью по щетине на щеках, блуждая по пространству забегаловки немного мутными, испещрёнными красными ручейками прожилок глазами. Алексей поворачивает пивной бокал то по часовой стрелке, то против. О чём-то разговаривают...
     Так как-то... Словно детство предал. Вот жил раньше и всё так чётко было: отучусь, пойду работать, квартира, жена, ребёнок, пенсия. А потом что-то сломалось, и так незаметно... даже не понимаешь, что где-то трещина. Умываешься утром и осознаёшь, что в зеркале – герой какого-нибудь не комфортного фильма. Запутавшийся, принимавший спорные решения, не достигнувший и трети того, что наметил. Из тех, читая про кого, ты думаешь «ну как же… зачем - вообще непонятно!?».
     Поднимаются, звенят ключами в карманах курток.
     - Лёш, помнишь, ты мне такую сеточку рисовал – Павел водит пальцами обращённой кверху ладони, словно бы показывая, что сковороду нужно подогревать на медленном огне – ну... как жизнь? Решения...
     - Да, да... Давно правда – слегка улыбается одним уголком.
     - Вот... - Павел водит пальцем по побелке чуть выше плеч, затем переносит его на выкрашенные зелёным обшарпанные стены. - Я тут... - Он рисует точку. – Вот это я. - От неё несколько лучей в разные стороны. - Возможные решения значит, здесь и сейчас. - Снова трёт пальцем по побелке. Заканчивает каждый луч точкой. Из пары таких точек, рисует ещё лучи. Стряхивает побелку с пальцев, потерев друг о друга руки. Указывает на получившийся узор рукой, постукивая костяшкой сжатого указательного пальца по стене чуть ниже. - ...подумал.  Если оно так, то это страшная штука. Это ... – он смотрит на рисунок, покачивая головой.
     - Алексей приподнимает одну бровь.
     - Ну да. Если я принимаю решение, это меня приводит в другую точку. Так? - Павел водит пальцем по линиям от точки до точки. Алексей кивает. - И я не могу знать, к какому результату я приду, выбрав одно из направлений три миллиона ходов назад. - Палец возвращается в начало рисунка. Мужчины смотрят друг на друга, давая время на осознание сказанного. - Очень удобная система, да?... Прикрываться так...вроде гладки взятки. И от судьбы что-то имеется. Ну... - Павел неожиданно улыбается и протягивает руку.
     Секундой позже, уже из открытых дверей, опершись рукой о косяк. - Это, Лёш, - слегка вскидывает палец в сторону изрисованной стены - империя невинных получается...



                                                         ***

     Ты где-то всегда незримо есть. Всегда рядом. В каждом слове, каждом поступке моём есть упоминание тебя. И это так странно. Я смотрю двумя парами глаз на фейерверк за окном, смотрю на горящие окна вечернего города. Ты кажешься мне в каждой строчке написанного и всегда где-то между двух слов, вырвавшихся изо рта. Я хочу сесть в поезд и уехать в холодный приморский город, где можно и не встретить никого по дороге к пирсу, где коньяк в кафе стоит каких-то земных денег. Я бы назначил свидание тебе  в парке такого города, где мамашки гуляют с колясками, а молодые люди и девушки встречаются, выгуливая собак, и жгут листья, пока их любимцы носятся вокруг. Мы бы распили бутылку вина, и всё понятно было бы вдруг и так кристально ясно. Я бы снял квартиру в старом доме на окраине города недалеко от железнодорожных путей и слушал, как трещат контакты электропроводов, стук вагонных сцепок трогающихся товарняков.
     Они встают полукругом рядом с дверью в кузницу. У них такие лица, словно им сказали, что их дети родятся мёртвыми.
     Кузнец выходит, и они замирают. Слышно как ветер ходит по их пустынному дому. Кузнец разжимает кулак, и из многочисленных глаз катятся слёзы.
     На его ладони лежит чёрный амулет в виде домика. Домика, как если бы его нарисовал ребёнок.
     - Чёрный… - они выдыхают это слово. Они хотят, чтобы это слово покинуло их.
Ничто не отражаются в отполированной глади амулета. Их тени тонут в нём. Кажется, что весь свет, который есть в их доме, исчезает, едва достигнув его поверхности.
     - Несите – кузнец отрывает взгляд от амулета также, как отрывают взгляд от шрама на теле человека. – Несите! Он уже рядом…
     Мне так хочется побыть одному. Хочется найти в себе частицу тебя, ту, которая смеётся, и чьи глаза наполняются радостью. Я накрою её одеялом, принесу мандаринов и винограда. Без сутолоки, без шума, без лишних взглядов. Я так хочу сохранить в себе что-то живое.


