Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

#1 2007-04-16 01:16:52

Alex
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-04-01
Сообщений: 113

ЛЮДА

Л Ю Д А
                                                                             рассказ
                                             
     Надо же, прошло почти сорок лет с тех пор, как мы виделись в последний раз, а я сразу, да ещё в этой муравьиной тверской сутолоке, понял, что это она. Услышал сзади себя женский голос: "Оля, погляди сюда, на витрину… Видишь?.." И оглянулся. Словно солнечный блик, из немыслимо давнего, почти уже забытого, полоснул по моим зрачкам - это же Олька!  "Олька! - завопил я, - Баранова!" И уж было бросился обниматься, но недоумение в её глазах остановило меня: где уж тут узнать, я и сам себя иногда не узнаю. А после того, как, наконец, разобрались, она не проявила никакого желания ни обниматься, ни тем более целоваться - "привет!".   
       
-  Я у сестры в гостях, послезавтра уезжаю. Зоя, подожди меня пару минут, ладно?

О чём  говорят люди, встретившись после разлуки длиною почти в жизнь?  Как сложилось… муж, дети… Где Марина,  как Ира, что с Витей?..   
   
Я покинул город, где провёл детство и юность, довольно рано и поэтому ничего о своих однокашниках и прежних друзьях не знал, а многих просто забыл. Последнее, о чём я спросил перед тем, как собрался попрощаться: "Ты давно видела Люду?"
   
Внезапное изумление, больше похожее на испуг, расширило Олины глаза: "Люду?! Разве ты ничего не знаешь?.."

Кажется: и жизнь уже на откате, и не переливаются внутри прежние рассветные звоны, и почти забылось давнее дразнящее-томительное чувство предвкушения... Оно задубело и поблёкло под напором неприятностей и радостей, встреч и расставаний, ожидаемых рождений и внезапных  смертей, под слоем непонятно как и зачем прожитых дней,  месяцев, десятилетий... Но иногда, неизвестно отчего - то ли от случайного женского взгляда, то ли от неясного вечернего звука  - нахлынет вдруг пронзительным наваждением: отблески уличных фонарей на мокром ночном асфальте, запах преющей травы вдоль пустынных аллей городского парка, прохлада прилипшего к щеке первого яблоневого цвета - всё,  что когда-то будоражило, всё, что когда-то было...
     
И это, пришедшее издавна, ноюще долго, угасает внутри под еле  уловимую мелодию старой песенки: "Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи..."

Она была моей первой и, как показала прожитая жизнь, последней любовью. Если не считать, тайного, но единодушно-коллективного обожания всем нашим пятым "А" классной руководительницы пожилой двадцатитрехлетней Розы Михайловны.
     
За несколько дней до моего последнего, а стало быть, десятого по счёту школьного первого сентября, вдруг стало известно, что отныне наша школа будет не средней мужской номер такой-то, а просто средней,  поскольку вышел указ о совместном обучении, и в десятом классе нам предстоит учиться вместе с девчонками. Эта перспектива никого из нас,  десятиклассников, собравшихся на школьном дворе, особо не смутила, наоборот - показалась заманчивой и слегка волнующей: девичья часть мира, плотно огороженная от нас раздельным обучением и тогдашними официальными пуританскими установками, отдающими густым душком ханжества, была для нас таинственным островом  и одновременно  островом сокровищ.  Кто помнит свои шестнадцать, тому объяснять, думаю, нет необходимости.
     
Мы слушали  долгие наставления директора по поводу нашего нового отныне статуса - рыцарского - и вытекающих  из  него обязанностей,  и  вид  был  у нас абсолютно отсутствующий: а нам до лампочки, можем поучиться и с девчонками, если Родине таковое приспичило. И лишь красавчик Люсик Смирнов, гордость школы, член юношеской сборной города по волейболу, и его друг-соперник Валера Шерман, сын главного режиссёра городского театра, томный и голубоглазый, с романтической седой прядью в густой шевелюре, презрительно пофыркивали чуть в отдалении. Оно и понятно: Люсик не раз хвастал, - и мы ему безоговорочно верили - что меняет спортсменок чаще, чем мячи, а Валеркины рассказы про романы с молоденькими актрисами подтверждались фотографией,  на которой он полулежал на  диване  в  обнимку сразу с двумя. И какими!.. Потом, правда, оказалось, что это была фотка сценки из спектакля заводского коллектива  самодеятельности,  где «халтурил» его папа, но принципиально это обстоятельство дела не  меняло: пусть и понарошку, но он всё же имел возможность обниматься. А мы… мы об этом только мечтали...
     
Случилось ужасное: я влюбился. Ужас состоял не в том, что влюбился, - кто из нас не готов и не жаждет этого в шестнадцать! - а  в том, что моя любовь была безнадёжной. Если бы вы увидели эту девочку, вы бы тоже, как и я, поняли, сколько у меня шансов. Я с невыносимой горечью рассматривал в зеркало своё  остроносое  лицо с невысоким  лбом и раскосыми глазами (за которые меня во дворе наградили кличкой "китаец"). Да и ростом я тогда не мог похвастать, только к  восемнадцати я подтянулся до "выше среднего".   
     
Разве имел я право на что-либо рассчитывать на  фоне  таких элитных экземпляров, как Люсик и Валерка? И ещё двух-трёх не хуже из параллельного класса. Я, правда, был обладателем славы первого школьного поэта и признанным острословом, но может ли пушинка таланта перевесить гору мышц на весах женской души? Разве что на необитаемом острове, где нет выбора. Но стоит только появиться красавцу-пирату...
     
Кто-то сказал:  чтобы избавиться от любви с первого взгляда, нужно посмотреть во второй раз… Я смотрел и во второй, и в сотый, и в тысячный. Я старательно пытался выискать хотя бы малейший изъян в чертах её лица, в походке, даже в складках форменного платья (а вдруг чуточку примято!), чтобы убедиться: предмет моих страданий не законченное совершенство, и таким образом избавиться от мучений, а заодно от позора неразделённой любви.  Но она была безукоризненна. Могло ли быть иначе? А её сипловатый голос звучал в десять раз  притягательней  задушевных сопрано модных тогда певиц Гелены Великановой и Лолиты Торес вместе взятых. Если чем-то подобным обладали сирены, то Одиссея с его товарищами вполне можно было понять и простить. Однако голос её удавалось услышать нечасто, разве что при ответах у доски: она была на редкость застенчива.
     
Так ли это было в действительности, не совсем так или совсем не так –  никакого значения не имеет: на то она и любовь...
     
Но гораздо больше безответности  меня страшило другое: не дай бог, кто-нибудь заподозрит... И тогда моя жалкая участь отвергнутого перестанет быть тайной.  Я - в роли слабака, которым пренебрегли! Да ни за что в жизни! Да чтоб я дал повод над собой насмехаться или себя жалеть! Этого не будет ни-ко-гда!!
     
И я старался вовсю, чтобы у моих одноклассников не мелькнула  и тень подобной мысли. Я изводил её колкостями, доводил до слёз дурацкими эпиграммами, изображал влюблённость в других девчонок, и чем те были некрасивее, тем лучше. Но чем больше я изгалялся, тем, казалось мне, заметней для всех было моё состояние, и угроза разоблачения заставляла меня увеличивать обороты. Хорошо по этому поводу высказался один умный  француз: можно быть влюблённым, как безумный, но не как дурак...
     
Однажды поздней весной или в начале лета, перед самыми выпускными экзаменами, наш  класс совершил загородную "вылазку",  как говорили тогда, или "смотался на уикэнд", как сказали бы теперь.   
     
Мероприятие было организованное и, вероятно, вписанное в план учебно-воспитательной работы школы. С нами был классный руководитель, учитель физкультуры и кажется, кто-то ещё из идеологического руководства: то ли комсорг, то ли парторг. Так что всё проходило благопристойно, как и  было  заведено в те чинные времена:  купание в речке, ночёвка в домиках ещё не открытого на летний сезон пионерского лагеря, стихи и комсомольско-туристские песни у костра, печёная картошка и лимонад...
     
После того,  как  картошка была съедена и наступила очередь чая, я, прихватив чайник, собрался идти за водой. Она вызвалась сопровождать меня, заявив, что я обязательно выкину какой-нибудь свой очередной фортель, и для того, чтобы у нас появилась вода, мне необходим конвой. Провожаемые  общим хохотом мы стали спускаться к реке.
     
Тропинка была довольно крутая, уже смеркалось, и я пару раз помог ей, подав руку. И в те моменты, когда её тёплая сухая ладошка сжимала мои пальцы,  в моём животе парным молоком разливалось блаженство, и мне безудержно хотелось, чтобы так продолжалось долго-долго, бесконечно...
     
Многое забыл,  почти начисто забыл, что чувствовал и думал потом с другими женщинами, забыл сотни рассветов и вечеров, забыл полжизни: слова, ощущения, мысли - всё ухнуло безвозвратно в провалы смертельно уставшей памяти,  а вот всё, что было тогда, помню до мелочей.
     
Прозрачно и пронзительно помню.
     
Но до реки было метров пятьдесят и через  минуту-другую  мы  уже были на берегу.  "Сопли распустил…" - подумал я и, закатав брюки, полез набирать воду.
     
А закат был дивный. Столько их, разных, описано всеми, кто держал в руках перо, - от классиков до графоманов, в стотысячных тиражах, в самиздатах и Интернете - что  не  поднимается рука в миллионный или в миллиардный раз писать о громадном ярко-багровом шаре солнца, уплывающем за горизонт, о лёгкой дымке, стелящейся над стеклом воды,  о хрустальной неподвижности воздуха...

- Я давно хотела тебя спросить… - неожиданно сказала она.
- Спрашивай, - разрешил я, погружая чайник поглубже.
- …давно хотела спросить: за что ты меня так ненавидишь?
- Ненавижу?! -  я  от  изумления резко выпрямился, и у меня вырвалось, - Совсем наоборот - я люблю тебя...
- Вот  видишь, - в её голосе явно слышались слёзы, - ты и сейчас издеваешься...
   
Она повернулась и, не дожидаясь меня, направилась в сторону мерцающего меж кустов костра.
     
Вот так и запечатлелось, будто вижу со стороны по какому-то странному закону аберрации: себя, застывшего по колено в воде с закопчённым чайником в руке, и её удаляющуюся в темноту кустарника фигурку... Нет, нет, не её фигурку, не просто фигурку, а уходящую навечно в сумерки времени мою семнадцатилетнюю юность, мою первую, мою последнюю, мою неповторившуюся любовь...
     
А от костра доносились до меня гитарные аккорды и Олин полудетский голосок: "Проходит жизнь,  проходит жизнь, как ветерок по полю ржи. Проходит явь, проходит сон, любовь проходит, проходит всё..."
     
Даже сейчас, через почти сорок лет, когда я сижу в своей комнате в одном из домов громадной напряжённо-ночной Москвы и выстукиваю на своем компьютере эти  строки, меня не отпускает лёгкий озноб, и мои скулы стягивает яростное желание рвануться туда, к закатной речке,  сквозь бездарно помельтешившие годы и, вместо того себя, выскочить из воды, догнать, положить руки на узенькие девичьи плечи: "Я действительно люблю  тебя,  Люда... Прости... Я на самом деле очень-очень тебя люблю..." Господи!  Ну, почему? Почему? Только одно  движение, всего несколько  слов - и вся моя не очень потом здорово прожитая жизнь, и её судьба - всё было бы другим... Совершенно другим.

Поступать в институт я уехал в далёкий южный город и прожил там четверть века. Сейчас это столица отдельной страны, и вообще, всё там настолько изменилось, что ностальгия стала абсолютно бессмысленной. А поэтому у меня её нет, и прошлое во мне не зудит. Пока не вспоминаю о Люде...
     
Это было хорошее время - пять институтских лет. Жил я у своей тётки,  женщины беспредельно  доброй и терпеливой, семья была очень обеспеченная,  меня в ней любили и всячески ублажали, а моя студенческая компания была развесёлой и бесшабашной. Но ни в кого я так и не влюбился, за все пять лет я не завёл себе "персональной" девушки.
Нет,  не потому что никому не нравился: в меня влюблялись, со мной объяснялись, на груди у меня плакали... Но я, словно бутылка шампанского, был до самого далёкого, затерянного в глубине души закоулка был заполнен и распираем своей Людой... Засыпал - Люда, Людочка, люблю тебя... Просыпался - Люда, люблю... И это наваждение, эта сладкая пытка, не отпускали меня, даже когда я был уже женат.
     
А женился я через год после окончания  института. Работать  мне пришлось,  как мы говорили "в поле" - на монтаже линий высоковольтных передач. Никаких полей там и в помине не было, а были  каменистые степи, где зимой валил с ног пронизывающе холодный, неделями не прекращающийся ветер, а летом солнце жестоко прожаривало до внутренностей. Иногда это были горные склоны, плато и ущелья. Я начал мастером и через десять лет закончил начальником управления. Потом моя  профессиональная судьба резко изменилась, но это уже другой разговор.
     
Но первые два года, пока я не стал пусть маленьким, но все же начальством, мне приходилось  испытывать все прелести походного быта,  и только приезжая пару раз в месяц к тётке, я отогревался или, наоборот, - охлаждался, отъедался вкусненьким, блаженствовал день-другой в обществе нормально беседующих, не упивающихся ежевечерне до омерзительного состояния людей. Через год мне стало муторно от жизни в вагончиках, от грязи и скверных запахов, ежедневных пьянок, случайной трудноперевариваемой пищи, от окружающего меня скотства и похабщины...
     
Поэтому и женился я больше из-за неустроенности, из-за тоски по пушистому домашнему быту, от желания по субботам возвращаться туда,  где тебя ждут... Эксперимент оказался не слишком удачным, и через  полгода меня уже не очень тянуло по субботам в домашний быт.   
   
Конечно,  жена мне досталась с тем ещё  характерцем, но сейчас, спустя семнадцать лет после того, как мы расстались, почти столько же промаявшись в нашем боевом и нервном браке, я понимаю: главная вина - моя.  Природу не обманешь. Я хотел найти свою Люду в другой, но женщины - народ ужасно чуткий.

Однажды - было это, помню, в начале зимы, в воскресенье - я безуспешно пытался дозвониться до своей матери, живущей в  городе,  из которого я уехал семь лет назад. Что-то не получалось, я ругался с телефонистками, местными и тамошними, и, как водилось в таких случаях, потребовал для разборки начальство. "Старшая смены Баранова", - донёсся до меня сквозь три  тысячи километров недовольный официальный, но чертовски знакомый голос. "Олька!" - обрадовался я.
     
Мы говорили больше часу. Не подряд, конечно: Оле приходилось отрываться,  -  служба! - но достаточно долго для того, чтобы вволю потрепаться. Наконец, я задал ей вопрос, почти такой же, как неделю назад при встрече на Тверской: "А как там Люда?»
     
И вот что услышал. Год назад она окончила университет и работает в  какой-то научной лаборатории. Не замужем. Хотя вокруг неё роятся претенденты,  да ещё какие интересные и перспективные, один даже больше в Америках и Венесуэлах, чем дома.
     
- Если б ты видел, - говорила Оля, и в её восхищённом голосе  не было  и намёка на зависть, - если б ты только видел, какая она стала красивая! Я - женщина, и то любуюсь! Но она ни на кого не хочет даже смотреть. И всё из-за тебя...
- Из-за меня? А я-то тут причём?
- Очень даже причём.

И Оля рассказала мне... Ах, Оля, Оленька, наша классная певунья, открытая душа... Если б ты только знала, что наделала!..
     
Она меня любила. Да!!  И это прекрасное для всех людей время -  шестнадцать-семнадцать  -  прошло у неё мучительно, в частых слезах, в недоумении. И причина - мое вызывающе неприязненное отношение к  ней. "Почему? За что?" - шептала она своей лучшей подруге. Только со своей мамой и Олей делилась она своей болезненной тайной, боясь насмешек и сочувствия. Но если знала Оля, то, естественно, знали все. Кроме меня. И ведь никто мне даже не намекнул,  не подколол,  не сохмил на эту тему, как водилось и водится в юношеской среде! Идиоты!!!

Она собирала обрывки тетрадных  листков с моими опусами,  подбирала и складывала в заветный ящичек забытые мною карандаши и мелкую всячину, к которой прикасались мои руки, моя фотография стояла на тумбочке возле её кровати. А когда узнала, что я уехал поступать в институт в другой конец  страны, бросила  готовиться к вступительным экзаменам в университет: всё вокруг ей стало безразлично, мир опустел. "Я его никогда больше не увижу. Зачем мне университет?  Зачем мне теперь жизнь?" – шептала она,  притаившись на скамейке в дальнем уголке городского парка,  в то время, как её родители  были уверены, что их дочь усердно готовится к экзаменам в читальном зале городской библиотеки…
     
Да и сейчас моя фотография на прежнем месте...
     
Пока Оля выпаливала всё это, я ошеломлённо молчал. И лишь дождавшись паузы, выдавил:
- Не может этого быть! Я же был влюблён в нее... и сейчас... ещё больше...

Пришла очередь поразиться Оле:
- Вот это да!.. Кино! Ну, даёшь! Зачем же ты свои номера откалывал?                                                                   
- Самолюбие, Оленька...  Чтоб не подумали...  Я ведь не знал...
     
Я повесил трубку в полном физическом  изнеможении, будто один разгрузил полный грузовик тяжеленных изоляторов,  и долго ещё, не двигаясь и не зажигая света, сидел у телефона в матовых сумерках умирающего дня. Всё! Завтра же лечу! Первым рейсом! Гори оно всё огнём: и эти разбирательства с вечно раздражённой по любому поводу,  а чаще всего без повода женой, и приёмка-сдача участка,  и горящий годовой план... Сейчас вернётся жена - всё ей выложу… Я в конце концов в рабство ей не продавался… А потом позвоню начальнику… Пусть они все, что хотят, то и делают. Плевать!
     
Для чего я это пишу?  Кому нужна исповедь седого мужчины, чью душу уже давным-давно не должны тревожить ни воспоминания о  любви, ни музыка о ней, ни слова - отболело... Зачем об этом сегодня, - не смешно ли, не глупо ли, не мелочно ли, когда такое творится в мире: кровь, озверение, страх...
     
Ещё неделю назад мне казалось: да - смешно, да - глупо, да - мелочно: такое творится в мире...
     
Я всю эту неделю не покупаю газет, не включаю телевизор. Придя с работы, слушаю Гайдна, Моцарта и Стравинского, перечитываю Чехова, Мопассана и Цветаеву, перелистываю альбомы с репродукциями картин старых голландцев и импрессионистов.  И всё происходящее там, за оконными шторами моей квартиры,  уже не представляется мне таким роковым и трагическим, как казалось всего неделю назад. А совсем другое кажется главным, единственно главным и  настоящим... 
         
Неужто  и впрямь нам предлагает судьба лишь один счастливый вариант?  Мы выбираем из сотен,  ну, пусть из десятков,  выбираем слепо  и  случайно. Ошибся, разминулся - и ты уже идёшь не по своей, тебе и только тебе предназначенной жизни...
     
Но кому дано предугадать? Компьютеру? Где он такой?..

Завтрашним утренним рейсом не удалось, но через три дня я вылетел. Всё оказалось проще, чем я себе представлял и к чему готовился.
     
- Катись, - сказала жена и смахнула с журнального столика нашу свадебную фотографию.

Начальник управления, прочитав моё заявление об отпуске за  два года, округлил глаза:
     
- Ты что, сумасшедший? Или пьяный? Ты же принимаешь участок! Годовой план! Иди проспись...
- Обойдётесь без меня, - невозмутимо ответил  я, - у меня личная жизнь решается. Плевать мне на ваши планы. Не подпишете - так уеду. Мою трудовую книжку можете оставить себе на память. Я не жадный.
     
Начальник посмотрел на меня внимательно и потянулся за ручкой.

- В  командировку? - спросила мама, открывая дверь, - Почему не предупредил? Я бы приготовила что-нибудь из того, что любишь.
- В отпуск, мама. А там посмотрим... - неопределённо ответил я и выложил без перехода, - Я от Зои ушёл. Насовсем.
   
К моему удивлению на этот, казалось бы, редчайший в практике человечества случай, мама отреагировала не очень темпераментно:
- Поигрались и разбежались, - буркнула она, - Жениться надо, когда мозги вырастут. А не только эта штука... Поспишь? Или покушаешь сначала??
   
"Сегодня не пойду. И звонить не буду тоже, - прикидывал я, уминая яичницу с ветчиной, - Перетерплю". Я решил пойти к Люде завтра вечером.  Завтра у неё день рождения. Это я помнил точно. Ровно семь лет назад я был в числе приглашенных, но, конечно, не пошёл, и долго топтался на снегу под её окнами, выслушивая музыку, крики и смех двух десятков своих одноклассников. Помню, очень хотелось плакать, хотя плакал в последний раз в одиннадцать лет после драки с хулиганистым дворничихиным Серёжкой.
     
Я купил бутылку шампанского и три большие багровые розы у поддатого  краснорожего дядьки в переходе метро.  Цветы стоили в два раза дороже шампанского, – зима! - но если бы даже в десять, мог я появиться перед ней без цветов?

Гости уже собрались: из-за оббитой бежевым дерматином двери доносились смех и музыка. Я услышал, как сразу же после трели моего звонка чей-то бас, ерничая, произнёс: "Это ещё кто? Открывай,  Людмила, - прынц!" Раздался хохот. Не интересный и перспективный ли выступает? Может, заскочил по дороге из Венесуэлы в Америку? Ну, что ж, порезвись, покойничек, пока я еще за дверью...

Она открыла дверь, и я остолбенел: как она была хороша! В её глазах ещё метались отблески смеха, губы по инерции улыбались, пальцы, которыми она хотела убрать упавшую на лоб прядь, так и застыли, утонув в тяжёло чернеющих волосах.
     
Не знал, что у неё такие волосы: иначе как со строго-форменными,  непременными для тогдашних школьниц, косичками я её  никогда  не видел.

- Это я… - сказал я.
- Это ты… - ответила  она. 
     
Я  услышал, как  сбилось её дыхание.
   
Меня встретили общим восторженным воплем. Были со своими красотками-жёнами член сборной Союза по волейболу Люсик Смирнов, молодой  многообещающий актёр местного театра Валера Шерман, конечно, Оля Баранова со своим добродушным увальнем-мужем Веней Березовским, силачом из параллельного класса, покровителем хилой школьной интеллигенции, и ещё несколько мне не знакомых. Один из них,  в котором я сразу вычислил "претендента", был постарше остальных (пожалуй,  слегка за тридцать), импозантен и уверен. Минут через десять он, однако, насторожился, и, почуяв явную опасность, всё переводил подозрительный взгляд с меня на Люду и обратно. А она, как всегда, была молчалива, и с её щёк не сходил румянец. Раньше, семь лет назад, я этого румянца не замечал. Или он появился только сегодня?
     
Гости, отшумев и натанцевавшись, разошлись. Родители деликатно спрятались в кухне. В комнате остались только я и Претендент. Он явно не хотел уходить раньше меня и без передыху рассказывал байки про заграницу. Мне это надоело, и я сказал: "Послушай, Феликс. Мы не виделись с Людой очень давно, и сейчас мне надо с ней поговорить". Он вопросительно посмотрел на Люду. В этот момент я был готов к тому, то она скажет что-нибудь вроде "у меня от Феликса нет секретов",  и тогда я поднялся бы и ушёл,  и утром улетел бы обратно, и прямо из аэропорта поехал бы на участок. Благо, в вагончиках всегда есть свободные кровати.  Но Люда молча опустила голову, и Претендент, пожелтев, схватил свою дублёнку, нахлобучил ондатровую шапку и исчез.

Мы вышли на улицу. Вечер был безветренен и тих. Крупными хлопьями валил снег.  Вокруг было безлюдно. Мы шли молча. Потом остановились под тусклым,  залепленным снегом фонарём, и я повернув её к себе лицом, сказал:
- Я люблю, тебя, Люда... Прости... Я любил тебя всегда... 
     
Она прижалась к моей щеке своей, мокрой и тёплой...

Никуда я не полетел, ни на каком дне рождения не был и ничего Люде не сказал... Я перебирал в голове десятки  вариантов нашей встречи, и этот мне показался наиболее подходящим. Так и будет, когда я через день-другой раскручусь, решусь всё оборвать, объясниться с женой, оглоушить начальство, и тогда - в аэропорт!

Так прошло три дня,  минула дата её рождения, а ещё через пару дней  ночью меня поднял телефонный звонок. Собравшись за несколько минут под причитания жены, выехал на объект, который находился в горах.
       
Неподалёку от  места, где мы монтировали высоковольтную линию, произошла авиакатастрофа. Пассажирский самолёт, летевший  вечерним рейсом в наш город, врезался в вершину горы и разбился. Погибли все - человек двести.  Падая в ущелье, самолёт повредил опору и большой  участок  уже действующей  линии, которую мы сдали неделю назад. Шахтёрский городок остался без электроэнергии. Остановились шахты,  предприятия, котельные. Кровь из носу - мы должны были за сутки восстановить линию и  дать городу электричество.
     
Такое  в моей беспокойной монтажной практике уже бывало, но ещё никогда - по столь ужасному поводу.
     
Мы выехали на перевал. Дорога была трудной. Тот, кому когда-нибудь приходилось ехать ночью в зимнюю непогоду по крутым горным серпантинам, знает цену таким поездкам. За пару километров до участка мой "газик" притормозил, не доезжая до стоявших на дороге автобусов и нескольких военных вездеходов, и я, приоткрыв дверцу, глянул вниз,  в ущелье. Обжигающе холодный ветер резко ударил по лицу жёсткими дробинками  снега. Уже рассвело, и я увидел внизу громадную прогалину, чёрной жутью выделявшуюся на фоне завалившего всё вокруг снега. Ещё дымились груды  металла...  Копошились  фигурки спасателей...
     
- Спустимся? - предложил мой шофёр Анвар, совсем ещё мальчишка, месяц всего,  как демобилизовавшийся из армии, - Посмотрим, может, кто знакомый?
- Дурак!  - резко ответил я, - Типун тебе на язык. Поехали.
     
Трое суток, почти без сна восстанавливали мы разрушенное. Проложили временную линию, дали городу электроэнергию, а потом уже заново смонтировали опору и натянули провода.
     
Я вернулся домой вконец измотанным и разбитым. Два дня отсыпался и  отогревался.  И всё, что творилось со мной несколько дней назад, все мои метания и муки, притупилось, отодвинулось... Через неделю  я получил премию в два оклада за "самоотверженность при ликвидации аварии", и мы с женой купили цветной телевизор. Тогда в наш город завезли их первую партию.
     
И пошли годы... Всякие: удачные и не очень, спокойные и тревожные - никакие...
     
Но Люда меня не отпускала.
     
Не мучайся, говорил я себе, ты тоскуешь по призраку… столько лет прошло: ей уже под тридцать... под сорок... под пятьдесят... она, располнела,  обабилась, она  чешет язык в очередях, пилит мужа за маленькую зарплату, ты её встретишь - и ничего в тебе не  шелохнётся...  Той смуглой девочки, которую ты любишь, больше нет: она растворилась в прошлом. Окончательно и навсегда...
Умом я это понимал.  Может, и вправду - была уже не любовь, а ностальгия...

Последнее, о чём я спросил перед тем, как собрался попрощаться, было: "Ты давно видела Люду?"
     
Внезапное изумление,  больше похожее на испуг,  расширило  Олины  глаза. Не изменившиеся Олины глаза на немолодом полузнакомом лице... "Люду?! Разве ты ничего не знаешь?" "Нет, - сказал я, - ничего не знаю".
   
- Ты уже, наверное,  не помнишь, давно, в молодости, я тогда работала на междугородке, мы говорили с тобой, и ты рассказал про Люду, что ты ее…
- Помню, отлично помню. Дальше!
- Через несколько дней мы собрались у неё на  день рождения. Пришли Люсик Смирнов и Валерка Шерман с жёнами, я была с Веней и кто-то с её работы. И ещё один, высокий такой. Он Люде всё предложения делал. Он в неё был по уши...
- Его не Феликс, случайно, звали?
- Я помню? Столько лет прошло! Весело было. Я тост сказала про любовь. Сказала, что ты, оказывается, в неё был влюблён, и даже до сих пор у тебя продолжается. Все засмеялись, зашумели: вот нас как, оказывается, провели! Притворялись, мол. А потом Люда ко мне подошла и спрашивает: ты не шутишь? Ты с ним говорила? Он так и сказал? А что ещё говорил? Я всё рассказала, и она сразу стала весёлой... Мы пели... Всё было хорошо… 

Оля помолчала, нашла глазами сестру, с любопытством глядевшую в витрину магазина детских игрушек - то ли их разглядывала, то ли свое отражение: "Все, Зоя, иду!", после чего закончила:
- А потом, вдруг, через день или два она сорвалась и улетела  в Среднюю Азию. Никто ничего не понял. Вспоминать жутко!.. Самолёт разбился. Зацепил крылом гору, и все погибли…
     
Будто отзвук  давнего взрыва, прозвучавшего в горах на другом конце Земли, настиг меня, нашёл всё-таки через много-много лет, смял, покорёжил изнутри… Словно тот, дымящийся металл...
     
Я стоял на Тверской, как соляной столб, и вид у меня, наверное,  был такой... что проходившая мимо женщина резко, почти испуганно, обогнула меня,  а Оля встревожилась: "Что с тобой?" Она глядела  на  меня несколько мгновений, а потом закрыла лицо руками: "О, Господи!.."
     
Она сейчас только поняла, к кому летела Люда…
         
Ночь... И опять я чётко вижу отблески костра меж кустов,  удаляющуюся  в сумрак редкого леса тоненькую фигурку и слышу девичий голос, доносящийся из начала предназначенной мне жизни,  которая так и  не  стала моей.
     
"И жизнь прошла, и жизнь прошла, и ничего нет впереди..."                                                             
     
Нет, нет, нет!.. Не был я похож на соляной столб неделю назад на Тверской - просто метафора... Не огибала меня в испуге женщина – писательская красивость... И не закрывала Оля лицо руками: "О, Господи!"
     
Как же мы обожаем описывать наши маленькие страсти-мордасти языком жестоких романсов!

Никуда она тогда не полетела. И не было ее в том самолете, дымящиеся обломки которого мы видели с Анваром промозглым утром в ущелье. Все было так же, как с моим воображенным приездом на ее день рождения. И Оля сказала не "сорвалась и улетела", а совсем другое... Сказала: "Мы пели… Всё было хорошо… Она, кстати живет здесь, в Москве. Мужа в прошлом году похоронила. У нее уже внуки. Хочешь, дам ее номер телефона?"
     
- Спасибо, не нужно.

