Форум литературного общества Fabulae

Дядя Коля, по паспорту Николай Игнатьевич Панов, сорока одного года от роду, проживающий в городе Рубцовске, Алтайского края, проснулся в девять утра.
Солнце слепило глаза, за окном уже бормотали Нина Ильинична и Нина Савишна –  практически одинаковые маленькие сморщенные старушки с седыми пучками волос и  подслеповатыми глазами.
Дядя Коля, кряхтя, поднялся с лежанки, на которой были жирные пятна от вчерашних щей. Хозяйка Анна Валерьевна выгнала дядю Колю из-за стола, потому что он опять пришел пьяным.
Дядя Коля часто приходил пьяным. Иногда даже не приходил, а его затаскивали и кидали у двери Семеныч и Михалыч. Анна Валерьевна, ругаясь, звала сыновей, и они волокли дядю Колю в его маленькую темную комнатушку. Наутро Анна Валерьевна снова ругалась и обещала выгнать дядю Колю. Но не выгоняла, потому что больше жильцов было не найти.
Анна Валерьевна – дородная краснощекая баба, ровесница дяди Коли. Раньше она работала учительницей,  потом ушла на пенсию; стали работать (на строительстве сахарного завода) ее сыновья,  двадцати и девятнадцати лет. Закончив местную школу, они не стали уезжать на учебу, захотели остаться  с матерью.
Дядя Коля в свое время тоже не поехал учиться. В школу он пошел поздно, закончил в семнадцать лет. Мать сперва хотела отправить его в столицу, но после смерти отца стала так бояться, что решила оставить дома. Дядя Коля обрадовался: ему не хотелось никуда ехать. Он пошел работать на все тот же завод, но проработал там всего три года. Уволили за пьянство.

Но в этот раз дядя Коля был не такой уж пьяный. Он просто зашел на кухню, чуть пошатываясь. Анна Валерьевна все поняла, молча сунула в руки дяде Коле тарелку со щами, расплескав половину, и отправила вон из кухни.
Дядя Коля не очень разозлился. Он больше злился из-за того, что сестра Маша не выслала деньги. У него осталось совсем чуть-чуть, а Анна Валерьевна теперь точно потребует плату за жилье раньше.
Дядя Коля не пошел умываться, чтоб не встретиться с хозяйкой. Он достал из замызганной ушанки денежку, открыл окно и вылез на улицу.

Июнь выдался теплый, хотя солнце по утрам только светило, но не грело. Дядя Коля, сощурившись, окинул взглядом приземистые избенки и большую лужу у дороги, посмотрел направо и налево – торопиться было некуда – и направился к ларьку. Нина Ильинична и Нина Савишна, выходя из-за угла, смерили его презрительными взглядами.
Дядя Коля купил папиросы и поплелся по дороге. Он думал, что же ему сегодня делать, но не мог найти решительно никакого занятия. Болтать с Михалычем и Семенычем не хотелось, с Анной Валерьевной – тем более. Раньше можно было пойти на площадку у школы и посмотреть на ребятишек, но сторож недавно пригрозил ему так, что дядя Коля решил больше там не появляться.
Дядя Коля стал открывать пачку и вдруг заулыбался. Он вспомнил, что на этой неделе день рожденья у Михалыча. Значит, они будут пить не втроем, соберется куча людей и удастся найти тех, с кем потом можно будет поболтать.
Но это будет не скоро. День рожденья у Михалыча только двадцать восьмого. Еще столько дней…
Дядя Коля вздохнул и отхлебнул из бутылки. Он брел по дороге, шоркая  ногами в драных домашних тапочках и поднимая пыль. На улице почти никого не было. В домах только просыпались, кряхтя, спрыгивали с перин, зевая, раздвигали разноцветные шторы. Чувствовался уже запах чая, вынесенного на веранды, варенья и булочек, слышались детские голоса…

Резко дунул ветер, и дядя Коля вздрогнул. Он оглянулся назад и увидел, что отошел слишком далеко от избы. За последние десять лет он ни разу не уходил так далеко.
Дядя Коля развернулся и поплелся назад.

