Форум литературного общества Fabulae

Всё, что было - грех мой.
                         Всё, что будет - крест мой.
                         Семь кругов пройти мне
                         В огненной пустыне.
                                                         М.Пушкина

1.

Черное облако начало подниматься.
ыыхххвв! ссссннощ! грууухххв!
фффшшшссс! ззззаааххх!


2.

   Акеев тронул выступающую из стены отопительную трубу. Теплая. Он приложил к трубе  руки, согревая озябшие ладони. Да, это было настоящее тепло, не то, которое может дать зажатая в кулаке сигарета, или потрескивающий у ног костёр, или пол литровая металлическая кружка спирта, одна на троих, - всё от чего в переходе получали тепло. Обо всё это можно было обжечься, даже не заметив, до водяных волдырей, или отравиться с голодухи так, что захочется пустить в живот пулю, но не согреться.
   Он закрыл глаза, чувствуя, как под утепленной танковой курткой по телу разбегается дрожь. Опять обманулся. Всё равно холодно. И даже о батарею нельзя согреться, а только так, поджарить на ладонях кожу, чтобы те покраснели и стали чуть теплыми. А этим не очень-то испугаешь холод, живущий уже где-то там, в глубине, под самым сердцем, у легких, что с хрипом втягивали воздух. Его, наверное, уже вообще ничем не испугать. За год войны холод стал совсем своим парнем, почти другом, без которого чувствуешь себя одиноко.
   Где же они встретились впервые? Пожалуй, произошло это сразу, как только Акеев прибыл на новый пункт, куда его переправило командование. Он выбрался из машины, распрямил спину и сразу спрятал руки в карманы куртки, потому что первым бросился их пожимать холод. Скверно получилось. А интересно, что было бы, подай тогда Акеев ему руку? Наверное, не пришлось бы вздрагивать ночью, подтягивая под себя озябшие ноги, а находящиеся в подчинении солдаты не умирали бы от простого воспаления легких, не харкали бы кровью, сплевывая её с потрескавшихся губ и не задыхались бы целыми отделениями только потому, что в трубу растопленной на ночь печки налетела листва, а дежурный уснул, забыв открыть тягу. Впрочем, такое случилось только однажды, но полтора десятка окоченевших трупов Акеев долго не мог забыть. Они легли не на поле боя, их привезли не на броне, привязав парашутными лямками к топливным бакам, их выносили из барака на носилках, накрытыми простынями, из-под которых выступали сложенные на груди руки, и по очертаниям тел Акеев мог узнать каждого. Каждого, кого было поздно везти в реанимацию и кого уже не было. Только ради того, чтобы этого не случилось, стоило протянуть тогда руку холоду, будь он проклят вместе с этой войной.
   Хотя думать так конечно же глупо, и случилось всё конечно же не из-за этого. Просто шла война, тепло ушло вместе с летом, и еще потому, что на войне положено умирать. И сходить с ума, и тогда начинает казаться, что можно договориться с холодом. Ведь тогда многого могло не случиться...



