Форум литературного общества Fabulae

Глава первая

Теплоход приближался к порогам на широкой раздольной, как рояль под сибирскую песню, дивноводной реке. И чем ближе становились пороги, тем осторожнее двигалось судно. Рулевой внимательно следил за бакенами с левой и правой стороны корабля, указывающими фарватер - наиболее безопасное направление для прохождения порогов.
И в тот самый момент, когда в непосредственной близости от теплохода слева и справа вовсю забурлила речная вода, омывающая опасные камни, перед капитанской рубкой замаячили три нескладные, но весьма живописные  мужские фигуры. Две из них можно было бы назвать рослыми. Причем, в том, что повыше - угадывалось некоторое сходство с поэтом Маяковским плакатного образца, с руками кувалдами и волевым подбородком бунтаря-горлопана, второй - больше напоминал лохнесского переростка, охраняемого британским законом о защите прав динозавров: маленькая детская голова в очочках а-ля "гарри потер" и длинное-предлинное тельце с аккуратным арбузиком живота где-то посредине пути между лианами рук и ног.
Внешность третьего запоминалась сразу и навсегда: Его никогда ни с кем не путали даже те, кто ни разу прежде не видел  ни на одной  фотографии эти семь пудов живого веса, лысину, усы, дымчатые очки и стать борца - сумоиста. Ростом он уступал обоим своим двухметровым приятелям, понимая, однако, что его183 см - это тоже не так уж и мало.    Звали их очень просто: поэт-трибун Ермолай Егорович Топорищев, эстет-прозаик Максимилиан Иоаннович Соловейчик и детский писатель Мустафа Ибрагимович Ямальский. Дружно размахивая руками в разные стороны, они изливали в пространство свой откровенный поэтический восторг от лицезрения открывающихся речных видов, совершенно не замечая отчаянной жестикуляции рулевого.
К счастью, недоразумение разрешилось удачно. Пороги были пройдены. И тут же начались щёки: то самое узкое место на реке, где она проходит между огромных живописных скал. По речной традиции капитан включил громкую бравурную музыку. Считалось, что именно эта примета помогает кораблям пройти невредимыми между сибирскими Сциллой и Харибдой. Так бы и гремели  над рекой  задорные моряцкие песни, если б не излишне нервные товарищи среднепенсинного возраста из числа пассажиров теплохода. Бодро растолкав толпу, состоящую из Макса, Ермы и Мустафы Ибрагимыча, в капитанскую рубку ворвался разъярённый пенсионер - гордый защитник собственной немощи. Судя по резвости на нем можно было бы пахать ещё лет триста.
-    Немедленно выключите музыку! Это невозможно ! У нас уже лопаются барабанные
перепонки! - заорал он на капитана, трясясь так, словно его било током любви в момент экстаза. Капитан заявил, что непременно этим займется, что он уже отдал соответствующие распоряжения и сейчас даст дополнительные уточняющие указания. Нет, речные традиции  нельзя было нарушать ни в коем случае! Именно эта бодрая мысль  практически одновременно пришла в лихие головы трех романтиков свежего воздуха, минуту назад едва не сброшенных порывистым пассажиром.  Они переглянулись.
-Выключайте немедленно! - продолжал бесноваться  престарелый враг речфлота.
В этот момент  навстречу  преклонным сединам  вышли три богатыря: Атос, Портос и Арамис- то есть Макс, Ерма и Мустафа-Ибрагим. 
Ну, чем они могли остановить старика-музоненавистника  Правильно. Ничем.
И тут  мужественный Максимиллиан Иоанныч, совершенно не догадываясь о том, вдруг взял да и  закрыл зловонную огнедышащую словесную амбразуру, то есть пенсионера,  собственным телом. Правда, получилось это у него как-то невольно и неуклюже, поскольку вследствие головокружения от смешения принятого недавно в каюте  алкоголя с речной атмосферой на ногах он держался каким-то чудом. Иоанныч внезапно пал ниц перед пенсионером. Попытки встать, держась за пенсионерские штаны, успехом не увенчались, но отвлекли эмоции их обладателя от музыкальной темы. Что за этим последовало - каждый может представить по-своему… Но что-то последовало - точно.
И только впавшему в  безоблачное алкогольное беспамятство Максимилиану всё это было не важно. Блаженная безмятежность сияла на его лице до самой середины следующего похмельного утра.
А  корабль… А что ему сделается?  Корабль в итоге спасся от посрамления и прошел между речных щек с традиционным песенным блеском.
Что там впереди на воде? Блестит, извивается. Ах, это мысли мои плывут по воде. Это мы стоим на палубе. И наш корабль тоже стоит. А всё вокруг плывет: река, берега вдали,  облака… Всё плывёт. А чайки висят в воздухе. Просто висят за кормой и всё. Ждут подачки. Крутятся. Ищут чего-то. Вода бурлит внизу, позади нас, сама по себе, как в кастрюле на огне. Ибрагимыч, плесни-ка и мне ещё этой жидкости. Сы-пасибо. Ермолай! За нас! Угу. Ух, хорошо пошла.
А давай споём! Давай. Что будем петь? Какая разница. Надо петь.  Тс-с-с… тихонечко, мужики. Все уже спят. Мы одни на палубе. "Р-ревела бу-уря, гром гремеэээл! Во мраке мол-нии блистали! Бес-пе-ре-рыв-но дождь шуме-эээл! И веееетры в дебрях бушева-али!!!"
Товарищи! Вы знаете: который сейчас час? Немедленно прекратите пение! Пройдите в каюту.  Капитан недоволен. Кто недоволен? А! Капитан? Да, да, да, мы уважаем капитана. Вот такой мужик! Классный мужик! Да! Прростите, пажалуста! Мы больше не будем. Тс-сс…  Тихонечко. "Ррревела бурря, гром гыремеэ-эл!.." Нет, нет, мы сами, мы сами уже идем. Из-виниттте. Нас не надо трогать, мы хорошие.
Конечно, конечно, "хорошие". Очень даже хорошие, особенно сегодня прямо с утра уже хороши были.  Проходите, не задерживайте себя и нас. Спокойной ночи. Сы-пакойной ночи, граждане матросы и матроски!  Ермолай, от винта! Свистать всех наверх! Сы-рочное погружение. Сы-роч… Хрррр…Хрррр…
Всё. Отмучился, болезный. Уснул на ходу. Ребят, поможете донести товарища докаюты, а? К вечеру следующего дня, отоспавшись в гостинице небольшого приречного селения Боро-Боро, Ибрагимыч вышел на крыльцо маленько покурить. Однако, глазам его предстала столь душераздирающая картина, что уже через мгновение хрупкие стекла в окнах потемневших от времени бревенчатых зданий древнего рыбацкого поселения разом зазвенели от дикого папуасского крика означенного товарища. Крик не прекращался некоторое время, а затем перешел в весьма витиеватую, сдобренную  ненормативной лексикой,  речь по поводу всей деревни, её обитателей и их предков…На шум  вскоре явились доблестные  пилигримы Ермолай и Максик, находящиеся в состоянии суточного сухого анабиоза.. Их очам предстало то же самое душераздирающее зрелище, которое подвигнуло их друга Ибрагимыча на создание неформатных образчиков современного русского языка.
Все три взгляда скрестились в одном и том же месте -: на доске деревенских объявлений : самое крупное, самое красивое цветное объявление на белоснежном куске ватмана, извещавшее о завтрашней творческой встрече Ямальского, Соловейчика и Топорищева с местными творчески одаренными личностями, было безжалостно разодрано чьей-то злодейской рукой напополам. Не сорвано полностью, а именно разодрано напополам! Какой ужас!Кровавая вечерняя заря зловеще обагряла несчастный ватман потусторонним светом.
Исчадия ада, местные жители   преднамеренно затаились в своих злокозненных жилищах и поблизости не наблюдались.