                                                                 ***

       Даманский п-ов. 1969г.
         
     - Пал Алексеевич, координаты уточнены, все показатели в норме.
     - Начинаем. - Он сидит в белом халате поверх военной формы на каменной ступеньке  тёмного коридора, тускло освещающегося несколькими лампами без плафонов. Курит. Даёт отмашку двумя пальцами, словно показывая направление движения. Встаёт, отряхивает зад, бросает окурок под ноги. Заходит в светлое помещение, пол которого окутан проводами. Вдоль стен стоят установки и панели. Подходит молодой человек в форме, отдаёт честь, протягивает противогаз. - Да... спасибо… - Крутит противогаз в руках, словно выбирая, какой стороной его одеть.
     В зале начинает нарастать гул. Несколько человек в халатах  и несколько в военной форме натягивают противогазы. Нажимают кнопки на панелях, порой наклоняясь на стульях, чтобы посмотреть показания приборов. Высокий мужчина в белом халате, стоящий посреди комнаты, показывает сидящему за приборной панелью странные жесты. Сначала большим и указательным пальцем показывает горизонтальный отрезок, затем легонько ударяет указательным пальцем по воздуху, словно ставит точку, затем снова показывает отрезок. И так несколько раз. Гул становится достаточно сильным, чтобы на него не обращать внимания, отрывисто моргает свет. Молодой человек в форме поднимает голову и осматривает потолок. Один из сидящих за приборами в халате поворачивается к людям в центре комнаты и делает знак ладонью, словно отсекая. Гул прекращается. Все замирают.
     Мужчины в халатах встают со стульев и начинают обходить помещение, подходя к каждому прибору и панели. Некоторые их них что-то записывают в блокноты. Кто-то подходит к человеку, показывавшему странные знаки руками. - Всё в норме. Показатели нормальные.- Он хлопает подошедшего по плечу грузной волосатой ладонью. - Сделали дело.
     Молодой солдат (старший лейтенант, судя по погонам), снявший противогаз, морщится. - Что это за вонь-то?  -  Присутствующие поворачиваются в его сторону. Гримаса на лице становится ещё более противной.
     - Шашлыком, блядь, пахнет! - Мужчина, принимавший доклады тоже снимает противогаз и разводит руки в стороны, словно демонстрируя помещение. - Поджарили их мы, товарищ старлей. Спалили как котят в жаровне!
Павел тоже стягивает противогаз и приглаживает взъерошившиеся волосы ладонью. Смотрит потом на трясущуюся руку, вытирает её об халат каким-то автоматическим жестом, глядя на мигающую оранжевым лампочку на одной из панелей. К нему подходит главный, пожимает руку. - Чётко всё сделали. Отставить сомнения, господин учёный! - Улыбка на его пожилом громадном лице становится неприлично широкой. - Приятно, когда тебе ассистируют такие люди, приятно, Павел Алексеевич.
     - Что теперь? Ведь комиссия будет... вопросы...
     - Да какая, к ебеням, комиссия! Тут два дня всё градом поливать будут! Послезавтра тут даже пряжку от куска дерьма не отличишь. – Последнее, по заговорщически, шепотом. Подмигивает, подбрасывая голову чуть вверх. - Всё, Павел Алексеевич, отпуск, бабы, Геленджик... - Лицо вновь озаряет пошловатая улыбка.
     - У меня жена. - Голос какой-то вялый. Массирует пальцами лоб.
     - Нуууу... жена так жена... при чём здесь вообще это?! - Главный разводит огромными руками «не обессудьте».
     Павел в сопровождении нескольких людей выходит в тусклый коридор. Идут по направлению к лестнице. Поднимаются наверх. На одном из пролётов лейтенант садится на колени и просовывает голову через перила, костяшки пальцев руки, держащейся за перегородку, белеют. Павел останавливается и смотрит на скрюченного старлея. Кто-то проходя мимо толкает его плечом. Словно очнувшись, он вновь одевает противогаз и поднимается по узкой лестнице к свету.