Уже вечером, когда только-только стало тепло и дядя Коля грелся в ласковых лучах, сидя на лавке у избы, что-то случилось.
Дядя Коля всегда понимал, когда что-то случалось. Еще в школе, сидя на уроке грамматики, он почувствовал, что у него как-то странно свело живот и заекало под ложечкой. Он отпросился выйти и в окно коридора увидел, как несется по узенькой улице зареванная мать: полчаса назад пришло письмо о гибели отца.
Первой мыслью дяди Коли тогда было: «Я знал…»
И в этот раз ему показалось, что задул странный холодный ветер и все звуки разом утихли. А потом… потом раздались заново: громкие, испуганные голоса, громкая ругань и тихий плаксивый шепоток.
-    Ой, что ж теперь будет? Матушки, что ж будет! – надрывалась на крыльце Анна Валерьевна. – Ребятишечки, родные мои, ой… Хоть бы учились, может, пронесло бы, ой-ой-ой…
Дядя Коля, вздохнув, поднялся с лавочки. Любопытство пересилило нежелание видеть хозяйку.


Через неделю опустели уже улицы, только Семеныч, Михалыч и дядя Коля по-прежнему шатались по ним, да хромой Алешка сидел целыми днями на лавки у большого магазина. Бабы и девушки попрятались по избам. Было скучно, еще скучней, чем раньше, дни тянулись, как смоляная жвачка.
А одним тоскливым осенним вечером Анна Валерьевна, немногословная и хмурая с того самого дня, как в спешке собрала ребятишек и, поцеловав каждого в лоб, отправила из дома, вдруг сказала дяде Коле:
-    Слышь… А заводик-то наш… того…
-    Чего того? – довольно радостно спросил дядя Коля: до этого он целый день прослонялся по дому без дела и теперь был рад поговорить хоть с кем-нибудь.
-    А ты не слыхал? Теперь там будет другой завод. Из Одессы.
Дядя Коля плохо понимал, почему вдруг завод из Одессы должен появиться у них.
-    А как?
-    Так…


… через неделю почти все оставшиеся столпились на Рубцовке. Дядя Коля вместе с Михалычем тоже пришли: им сказали, что «завод приезжает». Дядя Коля не мог понять, как огромный завод с трубами может приехать на поезде, и ему не терпелось на это посмотреть. Он шатался по перрону, наступая всем на ноги.
Было холодно, но на небе не осталось ни облачка, и солнце било в глаза. От Михалыча, таскавшегося за дядей Колей, отвратительно пахло табаком.
-    Ну когда уже… - бормотал дядя Коля.
Недалеко от вокзала стоял парень в огромной кепке и, быстро размахивая руками, что-то оживленно говорил. Его окружали ровесники, встречавшие восторженными криками чуть ли не каждое предложение. Дядя Коля двинулся было к нему, но тут толпа заволновалась, заходила ходуном, кто-то из передних громко крикнул:
-    Едет!
-    Едет!.. Едет!.. – эхом откликнулись сзади.
От парня все тоже быстро отвернулись, какие-то девушки заахали. Толпа буквально подхватила дядю Колю и понесла к рельсам.
-    Не напирайте! Не напирайте, я упаду! – заверещал кто-то у края
платформы, но его крик потонул в гаме: все начали говорить громче и веселее. Но раздался гудок – и почти все замолкли, встречая поезд.

Дядя Коля не увидел никакого завода с трубами. Мимо с грохотом  проезжали обычные грузовые вагоны. Но все будто что-то услышали в этом грохоте, утихли окончательно.
-    Урааа… - несмело протянул кто-то.
-    Ура. – коротко вскрикнули рядом.
-    Ура! – донеслось с другого конца платформы, и через секунду все голоса уже слились в едином крике. Ветер сильно бил дяде Коле в лицо, перехватывало дыхание, но он хрипло подхватил, и, крича вместе со всеми, вдруг почувствовал, что скоро будет не так скучно, как раньше.