Глава вторая.
Пиракляты дирэвна! Русская языка не луби! Култур не панимай! Тфуй на тубе, шайтан, шайтан! - волновался Ямальский, едва не переходя на одно из экзотических восточных наречий. Но, как всякий истинно русский писатель,  вовремя спохватился.
Однако, наутро при виде собравшихся в библиотеке юных деревенских читателей, пришедших навстречу с приезжей троицей, Мустафа совершенно оттаял. И тут приятели Ямальского  с нескрываемым удивлением узнали о некоторых фактах из биографии своего боевого товарища. Например, о том, что на самом деле отчество его вовсе не Ибрагимович, а Тургумбаевич. Псевдоним же "Ибрагимович" Мустафа присвоил себе потому, что является страстным поклонником   как шведского футбола в целом, так и  лучшего в мире шведского нападающего Ибрагимовича в частности. Много нового познавательного и увлекательного узнали боро-боровские ребята о шведском футболе и далекой скандинавской стране в эти чудесные минуты. Два часа пролетели как одно мгновение.
Наконец, слово передали на короткое время Ермолаю Топорищеву. На короткое потому, что горлопан Топорищев с места в карьер начал было читать стихи, изобилующие такими откровенными словечками и сценами, что мигом раскрасневшиеся библиотекарши зашушукались, дети заинтересованно напряглись, а заведующая детским отделом со словами "ну, это уже слишком" и сладенькой улыбочкой на устах, внезапно прервав выступающего, объявила детишкам, что сегодня у них в гостях находится замечательный прозаик, а именно - Максимилиан Иоаннович Соловейчик, которому нужно громко поаплодировать.  Иоанныч проснулся от какого-то шума снаружи его головы.
Пора было браться за дело... Чтобы взяться за это самое основательно ( а иначе у Иоанныча и не бывает), ему пришлось для начала молча, последовательно и сосредоточенно допить до дна бутылочки с минеральной водой, стоящие на столе перед ним, перед Топорищевым и перед Мустафой Тургумбаевичем соответственно. Когда прозаик с явным огорчением на лице обнаружил, что воды более нигде не осталось, он, наконец, взглянул на зал и с ещё большим удивлением обнаружил в нем явные следы присутствия посторонних. Там были люди! Их было не много, но и не мало. Озадаченный Иоанныч впал в оцепенелое раздумье.
М-да. С этим нужно было что-то делать, что-то предпринимать…С этим приходилось теперь как-то жить! В лучших традициях постмодернистской литературы, Иоанныч завел тягучую и пространную речь с традиционными для прожженного философа эканьями, цели которой, равно как и смысла, не знал совершенно.Но это было не важно. Главное - что она текла…Смиренные усидчивые дети потихоньку заснули. Когда за окнами раздалось громкое мычание рогатых животных (видимо, стадо возвращалось с дневных пастбищ), ушлые библиотекарши дружно засуетились: искусство искусством, а вечернюю дойку никто не отменял.
Народ рассосался, и встреча завершилась сама собой, как бы естественным образом. Последним об этом узнал очнувшийся от словесных медитаций Иоанныч. Да и то потому лишь очнувшийся, что уборщице надо было помыть и под его стулом тоже, а делала онаэто не совсем уклюже.
Впрочем, тихие радости творцов слова вскоре продолжились в элитном боро-боровском баре под названием "Шатёр", потому как это и был шатёр на крутом берегу могучей сибирской водной артерии. По мнению местных пенсионеров именно здесь с утра и до позднего вечера концентрировалась вся опасная боро-боровская "золотая" молодёжь.
Изрядно набравшись пива и по этому случаю счастливо поигрывая арбузиками животов, приятели завалились в уже родную для них гостиницу. Получив от вахтерши ключ с таинственной надписью "заежка", писательская братва дружно заела потрясающе дешевыми свежими огурцами тут же распитую ими бутылочку медовухи и отправилась в бильярдную выпускать пар и снимать стресс, накопившиеся после трудового дня.
В ту ночь Топорищев был в ударе. Первым же броском кия он едва не проткнул насквозь стоявшего, мирно покачиваясь, за противоположной стороной стола Ямальского. Вторым ударом Ермолай ловко, словно хоккейную шайбу, поразил шар сбоку, и тот с подобающим моменту грохотом  влетел в чугунную батарею центрального отопления. Пришла вахтерша. Просто так пришла - поинтересоваться:  кто ведет в счете. Азартная бабка оказалась.
Пока Тургумбаевич любезно объяснял старушке - что такое бильярд и как пишется это слово, Топорищев наглухо громил кием мертвецки трезвого Иоанныча. Играли на интерес, то есть потому,  что было интересно играть. Иоанныч отчаянно держался за край стола, топорщил губы и вздрагивал, но не уступал ни пяди. В конце концов, с  криком "щас попаду!" Топорищев рухнул на шары, раскатившиеся по всему бильярдному полю. "Рыба!" - воскликнул Ибрагимыч и потащил обоих товарищей в номер обмывать победу воли над разумом.

Третья глава
И наступила благодать…
Но прежде того клубящиеся серые тучи придавили небо к земле, вытянули ветром в струнку хилые приболотные деревца, тщательно продули песчаные улицы Боро-Боро и немедля вероломно обрушили на безоружные головы случайных прохожих  многотонную мощь ошеломительно холодной воды…
Прохожими этими оказались заведующая местной библиотекой и её трое подопечных гостей.  Как люди глубоко творческие, ни Ермолай, ни Макс, ни Мустафа, отбывая в плавание, не догадались взять из дома в дорогу ни зонтов, ни капюшонов, ни в целом чего-либо непромокаемого. Заведующая же, конечно, о боро-боровской погоде знала всю подноготную и запросто могла бы использовать соответствующую одежду или зонт, однако, из чувства солидарности героически мокла вместе со всеми. Понятно, что, хотя это и выглядело весьма трогательно и любезно с её стороны, однако от ливня писателей ни коим образом не спасало.
Куда ж их понесло в такую погоду, всё более напоминавшую превентивный удар по опрометчиво желающим посетить таёжный поселок?
Дело в том, что накануне после удачно завершившейся встречи с читателями совершенно неожиданно выяснилось: среди присутствующих находилась некая таинственная дама – жена не менее таинственного, однако широко известного боро-боровской общественности художника. Так вот дама эта, по словам зав. библиотекой, пригласила троицу в гости к своему знаменитому мужу для просмотра его потрясающих картин. Сама же она по каким-то невнятным причинам приглашения своего писателям не оглашала, да и вообще, почему-то ушла точно так же по-английски, как и пришла: и не поздоровавшись, и не попрощавшись. И никого это не насторожило, а зря…
Разгоряченный Иоанныч тут же заявил от имени всех, что приглашение принимается, расценив оное как повод для предстоящего совместного застолья. Меж тем время встречи, к осуществлению которой наши чудо-богатыри Муромец, Добрыня и Попович готовы были приступить незамедлительно, почему-то  сразу же отложилось на глубокий вечер.
Поздним вечером на полях бильярдных сражений всем трём было не до художника. Впрочем, заведующая позвонила-таки Мустафе и сообщила, что художник переносит встречу на утро.
Утром, ближе к обеду, она позвонила ещё раз и сообщила, что художник теперь уже окончательно ждет их в три часа дня, и сразу же пояснила: учитывая то обстоятельство, что вечером в этот день у троицы планировалось отплытие из богоданного селения, аудиенция будет короткой – не более часа, в течение которого они должны успеть  осмотреть сотни его картин и вернуться назад в гостиницу.
Помрачневшие приятели догадались, что никакого застолья не будет, и начали собираться на трижды откладывавшуюся хозяевами встречу с художником темпами, соответствующими его хлебосольному гостеприимству. 
По всей видимости, ни сам живописец, ни его друзья или соседи,  не являлись автовладельцами, и на встречу с ним, несмотря на сгущающиеся тучи, гостям с самого начала полагалось идти пешком по боро-боровским лужам.
Заведующая по телефону любезно сообщила им планируемое направление их продвижения и место, где она будет готова к ним присоединиться. Печальная процессия двинулась в путь.
Вскоре на перекрестке дорог они заметили свою библиотечную Сусанину, которая радостно объяснила, что сейчас они срежут часть пути, пройдя без дороги напрямую через территорию котельной. Добравшись до котельной, все четверо смело ступили на землю, скрытую чернющим и грязнющим углем, поскольку именно там располагались угольные склады, которые спасали от морозов в лютую зимнюю пору весь Боро-Боро. Убедившись в том, насколько велики площади складов, угрюмые пришельцы обнаружили перед собой новенький глухой протяженный забор без единого шанса на какую-нибудь щель для прохода сквозь него.  Потоптавшись на месте, процессия двинулась в обратную сторону, чтобы выйти из замкнутого пространства и обойти проклятую котельную.
Тем временем, надвигающаяся непогода подняла в воздух весь песок и мусор, скопившиеся в поселке за полвека его существования, и любезно обрушила получившуюся смесь на несчастных пилигримов. Писательский отряд ещё продолжал отчаянно сопротивляться несудьбе, однако силы его были уже на исходе…
Когда же вслед за песком и мусором на головы несчастных рухнула вся скопившаяся небесная хлябь, Ермолай, Иоанныч и Тургумбаевич, пометавшись в истерике посреди потоков воды, не сговариваясь, рванули в сторону ближайшего открытого магазина.
И какова же была их радость, когда на сияющих прилавках они разглядели множество чудесных бутылок самого разнообразного калибра и вида, доверху наполненных прекрасной искрометной жидкостью! Мало того! Там и огурцы были! Свежие, именно такие, без каких Тургумбаевичу и жизнь не мила!
Ликованию приятелей не было конца…  Разве было бы оно столь полным, если бы не предшествующая ей героическая экспедиция к потрясающе гостеприимному боро-боровскому мастеру кисти и мольберта? Нет, конечно. И тут они выпили за его здоровье. А потом и за здоровье каждого сотрудника местной библиотеки. Персонально и поименно.
И пусть экспедиция трагически захлебнулась в суровых боро-боровских ливнях, но моральную победу над коварными силами природы одержал-таки дух человеческий. Что из себя представляет сей человеческий дух вскоре усердно изображал на улицах Боро-Боро Максимилиан Соловейчик :  под воздействием спиртосодержащей жидкости, обретенной приятелями в достохвальном  магазине, спустя два часа после вышеописанных событий он вообразил себя великим северным шаманом и принялся, сопровождая   нечленораздельными криками свирепые завывания ветра, плясать под косыми струями  безумствующей стихии.   

Четвертая глава.


Ермолай Топорищев жадно, до боли сердечной, вглядывался в речную даль, озаряемую заходящим за темнеющие увалы багровым солнцем. Очевидно, поэтом владело романтическое настроение, и находился он в преддверии того блаженного состояния, когда творцу не требуется никаких дополнительных транквилизаторов для рождения чего-то необыкновенного, изливаемого позднее на терпящие всё и всех бумажные или электронные носители гениальных творений.
Тем временем товарищами его, расположившимися вместе с ним на дебаркадере в ожидании запаздывающего на пять часов теплохода так же владели некие чувства, но, к их сожалению, несколько иного рода.
Мустафой Тургумбаевичем владело чувство азарта. Сначала он терпел его, стоя на краю дебаркадера и наблюдая оттуда за тем, как рядом на берегу укутанная по самые брови в какие-то рыбацкие хламиды военного цвета пожилая женщина при помощи тоненькой удочки выманивала из воды одного за другим отчаянно сопротивляющихся мелких обитателей крупной сибирской реки. Берег был рядом, но из-за несерьезных размеров вылавливаемых рыбешек Мустафе каждый раз никак не удавалось: понять что же там такое трепещет на крючке. Он заволновался и, спустившись с плавучей пристани, приблизился к опытной рыбачке.
Через минуту, не более того, Ямальский, отчаянно отмахиваясь руками, позорно бежал в непонятную от рыбачки сторону. Только теперь, когда было уже совсем поздно, до него дошел смысл столь странного одеяния на боро-боровской рыбабульке: призрачная звенящая туча мошки, комаров, мокреца – всего кровососущего отродья - мгновенно облепила Мустафу, едва лишь он оказался в непосредственной близости от места рыбацкой удачи..
Однако, самые яркие переживания достались на долю Максимилиана Иоанныча. Он был обуреваем наиболее естественными и понятными всему живому чувствами. Ему срочно надо было в туалет. Оный на дебаркадере имелся, но туалетная работница дебаркадера стояла грудью на защите своей территории и не пропускала туда не то что такое крупное существо, как страждущий Иоанныч, но и любую живую мелочь!
Невменяемый Соловейчик рвался к цели, а не менее вменяемая работница стояла насмерть, поливая несчастного самыми неприглядными словами. Явный политический тупик . Никаких вариантов для согласия и примирения сторон…
В итоге силы изменили Соловейчику, и он вынужден был постыдно бежать в ближайшие прибрежные кусты, где обреченного плотоядно поджидали легионы летучих кровососущих тварей…
Туалетная работница дебаркадера со шваброй в натруженных руках тем временем торжествовала заслуженную победу: не для того она только что убрала общественный туалет боро-боровской пристани, чтобы в нём тут же оставили своё грязное наследие какие-то соловейчики! Нет терпения? Иди в кусты! Они для того и существуют. Ишь, ты, цаца какая! В туалет захотел! После этакого разбойника там наверняка такое будет твориться... Знаю я вас! Видела. Не пройдёт!
Из кустов слышались жалобные кровавые стоны Соловейчика, доедаемого москитами в самых нежных местах. Вдоль побережья с криками носился размахивающий руками Мустафа ибн Тургумбай, а на краю дебаркадера по-прежнему любовался закатом Ермолай Топорищев… Ноги его (в мешковатых колонизаторских шортах) по периметру  представляли собой сплошную красную полосу оставленную насекомыми и… тем самым  соответствовали колеру заката.
И вот, наконец,  в речной дали нечто забелело, приблизилось и превратилось в долгожданный теплоход..
   
Пятая глава
- Вы кто такие? Вы откуда на мою голову свалились? Ленка, а Ленк! Твоих рук дело?! Ты их ко мне привела? Господи, когда ж это кончится? Не обижайтесь, мужики,  я тут пью помаленьку, а наша стюардесса мне мстит. Она вас сюда нарочно отправила. Да, назло мне!
Изрядно битые мошкарой, измочаленные штурмом теплохода и двухчасовым стоянием за билетом в корабельную кассу, писатели жизнерадостно толпились перед дверью в четырехместную каюту. В ней на нижнем месте поверх смятых простыней сидел, покачиваясь, недоочнувшийся  смугловатый гражданин нетрезвой наружности. Жизнерадостность, застывшая на увядающих лицах,   буквально тут же на глазах начала трескаться и медленно клочьями расползаться, словно сметана на сливках.
-    Мой папа – француз, а мама – остячка настоящая тундровая. Мне французский паспорт положен, потому что я папин сын. Поэтому я работаю таксистом. Где? Там, в тундре. Город такой есть, Дудинка называется.
Таксист показал рукой - где именно. Вошедшие, продолжая держаться за сумки с вещами, напряженно не в такт закивали неприветливому сокаютнику. Столик у окна и полы под ним и рядом с ним тоже - были усеяны какими-то огрызками, окурками, всякого рода надкусанными, откупоренными сокровищами, повсюду недоеденными и недопитыми….
Уяснив для себя, что новые постояльцы (предыдущие только что сошли в Боро-Боро) следуют в Тур-Туру, Евгений (именно так он по его же выражению  «преставился» компании) нетрезво-барским жестом пригласил писателЕй к столу. ПисателЯ дружно расселись.
-    Понимаете, мне Ленка, наша стюардесса мстит. Я с самого начала сделал ошибку: подарил игрушку-собачку не ей, а другой стюардессе. Ошибся просто. Ну, она  запомнила и теперь постоянно в мою каюту кого-нибудь подселяет. Чтоб жизнь мёдом не казалась. Вот она сейчас придет и опять всё будет отрицать, пока не согласится. Но я-то правду знаю. Я всё равно добьюсь её, все нервы ей измотаю а добьюсь всё равно.

Выпили и за это тоже. Изможденные таксистским гостеприимством, Соловейчик, Топорищев и Ямальский вскоре заснули один за другим,… Уважаемый Евгений некоторое время ещё продолжал доказывать кому-то невидимому, что Ленка не права. Потом он вдруг заскучал, зевнул, поднялся и, выйдя из каюты, переместился в соседнюю к двум приятелям-остякам, пребывавшим в том благостном состоянии, когда уже совершенно всё равно: кто, где, с кем и сколько, тем более, если вдруг в дверях появилось целых полбутылки свежайшей недопитой водки. Там, рядом с родными морозными остяками ему и предстояло задремать в эту бурную ночь.
Наутро, проснувшись,  Ермолай и Тургумбаевич обнаружили странное  исчезновение тела Соловейчика, спавшего прежде на верхней полке. Похмелившись, Топорищев выдвинулся на поиски Иоанныча, а Мустафе тем временем предстояло сторожить все непосильным трудом  налитое, занюханное  и  недоеденное.
Соловейчик обнаружился сам – на корме  верхней палубы речного лайнера –  в позе пытающегося отгонять чаек от корабля. Чаек было много, и прозаика они наглым образом не боялись, подбирая нечто лакомое  с бурных закорабельных вод. «Тошнило» - кротко пояснил  классик  прозаического  жанра и покорно  вернулся в каюту.
Вскоре, ободрившийся чем Бог послал, Ямальский огласил приятелям пришедшую ему в голову умопомрачительную идею посетить корабельный душ. Несчастный Тургумбаевич понятия не имел,  на что именно он обрекает свою драгоценную плоть всего за какие-то двадцать пять российских рублей! Но об этом – в следующей главе!

Шестая глава

Всё началось с того, что из-за летучих кровососов, надежно оккупировавших Боро-Боро,    все предыдущие дни Мустафа Ямальский   не решался обнажать своё тело для помывки и в результате не мог теперь толком разобраться в причинах  острого желания немедленно почесаться в самых разных местах одновременно: то ли виноваты москиты, то ли попросту мыться надо чаще…
Ещё в первой части пути, до приезда в Боро-Боро, едва оказавшись на корабле, Тургумбаевич-Ибрагимович обратил внимание на то, что здесь  летучие насекомые-грызуны отсутствуют, поскольку на палубах царит свежий речной ветер, порождаемый быстрым движением теплохода по суровым сибирским водам.
И вот вчера, во время томительного стояния за билетами он отлучился на минуточку, чтобы уточнить у скучающей дородной дежурной стоимость корабельной помывки, и выяснил, что радость эта стоит ровно двадцать пять целковых. Поразмыслив, Ямальский решил использовать сложившуюся ситуацию и завтра же посетить душ..
Весь остаток ночи Тургумбаевич беспокойно чесался во сне. Долгожданным  утром, пока друг Топорищев разбирался с отлучившимся Иоаннычем, Мустафа быстренько собрал банные пожитки, переоделся соответствующим образом (широкий восточный халат и традиционное трико с отвислыми коленками) и, почёсываясь, замер в ожидании.
Вскоре в каюту постучались непонятно зачем решившие разыграть Мустафу приятели. То есть, они постучались и сразу вошли, потому что очень хотелось  посмотреть:  как отреагирует на стук их товарищ и вообще что он там сейчас делает. Хитрый Мустафа держал в левой руке какой-то пакет, правой ладонью чесал левый локоть и, нервно прищурившись, смотрел на открывающуюся дверь.
Радостно гогоча, все трое, как подобает, отметили возвращение в лоно писательской братии блудного попугая Иоанныча. Едва закусив это дело остатками вчерашней пищи, Тургумбаевич объявил о том, что  вынужден временно покинуть  компанию, так как деньги уже уплачены, и что он отправляется в душ. Насчет оплаты премудрый Мустафа, конечно же, слукавил, а вот всё остальное было чистой правдой.
Суетливо гремя пятью пятаками, болтающимися в кармане халата, он проследовал к дежурной, рассчитался с ней и получил взамен заветный ключ от душевой комнаты с номером 33 на бирке. Возле двери с соответствующей надписью он краем глаза обратил внимание на то, что рядом с тридцать третьим номером находятся такие же душевые кабины с номерами 34 и 35. Именно это обстоятельство оказалось впоследствии роковым.
В каком смысле?  В самом неожиданном для несчастного литератора. Семь пудов живого веса, лысина, усы и стать борца - сумоиста  освободились от  всяческих одежд и даже от дымчатых очков и тут же приступили к выниманию из своего пакета банных принадлежностей. Наконец, благодатные струи воды коснулись страждущего несвежего тела Мустафы. Тургумбаевич хорошенько намылился, зажмурил глаза и приготовился промурлыкать что-то очень нежное и лиричное.
В это самое время рядом некто сначала громко кашлянул, а затем грубо высморкался. Мустафа от неожиданности раскрыл глаза и начал озираться. Рядом никого не было, но за стенкой шумела вода, там явно кто-то мылся. Судя по голосу – это был мужчина. Тургумбаевич нахмурился, призадумался и вскоре сообразил, что переборки между кабинами не только не гасят звук, а наоборот – резонируя, увеличивают его присутствие. Петь в этой связи ему совершенно расхотелось.
И только успокоившийся Мустафа (хотя и без прежнего энтузиазма) решился продолжить своё купание красного коня, как в дверь соседней кабинки кто-то настойчиво  постучался.
«Кто там», - громоподобно прозвучал уверенный мужской голос. «Это я», - ответил ему вкрадчивый женский. Послышался скрип открываемой двери. Тургумбаевич насторожился и  отложил мытье на неопределенное время.
Сначала шум воды за стенкой усилился, затем начал угасать, зато всё отчетливее стали слышны легкие женские постанывания и энергичные мужские причмокивания. Процесс в тридцать четвертой кабинке шел по нарастающей. Мустафа, обладающий незаурядным воображением, инстиктивно прижался к прохладной перегородке, разделяющей кабинки, и сжал в кулак всё своё мужество…
Когда, через некоторое время действие за стенкой приблизилось  к своей кульминации настолько, что постанывания и причмокивания перешли во вскрикивания и стоны, на бедного Тургумбаевича было совершенно невозможно смотреть без сострадания, если бы, конечно, кто-нибудь удосужился видеть его в эту минуту. Он содрогался…. Он буквально сходил с ума от нестерпимого сопереживания ответственного момента, осуществлявшегося так близко, но не им!
И вот кульминация наступила! Крики за стенкой достигли своего апогея. Счастливым любовникам и в головы не могло прийти, что в эти мгновения тут же,  рядом с ними, буквально в нескольких стальных миллиметрах, бьётся в пароксизме неудовлетворения  сердце   Мустафы Тургумбаевича ( Ибрагимовича) Ямальского.
О,  жалкое зрелище живого памятника безответной любви! Очнись! Всё кончено! Счастье было  рядом, однако, принадлежит оно не тебе, посещает совсем другие кабинки, рядом, но совсем другие…
Помятым и понурым добрался Мустафа до каюты своих приятелей и вернувшегося с новыми силами жизнерадостного дудинского таксиста Евгения. Прикурил Ямальский от его зажигалки и молча без закуски опрокинул в себя полстакана прозрачной, крепко пахнущей «огненной воды». О случившемся с ним он молча поклялся самому себе не рассказывать никому.