Они отмахали сорок два километра - Акеев, два солдата и вся амуниция, включающая в себя рацию, оружие и рюкзаки, путешествующие на их спинах - и решили сделать остановку. Им оставалось пройти еще десять километров. Солнце уже село за горы, которые слились с небом в одну единую черную краску, угрожающе нависшую над ними. Акеев, шедший впереди, остановился.
- Полчаса отдыхаем, - сказал он и опустился на землю.
Рядовой Собин рухнул на колени и повалился на бок, подмяв под себя рацию, которую нес на спине.
- Поаккуратнее, Лёха, - сказал ему Акеев, - Еще не привал.
- Где мы уже? - тяжело продышал Рецители. Он не садился, только сбросил с плеч рюкзак и положил на него автомат.
- В ... - ругнулся Собин, утирая с лица ладонью усталость. - Где же еще?
- Отставить брехню, - приказал Акеев. - Нам еще десять километров. Большую половину уже прошли, осталась самая малость.
- Согреться бы, - протянул Собин.
- Да, не помешает.
- А здесь можно? -спросил Рецители.
- Можно. Здесь, вроде, никого не должно быть, - сказал Акеев. - По крайней мере по последним данным в радиусе трех километров никого нет. - Он не сказал "черных", потому что одним из них был Рецители. - Никого. Так что можно. Даже нужно.
   Конечно нужно, иначе в эти тридцать минут не удастся отдохнуть. Акеев специально тянул их маленькую "связку" до этого места, чтобы можно было посидеть у костра, не опасаясь, что на огонь с гор спустятся с пулеметными лентами поверх шуб из овечьих шкур те, кого иногда называли шакалами.
  Рецители несильно пнул Собина ногой по пяткам. - Вставай.
- Зачем? - отозвался тот.
- Пойдем со мной за хворостом, а товарищ сержант посидит с вещами. И посветит нам, если что.
   Собин нехотя сел, отстегнул от себя стягивающие грудь и плечи лямки рации, стряхнул её со спины и поднялся.
- Давай, Лёха, - кивнул Акеев. - Я тут подожду.
Они ушли в темноту, и Акеев остался один, слушая, как затихают их шаги. Вскоре стало совсем тихо, как в нереальном сне, будто провалился в какую-то яму и сидишь сейчас на её дне, боясь пошевелиться, ведь за спиной могли оказаться шакалы с острыми металлическими клыками, которыми они перерезали горло своим врагам, вонзая их чуть выше переднего щита бронежилета. Пока что они не видят тебя, - ночью они так же слепы, но стоит пошевелиться...
   Акеев вздрогнул. Бред. Это всё холод.
   Вытянув на земле ноги, он достал из кармана брюк сигареты и выудил из измятой, имевшей сейчас, в темноте, призрачно-белый цвет, пачки оставшийся с обеда, когда они были в тридцати километрах отсюда, окурок и спрятанные в той же пачке спички. Он чиркнул одной по каблуку ботинка и подкурил.
Если бы где-нибудь рядом были Они, то Акеев услышал бы их. Когда Они видели врага, то забывали об осторожности. Он обязательно услышал бы, как они зашевелились, хоть один из них да оступился бы, побеспокоив лежащие на склоне камни и замерзшую вокруг тишину. Но здесь сейчас их нет. Это всё из-за холода и опустившейся на горы темноты.
   Парни вернулись с хворостом, и вскоре все трое сидели, греясь, у огня. Рецители вылил в кружку всё из своей фляги, сделал несколько глотков и передал кружку Собину. За ним принял свою порцию спирта Акеев. Стало немного теплее.
   Он задремал. Он клялся себе, что откроет глаза сразу же, как только почувствует приближение дремоты, но она и ещё усталость оказались хитрее. Акеев вздрогнул, почувствовав, что в пятки припекает. Ещё не открыв глаза, он услышал запах горелой резины. Пахло чем-то ещё, чем-то незнакомым. Он повернулся на спине, убирая от огня ноги, резко сел и открыл глаза.
   И замер.
   Собин сидел всё в той же позе, глядя на пламя пустыми окровавленными глазницами. Его горло стягивала пастушья плеть. Из открытого рта торчал сдавленный зубами язык. Кровь стерла губы и превратила его лицо в страшную маску. Акеев медленно перевел взгляд в сторону.
   Рецители лежал рядом, уронив голову затылком на костер. От жара кожа на лице вздулась и почернела, глаза вытекли на виски. Его раздели и выломали руки, живот был вскрыт.
   Шакалы.
   Это был не холод и не темнота, какая случается, когда солнце садиться за горный хребет. Это были они. И ты должен был почувствовать их присутствие. Руки Акеева напряглись, пальцы сжались в кулак, сдирая о землю кожу.
   Резким движением он вскочил на ноги, обежал костер, подхватив на ходу автомат, и нырнул в темноту. Отбежав от огня, он остановился, втянул голову в плечи и прислушался.
   Тишина, черт бы её побрал. Одна тишина и больше ничего. Это она ткнула Рецители головой в костер, сломав ему руки. Ночью в горах, когда идет война, убивает даже тишина. Или сводит с ума. Акеев оглянулся. Собин сидел, греясь, у костра и из его разорванных глазниц сбегали кровавые ручейки слез - он засмотрелся на огонь, вспоминая дом, или, быть может, тоже задремал, когда удавка оплела его шею, а в глаз ударили ножом.
   Акеев отстегнул от автомата магазин, пальцами нащупал уложенные в него в два ряда патроны и пристегнул обратно. - Сейчас... - Он передернул затвор и полосную тьму двумя очередями.
   Ущелье вздрогнуло, на склонах зашевелились побеспокоенные камни. Акеев упал на колени и ткнулся лицом в землю. Зубы ударились о что-то твердое, из рассеченной губы на язык побежала кровь. Он зажмурил глаза, сжав до боли в руках автомат и слушая, как разбегается по ущелью эхо выстрелов. Вскоре и оно затихло, - тьма поглотила все звуки, не оставив от них и следа.
   Все стало как прежде.
   Акеев слышал, как потрескивают в костре сухие сучья и как тихо вокруг. Он разжал зубы и сплюнул. Толкнувшись руками от земли, он перекатился в сторону и поднялся на ноги, держа автомат наготове и чувствуя, что сейчас, в одиночку, пусть даже с автоматом в руках и двадцатикиллограммовым бронежилетом поверх военной рубашки он бессилен против тьмы и этих гор.
   Сделав шаг назад, он развернулся и побежал вниз по склону. И тут его окликнули.
- Эй, сержант!
   Акеев, споткнувшись о камни, остановился. Ощущение было таким, будто выстрелили в спину или метнули нож, что вспорол на бронежилете ткань. Палец сам нажал на спусковой курок. Калашник прыгнул в руках, выпуская пули. Акеев развернулся, и они веером рассыпались по склону.
   Сверху, выпав из черного неба, опять обрушилось тяжелое эхо выстрелов. Акеев вжал голову в плечи и, пригнувшись, отбежал в сторону, чтобы пущенная кем-нибудь пуля не нашла его.
- Сержант! - услышал он, когда всё вновь замерло. Акеев посмотрел вверх, на небольшую площадку на склоне, где сейчас догорал костер. Его свет слабел. Пламя несмело вырывалось вверх, пытаясь прижечь тьме пятки, но та отступала, играя с огнем, а тот злился и выпускал вверх искры, которые тотчас гасли - с ними темнота запросто справлялась. Вскоре она справиться и с огнем, ей надо только подождать, когда он совсем ослабеет, и тогда она наступит на него, чтобы погасить последние тлеющие головешки.
   А пока ещё огонь мог её напугать. В его свете Акеев видел сидящую фигуру Собина, его страшное лицо, на котором висела маска смерти.
   И эта маска улыбнулась.
- Куда ты, сержант? - произнесла она. Из уголоков рта выбежали две струйки крови. Собин поднялся и распрямился во весь рост. Опоясывавшая его шею плеть упала на землю, на её месте остался ровный след, разделяющий горло солдата на две части.
   Акеев почувствовал, как на затылке забеспокоились волосы, руки омертвели и срослись с автоматом. Сквозь толстые подошвы ботинок пробрался холод, пощекотал икры ног и побежал вверх, к спине, чтобы обнять Акеева и тихо шепнуть:
-Лучше испугайся, сержант. Беги!
   Собин сделал резкое движение руками. Послышался треск лопнувших рюкзачных лямок, которыми были стянуты сзади его кисти. Обрывки лямок разлетелись в стороны.
- Эй, слышишь! - он ударил ногой лежащего рядом Рецители. - Наш командир собрался сбежать без нас. - С его подбородка потянулась к земле тонкая ниточка крови.- Ты слышишь, он хочет нас бросить, здесь, одних на съедение этим псам. Вставай!
   Сломанные кости Рецители затрещали, суставы с чавкающими звуками становились на место. Он вздрогнул, словно от электрического разряда. Тело прыгнуло на земле. Руки собрали вокруг головы землю и чуть присыпали костер. В небо взлетели искры и пыль.
- Он уже почти убежал, этот наш сержант. Посмотри на него.
- Леха! - выдохнул Акеев, но слово улетело не дальше сорвавшегося с губ пара. И так же быстро растаяло, как призрак.
   Рецители подогнул ноги, оперся коленями о землю и приподнял туловище. Костер зашевелился. Сложенные друг на друга и горевшие ещё ветви развалились в стороны.
   Огненный шар начал подниматься вверх. Рецители стоял на коленях, выравнивая охваченную огнем голову.
- Ни черта не вижу! - простонал он.
- Не туда смотришь! - зашипел Собин - Вон он!
Акеев вздрогнул. Палец солдата указал на него, а две пустые глазницы посмотрели /ПОСМОТРЕЛИ/, пронзив тьму, точно в его сторону. Рецители повернул голову. Акеев увидел его лицо, вернее то, что когда-то называлось лицом, а теперь было охвачено огнем.
- НИ ЧЕРТА НЕ ВИЖУ!!! - заорал он. С лица Рецители отвалился подбородок. - Ты где, Леха?!!
   Собин схватил горящую ветвь и швырнул её в сторону Акеева. Сержант отступил назад. Описав в воздухе дугу, ветвь упала точно на то место, где он только что стоял. - Ты не можешь уйти без нас, сержант! - крикнул Собин. - Ты нас не бросишь!
- Что... - с хрипом вздохнул Рецители. Больше он не успел ничего сказать. Его голова склонилась на плечо и упала на землю. Огненный шар покатился по склону к Акееву, оставляя за собой догорающие следы. Рецители взмахнул руками и рухнул спиной на свой рюкзак.
   Откуда-то со стороны раздался ласковый женский голос.
- Сержант!
   Акеев повернул голову, но взгляд уткнулся в непробиваемо-черную краску.
   Из тьмы вынырнули чьи-то руки, ухватились за ствол автомата и рванули его на себя. Акеев пошатнулся, удерживая оружие. Собин рассмеялся. Его страшный мертвый смех пополз вверх по склону, отзы¬ваясь вдали эхом. Расшвыряв ногами костер, Собин побежал вниз.
- Что с вами, сержант? - спросил всё тот же женский голос.
   Акеев сжал непослушными руками автомат и рванул его изо всех сил к себе, одновременно нажимая на курок. Затвор предательски щелкнул. Собин настиг голову Рецитеи пнул её ногой. Огненный мяч взмыл вверх и развалился на куски.
- Эй, сержант! - чья-то рука легла Акееву на плечо. Он вскрикнул и вновь рванул к себе автомат, в который намертво вцепилась тьма...