Это был не последний поезд. Приезжали еще эшелоны, которые еле успевали разгружать. От станции до сахарного завода было далеко, и через весь городок везли инструменты, станки, вагонетки… Прибывали и пассажирские поезда – приезжала молодежь из окрестных сел, люди постарше.
Скоро к Анне Валерьевне поселили четырех парней лет семнадцати. Они жили в бывшей комнате ее сыновей. Анна Валерьевна сразу невзлюбила их.
-    Сидят тут, экие хитрые, а мои там… - на этом она начинала шмыгать носом.
Но это не было правдой. Парни не сидели дома, целыми днями они пропадали где-то – дядя Коля решил, что разгружали вагоны. По вечерам же они играли в карты на кухне (Анна Валерьевна с недовольным видом уходила в спальню) и ели кашу, которую сами же готовили. Дядя Коля часто сидел с ними, слушая их разговоры. Они в основном вспоминали свои прошлые похождения, школу и дискотеки, при этом хохотали так, что Анна Валерьевна наверху грозилась и ругалась.
-    Успокойтесь, хозяюшка! – примирительно кричал один из них, самый, видимо, смелый.
На дядю Колю они не обращали ни малейшего внимания. Только однажды тот самый смелый глянул, как дядя Коля ест похлебку, и сказал насмешливо:
-    Дядя, а вы-то чего дома сидите?
Дядя Коля от неожиданности уронил ложку.
-    Ааа… А что?
-    Ну, не делаете ничего? По здоровью?
-    А что делать? – дядя Коля робел перед этим пацаном. Он даже отодвинул тарелку, будто устыдившись чего-то.
Парни переглянулись.
-    Здрасьте! – усмехнулся один, чем-то напоминающий младшего Анны Валерьевны. – Мы работаем целый день, а он…
-    А что – можно было?
Парни захохотали.
-    Да уйметесь вы, нет?! Дайте отдохнуть, черти! – донеслось сверху.
-    Хорошо, хорошо! – привычно крикнул смелый и сказал дяде Коле: - Нужно, дядя!
Дядя Коля удивился. Он был уверен, что если он придет на разгрузку, его выгонят. Его всегда выгоняли из людных мест – из школьного двора, с юбилеев и свадеб…
-    Ладно, я… Я приду разгружать, - дядя Коля старательно прятал глаза.
-    Ха! Разгружать он придет… Мы уж разгрузили давно, строим вовсю. Идите-ка вы, дядя, лучше учитесь за станком работать…
-    А куда? А зачем?
Смелый вздохнул и принялся объяснять.



-    Церковь бы оставили, ироды!
-    Зачем она тебе, Валерьевна? – спросил дядя Коля, обуваясь. – Все равно ходить не успеваешь.
-    Так все равно! Где ж это видано, чтоб в церкви нары стояли?
-    Там, Валерьевна, люди живут. Куда их, как не в церковь? К тебе домой?
-    Бог с тобой, мне этих чертей хватает.
-    Они, Валерьевна, дело делают… - с достоинством сказал дядя Коля, открывая дверь.
-    Иди уж, делатель…