Мы распрощались, поскольку Олина сестра уже несколько минут, как оторвалась от витрины и демонстративно поглядывала на часы.

Зачем мне номер ее телефона? Зачем мне ее муж-покойник, зачем внуки?.. Зачем она мне сама?

Пусть  у меня остается та, не долетевшая...

Неактивен

 

#2 2007-04-16 04:59:33

Микаэль
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-02-14
Сообщений: 3390
Вебсайт

Re: ЛЮДА

Алекс!
Это чувствительно, однако править есть что.

1."Случилось ужасное: я влюбился" - перед этим разрыв, надо, по-моему, что-то поставить.
2. путаница с "Олей" -то назад, то вперед -по времени действия - чехарда. И, вообще, с порядком действия - беда.
3. Излишне сентиментально, особенно конец. И многонакручено.
4. Толково по языку, но много лишних слов.
5. Резюме: Я бы сократил минимум на треть. Действие по порядку - очень и очень точно. Финалом выстрелить. Коротко и "убойно". Запудрив перед тем мозги... Чтобы влет!
Пока!


Михаил Микаэль
друзьям - спасибо, остальных - не буду утомлять...

Неактивен

 

#3 2007-04-17 00:09:20

Эмилия Галаган
Бывший редактор
Откуда: Гомель
Зарегистрирован: 2006-04-30
Сообщений: 855

Re: ЛЮДА

Очень лиричный и тонкий рассказ. Глубокая, но светлая грусть...
Главная фишка: постоянное петляние сюжета - герой то погружается в свои фантазии, то "выныривает" в реальность. И в финале по сути дела устанавливается равновесие между этими двумя мирами: между той десятиклассницей Людой, которая навсегда останется в памяти героя, и той пожилой женщиной, которая живет где-то неподалеку...
Слова звучат живо - большое достоинство.


Эмилия Галаган

Снег. Смех. Свет.

Неактивен

 

#4 2007-04-17 00:23:12

Микаэль
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-02-14
Сообщений: 3390
Вебсайт

Re: ЛЮДА

И так можно))))).
Эмилия совершенно права - тем более она редактор, а не я.
Мое мнение надо только учесть.
Но мне понравился рассказ. Я хотел бы видеть его, как можно более хорошим.
Я не питаю никаких других чувств к авторам - когда в них есть ум и талант, кроме желания помочь и поучиться.

Но я терпеть не могу прозы, похожей на рубероид, с глупым самодовольством, с мнением о себе, как о писателе людей не обладающих ничем, кроме болезненного самолюбия и самодовольства. Увы, на Прозе Фабулы их куда больше, чем в Лирике. Жаль. Они слишком привыкли играть в чехарду на списке, а сами просто описывают какие-то полугазетные фактики примитивным языком... Эту публику терпеть не могу, а она меня...

Вы, Алекс, имеете свет в душе. Бог в помощь! И не такие мы еще старые, правда?)))

Отредактировано Микаэль (2007-04-17 00:46:29)


Михаил Микаэль
друзьям - спасибо, остальных - не буду утомлять...

Неактивен

 

#5 2007-04-17 01:00:15

ilona
Автор сайта
Откуда: Москва
Зарегистрирован: 2007-02-13
Сообщений: 4353

Re: ЛЮДА

Алекс!
Рассказ очень хороший, а конец, имхо, всё испортил. Уж лучше бы она у Вас разбилась. А то она жива, а рассказ умер. Но это очень имхо.

Неактивен

 

#6 2007-04-17 05:11:27

Alex
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-04-01
Сообщений: 113

Re: ЛЮДА

Спасибо всем, кто прочитал и высказал мнение. О конце. Рассказ был в свое время напечатан в журнале, а потом опубликован в книге. В первоначальном варианте героиня разбивалась в самолете. В рецензии на книгу в одном из толстых журналов, один уважаемый мной критик, хорошо в целом оценив ее, об этом рассказе высказался приблизительно так. "Читал и думал: неужели автор убъет героиню? Худшие предположения оправдались - он эту вопиющую банальность сделал, испортив все впечатление..." И вот я переделал концовку рассказа и выставил здесь...

Неактивен

 

#7 2007-04-17 07:49:23

ilona
Автор сайта
Откуда: Москва
Зарегистрирован: 2007-02-13
Сообщений: 4353

Re: ЛЮДА

Юрий!
Всё правильно! Уважаемые критики совсем не похожи на чувствительных женщин! А хорошие писатели ещё тоньше этих женщин. Вы же эту банальность сделали!!

Неактивен

 

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson