Форум литературного общества Fabulae

И вам прощенье…






Вавилов, охая и поскуливая, прошел в угол вагончика, приподнявшись на цыпочки, замер, намереваясь потужиться в раковину, прислушался: «Ай! - махнул рукой, - один ведь!»  Тяжело выхакивая иссохшей гортанью перегарную вонь, послушал, как  журчит, стекая в обледенелое ведро, переработанное организмом. Удовлетворенно просипел: «Шлаки пошли…»  Оперся о стену  руками, угнув голову, прилепил лоб к холодному боку рукомойника. В глазах мльтешила снежная круговерть. «От дурак, до зайцев допился! - лихорадочно потер глаза. - Да не…е… - пробубнил облегченно, - раковина это!..»
Густо битая чёрными метинами, отмытая,  белела она в темноте  остатками эмали, а в больном взгляде эти пятна дрожали и разъезжались. «И высоковато!..» - поежился Гриша, опускаясь на всю ступню, прижигая подошвы  выстывшими, студёными досками пола. Стукнул по соску рукомойника ладонью. Тот лязгнул пусто и гулко. «Тьфу!» - сплюнул Григорий,  раскорячась, ставя боком ступни ног, прошлёпал к себе в закуток. Поднес к глазам будильник: «Ого!.. восемь утра, а темень… хоть глаз коли». Сожалеюще окинул взглядом широкую кровать, поправил вторую подушку.  «А… дурак пьяный! И что взбрело воспитывать девку. Видишь ли, навроде бревна лежит, чурка деревянная, и та в постели инициативней… а кто б научил. Теперь мерзни… – поежился, приподнял одеяло, намереваясь  опять залечь в постель.
Осуждающе пробубнил: - Печку б затопить, чайку б заварить  да душеньку согреть, - ругнулся: - Обормот… есть ли дрова хоть, посмотри. У печки не видать,  а на улицу идти, ой-ей-ей!
В дверь несколько раз осторожно стукнуло. «Кто? Может, Аська?» Гришка заполошно дернулся, схватившись за голову, ойкнул, прислушался… нет, тихо. «Гордый, однако, народ, своенравный, не вернется девка, да и не стучит она: примай, какая есть, дверь нараспашку…» Присел на кровати, свесил ноги, пошарил рукой у табуретки, подвинул обрезанные валенки, кряхтя, сунул в них ноги, посидел, взглядывая на дверь. Да нет… тихо.  Послышалось, а что не послышится, в голове гуд, как кувалдой по чугунному котлу огрели. «Чу…» - явно стучат, насторожился. В комнате, где стоял движок, взлаяла запертая Найда.
-Тиха!..
Почёсывая взлохмаченную голову, подошел к двери. Приостановился, подергал себя за ухо, озадаченно передернул плечами… Всё же глухомань, ни души на три десятка километров.
-Кто там?- облизнул губы, - если есть кто…
-Григорий Петрович, открой! Замерзла…
-Аська! Сейчас… огонь запалю! - занервничал, засуетился, поддернул трико, сунулся туда-сюда. - А… черт! - «Впусти девку, замерзла, поди, потом и прихорашивайся…»
Но огня в стоявшей на столе лампе прибавил, подвесил над столом, зацепив дужкой за потолочный крюк, отер враз вспотевшие ладони о рубаху, сдвинул массивную щеколду.
Примёрзшая краями, обиневевшая дверь с треском распахнулась. От сильного толчка в грудь Вавилов опрокинулся под стол, кувыркнувшись,  юркнул за массивную печку; лязгнувшую под ним кочергу, гнутую из проволоки-десятки, наугад цапнул растопыренной пятерней, уверенно перехватил ближе к концу. В клубах пара на него рванулись медвежеватые фигуры, стол с грохотом отлетел в угол, подумалось: «Как вовремя лампу перевесил…»
Заорав: «Вы что, хлопцы, с ума посходили?.. Погоди, разберёмся!..» - Вавилов изловчился встать на ноги; качнувшись, осел, примеряясь как следует хрястнуть нападавшего по башке, но придержал руку: не изувечить бы дурака, - с потягом огрел по плечу ближнего. «Главное, не с ружьями, - лихорадочно соображал Гриша. – Ножи, конечно, у всех, а у меня кочерга в руках, напугаю, не подойдут…»
-Мужики! Мужики! – кричал он, махая увесистым крюком. – Объясните, в чём дело! За что?..