Седьмая глава


К вечеру в каюту с радостной паникой на лице  ворвался снова где-то глубоко пострадавший от  переизбытка свежего речного воздуха полутрезвый господин Соловейчик. Ага! Наконец-то случилось! Сейчас-сейчас вы увидите сами! Катастрофа! Настоящая катастрофа на воде! Спасайся, кто может!!!
Заинтересовавшийся доверчивый поэт Топорищев направился на палубу: поглазеть на «что-там-такое». Действительно: некоторые пассажиры грузились со своим скарбом в спущенную на воду шлюпку. Однако, никакой особенной нервозности почему-то не наблюдалось.
В горящем воображении Соловейчика безобидная операция по перевозке пассажиров к берегу возле рыбацкого поселения, не имевшего собственного причала,  обрела зловещие очертания знаменитой трагедии «Титаника». Причем, разумеется, в киношном её варианте.
Шлюпка выглядела довольно странно, но достаточно обнадёживающе: посреди неё располагался громоздкий двигатель, явно смахивающий на тракторный. Несмотря на истеричные выкрики Максимилиана Иоанновича, передвигалась шлюпка достаточно степенно, с достоинством и тарахтением, соответствующим габаритам установленного в ней оборудования. Прибывшие высадились на берегу, а отбывающие – погрузились в судно и направились к теплоходу.
Издёрганный после душа настрадавшийся Мустафа никуда не пошёл. Его тянуло выпить и забыться. Но, не имея первого, он не способен был справиться и со вторым. Пошатываясь, всё в том же халате и волшебном трико с пузырями на коленках, Ибрагимович направился в первую попавшуюся по коридору сторону. Добравшись до помпезной бронзовой лестницы, ведущей куда-то наверх, вероятно к не менее помпезной жизни, Ямальский случайно заметил на стене сверкающий указатель с надписью «В ресторан пассажиров мягких мест».
Сути написанного Тургумбаевич не уловил,  абстрактные же размышления по поводу мягких мест пассажиров ни к чему хорошему не привели. В ресторан пассажиров мягких мест опытного в подобных делах Ямальского так и не пустили, даже членский билет ( последний аргумент страждущего)  не помог. Измученному азиату популярно объяснили, что в данном заведении обслуживаются только пассажиры, обладающие мягкими местами, остальные же обитатели теплохода здесь не обслуживаются. Мустафа покосился на себя через плечо, вздохнул, покачал головой и удалился.
С досады бай-ака Тургумбаевич решил покурить на нижней палубе. Спустился, закурил и… поперхнулся от неожиданности. Ещё одна надпись! Да какая заботливая! «ОСТОРОЖНО, КОЛЫШЕК». Предупреждение, намалеванное  синей масляной краской, виднелось на белоснежном борту теплохода издалека. И как он его прежде не замечал?
В инстинктивных поисках опасного колышка Мустафа так  старательно озирался, что не заметил, как подошло время обеда, а значит, пора было возвращаться в номер.
На самом деле никакой опасности со стороны неведомого злобного колышка не существовало. Колышками моряки называли обыкновенные тросы из-за того, что при стропальных работах на верхних палубах – здесь, внизу, они начинали ходить ходуном и колыхаться, за что и получили среди речников столь странное наименование, а именно «колЫшки» с ударением на букву «ы».
Время текло, переливалось всеми цветами радуги в бурных ледяных  водах и стремительно приближало мгновения, когда ноги наших путешественников неминуемо должны были коснуться берегов неведомого пока Туру-туру…

Глава восьмая

Теплоход не сразу, а сосредоточенно, то есть «с подходцем»,  причалил к тур-туровскому дебаркадеру. По громкоговорителю тотчас было объявлено, что длительность стоянки составит не более пятнадцати минут. Плавучий причал качнуло несколько раз так, словно сама энергия напряженного людского ожидания заставляет его ходить ходуном.
Две толпы – прибывших и отъезжающих - суетливо ринулись сквозь друг друга. Одним требовалось как можно скорей сойти на берег и, главное, вынести на него свой личный груз ( мешки, негабаритную мебель и даже один мотоцикл с коляской), а другим нетерпелось примерно всё то же самое занести на борт  отчаливающего речного лайнера.
Вскоре в самом эпицентре пятнадцатиминутной околокорабельной суеты показались, загромождая собой всё и вся, головы трёх потрясающе неозабоченных всем этим бедламом личностей. То и дело озираясь и высматривая кого-то, личности эти наконец остановились посреди  кипящего людского гвалта ( Говорили же, что с собой ничего брать не надо, что там всё есть, нет же – понабрали всякого….).
Первым с высоты своего роста заметил встречающих Топорищев. Маленькая юркая женщина подскочила к трем отважным миссионерам и представилась  директором  тур-туровской библиотеки. Приглядевшись, Ермолай обнаружил, что встречающая была не одна.
Позади неё к приятелям вкрадчиво приближались мужчина с телекамерой и женщина с микрофоном наперевес. «Будут брать интервью», - подумалось Иоаннычу.  И они, все трое, дали его как-то сразу, добровольно, даже с некоторым удовольствием поначалу.
Позже никто из троих так и не смог вспомнить подробностей сказанного в микрофон перед объективом телекамеры. И не случайно. В течение буквально нескольких минут количество летучих насекомых, облепивших вновь прибывшую свежую кровь, превысило все мыслимые и немыслимые размеры. Чесалось всё, везде и сразу. Отважная тройка десантировавшихся мужественно терпела эту китайскую пытку то время, когда шла запись, но зато сразу же после неё бравые коммандос рванули к «уазику» тур-туровского управления культуры вперед её водителя… Опухшие от укусов ноги вязли в набухшем сыром песке, сгущались сумерки, наступало  беспощадное время чудовищных тур-туровских  комаров…
    Водитель управления культуры Гвидон Дормидонтович Салтанов всю дорогу до гостиницы активно интересовался желаниями гостей по поводу организации для них рыбалки. «Клёв будет потрясающий,» - уверенно повторял жизнерадостный Гвидон и обещал со своей стороны полное транспортное содействие, несмотря на то, что ни у одного из его пассажиров не имелось в наличии никаких рыболовных снастей.
    Заросшее снаружи бурьяном здание гостиницы, вход в которое незнающий сторонний человек вряд ли мог бы сразу обнаружить, изнутри оказалось живым напоминанием о советских гостиничных временах.
Едва разместившись в комнате с железными кроватями, сетки в которых   под любым весом тяжелее гусиного пера сразу же проваливались почти до пола, наши отчаянные путешественники Фидель, Че и Камилло Съенфуэгос были приятно поражены: директор  тур-туровской библиотеки оказалась на редкость хлебосольным человеком. На столе тут же появилась горячая картошечка с укропчиком в кастрюльке, свежие с грядки огурчики и редиска, а самое главное – царственные кусочки свежезасоленного сига!
Сердца трёх подсказали, что о бутылочке сорокоградусного нектара следует немедленно позаботиться. И в первый поход по местным круглосуточным ларькам отправился многоопытный Мустафа…

Девятая глава

Небо пурпурное-розовое-золотое, небо лазурное. Глядишь на меня, о, небо, глядишь, не моргая, глядишь. Стройные, густые облака-брови твои текут, текут надо мной не уставая, не останавливаясь, текут они далеко-далеко, словно песня, текут, слова оставляют, в душу роняют они слова… А солнце встаёт над землёй, встаёт и встаёт, не заходит совсем, как бы ни прятался, куда бы ни убегал - никуда от него мне не деться. Играет громкое-звонкое солнце моё, играет пальцами своими на струнах прозрачных, на каплях летящих, на ресницах ливней, мохнатыми тёмными гусеницами ползущих по небу, играет, играет оно. И поёт, и поёт моё сердце, поёт отзываясь... О счастье, о несчастье, о жизни поёт.
Замечтался Мустафа, загрезил о чём-то своём, сугубом, поэтическом. Чуть было мимо магазина не проскочил. Время-то позднее. Мало что на улице светло, как днём: на дворе почти два часа ночи! Вожделенный магазин, к счастью, не закрыт. Однако, похоже, что водка есть, а купить не у кого. Тургумбаевич постоял и начал нетерпеливо постукивать по прилавку костяшками пальцев. Тишина. Постукивание костяшками стало более настойчивым. Люди-то в гостинице его ждут! Картошка стынет! Рыба гниёт!
Вдруг кто-то, словно прочитав его мысли, громко позвал: « Девушка! А, девушка!»
Странно только, что голос раздавался почему-то с улицы. Ободрённый такой моральной поддержкой, Мустафа принялся стучать ещё энергичнее. Продавщица не появлялась, но её присутствие, как казалось теперь, ощущалось в воздухе.
«Девушка! Я тебя вижу!» - продолжал мужской голос, - «А, ну, вылезай!» Ямальский, побуждаемый голосом, непроизвольно попытался заглянуть под прилавок, правда, без особого успеха.
       «Девушка! Хорошая, славная девушка! Ну, иди, иди сюда!» Мустафа начал теряться в догадках. Почему девушка не хотела выходить? Может, боится этого голоса? Может, он ей чем-то угрожает? И вообще: кто он такой? Почему в магазин не заходит? А вдруг это из-за него здесь все попрятались? Может, надо милицию звать или «на помощь» кричать? Может быть, девушку обижают, и пора за неё заступиться? Ну, где же она, эта девушка, эта особа, которая зачем-то прячется в магазине в два часа ночи? А вдруг она что-нибудь натворила и теперь придется выступать свидетелем на суде? А вдруг ему соучастие припишут???
Мудрый опытный Мустафа осторожно двинулся к выходу. Ну, её, эту водку, совсем. Картошку можно и так поесть: голод не тётка. Тот же голос раздался уже совсем близко, почти за дверью: «Ну, иди сюда! Иди, глупенькая! Хочешь косточку? На, возьми, ешь! Хорошая, хорошая собачка! Вот так. Вот тааак…» Тихое собачье поскуливанье и следом за тем ясно слышимый хруст разгрызаемой косточки внесли окончательную ясность в сложившуюся ситуацию.
Тургумбаевич не выдержал и громко расхохотался. Давно он так хорошо, заливисто, долго, от души не смеялся над самим собой! Дверь открылась, и в магазин заглянул небритый седенький мужичонка, а следом за ним - большая дворовая собака с добрыми улыбчивыми глазами. Вот тебе и Девушка, Ибрагимыч!
«Голос, Девушка!» - произнес дедок, и собака пролаяла ровно три раза. Из подсобки выглянула сонная продавщица с розоватым отпечатком края чего-то твердого и явно с одним прямым углом на щеке. Она, конечно, поворчала, что «ходют тут всякие, людЯм покоя не дают», но честно обслужила обоих клиентов ( дедок заходил за портвешком) и проследовала обратно в подсобку. Ясно зачем…
Когда всё ещё посмеивающийся в усы Мустафа наконец добрался до гостиницы… было уже поздно. На столе лежала недоеденная тарелка с картошкой, немного сига, немного хлеба, немного огурцов и редисок. И много зелени. И даже сантиметров пять мутной жидкости с запахом деревенского самогона.
И Тургумбаевич, естественно, догадался, что общительные Макс и Ермолай нашли-таки оперативный выход из положения и наладили-таки контакты с кем-то из местной братии, ибо юркая библиотекарша заранее мягко, как бы даже стесняясь, предупредила о своём трезвом образе жизни.
Наскоро доев и допив то, что было честно оставлено ему товарищами, Мустафа лег в постель, глубоко прогнувшуюся под ним, и почти в прямом смысле провалился в сон. Завтра предстоял трудный рабочий день: обещанная Дормидонтовичем рыбалка.

Десятая глава
В половине пятого утра из комнаты  постояльцев-путешественников внезапно раздались истерические крики молодого изувеченного жизнью мужчины. Топорищев разомкнул глаза и уставился окаменелым взглядом туда же, куда и с невероятным трудом заставивший себя проснуться Ибрагимыч: на кровать визжащего под подушкой Соловейчика.
Тур-туровские комары довели-таки цветущего прежде всеми соками высокоинтеллектуальной богемной жизни добра молодца  до нервного срыва. Оказывается: внезапная его пламенная страсть к алкоголю, ярко проявившая себя в дороге, в немалой степени была вызвана диким животным страхом перед разнузданными  северными кровососами.
Зрение и слух Иоанныча не дремали ни мгновения и, едва только ослабевали силки полуобморочного алкогольного состояния тела, как эти органы-возбудители души и воображения принимались за свою ужасную работу, подхлестываемые не менее плачевной реальностью: в непросыхающей душной комнате с напрочь отсыревшим заплесневелым левым верхним углом потолка, впиваясь в безоружные уши рыцарей пера и бумаги, насмерть стоял на своём комариный звон.
Того, о чем кричал теперь на весь общественный коридор тоненьким визжащим голоском обезумевший Иоанныч, можно было и не слушать. Полный бред. «Я не хочу больше жить!»  - кричал он  . «Господи, велика сила Твоя! Спаси же меня!» - кричал  этот воинствовавший прежде атеист-пятидесятник.
Внезапно, отпустив на волю прежде покорно прогибавшуюся под ним кровать, с остекленевшими глазами и сдавленным хрипом «воздуха!»  безумец попытался вскрыть себе и остальным обитателям комнаты наглухо закрытые окна. Однако,  своевременно соскочившие со своих спальных мест товарищи дружно не позволили ему этого сделать, ибо там, за окнами, аки бесовское воинство, томилось в ожидании бесчисленное количество летучих кровососущих тварей. И, случись окнам хотя бы на короткое время открыться, мир бы обрел уже не одного, а сразу трех безумцев. И тогда ещё неизвестно чем бы всё это кончилось.
Тут Соловейчик заметил на столе  непочатую бутылку мустафинской водки и, будто волк на ягненка,  стремительно набросился на неё. Дрожащими от нетерпения руками он содрал с неё акцизную марку, вскрыл нежное горлышко и жадно припал  возбужденными  мягкими губами к головокружительному содержимому…
Через несколько минут всё было кончено. Счастливый Максимилиан с пьяной улыбкой на губах мирно спал в привычно прогибающейся кровати с мокрой от слёз подушкой, притулившейся почему-то под поясницей хозяина... Ненужное ему одеяло, в которое недавно только оборачивал он себя так же плотно, как набивают колбасным фаршем кишку, валялось теперь на полу, полностью освобожденное от занимаемых прежде обязанностей.
Уже не было никому никакого дела до комариного звона. Комната затихла. Один лишь Топорищев, повертевшись в постели ещё с полчаса, вдруг вспомнил, что он все-таки поэт, оделся, взял блокнотик и тихонечко ( в меру своего недюжинного роста, конечно) вышел на улицу – встречать рассвет свежими стихами. И только там, на открытом воздухе, на ветерке,  Ермолай наконец сообразил, где они находятся, и что солнце в этом дальнем северном краю почти всю эту  ночь так и не заходило за горизонт.
В начале девятого перед разбитым и заросшим травой задним крыльцом гостиницы, исполнявшим в связи с планируемым ремонтом роль парадного, с нарочитым шикарным скрипом затормозил «уазик» Гвидона Дормидонтовича. Первым, облачившись в оставленную вечером заботливой библиотекаршей рыболовную форму образца латиноамериканского диктатора Сомосы, перед запыленным авто объявился качающийся от недосыпа Мустафа Тургумбаевич. Следом с легкомысленным блокнотиком в руках возник мечтательный Топорищев. Последним с развязанными шнурками в стоптанных кроссовках и рубашке навыпуск на солнышко выполз ничего не понимающий и потому счастливо улыбающийся Иоанныч с искусанной красной шеей, таким же лбом и пухлыми ушами.
Товарищ Салтанов, убедившись в наличии бравой бригады будущих ловцов местной рыбы, сообщил о том, что, к сожалению, тот рыбак, с которым они сегодня должны были бы пройти сквозь огонь, воду и медные трубы знаменитой тур-туровской рыбалки, внезапно занемог от вчерашней совершенно случайной передозировки домашними спиртными напитками.  Бойцы приуныли.
Однако, продолжил вещать Дормидонтович, посоветовавшись с опытной библиотекаршей, он оперативно решил возникшую было проблему. Найден другой, не менее славный, и даже более того, исполненный добродетельной трезвости повелитель рыбацкого фарта  по имени Евгений. Бойцы ободрились и переглянулись.
Из машины вышла сияющая радостью долгожданной встречи заведующая библиотекой и вручила собравшимся в рыболовную авантюру литераторам пакет со свежими помидорами и огурцами.
Несгибаемые гости, немного помучившись, погрузили себя в нетерпеливо подрагивающую гвидоновскую машину и отправились на ней к берегу великой реки знакомиться с баснословным Евгением.…

