Приглашаем литераторов и сочувствующих!
Вы не зашли.
XXIII
«В семье богобоязненной и честной,
Близ Дервента явилась я на свет; [7]
Родитель мой, по милости небесной
Еще не слабосилен и не сед,
Учил меня молитве с юных лет
И смог привить учености толику;
Я всё в дому прочла, и наш сосед
Давал мне книги тоже, поелику
В них мудрости плоды и радости великой.
XXIV
У нас земля для пахоты была,
Красивые цветы в саду зеленом;
Я их рвала, когда колокола
К заутрене сзывали перезвоном.
Простор, дышавший мятой и пасленом,
Гнездо наседки около плетня;
Я убегала к берегу по склонам,
И там, в разгаре солнечного дня,
Клик белых лебедей приветствовал меня.
XXV
Доселе помню я отцовский посох,
Его скамейку в маленьком саду,
Где рой гудел на травах-медоносах;
Камин зимою; пудинг на меду;
Как я, еще не знавшая нужду,
Воскресным утром мерила наряды,
Как пес, доколе я не подойду,
Облаивал прохожих у ограды;
Зарянки за окном веселые рулады.
XXVI
Так быстро пролетели двадцать лет,
Осыпавшись, как елочная хвоя,
Потом обман и вереница бед
Отца загнали в рабство долговое.
Трудились мы и спорили с судьбою,
Но не была Фортуна к нам добра
И повелела долг вернуть с лихвою:
По росчерку судейского пера
Покинуть отчий дом для нас пришла пора.
XXVII
Ах, как сердца нам горе леденило,
Как мы страдали в тот злосчастный час,
Когда на материнскую могилу
Отец с холма смотрел в последний раз,
Шептал мольбы, не отрывая глаз,
А я слезами изошла в кручине.
Покуда луч закатный не погас,
Мы с ним стояли, глядя на святыню –
На дом любимый наш – увы, не наш отныне!
XXVIII
Был юноша, кого любила я.
Мы с ним дружили в бытность детворою
И пели – два веселых соловья
На склонах гор весеннею порою.
Ребяческой пресытились игрою,
Но жар взаимный в душах не утих:
Я стала и невестой, и сестрою,
Кому роднее брата был жених.
Нигде на всей земле нет юношей таких.
XXIX
Но минуло два года, как далече
Его позвали важные дела.
Ах, миг разлуки! Пламенные речи,
Лобзания и клятвы без числа!
Мы с батюшкой, гонимы властью зла,
Пошли к нему, мечтая о привале.
Я там узнала, что ему была
И в радости желанна, и в печали.
С тех пор в дому его мы мирно почивали.
XXX
Мы зажили, трудясь и не греша,
Насущный хлеб дарила жизнь честная,
Смеялись мне три милых малыша...
Грущу я, эти годы вспоминая.
Отец мой умер вовремя – не зная,
Что близок час военных передряг. [8]
Счастливец! Нам достались тьма ночная,
Пустые кросна, стынущий очаг.
Поплачешь перед сном и ляжешь натощак.
XXXI
Познали мы, что ведомо изгоям –
Безденежье, некормленые рты,
Но только скоро с барабанным боем
Явились те, что сеяли мечты
В отчаявшихся душах бедноты,
И муж сказал: «Отправимся отсюда!»
Устав от беспросветной маяты,
С толпою навербованного люда
Мы устремились в порт искать за морем чуда. [9]
XXXII
Покуда флот не поднял якоря,
Мы испытали горестей немало,
И в мареве холерная заря
Опустошала шумные причалы.
Грядущее манило и пугало,
Но погрузились мы на корабли
И дождались к отплытию сигнала.
От дома прочь нас волны понесли,
Английская земля растаяла вдали.
XXXIII
За нами шла по следу непогода
Под вопли шторма, мчащего вдогон,
Вокруг валами поднимались воды;
За тех, кто был пучиной поглощен,
Молились мы, пока последний стон
Не затихал. Нам предстояло вскоре
Познать такое множество препон,
Завидуя судьбе погибших в море...
Ступили мы на брег, суливший только горе.
XXXIV
Болезнь и голод, бедствия и страх
Пришли по наши души в Новом свете –
Не скрыться ни в лесах, ни в городах.
О, ужасы жестоких лихолетий!
Удары стали и чумные плети
Всё истребляли начисто, дотла.
Был муж убит, потом погибли дети!
В каюте судна я в себя пришла,
Палила сердце боль, как адская смола.»
XXXV
Она умолкла, вновь перебирая
В уме воспоминанья горьких лет,
А по щеке ползла слеза сырая,
И с женщиной молчал ее сосед,
Потом поднялся. К двери подошед,
Увидел он, что посветлели склоны,
Что дышит обещанием рассвет,
Лучами обогрев земное лоно,
И что красна заря на фоне небосклона.
XXXVI
Он выкрикнул: «Прощай, ночная мгла!
Прийди к нам, ясный день и светлоокий!»
Тут странница к матросу подошла,
Любуясь алым светом на востоке.
Его румянец ей окрасил щеки,
Отер слезу потрепанный рукав;
Они стояли, мир забыв жестокий,
На время все печали отогнав,
И жаворонок пел в зеленой гуще трав.
XXXVII
Они смотрели на откос пологий,
Омытый теплым утренним дождем;
Груженый воз тащился по дороге,
Петух горланил песню под плетнем;
От них примерно в миле, за ручьем
Лачуга одинокая стояла.