                                                                    ***

     Он просовывает указательный палец между прутьев клетки и шевелит им. - Эээйй... Как ты птаха? Когда говорить научишься, а? - Попугай мягко покусывает палец, вытянув шею. - Не летаешь, не говоришь, не поёшь. А? Даа... дааа... Хороший... Хороший... - Убирает палец и смотрит на попугая, чуть склонив голову. Достаёт из клетки кормушку и насыпает немного корма, вставляет обратно. Попугай садится ему на руку и пытается удержаться, пока он устанавливает лоток, размахивая крыльями и поднимая в воздух перья, разбросанные по дну клетки.
     У неё был волнистый попугай, он никогда не летал. Выходил из клетки и важно мерил комнату и кухню своими точечными шажками, гордо выпятив грудь. Ходил по полу, шкафу, карнизу, ногам, животу, голове, задерживался там, вцепившись в волосы своими коготками, затем повторял весь путь обратно. Карабкался по шторам, цепляясь то лапами, то клювом и расправив крылья. Летал он только когда его гоняли по комнате, хлопая в ладоши и смеясь. Он умер практически сразу. Ребёнок играл, бегал по квартире и не заметил, как попугай ходит за ним. Закрываясь, дверь перебила попугаю шею, буквально раздробив её. Ребёнок даже не понял, что произошло.
     - Ты сейчас щебечешь что-то. Постоянно щебечешь: когда кто-то открывает воду или включает микроволновку – ты зло ворчишь, иногда, когда долго на тебя смотреть, твоя трель становится очень нежной. Ты так редко замолкаешь... - Он выходит из кухни, пересекает комнату, открывает дверь в детскую. - И я так привык. Мы все так привыкли. И когда тебя нет – так тихо. Тишина без тебя иногда удивительна и необычна, иногда невыносима. Но если тебя не будет слышно несколько дней – все привыкнут и к этому. - Подходит к цветку – красному колоску, проводит по нему рукой, по листьям. Как будто вытирая пыль. - Но ведь что-то останется. Что-то останется внутри нас. Не воспоминания – нет. Какая-то тоска по тому, как ты заливался на кухне, останутся ощущения твоих коготков на голове и руке, покусывания пальца клювом. И эта тоска – она уже никогда не уйдёт, потому что ничто не заменит тебя. Это такие дырочки в нас, которые не заживают и не затягиваются. Они так и остаются пустыми. - Обхватывает цветок рукой, второй упирается в горшок и резким движением вырывает растение из земли.
     На корнях, весь в земле, висит медальон. Чёрный домик. Как если бы его нарисовал ребёнок. Трапеция, расширяющаяся кверху, накрытая треугольником крыши, на котором словно лопаткой для пластилина начерчены полоски досок. Он снимает его с корня, накручивая тоненькую невзрачную цепочку вокруг пальцев. Кладёт цветок на белый подоконник, обсыпанный земельной крошкой. Протирает большим пальцем медальон, затем бьёт цепочкой по запястью, стряхивая грязь. Надевает его на шею, пряча под поло. Выходит в гостиную, подходит к компьютерному столу, выхватывает из стопки бумаг лист, берёт ручку. Пишет стоя, чуть согнувшись, оперевшись локтями в стол и, отодвинув стул резким нетерпеливым движением ноги, начинает выводить на бумаге: «Трое спускаются по лестнице. У двоих руки в карманах курток...»


