Форум литературного общества Fabulae

Вторую неделю тружусь в славной редакции славного рекламного издания под деловитым названием «Покупай» в должности редактора-обозревателя (рождаются чудные новации: оборзевателя, обогревателя...). С испытательным сроком три месяца. Тружусь с  9 до 18. Выходные – суббота и воскресенье.
          Как я здесь очутился? Маленький зигзаг судьбы, стечение случайных, но необходимых  обстоятельств, некая сублимация – хочешь изменить себя и становишься редактором. А может, это призвание? Править себя, черновые заготовки, части и целые массивы, информашки, заголовки. Прореживать ищейкой полосы. И параллельно размышлять о смысле бытия и правке собственной души. Изменять, но не изменить - себе. Забавный каламбур.
          Вообще, я пессимистический идеалист. Порой даже чересчур. Вначале этим пользовались девочки, когда нам было лет по семнадцать. В родном, достаточно прокисшем заштатном универе, в областном центре.   
          Девочки деловито-нахально стреляли мелочь на сигареты, норовили метнуться вечерком за мой счет в кафешку с грандиозным названием «Орбита», вечно чем-то заботились (поисками противозачаточных средств?), романтизма моего стихотворного, тонкого не воспринимали ни в какую. Впрочем, парень я был наружностью необделенный, и девочки позволяли водить их и в кино, и (реже) в театры, а однажды в компании с миниатюрной Ларисой с параллельного факультета нас занесло на концерт органной музыки. Правда, через полчаса дама моя погасла, заскучнела и несколько съежилась. Пришлось нам неприлично быстро ретироваться (наступил в полумраке некоей мумифицированной любительнице на схощавую конечность; раздалось предупредительное шипение, но я скользнул вперед и миновал чашу сию – быть ужаленным в спину), а мне зарубить себе на носу – девушки-студентки любят сухое вино и  шоколад, а музыку лишь в виде «ум-ца-ца» - не более.
          Ну, а затем моими подружками стал пользоваться Лопатин. Низкорослый, с крысонапоминающим лицом, но неглупый, он времени зря не терял. Ему было за двадцать (тогда мне казалось – под сто), а точнее двадцать один, он только что пришел со срочной службы в армии и был зол, голоден до женщин и горячительных напитков. 
          - Понимаешь, старик, у нас с тобой таких милашек будет миллион, - убеждал Лопатин. - И тащил мою очередную знакомую в свои паучьи сети.
          А я согласно кивал головой. Раз она не против - точно, миллион. До поры до времени. Правда, типов, подобных Лопатину, в моей жизни больше не возникало. Встречались, гадили в душу исправно, но калибром были меньше. Не такие выдающиеся.
          …Сегодня вновь засиделся в общаге у парней. Ничего не могу собой поделать – тянет сюда. Совсем недавно и я обитал на первом этаже, в семейном секторе. Женились, как большинство ровесников, в мае. Студенческая весна, студенческая любовь, наивные, полудетские мечтания. К сожалению, все это часто скоротечно. Как шелуха слезает наивность, весенние ручьи иссякают, а бывшие студенты взрослеют. Однажды вечером я нагло закуриваю прямо в комнате и спокойно предлагаю расстаться. К моему большому удивлению так заканчивается мой первый брак. В душе, тем не менее, до сих пор есть маленький уголок, где живет май, сероглазая юная невеста, запущенный парк и звучат в ночи наспех придуманные стихи.
          А сегодня уютно потягиваем пиво, Пиня и Кулик играют в преферанс, а я кропаю что-то по обыкновению в блокнотик, и внутри у меня некое гадкое чувство неопределенности, когда чего-то хочется, а чего не знаешь. Нет, положительно уж я-то к активной жизненной позиции приучен с детства. Вытирать сопли за младшим, вскапывать грядки на огороде, таскать уголь в сарай, топить печь, состоять в комитете комсомола школы, и готовиться к поступлению в университет – таков с малых лет был перечень наполнения бытия.
            За стеной компания первокурсников банально бухает, отмечая окончание первой сессии. Кулик уже два раза звал сходить туда и провести «рекогносцировку в отношении лиц женского пола», но у меня не ладится второй катрен, и я посылаю его подальше.
          - Саш, а ты слышал, что археологи где-то на юге откопали два обнимающихся скелета древних людей? Вот это любовь, а? Тысячелетняя, - и Пиня закатывает глаза. Они у него большие, выпуклые (еврейская примесь), и в этот момент Пиня походит на блаженно греющегося на солнце хамелеона.
          - Я только в одном убежден – ни Мишке Кулику, ни тебе такая любовь не грозит. Особенно Кулику, - уточняю я, внимательно наблюдая, как тот высыпает содержимое двух окурков на лист бумаги, дабы соорудить очередную самокрутку (сигареты давно закончились, а в ларек бежать неохота).
          Подход к женщинам у Кулика простой – пива-водки (или чуток поблагороднее чего) – и  в постель. По жизни ступает обстоятельно; плотно скроенный, похожий на молодого гризли. К любви у него отношение не такое трепетное, как у меня. Любовь для Миши – всё то, что он любит: хорошие автомобили, домашнее сало, хороший алкоголь  (раньше занимался каким-то спортом и, благодаря крепости тела может выпить цистерну спиртного). В этот же ряд удовольствий он ставит и дам, до которых весьма охоч (и заслуженно носит прозвище «пи..острадалец»). Учится Мишаня как и я - на филфаке, только на отделении немецкого языка. Тут у него особенная страсть. Как честно признается Кулик, язык для него надежный инструмент вылова денег. Регулярно он пристраивается переводчиком в сопровождение туристов из Германии, Австрии. «Я этих наглаженных буржуев терпеть не могу. А вот валютка - марочки их, - мне очень нравятся», - неоднократно повторяет в своем кругу  находчивый студент.
           Пару раз он клеился и к моим подругам, впрочем, неизменно утверждая в ответ на мои претензии, что его намеки – просто шутка. Но я ему не верю. Кулик – старый бабник и мужлан. Однажды он заманил в свою комнату молоденькую жертву и, услышав от нее, что ничего «не обломится», вначале запер дверь на ключ, а потом полночи цинично бренчал на гитаре в ответ на ее мольбы об освобождении. Под утро девчонка сдалась.
Сегодня Кулик в хорошем настроении – выиграл у Пини (Юрки Пинигина) некоторое количество денег.
          - Саш, а не посетить ли нам какое-нибудь кефирное место, дабы и себя показать и над другими посмеяться, - пытается острить Мишаня, почесывая шкафообразную грудь.
          - Ты же знаешь, старичок, мое незавидное финансовое состояние, - отвечаю.
          - Кулик, похохатывая, выгребает несколько купюр из синих спортивных штанов и приговаривает напевно:
          - Есть у нас деньжатки, будут и девчатки… Хе!
          - Дурачок ты озабоченный, - со смешком констатирую я, начиная, тем не менее, обматывать толстый вязаный шарф вокруг шеи, - каким бы бабником Кулик не был, жадиной он точно не считается. А скупердяйство в общаге не приветствуется почище всего…
           Так, «благодаря» Кулику, я знакомлюсь со второй женой. Маленькая, словно воробей, беззащитная, она сидит за столиком в уютной забегаловке «Метро» (напротив, вероятно, подруга) и не знает, что делать с бутылкой шампанского. Через полчаса на их столе уже три таких бутылки, рядом мы, и, честное слово, все идет вполне определенно.
          По итогу я знатно надираюсь. Помню, как едим бананы, запивая коньяком. Девушку-воробья зовут Люда и она доверчиво и мило прижимается, когда мы танцуем под широко известную композицию «Eagles». Где-то справа в танце маячит Кулик со спутницей Люды (кажется, ее зовут Татьяна). Я слышу Мишанин вкрадчивый голос, холодные смешки его дамы. Сам параллельно получаю информацию, что нравлюсь, что где-то на нашей планете у Люды есть двое детей, она разводится, и вообще, какое счастье, что мы сейчас танцуем. Однако сие меня мало впечатляет по причине «положенных» сверху двух коктейлей. Тем не менее, через час вчетвером выезжаем по вполне определенному адресу – в достаточно дорогую гостиницу «Море» (Кулик по пьяни совершенно раздобрел на деньги), прихватив еще пару шампанского и фрукты. В такси Мишка гогочет, пытается прикурить сигарету с фильтра и чрезвычайно несмешно шутит…
          Иногда мне хочется, чтобы в тот вечер мы никуда с ним не ездили. Восемь последующих лет с воробышком, во рту у которого оказалось три ряда острых зубов – это слишком. А я жил и жил. А зубки щелкали и щелкали. Попахивает мистикой или сумасшествием. Но все проще – слишком тяжело «отрываюсь» от созданного однажды мирка. А мирок был – вначале. Хотя, скорее, казалось. Может, перечитался Экзюпери – «мы в ответе за тех, кого приручили». А может, предки были ирландцами – те, говорят, дюже прикипают к очагу. Вот меня и приручили. Детей ее я растил как своих. Видимо, поэтому старший, позже перебравшийся в Питер к родному папе, никогда не звонит и даже не поздравляет с праздниками.  С другой стороны, я фаталист. Значит, так было кому-то угодно. Но уж точно не Лопатину. В один из тех самых дней, когда я жил у него в офисе – не было денег и перспектив, а была лишь боль в правом боку, мой воробышек запросто лег к нему в постель.
          Самое забавное – я знал адрес, и хорошо представлял, что они там делают. Задался тихий летний вечер. Город лениво замер, в почти сиреневом небе застыли птицы. Я стоял на эстакадном мосту, смотрел на воду и курил. Прошлой зимой некто сиганул с моста, надеясь свести счеты с жизнью. Получилось как в истории из дневников сценариста и поэта Шпаликова: мужик, решив прыгнуть в реку и утопиться, забыл, что зима и внизу замерзшая вода; рухнул на лед, сломал руку и ребра. Лежал часа два, пока не вытащили и скулил обиженно от боли и унижения.
          Вспомнив мужика, я весело отправился ТУДА, где… Купил по дороге десять баночек «Хайнекена», сел на лавку во дворе дома и стал пить пиво. Они, наверное, неплохо проводили время. Интересно, знает Лопатин, что она всем напиткам  предпочитает «Кампари» с шампанским (и немного льда)? Скорее всего, знает, – за словом в карман Люда никогда не лезла. Скромностью, впрочем, тоже не болела. Нет, честное слово, им там совершенно недурно - всю ночь в окне не гаснет желтый свет ночника.
          К утру я сходил в «чипок» неподалеку, купил у сонной продавщицы-«подушки» еще пару пива, пачку «Kent». «Подушка», в отлежанных бороздах на щеке, снова плюхнулась досыпать за прилавок. А я вернулся во двор – словно продолжал дежурство. Укрывшись любимой потертой джинсовой курткой, лёжа на лавке, покуривал, философствуя, попивал пиво: так встречал розовый едкий рассвет.
          Под утро наблюдал, как из подъезда вышла знакомая по очертаниям парочка и направилась через арку к скверу. Видно, променад-с.
          Когда начинают ходить троллейбусы, еду к родителям. Бужу младшего. Тот недоволен, заспан, бурчит, пытается уползти к стенке, чтобы хоть в воскресенье отоспаться. Он работает поваром в скромной диетической столовой возле любимого мной Центрального парка, плененного древними каштанами. Зал столовки, ввиду объективно сократившегося в 90-х числа «диетчиков», сдается под проведение банкетов и прочих «узких» торжеств. После очередного такого мероприятия младший и пытается «придавить на массу» - как он любит выражаться.
          Однако все стремления отделаться от меня к успеху не приводят. Через двадцать минут мы, взяв по удочке, идем на пруд тягать карасей. Солнце потихоньку пригревает, жуем бутерброды, лениво переговариваемся. Брат еще немного недоволен, но скоро начинает рассказывать о том, как потешно вытанцовывал на вчерашней свадьбе перебравший жених… Лицо младшего забавно пульсирует от смеха, щеки раздуваются… Я смотрю на него, невольно улыбаюсь и уходит усталость от бессонной ночи, Лопатин, Люда-воробышек – все это сейчас несущественно.
          Если бы я знал в то утро, что через четыре года не будет на свете моего младшего и многого, многого уже не будет…

Отредактировано Александр Клименок (2010-12-10 15:30:53)