Дядя Коля уже забыл, как год назад слонялся без дела. Теперь он уходил домой с петухами и возвращался поздним вечером, усталый и голодный. Хлеба давали мало, а дядя Коля, привыкший есть домашнюю стряпню Анны Валерьевны, глотал его за секунду.
На заводе могло бы быть скучно: дядя Коля выполнял всего лишь одну работу. Он брал маленькую прямоугольную детальку и просверливал в нужном месте маленькую дырочку, потом отдавал детальку дальше и тянулся за новой – и так весь день. Но дядя Коля не скучал - много разговаривал с соседями. Про невозможность с кем-то поговорить он уже забыл, как и про свое безделье.
Соседи вспоминали свое старое житье-бытье, кто как учился, как работал, как женился. Но от таких разговоров дядя Коля обычно уклонялся – ему-то рассказывать было нечего – зато с охотой вступал в разговоры о нынешней работе.
-    Вот сегодня слушаю, что Михайлов рассказывает, потом думаю: батюшки! Работа-то стоит! Гляжу – а я, оказывается, сверлю, только сам не замечаю…
Или:
-    Вот мне вчера хозяйка говорит: устала я, готовлю на вас, готовлю целый день… А я ей говорю: молодец, Валерьевна, мы б без еды что? Мы б без еды померли бы все, правильно?
Больше всего дядя Коля любил торопить своего соседа справа:
-    Ну давай быстрей! Я уже сделал давно, а ты копошишься! Тебя все ждут!
Сосед, мальчик лет восемнадцати, краснел и что-то бормотал в ответ, все одобрительно кивали.
Несмотря на то, что дядя Коля страшно уставал, выглядеть он стал лучше. Причесывался, брился, после работы переодевался в чистую одежду. Домой и на работу шагал бодро, иногда даже напевая песенки. О том, что творилось за пределами городка, он понятия не имел, да это и не нужно ему было.



Впервые он почувствовал, что жизнь кажется прекрасной далеко не всем, когда Анна Валерьевна получила похоронку. Она выла в голос, молодые парни, которых теперь было шесть, абсолютно не знали, что делать,  и беспомощно копошились вокруг нее. Кто-то из них подлетел к дяде Коле с просьбой дать нашатырь, дядя Коля объяснил, где он, и скорее побежал в свою комнатку, где тут же лег спать, стараясь не думать ни о чем, кроме своих прямоугольных деталек.



К декабрю дядя Коля понял, что он может сверлить очень быстро. Рядом с ним поставили более расторопного парня, и вдвоем они успевали очень много. Другие только диву давались – это были в основном новенькие, многие старички ушли делать саперные лопатки. Дядя Коля не видел никакой разницы, но он настолько привык сверлить, что уходить ему не хотелось.
Скоро дядю Колю стали именовать «передовиком» и выдавать на сто грамм хлеба больше. Молодые рабочие робели и уважительно называли его Николаем Игнатьевичем, девушки краснели, когда он упрекал их в нерасторопности. Сначала дяде Коле было все равно, но потом, когда на его станок поставили маленький красный флажок и все зааплодировали, он – наверное, в первый раз – почувствовал, что счастлив.



С той поры прошло немало времени, дядя Коля уже и сам не помнил, сколько раз он получал этот флажок. Однажды, когда он в очередной раз перевыполнил норму, ему даже выдали красную звезду. Все опять аплодировали, и дядя Коля подумал, что ему попались хорошие соседи по цеху: одного из жильцов Анны Валерьевны знакомые даже побили за чрезмерные успехи. Дядя Коля, узнав об этом, захотел разобраться с ними, но обиженный парень не разрешил.
Теперь даже самые старые жильцы, которые помнили, каким дядя Коля был три года назад, уважали его. Анна Валерьевна лишь фыркала и пренебрежительно говорила про него: «Местная знаменитость», но дядя Коля уже давно ее не слушал.
Но скоро всё уважение, да и все награды, звездочки, флажки и дополнительные обеды перестали интересовать дядю Колю. Ему хватало и того, что он занят, что у него есть дело, которое он может делать хорошо. И каждый день он стремился сделать как можно больше деталей, больше хотя бы на одну, чем вчера, больше, чем сосед напротив… Он даже не представлял, что это когда-нибудь может прекратиться. Выходные, которые давались раз в месяц, не радовали, а об отпуске он и мысли не мог допустить.

В десятых числах декабря дяде Коле предложили с нового года по понедельникам учить молодежь. Училище располагалось на первых этажах местной школы, туда ходили все -  кто дорос и не дорос, кто хотел и не хотел… Дядя Коля согласился, хотя учить было скучно. По привычке он начинал сверлить очень быстро, пареньки, глазевшие на него во все глаза, потом ничего не могли повторить. Дядя Коля злился, но объяснял заново, ребята почему-то страшно боялись его гнева, хотя он никогда не кричал. Потом дяде Коле объяснили, что им сказали: «Придет передовик, который  любит неумех и наказывает их».
Но дяде Коле не хотелось никого наказывать. Убедившись, что все сверлят правильно, он тихонько шел к своему станку и принимался за дело.
- Кыш! – хрипло кричал он, если кто засматривался на него, и продолжал сверлить…


… а больше ему ничего и не хотелось: даже во сне он видел свои детальки, видел, как успевает сделать огромное, невероятное количество, как сверлит с непостижимой скоростью… Иногда ему снилось свое прошлое – как он бродит по улицам с сигаретами, как слоняется по пустому дому. Тогда он просыпался, тяжело дыша, и глядел в потолок, бормоча себе под нос, что это лишь сон, что этого больше никогда не будет.
Не будет, пока висит на стене как раз напротив его станка огромный плакат: «Все для Победы: работай лучше и быстрей».
Дядя Коля будто не видел первой части плаката, да и про победу не думал, он помнил лишь вторую часть: «работай лучше и быстрей… лучше и быстрей… лучше и быстрей…»



Как-то дядя Коля поставил новую цель. Она состояла в том, чтобы, считая про себя, просверлить дырочку за минимальное время.
«Пятнадцать, шестнадцать… Черт! - думал дядя Коля, откладывая готовую деталь. – Раз, два, три… семнадцать, восемнадцать… Эх, совсем плохо… Ну-ка, еще раз…»
Он очнулся, только когда его ткнули в бок:
-    Николай Игнатьевич, пойдемте! – крикнул худющий пацаненок.
-    Куда?
-    Сказали, всем во двор, объявление будет…

Дядя Коля плохо понимал, о чем речь. Он услышал только про победу -  и громкий, неистовый крик оглушил его, он закрутил головой, беспомощно оглядывая ревущую толпу:
-    Это что? Это что, теперь не надо?.. Детальки делать не надо? – дядю Колю никто не слышал, на шею ему кинулась какая-то зареванная девушка в фартуке, он пошатнулся, задрал голову, и весеннее солнце на мгновение ослепило его, ударило в глаза, и он, оттолкнув девушку, кинулся прочь, не видя ничего перед собой и натыкаясь на людей.

Плакат, висевший перед ним пять лет, словно преследовал его: «Все для Победы: работай лучше и быстрей».
Все для победы… работать для победы… а теперь?
-    А теперь? – спросил он у какого-то грязного пацана, который пританцовывал  и хохотал.
-    Что теперь, дяденька? – это обращение будто обожгло дядю Колю, он мгновенно вспомнил разговор на кухне с жильцами, их пренебрежение, свою жалкость…
-    Теперь надо работать? Все равно надо так же работать? – закричал дядя Коля, хватая пацана за рубаху.
-    А? Чего не надо? Да ладно, все равно не надо! Не надо, дяденька! Не надо! Теперь ничего не надо! – пацан, смеясь, вырвался и побежал в толпу, размахивая руками.


Дядя Коля не помнил, как дошел до дома. На его улице почти никого не было, не было хохота, громкого пения и поздравлений, никто не кидался на шею с криком «Победа! Победа!» По дороге дядя Коля встретил лишь одного из рабочих своего цеха – он бежал наперегонки с сыном по ухабистой улице и все время смеялся. Видел дядя Коля и парней с девушками. Все они тоже смеялись - смеялись, размазывая по лицу слезы, смеялись, прерываясь лишь на поцелуи…


Дядю Колю никто не заметил. Он пришел домой, машинально открыл дверь своим ключом, прошел мимо тумбочки, на которой стоял портрет сына Анны Валерьевны с черной ленточкой, поднялся в свою комнатку.
- Выходной… - пробормотал он, достал из кармана пачку сигарет, лег на аккуратно застеленную лежанку и умер.

Отредактировано Лариса (2007-06-20 20:08:50)