В маленькой комнатушке троим националам, в малицах, ещё и Ася влезла, вольно не развернуться. Выставив ножи, нападавшие, уклоняясь от свистящей у их лиц кочерги, толклись, как поросята в закутке, отпрыгивая, давили друг друга, терлись малицами по стенам. Бубня непонятное, кое-как уравновесившись, опять лезли на Григория. Вавилов с угрожающим хеканьем рассекал кочергой воздух над их головами. Нападающие  пытались сноровисто извернуться от опасности, но не привыкшие к ровному, ноги, косолапя, заплетались объемными бокарями друг о дружку, и мужики дружно валились на стоящую за ними девчонку. Та пихала их вперед, негромко, пристыжено ругалась. Наконец, выдохлись, утихомирились, стояли, шумно дыша и смущенно осматриваясь.
-Ба!.. Кого я вижу… Братаны, родственнички!.. - засмеялся Гриша, хотя ребят узнал сразу.
Впереди, чуть скособочась, неловко застыл старший брат Аси - Петька, за ним Лёшка и Коля. Распаренные лица истекают потом, ребята суетливо промокают их рукавами малиц, глаза налиты деланной свирепостью.
-Ну, вы чего, хлопцы?.. - Гриша настороженно присматривался к гостям. - Совсем озверели. С ножами, как разбойники. Объясните, что да как… - Поняв, что те совсем угомонились, демонстративно повернулся к ним спиной, поставил кочергу к печке, мол, видали и не таких ухарей.
-Чего объяснять? – обнажив гнилые зубы, крикнул Лёшка. – Ты сестру изнасиловал. Прирежем!
Гриша осмотрел себя, одернул рубаху, пригладил вихры, ухмыльнулся:
-Разуй глаза, шнурок! Совладаю ль? Она уже неделю у меня живёт. А может и больше. А то вы не знаете!  - повысил голос. - Вы дуру-то не гоните!..
«Ну, по поводу… - хмыкнул себе под нос, - так её изнасиловали лет пят назад. Не сами ли и поспособствовали, черти немытые?..»
Успокаивающе вскинул руки.
-Тиха!.. вам можно х…ю пороть, а я что, пальцем делан! И вообще, ребята, у меня водка есть… Пусть Асюха печку растопит, перекусить приготовит, а мы как положено поговорим. Раздевайтесь!
Как и рассчитывал  Григорий, слово «водка» произвело на братьев магическое действие. Не скрывая довольства на побуревших, посеченных ветрами и морозом лицах, скинули малицы, свалили их в угол вагончика, охлопали от снега бокари (опять же для солидности, мол, мы порядок знаем… снег-то в возне по углам разлетелся), прошли вперёд. Петька, морщась, поднял стол,  Коля уже суетливо ширкал по полу веником, подметал к печке слетевшие со стола объедки, снег, ледышки. Лешка совал в топку, приоткрыв дверцу, рубленые лоски, Ася из коридора несла рыбу и мясо.
Только сейчас Вавилов спохватился, что стоит в застиранной исподней рубахе до колен, штаны-трикушки, обвисшие мотней, в дырках на ляжках, как моль поела, а девка-то молодая, а сам уже… и седоват, и рожа вкривь и вкось… глаза залив, вроде ничего, сейчас как-то… Рванулся к себе в закуток.
-Вы порядок наведите, а я мигом цивилизацию тут устрою, движок запущу, телик включу. Если память не отшибли, вчера - Рождество Христово, - просунув голову в колючее горло свитера,  оглянулся на ребят, осуждающе добавил: - Вы же православные, поножовщину в праздник… Мы-то с Аськой знатно посидели. Глаза продрал, бог ты мой, холодина, дверь открыта, никого нет…
Колька, заняв место у стола, сверкнул хитрющими, довольными глазами, крючковатыми пальцами дерябнул себя по черным густым волосам.
-Ты ж её выгнал. Голую на мороз выкинул.
-Не может быть!.. Не поверю, пусть сама скажет, - Вавилов, потирая руки, подсел к столу, подмигнул Кольке. «Специально придумала, чтоб мы схлестнулись, у них всегда так…» Искоса посмотрел на девчонку. Та сердито зыркнула тёмным глазом в его сторону, но промолчала.
Чего вам объяснять, не маленькие. Не захочет баба, хрен ее изнасилуешь, а уж выгнать! Да и не справиться мне с ней, здорова девка - огонь…
-Она двадцать километров шла, - ощерился гнилыми зубами Лёшка.
«Зверёныш… несуразный какой-то. Младший потому что, спились родители к моменту как зачать, по пьяни и смудровали недоделанного. А может и не ихний, на братьев мало похож, больше на бичеватого, захудалого русака…»
Всякого мусора тут хватает, занесло мужиков на севера черт знает какими ветрами, но фартовое счастье в диком чужом краю далось не всем, не подняли длинного рубля, а значит, родимой сторонушки им не видать. Хорошо, если друзья живы, посострадают, соберутся с силами, отдолбят замерзшую землю, холмик из серой кусковатой мерзлоты насыпят, крест, немудрящий воткнут, да помянут, чем бог послал. А то и так в овраг кинут; песцы, ненужную, изнемогшую плоть, за ночь, до белого скелета, обглодают, в неделю косточки растащат, зимой засыплет их снегом, летом зарастут травой…
Гриша выпрямился, достал из ящика, стоявшего на полке, две бутылки водки, поставил на средину стола.
-Начнем помаленьку, потом, как пойдет, - ни к кому не обращаясь, проговорил: - За этот рупь горбатиться надо… как проклятому, а хватает этих рублей на три месяца отпуска… и то не всякому.
Вавилову взгрустнулось, это с ним всякий раз случалось при виде Лешки. Сердце защемило жалостью к тысячам бедолаг, а может, и к себе, еще шажок, и над его пустым черепом затявкает ушастый, остроносый белоснежный зверек. «Эхе-хе!..» Потер грудину, опять глянул на парня. У Лешки тело мелкое, худосочное, а глаза красивые, синие, в злобе темнеют, наливаются ненавистью ко всему живому, но отходчив. А это главное… Наш мужик, наш…
Петька, коренастый, красивый парень недружелюбно посмотрел на брата:
-Не ври! Она на оленях приехала.
Гриша поднял ладони:
-Ладно, ладно, все ж в моем хозяйстве непорядок случился, наверное, я и впрямь чего-то не того… Плохо помню, - назидательно поднял палец: - По нашему обычаю, по русскому… на мировую, значит, когда идут, то есть мирятся скандалисты, обидчик угощает. Если вы считаете, что я виноват, ну что ж, ставлю по литру на брата. 
Про себя съехидничал: «Хрен им наши национальности: хоть татарин, хоть еврей… - русские, и всё тут…»
Лёшка приоткрыл рот от неожиданной щедрости Гриши.
-Но! - Вавилов погрозил пальцем. - По рации передали, идёт ко мне транспорт, мехколонна. Часиков через…  Может, через сутки будут тут. Если ничего не случится, конечно. Потому засиживаться нет резона, у меня работы выше головы. Пузырёк один-другой уговорим, остальное повезете домой. Батька с маткой, поди, ждут? 
Ребята переглянулись, ответил Петька, уставившись в потолок:
-Они в поселке, поехали пенсию получать, там пьют.
Гриша откупорил бутылку.
-Ладно, не век там гулеванить будут, пропьются, приедут, не все выжирайте, им оставьте... А мне готовиться к приёму гостей надо.
-Что делать будут? – осведомился Колька.
-Бурить начнем, и взрывать будем, где порода скальная. Ищем полезные ископаемые, короче, геологоразведка. Садись, Ась, поближе ко мне. Не знаю, когда увижу. Привык, добрая ты девка. Увёз бы… да стар, а работать ещё не один год, до пенсии шесть лет, доживи еще...
Коля засмеялся.
-Однако, пусть у тебя остается. Родит одного-двух…
-Да у него в Игарке, небось, жена есть и дети, - Лёшка подвинул кружку под руку Грише. - Наливай!
-Дети есть… не в Игарке, а в Поволжье, и жена… -невольно сглотнул тяжелый комок в горле, откуда и взявшийся, кашлянул, проталкивая, - бывшая, значит, как положено, она с ними, – скривился, рука дрогнула, водка плеснулась на стол.
Ася встревожено посмотрела на Гришу.
Он беспечно хохотнул:
-Холостой я уже лет пятнадцать. Так… мыкаюсь один. Садись, Ася, садись. Ставь закуску, - развел руками, лукаво поглядывая на Асю, радушно улыбнулся. – Однако, хозяйка! Вы только гляньте! Есть чем дорогих гостей отпотчевать.
На столе мелко струганная рыба, мясо отварное холодное -  кусками, на дощечке. От вида сочных кусочков репчатого лука, устилавшего приготовленное в глубокой тарелке макалово, рот у Гриши наполнился слюной. Тут же сало с чесноком, колбаса, тушенка; вермишель шипела в сковороде.
Гриша обнял за плечи девчонку.
-Не даст пропасть старику…
Худенькие плечи напряглись и тут же доверчиво опали под рукой.
«Несчастная ты, девка, ни любви тебе, ни жизни в этой глухомани… пропадешь, коза… » - запереживал Гриша, но стакан поднял бодро, встал:
- Вы молодые еще, вот потому и скажу я так! - крепко отер ладонью лицо. - Выпьем, ребята, за то, чтоб разум нашими поступками руководил, а не дурь.
Петька внимательно посмотрел на Гришу, понимающе пожал плечами. Лёшка опять зло сощурился. Коля с облегчением поднял кружку:
-Да мы не дурные, все понимаем, и жили, и будем жить дружно. Чего нам делить? Ты нам поможешь, мы тебе. У нас ещё три сестры. Пусть Аська живёт у тебя.
Выпили не спеша, даже не сморщившись.
Гриша не выдержал, крякнул, стукнул себя в грудь:
-Ну, зла!.. Дерет. Вроде, бронхи прихватило хиусом, по пьяни разгорячился, на улицу курить выскочил.
-Малицу тебе надо сшить, - окуная кусок рыбы в макало, проговорил Колька, - оставляй Аську, заготовок привезем.
-Конечно! - легко согласился Вавилов. Дней на десять отправлю к вам, а как наши по объектам разбредутся, и, пожалуйста, жду...
-Мы и мяса привезём, и рыбы, - Лёшка захмелел, тщедушное тельце его повело, плечики под грязной армейской рубахой заострились, лицо глупо расплылось в скуластой  косоротой улыбке, наивной и доверчивой, беззащитно повлажнели, глаза. - Мы вам всегда поможем, живите только.
«Эх, пацан, кабы так просто - выпил рюмку, и жизнь заиграла…» - подумал Григорий, но вслух согласился:
-Договорились! - разлил оставшуюся водку по кружкам. - Допиваем, и по домам.
-А телик?.. - заартачился Лешка.
Но Колька, задумчиво посматривая на сумку с водкой, приготовленную Гришей, толкнул его в бок:
- Пей! Без базара давай, домой надо, сетки проверить, капканы…
Гриша хмыкнул: «Надо ж, чему б хорошему научились... А то... «без базара»,  - покачал осуждающе головой, но промолчал.
Чокнулись, выпили еще. Лешка совсем сник.  Колька полез из-за стола, потянул Лешку. Ася оделась с неохотой, первая; посматривая на Гришу, помогла одеться Лешке.
Гриша помотал головой:
-Привезут «Буран», санки сделаю, приеду за тобой.
Девчонка заносчиво вскинула лицо, выбежала, с неожиданной силой распахнула дверь. Пожав руку Вавилову, братья вывалились за ней, напустив холода в прогревшийся домик. Петька  заметно кособочился.
«А здорово я его саданул. Может, и ключицу сломал. Так по-другому б и не отбиться, ничего, заживёт… не впервой…»
Вавилов закрыл дверь. Тихо стало в домике, тоскливо и неуютно. Посмотрел в сторону дизельной, Найда молчала.
«Кости грызет, наверное, Аська отнесла полную чашку. Движок так и не запустил, спешили выпить, а как выпили, еще наливай...» 
Небольшое помещение двигательной отгорожено плотной стенкой и толстенной дверью. Запускал Гриша движок не на долго, лишь когда смотрел телик; трещал и дымил двигун неимоверно, и всё просачивалось, прорывалось чадной вонью к нему в комнату, к тому же щетки искрили, по экрану шли помехи; от великой скуки и большого интереса можно выдержать такого смотренья пару часов. Спал и читал же в тиши, лампочка-сороковка на двенадцать вольт позволяла разбирать любой текст; подпитка от  двух пар аккумуляторов, заряжал их от движка.
Прибираться Гришка не стал, еще подбросил в печку дровишек: под кроватью целая поленница оказалась: поленья, доски торчат, белеют косо рублеными концами. «Аська, молодец, натаскала».
Вавилов осмотрелся. По поводу колонны он приврал. Через месяц, как зимник откроется, когда тундра  снегом покроется, тогда и ждать экспедицию.
Всякая речушка, всякий ручеек промерзнуть должны; земля-то уже окостенела; вьюжит, свищет, во всю дурь, ветер: негде ему силу потерять, среди деревьев или бугров опасть, притихнуть; не за что зацепиться и снегу на плато. Сдувается первый пуховой  снежок с безлесой тундровой горбины, поднимает, крутит его ветер, закидывает в низины, трамбует в кусты тальника, ольхи. Пока забивает распадки, на верхотуре же, до самого горизонта, голо и  черно, и тоскливо...
О семье говорить всегда тяжело... не вырвать из памяти кусок жизни. Два раза женился, и два раза по любви. Вот и живет с этими бабами до сих пор, хоть и разделенный огромным расстоянием: то ругает, то доказывает что-то, то винится... Содержит ближнюю, вторую, - последнюю, а дальней напоминает о себе в дни рождения детей. Четверых успел сотворить…
Вздохнул: «Детишки… уже взрослые». Алименты на одну, на младшую отчисляет, да и то, год остался. Детей в заботах и работе почти не видел, можно сказать, не прочувствовал отцовства. В редкие наезды… крутятся вначале под ногами, одарит подарками, и все, с глаз долой… Гуляет папка, вахтовик, тундровик, вырвался на свободу… Вот и догулялся, все мозги себе просверлил мыслями о детях и женах. Вроде, виноват в чем-то… а в чем?
Вавилов брякнулся поверх одеяла, смежил веки, дремота охватила уставшее тело.
«А ведь прирезали бы? Или дурили?… И чего на них нашло?.. Вроде по-человечески соседствовали, ни в чем не обманывал,  отношения  вполне демократические, - хмыкнул,  - и они ведь крещеные, черти немытые! Наверняка в поселке Рождество праздновали, оттуда и приехали»...
Сел на кровати, сердито взъерошил волосы. «Значится, опохмеляться к родственничку нагрянули, - опять хмыкнул, но с некоторым облегчением. - Постеснялись напрямую спросить, мол, то да се… болеем… С ножами полезли. Совесть да стыд, однако, есть, не подрастеряли, - со смешком передразнил: «Маленько, маленько есть»… - прислушался. Голосом Лешки проскрипел: «Однако маленько еще тут поживешь и совсем наш станешь»...




:loser: