Форум литературного общества Fabulae

«Призрачно все в этом мире...» - пропела мобилка. Елена вздохнула, поднялась, укутавшись простыней.
- Что это? – спросил Антон, не открывая глаз.
- Мне пора.
Он поймал ее за край простыни, притянул назад на постель:
- Еще полчасика. Мой поезд в десять часов. А я уже скучаю.
- Я обещала позаниматься с Ромкой английским. Виктор хочет, чтобы мальчик учил английский – сейчас без этого никуда. Она положила голову на грудь мужчины, из этой позы смотрела в его близкое лицо. Провела пальцем линию по средине лица, ото лба через переносицу и нос по подбородку к шее. Подумала, что у него уже намечается второй подбородок. Годы тихо плывут, покачивая их на своих зыбких волнах. Интересно, а замечает ли он перемены в ней самой? Антон наматывал на палец прядь ее волос, пробормотал: 
- Взяла бы репетитора, было бы у нас с тобой лишних полчасика.
Елена села на постели, собрала с кресла разбросанную одежду: Ну, откуда у меня деньги на репетитора? К тому же, Виктор считает неразумным тратить деньги на репетитора в семье, где мама сама преподает язык. Наверное, он прав.
- Давай я оплачу уроки для Ромки. И в следующий мой приезд ты не будешь включать этот твой идиотский будильник-напоминальник.
Елена уже причесывалась перед зеркалом: Давай. А заодно придумай, что я скажу мужу, где я взяла эти деньги?
- Скажешь, премию получила.
- Тоша, дело ведь не в этом. Не возьму я у тебя денег для учителя моего сына.
- А может быть, это и мой сын? – брякнул Антон, и испугался сказанного. Ведь давал же себе клятву! А воробей неосторожных слов уже вспорхнул под потолок, и его теперь не поймаешь.
Елена замерла над своими вещами, непойманный воробей застал ее врасплох. Медленно обернулась, посмотрела внимательно: - Может быть.
Вышла в кухню, зашумела водой.
Антон поднялся. Сколько лет они уже встречаются вот так, снимая квартиру на время его приездов? Постепенно у них появилась постоянная квартира, хозяйка которой стала почти своей, он звонил ей, сообщал даты.  Тетя Ксеня подгадывала так, чтобы квартира была свободной. Они уже ко всему здесь привыкли: к сиреневым обоям, расписанным ветками сакуры, к светлой старой мебели, к кофейным чашкам в красные горошки. Этот дом стал немного своим. Временное жилище украденного счастья.
Антон прошел в кухню за Еленой:
- Прости, я что-то ляпнул такое... – он обнял ее, прижал к себе крепко, вдохнул запах волос.
Елена отстранилась. Зачем, ну зачем он завел этот разговор? Она давным-давно запретила себе задавать вопрос: чей сын Ромчик, ее мужа, Виктора, или случайного попутчика, к которому ее бросило дикой силой, и которого она думала наутро уже более никогда не увидеть? А он стал смыслом ее иной жизни, короткой, от встречи до встречи, под чужой крышей... Жизни, посвященной ожиданию новой встречи, и встреч, наполненных ожиданием новой разлуки. Вот уже пять лет.

Олимпиаду по английскому для старших классов обычно проводили в Горловке, тамошний пединститут был базовым в Минобразе. Жюри же, для пущей объективности, состояло из преподавателей столичных школ и педвузов. На установленный порядок ничто не могло повлиять: ни смена власти, ни течение времени. Одни и те же люди, из года в год. В эту теплую веселую компанию однажды включили и Елену – заменить ушедшую на пенсию Розу Исааковну, внести «свежую струю молодой крови», как вычурно выразился на заседании их завкафедрой.
Узнав о предстоящей командировке жены, Виктор долго бурчал, выдвигал веские аргументы, по которым выходило, что уехать Елене ну никак невозможно! Во-первых, Катьке всего пять лет, разве можно оставить такую кроху...
«Кроха днем в садике, а вечером о ней позаботится моя мама, она живет совсем недалеко и может на время моего отсутствия погостить у нас», – возражала Елена. С мамой этот вопрос она уже решила. Может быть, Виктор не хочет видеть тещу? Виктор предпочел пропустить эту реплику мимо ушей. Все остальные «во-второых», «в-третьих» и «в-дальнейших» Елена разрушала так же методично и обоснованно. Она хотела поехать, вдохнуть иного воздуха, отвлечься хоть немного от рутины будней. К тому же ей, как молодому преподавателю эта поездка совершенно необходима для профессионального роста!

И вот Елена стоит в коридоре купейного вагона (бригада «жюрей» с общего согласия доплатила за купейность к положенным командировочным), глядит на мелькающие за окном деревья приколейной полосы, на улетающие к горизонту поля, на кокетливые ленточки речушек. Сердце полнится щенячьим восторгом, в голове почему-то звучит «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер...». Ей всегда хотелось множественности бытия, всегда было немного тесновато в рамках отпущенной ей судьбы. Привязанность к дому, к мужу и дочери вступала в легкое, немучительное, но все же противоречие, иногда ночами Елена думала: и это все? Я получила свою любовь, свою жизнь, разместила ее в предназначенную колею – и так навсегда? А как же ветер странствий? Вечная жажда перемен?
Она попыталась поговорить о своей неуспокоенности с Виктором, но тот не понял: о каких переменах ты говоришь? Я тебе надоел? Или работа надоела? Ты же так стремилась в этот   институт...
- Я говорю о дальних дорогах...
- Вот поедем летом в Крым - будет тебе дорога, - «успокоил» ее муж.
Больше она не заводила эти провокационные разговоры.

- Позвольте пройти, - сказал вежливый мужской голос.
- Пожалуйста, - Елена посторонилась,  оглянулась на него. Мужчина прошел, слегка коснувшись ее в тесноте вагонного прохода, их взгляды встретились. У него были темные, бархатно-карие глаза в густых, чуть загнутых ресницах. Неприлично красивые для мужчины глаза. Таких глаз вообще не должно быть в реальной жизни, только на картинках в книгах о доблестных рыцарях и неведомых странах. В крайнем случае, у киношных героев. Это уже потом Елена увидела длинный нос, из которого торчали смешный волоски, немного оттопыренные уши. И тонкую шею не-красавца. А в то мгновение она поняла, что значит утонуть в глазах, и что значит банальная фраза – «вспыхнуть от страсти». В миг соприкосновения в коридоре вагона она вдохнула его запах : корица, и еще что-то восточное, и немного табаком. Голова закружилась, она даже покачнулась. Или просто вагон тряхнуло на стыках рельсов? Мужчина поддержал Елену: осторожно. И сразу же извинился:
- Простите.
Он скрылся в своем купе, а она осталась стоять, с бешено колотяшимся сердцем, сохраняя в ноздрях его запах, сберегая в своем воображении удивительный темно-обволакивающий взгляд и легкое, едва ощутимое прикосновение.

Их группа «жюров» занимала два купе в самом начале вагона: в одном ехали преподватели-мужчины, в другом – три дамы и завкафедры Иосиф Олегович. А Елена и аспирантка Таня оказались в другом конце вагона. Вообще, от Киева вагон отшел полупустой, что было довольно странно. «Жюры» открыли двери своих купе, устроили общий стол, пели песни, и приглашали всех пассажиров к себе. Их веселье заразило немногочисленных соседей, даже  хмурая проводница, наконец, заулыбалась.
Елена сначала почувствовала, что темноглазый тоже присоединился к общей пирушке. И уже потом увидела. Стоит у окна, смотрит на нее. Места в купе ему не хватало. Горячая волна скользнула по спине, коснулась ушей и щек, спустилась по груди вниз. Елена ощущала его взгляд как нечто материальное, чувственное, и спасения от него не было, да она и не хотела спасения. С ней происходило что-то, чего еще никогда в жизни не случалось, и вряд ли когда-нибудь случится. Дрожа от непонятного жаркого волнения, она осмелилась взглянуть на него, встретить темный взгляд. Он едва заметно улыбнулся и кивнул ей, как будто таинственная связь между ними уже существовала...

Эта командировка для Антона оказалась на удивление успешной. Он решил все производственные вопросы в два раза быстрее, чем планировал, посетил старых, институтских, друзей, день побродил по городу. Оставалось еще два дня, а дел уже никаких. Конечно, можно воспользоваться тем, что «все оплачено», немного отдохнуть за счет фирмы, но нестерпимо захотелось домой. Даже не то, чтобы именно домой, но ехать куда-то, чтобы дорога, и мелькание пейзажей за окном, и ощущение новизны и перемен. Пусть призрачное, обманчивое, но «иное». Беспокойство в крови побудило его выйти на станции «Вокзальная». Паспорт и кошелек в кармане куртки, вещи оставались в гостинице.
Эскалатор метро лениво полз вверх. Перед Антоном, на несколько ступенек выше, ехала оживленная группа разноворастных мужчин и женщин. «Группа товарищей в командировку», определил Антон для себя. И увидел ЕЕ. Женщина разговаривала с соседкой, стоящей на той же ступеньке, и Антон видел только ее профиль: нос с горбинкой и высокий выпуклый лоб. Гладко зачесанные в тяжелый узел платиново-светлые волосы заколоты высоко на затылке ярким гребнем. Около ушей выбивались прядки и кудрявились до самых плеч. Как у древнегреческих богинь. Ему захотелось увидеть ее глаза, но женщина отвернулась: эскалатор поднялся наверх.
Не задумываясь над тем, что он делает, Антон пошел следом за веселой компанией. Из обрывков разговоров он понял, что преподаватели едут на «мероприятие». В направлении, ничего общего не имеющим с его родными краями. До отхода поезда оставалось полчаса. Антон дождался, пока пассажиры сядут в вагон, и тяжко вздохнув, заглянул в глаза хмурой проводницы.
- В кассу, - буркнула проводница, худая, немолодая и уставшая от вечных дорог. Она давно научилась читать по лицам командировочных.
- Там толпа. Я не успею. – возразил ей Антон.
- У меня мест нет.
- Так пустой же вагон? – удивился Антон.
- Спецбронь. Начальник предупредил: пущу «леваков» - свободна. А у меня дети. Иди в другой вагон.
- Мне надо в этот,- тихо ответил Антон. – Пожалуйста. Очень надо именно в этот вагон.
Бог его знает, что тронуло проводницу: его тихий просящий голос, умоляющий взгляд или то, что он не заговорил о деньгах? Просил, а не покупал.
- Иди в мое купе, - пробурчала. – Будут места, поедешь. Нет – высажу на следующей станции.
- Спасибо, - Антон ни с того, ни с сего чмокнул прводницу в щеку. Та аж подскочила: ну, парень...

Таинственная «спецбронь» так и не появилась, мест было полно, Антон занял пустое купе, сунул проводнице в карман солидную сумму.
«Что я делаю?» - спросил сам у себя. – «Куда хоть я еду? В Донецк? Зачем? За кем?» Это было наваждение, сильнее доводов рассудка, трезвых рассуждений, против всех его устоявшихся жизненных принципов. Его словно поманило вдаль за свежим ветром, за женщиной с профилем греческой богини. Он забыл обо всем, что существовало вне этого вагона и перестука колес: о доме, о семье, о дочках-двойняшках, жене и еще одной милой женщине, к которой иногда заглядывал «посплетничать»; где-то была работа, карьера, проблемы с поставщиками и поиски новых рынков сбыта. Все было далеко, не важно, несущественно.
Антон приоткрыл дверь своего купе, выглянул в коридор. Она стояла у окна, чуть поворачивала голову вслед за мелькающими пейзажами и кажется, что-то напевала. Какие у нее глаза? Светлые, несомненно. Синие. Или зеленые? Нет, разумеется, синие. Есть только один способ проверить: заговорить с ней. И может быть, она улыбнется. У нее должна быть замечательная улыбка. Антон взял полотенце – будто бы он идет умываться.
- Позвольте пройти, - сказал Антон, удивляясь тому, что голос его плохо слушается. Нет, это настоящее колдовство, ведь он же не мальчишка какой-нибудь, взрослый мужик, и так вот «млеет и бледнеет»!
- Пожалуйста, - женщина посторонилась,  оглянулась. Он прошел, слегка коснувшись ее в тесноте вагонного прохода, их взгляды встретились. Он ошибся: у женщины были глаза цвета светлого янтаря в темном ободке, словно две капли солнца. Антона окатило горячей волной: ему захотелось немедленно прижать ее к себе, почувствовать всю, каждый изгиб ее тела, вдохнуть ее запах, прикоснуться к бледной коже лица... Сердце барабанило, как бешеное: такого бредового состояния  у него еще никогда не было за все его тридцать с большим гаком лет лет далеко не монашеской жизни! Он заперся в туалетной комнате, попытался сунуть голову под кран, но ничего не получилось: вагонный умывальник рассчитан именно на умывание, а не снятие безумия с головы взрослого дяденьки.

А потом была веселая суета их шумной компании, и всеобщее застолье, и всеобщее знакомство, и разговоры одновременно обо всем и ни о чем, со всеми сразу и ни с кем конкретно. В этом всеобщем братании они узнали имена: Антон и Елена, но и не более. А глаза искали друг друга, и, встретившись, смущенно ускользали, чтобы через мгновение несмело и неотвратимо вновь искать взгляд другого. Их соединила незримая нить влечния, и связь эта крепла с каждым мгновением, и каждый уже с нетерпением ждал, когда же это неутомимое веселье угаснет, и все улягутся спать. Они не сказали друг другу ни одного слова, но каждый знал, что чувствует другой. Как? Необъяснимо, немыслимо. Антон молился только об одном: чтобы в его купе не появился наконец тот самый спецбронь, или другой какой случайный «левый» пассажир. И тогда ему удастся поговорить с удивительной женщиной с греческим профилем, греческим именем Елена...
Около полуночи как-то вдруг наступила тишина. Все разбрелись по своим местам, мирное похрапывание заполнило недавно еще такой веселый вагон. Поезд вышел на самый длинный перегон. Проводница ушла спать: следующая станция только через полтора часа.
Елена тихонько выскользнула в коридор, в полумраке приглушенного света остановилась у окна, держась за перекладину, вглядываясь в темноту. Сердце замирало.
«Хочу», - прошептала она в полубредовом состоянии. – «Грех, страх, стыд. Хочу».
Она услышала его легкие шаги. Почувствовала, что он стал у нее за спиной, и вот его ладони легли на ее руки, сжимающие оконную перекладину, и пальцы переплелись с ее пальцами, и губы коснулись ее виска. Елена качнулась назад, прижимаясь к нему спиной.
- Пойдем, - прошептал Антон, снимая ее руки с перекладины. Елена обернулась к нему, и задохнувшись, упала в глубину его темных глаз как в космическую бездну.
Антон запер дверь купе на замок и на щеколду. Дрожащей рукой коснулся ее щеки, потянулся губами к ее губам. Приглушенные стоны двух сердец, двух тел, двух душ сплели мелодию внезапной страсти...
Елена вернулась к себе, когда поезд уже входил на очередную станцию. В коридоре зашумели новые пассажиры, занимая места. Она упала на свою полку, удовлетворенно подумала: «Хорошо, что нижняя», - и провалилась в глубокий колодец сна.
Антон вышел в тамбур, предоставив соседям возможность устроиться. Достал сигарету, закурил, но сразу же выбросил сигарету в открытое окно. Что-то изменилось в нем. Он пытался разобраться в себе, в своих чувствах, в том, что произошло. А память подбрасывала картинки того, что только что было, что по-прежнему пьянило, по-прежнему горело в душе, по-прежнему управляло его телом. Наваждение. Бред. Или судьба?

Трясясь в автобусе, который вез группу «жюрей» в гостиницу в Горловке, Елена старательно думала «правильные» мысли: «Это было наваждение, это просто случайность, как мне стыдно. Какой стыд, какой грех. Я никогда не изменяла мужу, я больше так никогда не буду, мой Витюша – самый лучший, я люблю его больше всех. Я схожу в церковь, вот! Попрошу отпущение грехов. Отныне – вся моя жизнь посвящена семье... Никогда даже не вспомню об этом ужасном случае в моей жизни! Клянусь».
Правильное решение было принято, можно было подумать о работе.

Она поднялась в номер, раскладывала вещи, доставала словари и конспекты, прихваченные на всякий случай... В дверь постучали.
- Войдите! – крикнула Елена в полной уверенности, что это кто-то из коллег.
На пороге стоял Антон.
- Как ты... Как... – пробормотала она. Почти крикнула: – Уйди!
Или это не она была, а она, Елена, шагнула к нему, и прижалась в восторге от его возвращения?
Обвила руками за шею: «Как ты меня нашел?» - прошептали губы.
- Я очень хотел найти... - ответили его губы, погасив дальнейшие расспросы на долгое мгновение. – Вспомнил все что вы говорили в поезде...
Елена взяла себя в руки, оттолкнула его.
- Вы, наверное, думаете, что я легкомысленная дамочка. Которая как кошка бросается на шею всякому, кто погладит? – спросила фальшиво-надменно. – Так вот, все что произошло – это полное недоразумение, такого больше не повторится, и прошу вас уйти.
Антон смотрел на нее насмешливо: Как замечательно ты рассказываешь эти все глупости. Знаешь, а я – жадный до баб мужик, который ловит их по вагонам?
- Нормально для командировочного. Вы ведь в командировке?
- Нет. Я сел в этот  вагон, потому что увидел тебя в метро. Вообще-то мне надо в Харьков, и через два часа я должен сесть на поезд в обратную сторону, чтобы успеть на свой поезд из Киева.
- Нет? – беспомощно повторила она. Тщательно выстроенная стена здравого смысла рухнула, как песчаная башенка.
Елена старательно избегала смотреть в его темные глазищи, из последних сил удерживаясь на поверхности «приличного поведения». А ночной огонь вновь пожирал ее, сантиметр за сантиметром, опускаясь от кончиков ушей, от уголков губ на шею, грудь, и ниже, и она плавилась в руках мужчины, и не увернуться от его губ, от его глаз...
- Чушь и бред. Врешь.
- Иди сюда. Смотри на меня.
- Отвяжись, уйди. Я позову коллег.
- Не позовешь. Смотри на меня. Смотри. Смотри.
- Я не понимаю, как все это могло произойти, это совершенно не в моем стиле.
- Я тоже не понимаю,как я мог сесть в поезд вслед за незнакомой женщиной.
- Как хорошо, что ты сел в этот вагон. Как хорошо, что мы не разминулись.
- Как хорошо, что ты осмелилась поступить «не в твоем стиле».
- Как хорошо, что ты нашел меня.
- Как плохо, что мне надо возвращаться.
- Но нам лучше расстаться.
- Нам нужно расстаться. Необходимо. Обязательно.
- У меня семья, дочка, пять лет. Я счастлива.
- У меня две дочки, двойняшки. Я тоже счастлив.
- Вот видишь, нам нужно расстаться.
- Ты права, обязательно расстанемся. Потом, через два часа. Иди ко мне.
- Нет.
- Да.
- Да... да...да...

Уходя через час, Антон сказал: «Не давай мне ни адреса, ни телефона. Поставим точку. Ты согласна?»
- Да, - прошептала Елена. – Не дам ни телефона, ни адреса. Пусть это будет сном. Приснилось – прошло. Спасибо тебе.

Она закрыла за ним дверь. Упала на постель, вдохнула его запах, еще остававшийся на подушке: похоже на корицу, на что-то восточное. Пыталась вспомнить его глаза, и не могла, и слезы покатились из глаз... Наваждение... Бред... Витюша... Катюша... шептала как заклинание, как пароль к спасению. Как ниточку, что приведет ее к возвращению в привычную жизнь.
Спасением стали пять дней олимпиады. Мучением стали пять ночей до возвращения домой. Каждый день, вечером, она бегала на ближайшую почту – звонить домой. В каждом разговоре ругала себя за то, что не послушала Виктора, что уехала,рассказывала, как сильно скучает и хочет домой. А потом наступала ночь, и в воспоминаниях приходили к ней темные глаза, и ненасытные губы, и неистовые бесстыжие ласки. Елена ворочалась на неудобно гостиничной  кровати, по нескольку раз за ночь умывалась холодной водой, измученная, засыпала только под утро.