                                                                          ***
     Трое спускаются по лестнице. У двоих руки в карманах курток. Мужчина, курящий на лестничном пролёте, бросает бычок в банку с желтоватой водой, где плавают уже несколько окурков. Поднимает руку как пионер — выше головы и чуть вбок.
     - Лёша, привет! Молодые люди... - Улыбается, немного кланяется. Двое с руками в куртках опускают лица. Алексей подходит, пожимает руку немного растерянно.
     - Что, опять мясо жарите?
     - Да нет... Так просто — проветрится захотелось. Погода хорошая. - Бросает взгляд на компаньонов Алексея.
     - Ладно, дядь Паш, нам пора. - Очень быстро суёт руку. Все трое спускаются, садятся в машину.
     Алексей залезает на заднее сиденье, там сидит ещё один мужчина — Руся. Усмехается, словно выдавливая из себя воздух. - Руку пожмёшь или приветами обойдёмся? - Мужчина с чёрной густой щетиной, севший рядом с водителем, поворачивается так, чтобы можно было видеть Алексея. Он говорит Русе, чтобы тот был аккуратнее, причём ударение делает на последний слог. Руся складывает губы в воздушном поцелуе и шевелит щеками.
     - Когда-нибудь надо воспользоваться случаем и пальнуть тебе в бошку, лысый. Заманал уже со своими гримасами. - Руся ухмыляется, приподняв верхнюю губу в оскале. - Смотри, Мамед, чтобы в тебя не отрикошетило от моей башки. - Машина трогается. Щёлкает поворотник, наполняя салон мерным звуком. Выезжает на трассу.
     Из окна виден дым старой котельной, деревья, ветви которых подпиливают каждый год, чтобы не обвисали на проводах, кирпичный забор, детская площадка со старым деревом посреди песочницы, лавочка в кустах, краска на которой давно уже облупилась. Я выхожу. Спускаюсь по щербатым ступеням к дорожке, уходящей в деревья. Смотрю на крыши старых двухэтажных домов, высовывающиеся из деревьев. Прохожу мимо рябины, городской аптеки. Выхожу к проезжей части, круглосуточному магазину, перехожу дорогу...
     - Тятя совсем ослаб. Говорят, скоро его менять будут. Как знать, через месяцок вот также ехать будем. - Мамед трёт колючий подбородок. - Далеко не ехай. Где лисы с зайцами водятся - тормози, до медведей и оленей не доезжай. - Водитель прыскает, косясь на Мамеда.
     - Вол где? - Алексей то сжимает руку в кулак, то разжимает, будто убеждаясь, что мышцы и сухожилия работают исправно.
     - А что? Что Вол?! Без Вола и жопа гола?! - Руся закатывается смехом ребёнка, заболевшего ангиной. Мамед не оборачиваясь ставит ладонь над кадыком, упираясь костяшками пальцев в подбородок, и резко выбрасывает вперёд, словно смахивая грязь, смотрит на Русю в зеркало заднего вида. Выражение лица при этом такое, словно его заставили съесть говна. Руся замолкает и поднимает вверх руки, потряхивая ими словно у него старческий тремор и скорчив гримасу напускного ужаса.
      ...перехожу дорогу и вхожу в оранжерею с пожухлыми цветами. Иду дальше, огибая детскую площадку с построенными на сказочный манер деревянными домиками и горками, выныривающими прямо из окон. Захожу в парк и смотрю на вершины тополей и вязов, смыкающимися высоко над головой. Мимо пробегает собака. Плохо заасфальтированная дорога уходит немного вниз, лавочки заканчиваются и начинаются поваленные деревья и пеньки, вокруг которых периодически разбросаны бутылки, какие-то обёртки и газеты. Сбоку виден желоб в земле, по которому стекает вода во время дождей.
     Машина затормаживает у посадок. - Выходим, конечная. - Руся несильно стегает Алексея рукой под рёбра. Мамед закуривает, провожая взглядом проезжающие изредка машины. Когда Алексей выходит из машины и Руся немного подталкивает его сзади, Мамед наклоняется и шепчет что-то водителю, застёгивает куртку, идёт вслед за ними к посадкам. Дальше. Останавливаются, Мамед оглядывается, немного вытягивая шею. - Русь, ты постой у тропинки, покури. - Руся кидает взгляд то на Алексея, то на Мамеда, пожимает слегка плечами, сначала одним, затем другим, будто что-то перекатывая, уходит, изредка рассекая воздух кулаком сверху вниз. Мамед толкает Алексея несильно в грудь и кивает в сторону деревьев, показывая, что надо идти дальше. Идут.
     У меня с собой бутылка вина и шоколадка. Дорога чуть заворачивает, и я вижу тебя, стоящую с пакетом в руках в длинной чёрной куртке. И хоть зрение у меня не очень хорошее, я вижу, как ты улыбаешься.
     Я был так слаб, когда нужно было быть сильным. Прости меня. За слабость. За трусость. За нежелание быть взрослым и ответственным. За то, что я не знал, что и как надо делать. Прости меня.
     - Дай я хоть поссу. - Алексей разворачивается и смотрит на спутника с тоской и укоризной. Может с вызовом.
     - Давай, Ритер. Не спеши — не замёрзну. - Мамед поднимает руку с пистолетом, указывая на дерево. Алексей подходит к стволу, расстёгивает ширинку, правой рукой медленно доставая мобильный телефон. Прижимает его к ноге чуть правее ширинки, нажимает кнопки меню, смс, сохранённые. Высвечивается смс «Я люблю тебя». Отправить, телефонная книга. Смотрит на экран некоторое время, плавно водя пальцем по кнопкам, выпускает телефон и тот падает обратно в карман джинсов. Застёгивает ширинку. Тихо. Ничего не слышу! Слабость такая, так горячо. Сссс... как горячо. Оса! Оса залезла в волосы! Вытащите, вытащите её! Горячо-то как… чччёрт.  ...глаз не повредить об ствол! Руку… Рукой помочь надо... Чтож я... Падаю. Осу... осу вытащите! Ну вот, теперь куртку стирать, вся в земле — упал. Вроде не пил, а тело не слушается. Набухался блядь! Хааха... набухался... Ожог будет. Листья какие.. иголки.. откуда здесь иголки, елей-то нет — тополя… дубы вроде даже. Холодно… холодно теперь, что за чёрт?! Но тепло идёт… тепло скоро будет. Вот уже по шее растекается, так хорошо… тепло… Только вот встать бы... встать, а то грязно... и руки не слушаются... Как медленно тепло идёт. Ну этож... что-то... почему же я так нажрался-то?!... Больно бля! Где тепло-то?!
     Слушай внимательно. Слушай очень хорошо, Лёша. - Мамед присел на корточки, вывернув шею так, чтобы видеть лицо Алексея, уткнувшегося в дерево плечом и изредка подёргивающего ногой. - Я постарался позвонки не перешибить, артерия в норме вроде. Скорую мы вызвали. Всё зашито. Ты достойный человек — не чмырь, но так надо. Дальше всё от тебя зависит. Не рыпайся, жди скорую. Приедут. Найдут – выживешь. Если да  —  сам знаешь что делать, нет — и суда нет, Ритер. - Поднимается, застёгивает куртку, уходит. На ходу поднимает ворот и чуть опускает голову.

                                                                          ***

     «уходит. На ходу поднимает ворот и чуть опускает голову». Кладёт ручку, аккуратно складывает листок вчетверо и убирает его в задний карман.