   Труба от рывка мелко задрожала. Ладони нестерпимо жгло - вот что может быть, когда решишь погреть руки, на которых чуть было не смерзлись от холода пальцы. Сверху на Акеева сыпались кусочки отлетевшей от стены штукатурки.
   Некоторое время Акеев бессмысленным взглядом смотрел перед собой на серую стену, но виделась ему не эта покрывшаяся сетью трещин и ставшая влажной из-за соседства с теплой батареей стена. Он был ещё там, в ущелье, где потерявший оба глаза мертвый-живой Собин ещё бежал к нему вниз по склону, а взлетевшая вверх голова Рецители разлетелась на полыхающие куски... как разорвавшийся фейерверк из того уже ставшего далеким прошлого, где было принято праздновать победы.
   Акеев помнил - это было. Прошел, наверное, уже месяц с того дня, а вернее с той ночи, когда он оставил в ущелье двух своих солдат. Только вот Собин... Он так и остался сидеть у костра, глядя окровавленными глазницами в пустоту мрака мимо догорающего костра, с затянутой на шее удавкой, из-под которой выступили бурые капельки крови. Остальное всё придумали они, копошащиеся в голове Акеева «муравьи».
Собин был мертв. Он остался у костра, как и Рецители, которому перерезали горло и вскрыли живот. Они оба остались там. Утром, наверное, их нашло кружащее тут повсюду воронье, и если оно ничем ещё не насытилось, то им должен был понравиться ещё не остывший у костра завтрак. Особенно запеченная в угольях голова Рецители...
- Всё в порядке, сержант? - спросил нежный женский голос.
   Акеев выдохнул из легких собравшийся в комок воздух и отнял от трубы руки. Кажется, задремал. Он повернул голову и увидел стоящую рядом девушку. Он узнал её. Она сидела на телефонной линии майора. Это её голос он часто слышал, прежде чем его со-единяли с командованием.
- Что? - вздохнул он, чувствуя, как со лба улетучивается проступившая испарина. Ничего себе задремал. Ещё один такой сон, товарищ сержант, и война для вас закончится и если не инвалидным креслом и непыльной бумажной работенкой в тылу, то двухметровой ямой, на дно которой теперь принято было ложиться только в компании.
- Я говорю, что уже можно, - сказала девушка. Над её бровями собрались мелкие морщинки. Она робко смотрела на него снизу вверх широко открытыми глазами, в которых не было ни этих серых стен полуразрушенной школы, ни даже самого Акеева, а только чистое голубое небо, без единого облачка, без единой струйки дыма, без всех тех следов, которые оставляла в человеческих глазах война.
- Хорошо, - кивнул Акеев и улыбнулся. - Напугал?
- Думала, что-то случилось, - пожала она плечами. - Идемте, майор вас ждет.
   Акеев покорно последовал за ней.




   Когда-то это была школа, в которой шли занятия, было полно детишек, а на переменах, о начале и окончании которых извещал звонок, по коридорам важно шествовали учителя. Да, когда-то здесь учили всему, кроме, быть может, самого главного на сегодняшний день - умения воевать, чувствовать противника на расстоянии, как чувствует голодный зверь близость добычи еще до того, как ею запахнет в воздухе. Возможно, именно поэтому многих из вчерашних беззаботных учеников, в ранцах которых кроме обязательных учебников и тетрадок можно было найти максимум рогатку, ну или стреляный патрон, не было уже в живых.
   Вот так, ребятишки, пришла война, и вдруг ты понял, что тебе уже пора. Настало время, когда тебе уже можно рвать зубами чеку и ждать, когда гусеничный уродец подползет поближе. И ещё тебе уже можно умирать,- для этого тоже пришло время. Главное, парниша, не забудь разжать пальцы, когда метнешь гранату. Этому же в школе не учили, ведь правда? Там не учили, как справляться с трусостью, пусть даже у тебя уже полные штаны, а на голову садиться ревущий вертолет; не учили не бояться крови и бить прикладом в затылок так, чтобы у кого-то трещал череп... Не учили? Значит, если что, то ты умрешь.
   Акеев невесело улыбнулся, думая о том, что стало с его школой. Может быть, в её правое крыло тоже угодила ракета, которая превратила в руины спортивный зал. И теперь из-под обломков торчат сломанные баскетбольные щиты. Прямо, как здесь. И также холодно, потому что не осталось ни одного целого стекла. Да они и не нужны, эти стекла, если можно, подняв голову, увидеть вместо потолка серое небо, затянутое пеленой облаков.
   Девушка свернула в один из классов. Акеев шел следом. Он приложил горячие ладони к щекам, чтобы тепло не пропало даром.
   Сейчас в школе размещалось командование. Уцелевшие классы, в которых был потолок и четыре целых стены, были превращены в кабинеты.
- Вот сюда - показала на дверь девушка. - Майор ждет.
- Спасибо, - поблагодарил её Акеев и толкнул тяжелую, оббитую жестью дверь.





3.

Ымшшиссс ввзихгш
Иннмооп.
   Черное облако шевелилось, как живое, подминая под себя боль, заслоняя её собой. Звуки медленно кружили вокруг. Он боялся к ним прикоснуться, потому что тогда они лопались - взрывались, как сработавшая под ногами мина, заботливо уложенная кем-то в стороне от тропы. Он уже пробовал прикоснуться к ним; он знал, что будет потом. Будет взрыв боли, парализующей всё внутри, и вспышка огня, обжигающего все нервы.
   Он умирал. Умирал уже вторые сутки. Он давно был бы мертв, если бы не эта упрямая плоть, с которой что-то там сделали доктора. Она, эта плоть, сопротивлялась смерти. Она хотела жить даже больше, чем он.
Облако было совсем рядом. Он мог дотянуться до него, но оставшаяся рука крепко сжимала тонкий ствол молодого деревца; он мог бы прыгнуть в него /и умереть/, но не было ног, а туловище приросло к земле. Что же сделали с его плотью эти доктора? Ему давно пора умереть. Давно... еще тогда, много месяцев назад.
   Чернота двинулась к нему. Он затаил дыхание, чувствуя, как понемногу уходит боль. Это черное облако втягивало её в себя. Он хотел бы, чтобы оно втянуло и его, и потому ждал, замерев, когда это случиться. Он ведь хотел умереть. Слышишь, ты, черная живая краска, он больше не хочет жить, ну же, давай, подтянись ещё поближе и забери с собой.
   Но облако останавливалось. Когда уходила боль, возвращалась жизнь... а через некоторое время вместе с ней вновь возвращалась она - боль, огненная и острая, как самое острое лезвие. И тогда начинало шевелиться облако, чтобы вобрать её в себя.
ыынннссс выыыжжж
краххх!
   Оно остановилось, совсем рядом. Он понял, что ему не умереть. Не умереть, если только...
   О да, эти звуки. Они помогут ему.




4.

   Три больших окна были заложены кирпичами. В остальном это был всё тот же просторный школьный класс, правда без парт. Стоял только большой письменный стол, на котором лежал включенный военный фонарь - он и давал весь свет, которого хватало, чтобы рассеять в классе тьму и осветить поверхность стола так, что на ней можно было работать. А ещё здесь, как напоминание об ушедших годах, сохранилась школьная доска. Мел всё так же был растерт по её поверхности плохо вымытой тряпкой.
   Акеев опустил руку, вздернувшуюся было к виску по уже въевшейся во все его нервные окончания привычке, - она жила там, в подкорке головного мозга, где-то в серых сгустках памяти, и дергала его всякий раз, как дергает кукловод за ниточки своих ленивых и упрямых кукол.
- Сержант Акеев по вашему приказанию прибыл, - всё же произнес он, хотя и понял уже, что майор спит. Акеев неуверенно переступил с ноги на ногу и поправил под танковой курткой бронежилет. Этот набитый стальной тканью щит, ловящий, как фокусник в цирке, зубами пули, любил съезжать с плеч, когда сержант отдавал честь.
- Сержант Акеев по вашему приказанию прибыл, - громче повторил он.
   Майор долго всматривался в него, щуря подернутые ещё поволокой дремоты глаза. Свет фонаря мешал ему.
- А, сержант, - узнал его наконец-то майор и поправил на столе фонарь, передвинул на его хромированном боку ручку реостата к минимальной отметке, убирая ненужный свет и позволяя забившемуся было в углы мраку похозяйничать в классе и даже на столе, и размял пальцами припухшие от недосыпания веки.
-Ты заходи, сержант, садись.- Майор зевнул и деланно вздрогнул, - проверил нервы на постоянную боевую готовность и согнал с себя остатки дремы. - Дело у меня к тебе есть.
   Акеев отодвинул от столешницы стул и сел на него. Майор положил руки на стол и сцепил пальцы.
- Для начала, сержант, рассказывай, как там ваши дела.
- Дела по-старому, товарищ майор. Ничего нового, - ответил Акеев.
- Это плохо. - Майор кашлянул в кулак, съёжился под своей толстой курткой и непробиваемым жилетом, словно хотел спрятаться под них, как прячется в свой бронированный панцирь черепаха. - Эти новости я сам знаю, потому что не докладывает никто. Ты мне вот что, сержант, скажи, вернулся кто-нибудь?
- При мне нет, - сказал Акеев. - Да и не придет уже никто. Сколько ждем уже... скоро третьи сутки пойдут.
   Майор поставил на столе кулак на кулак и сверху взгромоздил подбородок, согнув спину и навалившись на стол тяжестью плеч. Он не смотрел сейчас на сержанта. В его глазах перестал отражаться свет фонаря. Майор думал, глядя на исцарапанную поверхность стола. На его лице застыла...
   Да, маска.
   По-другому и не скажешь.
- Такое дело к тебе, сержант. - Он отклонился назад, убрав свой вес со стола. Тот негромко скрипнул. - Завтра к нам приезжает кое-кто и к их приезду надо кое-что подготовить,- Майор прислонился спиной к стене, его руки соскользнули со стола и потянулись к ящикам. Из верхнего он извлек сложенный в несколько раз лист кальки и задвинул ящик обратно.
   Это была карта. Из-за недостатка карт их копировали на прозрачную тонкую бумагу, нанося всё самое главное - дороги, населенные пункты, некоторые важные горизонтали со стрелочками уклонов, чтобы можно было хоть немного представить себе местность, по которой проходила полоса яркого цвета, - обычно красная, - черта, за которой был противник.
   Акеев узнал эту карту, несмотря на всю корявость скопированного плана. Майор повернул её к нему и сам обошел стол.
- Узнаешь? - спросил он.
   Конечно же узнаешь. Тебе ли, Акеев, не узнать свой боевой участок. Тебе хватило бы одной-единственной отметки, чтобы распознать его; небольшого кусочка горизонтали, на котором приходилось лежать без движения семнадцать часов головой в сторону уклона, дожидаясь темноты и чувствуя, как древко автомата вростает в тело, пробивая корнями сначала лаковое покрытие приклада, а затем разрывая куртку.
   Это здесь, где-то на этих горизонталях и в промежутках между ними лежат твои солдаты. А вон там, где линии особенно густо прилегают друг к другу, ты узнаешь? Это ущелье. То самое. Последняя стоянка Собина и Рецители.
   Акеев склонился ниже над картой.
- Узнаю. Наши квадраты.
   Майор присел на краешек стола и прибавил в фонаре свет. Серая тень прыгнула со стола и вновь забилась на своё место в угол, отбежала за спину Акеева к доске и остановилась где-то там, рядом с ней. Ей нельзя было смотреть военные карты. Это не входило в её обязанности.
- Покажи, где были эти ребята, - попросил майор.
   Где-то у красной линии. Акеев обследовал её взглядом, сопоставляя участки с запечатленной в памяти точно такой же линией карты, которая висела в его комнатушке. Не дома, нет, ибо не была та комната домом Акеева, и была она больше похожа на перевернутый шкаф, в котором и могли только уместиться привезенная из общежития кровать да пара стульев для белья.
   И ещё карта на стене вместо коврика, который когда-то был у него - со смешными медвежатами, птицами и оленем с огромными рогами. Теперь вместо них разбитая на ровные квадраты карта с проходящей по ней красной линией жизни.
   Акеев съёжился, чувствуя, как неизвестно откуда появившийся холод разбегается по спине.
- Сейчас, - сказал он майору. - Соображу только.
   Где-то эта красная линия жизни должна делать изгиб. Акеев помнил это точно. Она выгибалась маленькой буквой П, протекая по вершинам холмов, как раз там, где её не должно быть.
   Вот оно, это место. Здесь, на этой кальке, оно было похоже на большую букву П, поэтому Акеев не сразу узнал его.
- Вот, нашел. - Он ткнул пальцем в участок. - Здесь они.
   Майор склонился ниже над картой. Эта линия жизни, вернее, её маленькое ответвление, интересовало и его. Возможно, оно тоже было у него на ладони, где-то рядом с его линией жизни. Возможно, что эта линия есть у всех, кто держит фронт на этом участке. Достаточно сверить все ладони, чтобы убедиться в этом.
Майор обвел карандашом изгиб.
- Это?
- Так точно, - подтвердил Акеев. - Здесь.
Это он, этот изгиб, похожий ещё на раскрытую пасть, жадно поедающую людские жизни. Два дня назад он сожрал жизни ещё восьмерых солдат и, кто знает, сколько ему, ненасытному и кровожадному, потребуется ещё, чтобы насытиться.
- Ты был там? - спросил майор.
Акеев кивнул.
- Был. Гиблое место.
- Это я знаю, - вздохнул майор и отложил карандаш, потому что пальцы собрались было его переломить. На них уже белели косточки и раскраснелись от напряжения подушечки. Но карандаш не лекарство от нервов, и поэтому майор отложил его подальше. - Знаю, сержант, что здесь стоят башни. Но будем кончать с этой стариной, иначе мы все тут ляжем. Один за одним.
- Завтра с утра, парень, возьмешь минеров, - говорил майор, - и прощупаешь там землю. Сам там походишь, прежде чем доложить мне. Понял?
Акеев посмотрел на майора.
- Сам я туда, конечно, пойду, но людей больше не поведу, - сказал он. - Я понимаю, товарищ майор, что так нельзя говорить, но солдат своих туда не пущу. Там же всё кругом простреливается. Шакалы только потренируются на нас, как в тире.
Майор улыбнулся.
- Завтра не будет там шакалов, сержант, не волнуйся, - сказал майор. - Мы обработаем там каждую высоту. Завтра там не будет вообще ничего. Тебе надо будет расчистить только эту площадку.
- Не понял.
- Эх, - вздохнул майор, тупеют люди на войне. - Он придвинулся к Акееву. - Сержант, завтра там будет чисто. Туда пойдет целое звено бомбардировщиков, загруженных под завязку, и вернется оттуда пустым. Ясно?
- Да.
- Тот, кто не подохнет сразу, кончится от запаха тротила. Надеюсь, что к твоему появлению помещение проветрится.
- Теперь ясно, - кивнул Акеев. - Теперь нет проблем.
Майор вздрогнул. Его темные глаза сверкнули, вокруг них проступила сеточка морщин.
- Что ты сказал, сержант?
Акеев несколько секунд вспоминал, не ругнулся ли он. На войне великим и могучим становился другой язык, понятный даже одичавшим псам, потому что он так был похож на их лай. Ты что, гавкнул, что ли по привычке? Нет, вроде нет.
- Я сказал, что нет проблем, - осторожно повторил Акеев.
- Ты хорошо помнишь эти слова? - строго спросил майор.
- Помню, - сказал Акеев.
- Больше никогда не говори их, - жестко сказал майор и поднялся. - Ясно?
- Ясно.
- Не понял.
- Так точно, товарищ майор, понятно. Никогда больше не говорить этих слов, - отчеканил Акеев, поднимаясь.
Майор обошел стол и опустился на свой стул.
- Заедешь сейчас в хозчасть, заберешь там для своих две канистры спирта. А завтра утром почистите площадку.
- Можно вопрос?
- Можно.
- Я вот думаю, почему раньше не очистили эти высоты. Стоило только лечь там этим восьмерым и...
- Ты много думаешь, сержант, - оборвал его майор. - Так что с вопросами на сегодня всё. И ещё, когда пойдешь со щупами, что бы вы там ни увидели - ничего не трогать. Ваше дело только мины. За остальным приедут. И язык, сам понимаешь, где держи, иначе я собственноручно его тебе...
- Тоже ясно, - вздохнул Акеев.
- И почистите там всё как следует. Послезавтра поведешь туда кое-какое начальство. Не дай Бог, кто-нибудь взлетит там к праотцам.
- Всё будет...
Майор опять вздрогнул. Акеев осекся.
- Я хотел сказать, так точно.
- Всё, шагай отсюда, сержант. Если что, звони. А я пока посплю до приезда этих.
- До свидания, товарищ майор, - попрощался Акеев.
Майор махнул ему.
- Давай.



5.

   Майор остался один в большом классе. И ещё серая краска-тень, занявшая все углы и свисающая вниз темными призрачными клочьями. Майор как-то быстро привык к ней. Может, потому что она была здесь всё-таки хозяйкой, а он лишь гостем. Она поселилась здесь раньше, сразу же, как только были заложены окна.
   Впрочем, майора вполне устраивало такое соседство. Ему даже в каком-то смысле повезло. Конечно же, где ещё найдешь такую милую, правда немного сероватую соседку, которая всегда молчит, но и поймет, если вдруг нестерпимо захочется что-нибудь рассказать ей. В этом отношении их соседство было идеальным. Она, эта живая тень, плавающая здесь в воздухе, не наводила на майора уныние. Она была особенной серой тенью. Она была замечательной соседкой. И подругой.
   Майор боялся только, как бы их дружба незаметно для них обоих не переросла в любовь. А такое могло случиться. Вопреки всему.
   Он убрал лишний свет. Тень подступила ближе, несколько мгновений можно было даже видеть, как она плывет в воздухе в направлении стола. А потом остановилась, вновь замерла, склонившись к самому лицу майора, не решаясь подступить ближе.
   Это всего лишь дружба. Такая дружба, какая только может быть между соседями, поделившими комнату. Майор занял незначительную часть в углу, получив право свободно передвигаться по классу, а ей, серой краске, принадлежала основная часть пространства, но зато она не смела приблизится к столу. Настоящие хорошие соседи. Настоящая крепкая дружба. Но не любовь.
   Майор прислонился спиной к стене и, спрятав руки в глубокие необъятные карманы куртки, закрыл глаза...


- Подождите секунду, - попросил майор сидевшего за столом напротив человека. - Я въеду в тему. На войне мозги становятся рыхлыми и неподатливыми, доктор.
   Человек улыбнулся. В нем легко, даже когда он сидел, можно было определить высокий рост - он сутулился, стараясь поравняться со всем тем, что было ниже его. Встреть майор его на улице, он ни за что бы не подумал, что перед ним доктор. Широкоплечий и в тоже время худощавый мужчина, с волевыми чертами лица - каменного лица, высеченного в граните и отточенного до каждой складки. Темные глаза и всегда свежая улыбка, хоть и угадывалась где-то в нем усталость. Где-то в небритой колючей бороде, ямочках и складках вокруг губ, в морщинах проступающих на высоком лбу и в небрежно зачесанных назад густых черных волосах.
   Да, под такое описание вряд ли подходил доктор. Хотя доктора ведь бывают всякие. Вер-ее, всякими.   Даже такими - не похожими на себя.
   Доктор, улыбаясь, положил ногу на ногу. Не был ещё на фронте, решил майор и угадал. Война быстро отучала от таких поз. Ведь когда рядом, над головой, грохнет снаряд и ты подскочишь, то можно очень больно прищемить одно место. И яйца станут ни на что негодны.
   Что уж говорить о таком хрупком, немощном и довольно ненадежном инструменте, как мозги. И то, что они стали рыхлыми и неподатливыми небольшое чудо. А вы, доктор, чему-то улыбаетесь, когда вам об этом сказал майор.
- Этому есть вполне научное объяснение, - сказал доктор. Пока он добирался до фрон-а, то успел где-то простыть и сейчас его ровный, но тяжелый голос то и дело срывался хрипотцой. - Хотите скажу?
- Нет, не надо, - отказался майор. - Я сейчас. Только соображу.
   Ему, этому доктору, было лет сорок, сорок пять. Но держался он ещё молодцом, на все тридцать, и был еще неотличим от фотографии пятнадцатилетней давности в паспорте, который он предъявил майору для удостоверения своей личности. Майор отложил его документы - паспорт и свидетельство сотрудника института сложной молекулярной хирургии №32 - на противоположную сторону стола.
- Это можете уже забрать.
    Доктор взял свои документы и расстегнул карман на куртке.- Так... - начал было он, но майор остановил его:
- Ещё минуту.
   Вместе с документами доктор вручил майору письменный приказ командования. Он был отбит на машинке. Хорошей машинке, судя по тому, как та ставила точки - те, кроме окончания предложений, обозначали черными квадратиками маленькие дырочки в бумаге.
   Майор развернул сложенный вчетверо лист и принялся вновь перечитывать приказ.
   Приказ командующего округом.
   «Если бы ты был умным, если бы в твоей кукольей башке, склеенной из двух половинок картона, были бы мозги, то ты бы сразу понял смысл отпечатанных строк, - перебирал мысли майор.-  Отпечатанных на самой лучшей машинке, без пропусков от недостатков ленты. Каждая буква четко проступает на белой бумаге, каждая точка, чтобы ты, майор, не заблудился в предложениях, сделала маленькую дырочку в бумаге. А ты не можешь даже спокойно прочитать. Ты не можешь понять смысл».
   Майор тряхнул в руках листок, чтобы распрямить на нем упрямые складки, чтобы вредные буквы, то и дело выстраивающиеся в бессмысленный ряд, успокоились и встали по стойке смирно - замерли и отдали честь его званию, чтобы успокоились нервно дрожащие руки.
   Он перечитал приказ ещё два раза. Два раза он понял каждую букву, хоть те и не хотели стоять ровно.
В приказе говорилось о том, что в его распоряжение поступает восемь человек - группа 89А, прошедшая полную боевую подготовку в полевых условиях, владеющая любым видом вооружения армии и готовая выполнить любой его приказ.
   Эти восемь солдат, именуемых общим названием 89 А, люди только наполовину. Они появились в институте сложной молекулярной хирургии - ИСМХ № 32. Появились после того, как умерли. Их оживили. ИСМХ №32 сделал это. Он показал им переход через пропасть. И сейчас это были настоящие солдаты, преданные всем своим возрожденным естеством войне, если верить полученной от доктора инструкции - приказу командующего округом. Они прошли подготовку, выдержали все испытания, умеют обращаться с оружием. 
   И тебе, майор, надо только проверить их в боевых условиях.
- Наверное, майор, на вашем месте я вел бы себя также, - улыбнулся доктор.
   Майор оторвался от листка и посмотрел на него.
   «На моем месте? - подумалось ему. - А действительно интересно, что делал бы ты на этом майорском месте? Как бы ты вел себя, имея в подчинении столько народа и от-вечая за каждую жизнь в отдельности; что чувствовал бы, железный доктор, подписывая похоронные письма и отправляя их затем женам и родителям вместе с извещением, где похоронен муж или сын? Неужели твои стальные нервы, пусть даже ты тысячу раз резал человеческое тело и сто раз видел смерть, выдержали бы это? И руки не дрожали бы, как вот у стареющего майора с простреленным легким?
   Не верится, чтобы ты, пусть даже стосильный человечище, когда-нибудь перестал бояться грохота выстрелов и свиста пуль, желающих на лету познакомиться с тобой. Чтобы ни разу не выдал тебя голос, когда отдаешь приказы.
   Чтобы ты не разучился вот так вот сидеть - нога на ногу, будто само спокойствие; не научился пить литровыми кружками обжигающий горло огненной, раскаленной лавой спирт и материться.
   И что будешь делать, когда среди всей этой каши из грохота, смерти, крови и ещё мать его знает чего, придет тебе такая вот бумажка?
   Приказ.
   Так что же сделал бы ты с этой страницей, прочти даже всё написанное между строк, между букв, заметь то, что стоит за их ровными рядами и на что намекают дырочки-точки?
   Конечно то же самое.
   Война сделала бы из тебя, док, точно такого же майора. Неразличимо похожего, несоизмеримо равного, человека - двойника.
   Ты бы тоже не поверил во всё это».
- Бред какой-то, - сказал майор и отложил листок.
   Доктор рассмеялся. Но простуда оборвала его. Она сдавила смех, и доктор закашлял в кулак.
- Ну почему же бред?- сказал он, когда кашель перестал терзать его. - Когда-то все великие научные достижения считались бредом.
- Значит это ещё и научное достижение,- сухо заметил майор, и костяшки его пальцев выбили на столе короткую дробь.
- Конечно, достижение, - продолжал улыбаться доктор. - Никто, наверное, ещё до сих пор полностью не осознал всю суть нашего открытия. И, боюсь, ещё не скоро поймут. Ну а пока, майор, у нас с вами одна общая цель...
   Конечно одна. Одна на двоих. Одна на всех, кто сегодня мерзнет на боевых точках и чьи руки прилипают на морозе к оружию. Одна на девяносто шесть миллионов, кто воюет сегодня и мечтает завтра похоронить своё оружие. Закопать наконец-то топор самой кровавой за всю историю войны.
   О да, об этом уже мечтают, как мечтали когда-то, на заре нового тысячелетия, поделить наново мир.
- Наше открытие, - говорил доктор, - позволит повернуть войну. Переломить ход событий. И мы сделаем это, майор, вместе с вами.
- Не понял, - сказал майор.
- А тут нечего понимать. - Доктор размял пальцами переносицу. - Война уже почти выиграна. Выиграна нами, майор. Вот теми ребятами, что я вам привел.
- Этими восьмерыми, что ждут за дверью? - удивленно приподнял брови майор.
- Именно, - кивнул доктор. - Ими и такими, как они. Мы готовы поставить это дело на конвейер в четыре месяца, - говорил доктор. - Можете ли вы, майор, представить себе никогда неувядающую армию? Мы будем поднимать людей с поля брани и возвращать их вновь в строй. Какая сила устоит перед такой армией? Армией из лучших солдат, без страха, без боли. Это будет лучшая армия в мире, майор.
- И мы конечно же победим, - закончил за него майор.
- Конечно,- подтвердил довольно доктор. - Это будет полная победа. Перед нашими солдатами падут...
- А что ваши солдаты будут делать после войны? - оборвал его майор.
Улыбка на лице доктора стала шире. Он опустил глаза.
- Здесь можно курить? - спросил он.
- Да, конечно, - ответил майор, но это было лишним. Доктор уже достал пачку сигарет, выбил из неё щелчком одну и, покрутив сигарету в руках, предложил её майору. - Хотите?
- Нет.
- А я закурю.
   Доктор выпустил в сторону тонкую струйку дыма, спрятал обратно в карман сигареты и зажигалку и посмотрел на майора.
   Опять улыбаясь.
- Как вас звать, майор? - спросил он.
- Дегтярук.
- А имя?
- Александр.
- Александр, я привез вам приказ...
   Приказ, страницу рукописи, инструкцию к применению новых боевых машин, которые были разработаны в ИСМХ под номером 32 - всё это майор знал. Не надо было напоминать ему об этом.
- Не надо заговаривать меня, Валерий Анатольевич. Я задал вам вопрос. Вы не ответили. Не хотите? Или нельзя?
- Кажется, я отвечал на все Ваши вопросы,- сказал доктор. – Что вас ещё интересует?
   Майор откинулся на спинку кресла. От доктора к нему уже начал подбираться тошнотворно-сладкий запах слабеньких сигарет. Запах, пропущенный через сантиметровый слой туго скрученной фильтрующей бумаги, на которой осталось все то, чем можно было убить лишние нервные окончания. Лишние, чрезмерно восприимчивые ко всему клетки мозга. Чем их меньше, тем менее страшной кажется война.
- Я спросил у Вас что эти солдаты, я имею ввиду ваших парней из группы 89 А, будут делать после войны? - повторил майор, - Вернуться домой?
- Нет, - мотнул доктор головой. - Они умеют только воевать, так что дома им делать нечего.
- Тогда что же? - допытывался майор.
- Ну, во-первых, о скором окончании конфликта говорить пока рано, - сказал доктор.
   Так вот как это называется. Конфликт. Не война, а просто маленький конфликт. Незначительный инцидент, произшедший на евразийском континенте, маленькое ЧП, в которое были втянуты сто девяносто шесть миллионов душ. Так что на это все можно не обращать внимание.
-...и поэтому во-вторых, солдаты будут нам необходимы ещё долго. Конечно, майор, когда-нибудь все это должно закончиться. Но тогда все равно нам потребуется сильная и большая армия. Хотя и не исключено, что к тому времени, когда вновь установиться мир во всем мире, у нас будет таких солдат больше, чем достаточно.
- И что станется с лишними? - спросил майор.- С теми, кто будет не нужен?
- Ничего. - Доктор попытался улыбнуться, но это у него не получилось. Губы дрогнули и некрасиво обнажили зубы. Сигарета прыгнула и с нее облетел пепел. Прямо на колени доктору, но он, кажется, не заметил этого. Только резким движением вырвал сигарету изо рта и сжал между пальцами. - А что с ними может случиться? - спросил он и сразу же ответил:- Ничего. Они будут там, где им и положено быть.
- А где им положено быть?- допытывался майор.
- В земле, - уже со злостью выдохнул доктор. - В могиле. Они уже умерли, и после всего вернуться туда, откуда мы их забрали. Туда, где им и положено быть. Они умрут. Как и положено.
- Но...
- Майор, вы получили, кажется, приказ, а приказы, на сколько я знаю, в армии не...
- Это я тоже знаю,- оборвал его майор.- И я выполню этот приказ, тем более, что мне он ничего не будет стоить. Я просто хотел малость разобраться. Понять кто эти восемь, которых я должен послать на смерть.
Доктор стряхнул с колен налетевший на них пепел.
- Так что же вам еще непонятно?
- Все, доктор. Все с самого начала. - Майор тяжело вздохнул. - Эти восемь парней, что ждут за дверью, они мертвы? – спросил он.
- Были мертвы, - коротко ответил доктор. Напомнил маленький нюанс, который никак не мог воспринять майор. - Эти солдаты "были" мертвы.
- А сейчас?
- Сейчас они солдаты, - холодно сказал доктор. Он больше не пытался улыбнуться. Что-то поломалось,  вышла из строя улыбка, дала сбой система подачи настроения.
- Нежить?
- Солдаты, - твердо повторил доктор. - Вы можете понять это слово, майор? Простое, вроде бы слово. Они - солдаты. - Он дотянулся до стоящей на столе пепельницы и смял в ней сигарету. - И давайте покончим с этим.
- Того, кто умирает, а потом оживает вновь, зовут нежитью, доктор, - устало заметил майор.
- Или солдатами, - поправил его доктор. - Майор, что вы намерены делать с приказом?
Майор еще раз посмотрел на бумагу.
- А что делают в армии с приказами? Вы же знаете уже, доктор, что их не обсуждают. Ладно, позовите тех восьмерых в класс. Я посмотрю на них...



   Нежить.
   Тех, кто возвращается из мира мертвых, уже нельзя называть людьми. Тот, кто уже однажды умер, уже не может вновь стать человеком. Это не правило, требующее всесторонних замечаний, полное исключений и поправок. Это аксиома, которая ясна без доказательств.
   Майор еще не забыл ни одного из восьмерых, составляющих группу 89А. Они зашли в класс и выстроились в шеренгу у доски. Восемь совершенно разных парней, и в то же время чем-то очень схожих. Что-то объединяло их шеренгу, какая-то невидимая цепь сковывала их вместе и превращала в одно целое. Что можно было бы назвать одним словом.
   Нежить.
   Нежить, выращенная в светлых лабораториях ИСМХ №32 вдали от возбудившейся язвы конфликта. Пилюли, с лицами землистого цвета, одетые в панцирь хаки, которыми хотели справиться с болезнью. Это были машины, собранные инструментами, названия которым скальпель и шприц. Это было что угодно, но только не люди.
   Назвать их так майор никогда бы не подумал.
- Вот, майор, - сказал доктор, занимая свое прежнее место на стуле, - это и есть наши новые солдаты.
Ваши новые солдаты, дорогой доктор, оказались ни к черту негодными. Язва войны справилась и с этими пилюлями. Через две недели.
   Его звали Павел. 89А-Павел. Он был улыбчивым парнем. Однако улыбка на его лице получалась все время какой-то серьезной. Совсем не похожей на себя, все время напоминавшаей майору о том, кому он объясняет боевую задачу.
   Павел. 89А-Павел. Подопечный доктора. Главный подопечный. Наверное, он удался лучше всех, потому что его назначили командиром группы.
- Понятно? - спросил майор, разъяснив поставленную перед группой задачу.
   Павел кивнул. И улыбнулся. Натянуто, как-то немного нервно, будто бы все его лицо сопротивлялось этому.
- Нет проблем, - ответил солдат.




   Нет проблем...
   Оказывается, они были. Когда вы, братишки, забрели на минное поле, всех вас там и накрыло. Вы не обошли его, а шагали прямо на цель. Только бы выполнить поставленную задачу.
   Отличные солдаты.
   Но вас не научили, видимо, на полигонах, где вы проходили свои испытания, ценить жизнь. Наверное, не научили, потому что у вас ее нет. Потому что вы...
   Нежить.
   Вот вам и нет проблем…
   Майор поправил свое тело на стуле.
   Скоро ты, доктор, уважаемый Валерий Анатольевич Корш, явишься сюда вновь и посмотришь, что стало с твоими говенными солдатами. Если еще есть на что смотреть. Семи милионными процента не остановить войну. А тем более смерть, доктор. Эх, надо было спорить с тобой, док. Ты бы проиграл.
   Солнце восходит и заходит. За ночью следует день. За холодом... Майор съежился. Нет, сейчас за холодом ничего не следует. Он, кажется, решил обосноваться на этой земле навечно.
   Через минуту майор спал. И, слава Богу, ему ничего не снилось.




6.

   Акеев шел через холодный вестибюль школы. Школы, которая носила когда-то название средней, которая была когда-то теплой и светлой, а сегодня стала холодной и серой. Раньше, когда никто и не думал о том, что прийдется чувствовать на себе тяжесть оружия, это школьное здание, наверное, прекрасно вписывалось в архитектуру квартала. Без нее, видимо, никто не мог представить себе улицу. А сейчас, когда оружие стало частью тебя и солдаты уже плохо понимали, кто же из них двух главнее,-человек или набитый до отказа магазин, пристегнутый к цевью автомата,-когда от архитектуры квартала остались лишь руины, а от улицы всего-навсего слабое напоминание в виде разъезженной бронетехникой колеи, сейчас, когда все вокруг стало серым и холодным, школа тоже отлично вписывалась...
   Во что? Акеев не мог ответить на этот вопрос. Как не мог бы ответить на него сегодня никто. Да и сама школа не походила уже на себя.
   Большие окна вестибюля открывали вид на лежащий в руинах город. Архитектор, тот самый, что проектировал в этом городе дома, не рассчитал их на особую прочность. Они осыпались, как песочные замки, от ударов ракет "земля-земля". Одной такой крылатой игрушки начиненной нехитрым взрывчатым материалом хватало на целый квартал.
   Акеев споткнулся о паркет и глупые мысли вылетели из его головы. Пройдя вестибюль, он свернул на лестницу, чтобы спуститься по ней вниз. Оказавшись во внутреннем школьном дворике, Акеев остановился, чтобы закурить.  Сигарету потребовал кто-то сидящий внутри сержанта. Это он, этот некто, научил его курить, а еще он очень хорошо запоминал матерные извороты и ловко умел отдавать ими приказы, когда самого Акеева плохо слушали или не понимали.
   Он, сидящий там, внутри, расположившийся прямо посреди души, и был настоящим воином. Он был создан для войны. И только он умел воевать. Без него Акеев давно лежал бы в земле.
   Акеев полез в карманы куртки. Этого, прочно засевшего в груди и вцепившегося в душу так, что вырвать его из-под сердца можно будет только с ней,- родной и бессмертной, - надо бы задобрить сигаретой. Он действительно давно ее ждет.
   ... Что такое?
   По баскетбольной площадке, что была устроена тут же на небольшом футбольном поле, шла она.
Учительница.
   Акеев сразу понял, что это видение. Потому, может, и длилось оно всего несколько секунд. И исчезло.
На месте учителя стояла девушка, которая застала Акеева дремлющим у батареи. Чей голос он так часто слышал в телефонной трубке, прежде чем его соединяли с командованием.
   Ее звали Света, и была она ученицей одиннадцатого класса. Хотя могла бы сойти и на молоденькую учительницу, только-только окончившую педагогический университет и поступившую на работу в эту школу.
   Но пусть она будет лучше ученицей. Ведь тогда ей еще больше подойдет эта короткая стрижка и светлые глаза. Чистые, как самое чистое небо, и неожиданно вспыхивающие радостью, как самый яркий фейерверк.
   Ученица присела на металлическую трубу, вытянувшуюся у кромки футбольного поля. Акеев остановился рядом и улыбнулся своим мыслям.
- Что вы улыбаетесь? - спросила она.
- Так, просто... - ответил он.
   Ну как он мог сказать ей, чему он улыбается? Разве поверила бы она, что видит он красивую стройную девочку в школьной форме, которая улыбнулась ему в ответ и поправила свое платье, потому что то неудобно устроилось у нее на коленях, когда она села.
   Конечно, она бы не поверила. В это не верил и сам Акеев.
- Вы еще приедете к нам? - спросила она.
- Конечно, приеду, - сказал Акеев. - Даже если начальство не будет звать. Ведь я так понял, что меня пригласили?
Она рассмеялась.
- Это ваша машина? - кивнул она в сторону "уазика», зажатого с двух сторон громадинами-Уралами.
- Моя. Я вас как-нибудь на ней покатаю.
- Идет, - согласилась она. - А сейчас вы куда?
   За спиртом. Перед началом боевых действий солдатам выдают спирт, чтобы те меньше боялись смерти. Чтобы не блевали при виде разорванных тел. Чтобы меньше думали, а больше делали, быстро выполняя приказы. Чтобы не замерзли, прижавшись на сутки к земле.
- За лимонадом, - сказал Акеев.
- За лимонадом? - удивилась она. - Сто лет на пила уже лимонад. Не помню даже уже какой он.
- Шипучий, - сказал Акеев. - Со вкусом мандарин, или апельсинов. Или с запахом раннего утра. Или...
- С наклейкой, на которой нарисован такой длинноносый Буратино.- Она показала какой у Буратино должен быть длинный нос.
- Я привезу вам лимонад, хотите? - спросил Акеев.
- Хочу, - сказала она. - А не обманите?
- Я? - Акеев усмехнулся. - Никогда.

Отредактировано Юрий (2006-05-22 15:32:51)