- Как командировка? – спросила Антона Тамара. – Порешал вопросы? Ты что-то похудел.
Антон ничего не ответил, а она и не ждала ответа – так, дежурный вопрос. К чему ей подробности производственных процессов его предприятия? С первых дней совместной жизни они привыкли оставлять работу на работе, а дома заниматься исключительно домом. Девченки вертелись рядом, с любопытсвом поглядывая на сумку – есть ли гостинцы? Антон усмехнулся: ведь большие уже, по десять лет, а по-прежнему ждут «зайчика с гостинцем». В этот раз он едва успел купить им по шоколадке в киоске в гостинице. Времени между поездами хватило только-только  ухватить сумку и мчаться обратно на вокзал. Мысли немедленно вернулись к встрече в поезде, к удивительной женщине с профилем греческой богини и глазами цвета солнца. В груди расцвел жаркий цветок, постепенно распространяясь по всему телу. Он не сразу понял, что жена его снова спрашивает о чем-то.
- Извини, я прослушал, - пробормотал Антон. – Задумался.
Тамара заглянула в комнату, где девченки смотрели телевизор. Села напротив Антона за кухонный стол, смотрела ему в глаза твердым взглядом, как она это умела. Не зря ведь столько лет на руководящей работе.
- У меня была задержка, я сходила к Наташе, она сделала мне укол, стимулятор. Теперь все в порядке. Надеюсь, ты не возражаешь? Ты же понимаешь, что сейчас нам все это было бы некстати?
- Что именно? – он ничего не понял.
- Ты что, притворяешься? Беременность. Я не могу оставить работу, к тому же у нас уже есть два ребенка.
Сказала, как будто свела дебет с кредитом.
До него, наконец, дошло. Антон встал, открыл окно, достал сигарету.
- Не кури в доме, - прикрикнула на него Тамара. Он не обратил внимания на ее реплику.
- Почему ты молчишь? – возмутилась жена. Словно читая его мысли, продолжала: В конце концов, это моя жизнь, прежде всего, и мне решать. Я… могла бы вообще ничего тебе  не говорить. А ты… мог бы быть осторожнее.
- Вот и надо было не говорить. Я против, - наконец ответил Антон. – Но меня ведь поставили перед фактом. Как обычно.
Он выбросил в окно окурок, прошел в комнату к девочкам. Эта задача не имела решения: какими бы сложными ни были его отношения с Тамарой, оставались Дашка и Санька, и вот без них-то жизнь, действительно, потеряла бы смысл. А личное счастье… что ж, он привык решать эту проблему. Выпросит у шефа новую командировку в Киев, найдет этот пединститут, который проводил олимпиаду старшеклассников… Найдет женщину с янтарными глазами. Может быть, она его не прогонит.
Антон обнял дочек, притянул к себе. Когда Тамара, убрав на кухне, вышла в гостиницу, они так и спали на диване втроем, в обнимку: удивительно похожие, темногловые, носатенькие, смуглые. Ни одной черточки от нее, Тамары, вот что значит три капли восточной крови от далеких предков!
 
Катька с Виктором встречали Елену на вокзале. Катька завизжала, повисла на шее, кричала: «мумуська приехала!» Виктор поцеловал жену в щеку, сунул в руки растрепанный букетик тепличных тюльпанов: Елена обожала тюльпаны. Смотрел на нее со смущенной нежностью: - Знаешь, я соскучился. Не уезжай больше, ладно?
Нежность кольнула в сердце уколом совести: вот видишь, а ты…
Елена отмаливала свое грешное безумство ночью: неутомимой страстью, бесстыдной нежностью. Счастливый муж смеялся: - Разлука пошла нам на пользу. Но ты все равно, не уезжай больше. Без тебя очень пусто.
Она подумала: «Мне некуда ехать». Внезапная мысль обожгла: «А если бы я знала? Хоть что-нибудь?»
ОН занимается компьютерами и живет в Харькове. С такой информацией можно искать тысячу лет. Грусть коснулась ее крылом и улетела. «Я вернулась», - подумала Елена. Постаралась обрадоваться. Кажется, у нее получилось.

Прошло три недели, грусть постепенно стерлась, воспоминания уснули под суетой будней. Занятия, студенты, конспекты, практические... Звонок, перерыв. Елена забежала на кафедру, взять сумку, следующая пара у нее стояла в другом корпусе.
- Елена Владимировна, вас журналист ждет, - сказала лаборантка, - которому вы интервью в Горловке давали.
- Какое  интервью? – удивилась Елена.
- Вот, - лаборантка заглянула в свои записи: Антон Карковский. Он там, в холле, сидит.
Ноги стали ватными. В животе зашевелился горячий узел. Темные глаза, как два озера горячего шоколада, как две ночи любви, как два окошка в космическую бездну. Он успел поцеловать ее, пока лифт спускался с девятого на седьмой этаж. На седьмом в лифт набились студенты французского факультета. На пятом втиснулась еще и завлабораторией фонетики Зоя Степановна, размером с трех таких, как Елена, и они с Антоном оказались разделенными в разных углах кабины. Прикасались взглядами, счастливые вновьобретением, уставшие от разлуки. По дороге во второй корпус он успел рассказать, как искал ее, назначить встречу.
- Ты журналист? – удивилась Елена, - а я думала, ты с компьютерами дело имеешь.
- Я же должен был что-то вразумительное сказать вашей лаборантке. Представляешь вопрос: как найти вашу преподавательницу по имени Елена? Отчества не знаю, фамилии не знаю, кафедры не знаю. Встретил в поезде. Вот я и придумал, журналисты с кем только не встречаются.
Он коснулся ее руки, прощаясь на пороге института: «Жду вечером».
Она сказала: «До вечера».
Как объяснить отсутствие дома? Все просто: поставили замену на вечернем отделении, неожиданно. А совесть? А совесть, поразмыслив, согласилась с мнением мудрых, что человек – существо по природе полигамное, и вообще...

«От любви вырастают крылья»? Банальная метафора? Затертый штамп? А у вас когда-нибудь вырастали крылья? Ваше сердце грозило выскочить из груди от одной только мысли о возможности прикоснуться к любимой руке? Качалась ли под вами земля в едином ритме с вашей любовью?

Если да, если хоть один раз – да, то разверните ваши крылья – полет ваш будет длиться вечно…

И никакие рамки вас не удержат, и никакие правила для вас больше не указ...

Виктор был на седьмом небе от счастья: теперь у него будет еще и сын! Сын! Сынище! Они назовут его Роман. Красиво, мужественно. А ласково можно – Ромчик, или даже Ромашка. Катьке нравится. Хотя Катя предпочла бы сестричку. Елена с ужасом думала, что будет, если у мальчика окажутся темно-шоколадные глаза. Белобрысый Виктор тоже в школе изучал биологию. Глаза у Ромчика оказались темно-янтарные, с длиннющими загнутыми ресницами, а волосы неопределенно-русые. И длинненький неславянский носик. Еленина мама задумчиво обронила: «Надо же, вылитый прадедушка, Лев Осипович, где-то у меня был его дагерротип»… Свекровь решительно добавляла: а подбородок и лобик - точь-в-точь Витюшин покойный папочка. Елена поверила в прадедушку и папин лобик, и раз и навсегда категорически запретила себе задавать тот самый вопрос: «чей?»

Антон вопросов не задавал. В каждый свой приезд просил показать новые Ромкины фотографии, долго рассматривал, но ни одну не взял. Никогда. С одинаковым вниманием слушал Еленины рассказы о Катьке и о сыне, рассказывал о своих девченках. Для него все было ясно: именно в тот день, когда докторша Наташа сделала Тамаре стимулирующий укол, он встретил в метро женщину с профилем греческой богини. Елену Прекрасную. Елену единственную. Судьба не позволила умереть его нерожденному сыну, дала ему второй шанс.
Это знание - его крест, и он будет нести его, пока бьется сердце.

Он никогда не встречался с мальчиком.

«Призрачно все в этом мире…» - вновь пропела напоминалка в мобильнике Елены. Она еще раз прижалась лицом к плечу Антона:
- Пора-пора. До следующей встречи. Не предполагаешь, когда приедешь?
- Я напишу. Или позвоню.
- Позвони. Хочу услышать твой голос.
- Не умею говорить по телефону, мне трудно не видеть глаз собеседника.
- Прочтешь мне стихи, или передовицу из газеты. А я буду просто слушать твой голос. Знать, что ты – есть.
Антон зарылся лицом в ее волосы, повторил, как пароль:
- Ты – есть.
Она застегнула плащ, повязала шарфик, взяла сумку. Дверь за ней закрылась. Антон вернулся в комнату, начал собирать свои вещи. Главного он опять не сказал. Но когда-нибудь, может быть, даже в следующий раз...
Когда-нибудь он осмелится, и скажет:

- Познакомь меня с сыном…

Отредактировано Марина Черномаз (2007-06-12 21:15:47)