Туда они отправились вдвоем
Вдоль длинного лесистого увала,
И женщина рассказ печальный продолжала.
XXXVIII
«Был столь же безмятежен океан,
Как эта необъятная долина,
Заря сияла, воздух был медвян,
И мирно спали водные глубины,
На горизонте слившись воедино
С покойным небосводом надо мной,
И, забывая страшные годины,
Утешена смиренною волной,
Смотрела я, как даль сквозит голубизной.
XXXIX
Ах, как же это было не похоже
На мучившие мой рассудок сны:
Покойники, укрытые рогожей,
Стенанья умирающих слышны,
Пропитан воздух ужасом войны,
Миазмами гниения и смрада,
И молнии, по воле Сатаны,
Всё бьют и бьют под грохот канонады.
Спасенья не найти, надежде нет пощады!
XL
Но, через бездну перенесена,
Попала в мир я, где не знают горя;
Вот парусов молочная стена
Едва заполоскалась на просторе,
Вот ветерок, свистку матроса вторя,
Наполнил их и мне шепнул: «Теперь
Ты поняла, что сможет только море
Уменьшить боль от горечи потерь?
Чем дальше от людей, тем легче груз, поверь.»
XLI
И в глубину души проникла вера,
Что я смогу в бескрайней тишине,
Под крышею небесной полусферы
Найти себя, блуждая по волне,
И будет здесь покой дарован мне;
Но судно в порт пришло, и вот я снова
Стою на суше, будто в западне:
Меж тысячи домов мне нету крова,
У тысячи столов не подадут съестного.
XLII
Как тот, кто штормом выброшен на риф,
Когда у корабля пробило днище,
Лежит, глаза от ужаса закрыв,
Не смела я молить о скудной пище
Или стучаться в чьи-нибудь жилища.
В чужом хлеву, под колокольный зык
Уснула я в кромешной темнотище.
Свело желудок и распух язык,
Но христарадничать мой голос не привык.
XLIII
На третий день я все-таки решилась
Просить о подаянии, да зря –
Ко мне толпа не проявила милость,
И прочь пошла, за все себя коря,
Я, как слепая без поводыря;
От голода подкашивались ноги;
Дойдя до городского пустыря,
В беспамятстве упала у дороги.
Мне не было нигде поддержки и подмоги.
XLIV
Очнулась я в лечебнице. Вокруг
Судачили больные богаделки,
И преодолевала я недуг
Под жалобы на всякие безделки:
На то, что плохо вымыты тарелки,
На то, что хлеб опять помолом груб,
На то, что равнодушные сиделки
Не слышат стона из распухших губ,
Какой (по их словам) подъял бы даже труп.
XLV
Мне, к жизни возвращавшейся помалу,
Казалось это полной ерундой,
Потом болезнь тиски свои разжала.
Поражена забытой суетой,
Смотрела я на отблеск золотой,
И он мне придал силы и отваги.
Из города отправясь в лес густой,
Костер ночной увидела в овраге;
И отдых дали там, и пищу мне бродяги.
XLVI
Как оказалось, это гончары,
С кустарными изделиями кои
Приходят на крестьянские дворы,
Но было в их скитаньях и другое:
Гудение волынки над рекою,
Когда спадает к ночи летний зной,
А иногда, вдали от беспокоя,
Веселый пир под кроною лесной,
Где теплая луна плывет сквозь мрак ночной.
XLVII
Но я попала в воровское племя,
Кому привычно красться в тишине,
И ждать, выкарауливая время,
Пока весь хутор захрапит во сне;
Тут с фонарем проникнуть в дом извне,
Собаку мясом удержав от лая...
Нет, это было вовсе не по мне:
Отцом не так воспитана была я.
Ушла от них я, быть злодейкой не желая.
XLVIII
Куда податься, всех похороня,
Где отыскать сочувственные лица?
Осталась где-то мужнина родня,
Но для чего ей нищая вдовица,
Которая в прислугу не годится
И, кажется, рассудком нетверда?
Способная лишь плакать и молиться,
Часами я смотрела в никуда,
А перед взором вновь несчастий череда.
XLIX
Я шла туда, куда ведет дорога,
Среди полей, лужаек и дубрав;
Один подаст бродяжке хромоногой,
Другой прогонит, слова не сказав;
Не подадут – стелю постель из трав,
Да только сердце мучится от боли,
Когда припомню свой открытый нрав,
Бесстрашие души и силу воли,
А нынче на душе – безволия мозоли.
L
Сквозь слезы озираю мир земной,
Сквозь слезы я смотрю вокруг устало,
Три года пролетело надо мной,
И я былую смелость растеряла;
Дорога без конца и без начала...
Куда идти? Кому я здесь нужна?»
Тут странница надолго замолчала
И, отвернувшись, плакала она,
Всё рассказав о том, чем суть ее больна.
[7] Дервент – река в графстве Камберленд (ныне Камбрия). Вордсворт описывает свои родные места: он родился в городке Кокермаут, стоящем у слияния Дервента с рекой Кокер.
[8] Речь идет о Семилетней войне и последовавшей за ней Американской революцией.
[9] В те годы Англия была наполнена вербовщиками, которые сулили беднякам сытую жизнь за океаном. Переселенцев собирали в портах и везли в Америку, как скот: тесные суда, скудная пища. Антисанитария в портах и плавании оборачивалась регулярными вспышками холеры.
Оригинал:
http://www.bartleby.com/145/ww118.html
Отредактировано Юрий Лукач (2014-06-10 07:30:22)
Неактивен