Одиннадцатая глава
Дормидонтович представил компании будущего партнёра – их неутомимого шерпа, их Чингачгука и Пятницу в одном лице, впрочем, группа товарищей почему-то странно поглядела на почтенного юношу и молча проследовала на его жестянку. Юноша не первой свежести явно стушевался. Ровно ничего не понявший Гвидон Салтанов бодро помахал литераторам трудовыми мозолями и удалился на своем скакуне-«уазике».
Практически все трое одновременно узнали в представленном собранию индивиде своего недавнего теплоходного попутчика, славного дудинского таксиста Женьку. С одной лишь разницей: сегодня впервые перед почтенной публикой предстал действительно трезвый дудинский товарищ с французскими корнями.
Итак, все ясно, Женька, тот ещё перец, как минимум был жителем Тур-туру, а значит, возможно, все его разговоры насчет папы-француза, работы в такси, мести обиженной стюардески – в пользу бедных.
«Данила, который напился вчера, - из местных аборигенов. Он – мой сосед. Честное слово, я тут ни при чем. Куда изволите вас отвезти? Простите, мужики, я не знал, что вы – на самом деле писатели. Думал – гоните.»
Мужики выразительно молчали. Моторка отплыла от берега и направилась на самую середину вод, соединяющих две великие сибирские реки. То есть, группа просто плыла вдаль. У Мустафы нечаянно сработала внутричерепная коробка передач, и в его голове родилось музыкальное сопровождение их поездки: а именно – музыка Исаака Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта». Иоанныч, укутавший лицо и затылок в надежный  накомарник цвета хаки – умиротворенно дремал на ветру, разогнавшем летучую насекомую нечисть. В своих круглых очочках сегодня он напоминал славного мечтательного жюльверновского Паганеля.
Когда лодка дошла до самой середины безграничного водного пространства, мрачноватый Топорищев мягко, но достаточно основательно, напомнил дону Эудженио, что Дормидонтович вообще-то обещал им сегодня рыбалку. Евгений  покорно кивнул, и моторка  направилась к берегу, противоположному великому северному Тур-туру.
Берег представлял собой жидкий песок и жидкую же грязь, местами постепенно густеющую. Бригада высадилась на эту благословенную сушу и, проваливаясь в кисельном полуберегу-полуреке, направилась к мельтешащим вдали побережья фигуркам рыбаков.
Там явно вытягивали на берег невод. Об этом можно было  догадаться хотя бы по белоснежным тучам чаек, бдительно копошащимся неподалёку. Встретили их достаточно настороженно и прохладно: на рыбалке вряд ли кто рад лишнему глазу. Тем более, когда рыбачат на сеть.
Впрочем, по отрывистым злым репликам и, особенно, по физиономиям было и так понятно, что народ разочарован уловом. Пока рыбаки, тихо матерясь то ли на неудачный невод, то ли на нежданных пришельцев, выбирали из грязной сети скудную (на их взгляд) добычу и отбрасывали в сторону совсем уж недостойную мелочь, наша зондеркоманда разбрелась. Мустафа непрестанно щелкал фотоаппаратом, инфернальный Соловейчик бесцельно бродил в разные стороны вдоль кустов, а Ермолай увлеченно пересчитывал щучек и сижков, извлекаемых тружениками речных недр.
Идиллия закончилась, как только рыбаки начали оттаскивать сеть в свою лодку. Громадное облако чаек устремилось в то место, где остались на берегу отверженные профессионалами рыбьи трупики. Птиц было столько, что вся ситуация напоминала фрагмент из фильма ужасов «Птицы». Однако, в фильме никто не предупреждал, что самое неприятное в большом количестве птиц то, что они успевают опорожняться на лету.
Для дикой природы – это естественно и небезобразно. А вот для приезжих литераторов то же самое имело обратный эффект. То есть, им не понравилось. После первых же белых птичьих отметин все трое позорно бежали к спасительной моторке таксиста Евгения. Соловейчик при этом умудрился  дважды споткнуться на бегу, запутавшись в собственных  заплетающихся конечностях,  и упасть накомарником в грязь.
Через пару минут молодка-торка позорно ретировалась с беспокойного берега. Но впереди любителей острых ощущений ожидали не менее захватывающие неприятности…

Продолжение - ниже, на Форуме: Путешествие очарованных странников часть 2

Отредактировано Эльдар (2008-09-01 08:51:35)