Форум литературного общества Fabulae

ДВАДЦАТЬ  СЕМЬ  ВЗЛЕТАЮЩИХ  СОСЕДЕЙ


         Когда моя бабушка уже умерла, а я всё ещё был маленький, мы с мамой жили в бабушкином деревянном домике на окраине большого города. Изредка к нам в гости заходил дядя Эмиль. Зашёл он и в этот день, как раз когда я вернулся с продлёнки. Только я открыл и снял замок с входной двери, он постучал с улицы в калитку. Мы зашли в дом. Что-то я сегодня в плохой форме, – сказал он не очень для меня понятно, – лягу, посплю. Он лёг на диван под одеяло и уснул. А я как уселся читать, так и продолжал читать, забыв про всё, до прихода мамы. Когда мы с мамой накрыли на стол и сели ужинать, край одеяла вдруг отогнулся и из-под него приподнялась лохматая голова. Мама, которая сидела лицом к этому ожившему одеялу, ахнула и замерла.
– Как вкусно пахнет ваша жареная картошка, – радостно сказала голова и тоже замерла, увидев мамино выражение лица. Так мы и сидели, наверное, целую минуту. Эмиль, – сказала мама, – ты, наверное, много побегал и поэтому стал тощий, как доска. И мама стала есть дальше, в полной тишине. Я не смотрел на дядю Эмиля, потому что сидел к нему боком, но почему-то стало невкусно. А он всё лежал и лежал. Больше Эмиль к нам не приходил. Почему я помню этого Эмиля?
       
                                                      Глава 1. Встреча

    Воскресный день был хорош на редкость. Просто чудесный день. Из тех дней, из которых, как потом, зимой, кажется, целиком и состоит лето. На рассвете из-под горизонта решительно, ослепительным краем выглянуло солнце – и сразу всё вскочило, забегало, умылось лёгким ласковым дождём и тут же обсохло, защебетало и позавтракало. Чудо, а не день.
Солнце, поднимаясь, осветило большой город на поросшей лесами равнине и двинулось дальше, к другим равнинам и другим городам, а тут, в этом городе, из дверей, из подъездов, из кустов, из каких-то дырок, выскочили все те, о ком далее пойдёт рассказ, и все они под утренним славным солнышком стали двигаться с какой-то одной, нам пока не известной, целью, чтобы собраться в одном, нам пока не известном, месте. Кто же это были такие?
Пешком, не торопясь, как на прогулку, шли Папа и Мама. Озабочен был только Боря, их сын: он решил, что сегодня должен отставать от родителей ровно на пять шагов, поэтому, когда родители останавливались, требовалась настоящая военная хитрость, чтобы этих специальных кривых шажочков оставалось ровно пять. На метро ехал человек, которого прозвали Телевизор. Без особых затруднений, но обходя большие улицы, бежал Бульдог. Петровы ехали на машине, все втроём, и легко, в кроссовках, через большой городской парк, шла Старушка с рюкзачком за спиной и туристическим топориком на боку. За ней бежали две кошки. Одна когда-то была рыжая с белым, а другая когда-то была белая с рыжим, но от крепкой кошачьей дружбы и духовной близости цвета перемешались и отличить их стало уже невозможно.  По самым укромным дорожкам пробирался Веник.
       Герои наши бежали, ехали на автобусе, как Бабуля с Дедулей, или на тролейбусе, как Миша, и всё это с разных сторон большого города. И только сверху было видно, что все эти сильно загорелые люди и животные всё сближаются и сближаются, и  вот, ура, ура! –  все, наконец, собрались в одном месте, в одном дворе, на одной спортивной площадке.
Погода, как уже было сказано, была прекрасная, атмосфера тоже была прекрасная.
Все стояли и долго молча смотрели друг на друга. Телевизор и Тётя Галя Петрова курили. Кошки пересели подальше от Бульдога, а он почти и не обиделся.
– Я так понимаю, что это все, – сказал наконец Папа. – Ниже десятого этажа никого.
– Я с девятого, я с девятого, – прозвучало от Рояля.
– А я с пятого, а я с пятого, – с достоинством, на ту же мелодию изобразил Бульдог.
– А где же наш уважаемый Пол? – задыхаясь от тяжёлой дороги, спросил только что появившийся Веник.
– Тут он давным-давно,– ответил Дедуля и хлебнул из кефирного пакета.
– Раньше всех пришёл,– сказала Валя Петрова, – даже раньше нас.
– Я не пришёл, – откуда-то снизу раздался неспешный низкий голос. –Я никуда не уходил. Край площадки с кряхтеньем приподнялся, пара досточек эдак сдвинулась, приветливо приподняв немаленькие брови. Все невольно отступили. Пол, тяжеловато дыша, оглядел всех. 
Да, любезные читатели, собравшаяся компания выглядела несколько необычно. И дело не в том, что Веник, например, немного кренился набок и остальные тоже не блистали выправкой. ( Даже маленькая Валя Петрова была не очень. Говорю это, нарушая, конечно, деликатность, но только чтобы любезные читатели могли точнее представить себе собравшихся. )  Все почти были непривычного для наших широт коричневого, кое-кто даже с чернотой, цвета. Особенных вопросов к Бульдогу, или даже к черноволосой Маме, не возникало, но, например, светловолосые голубоглазые Дядя Гена и его жена Тётя Галя в милицейской форме, Бабуля в русско-пенсионерском халате, дети – смотрелись экзотично на фоне нашей не тропической зелени.
– Коричневые все, как яблочки печёные, – строго отметила Старушка.
– Запеклись до полной готовности, – согласился Дядя Гена Петров.
– А-а-а-а-а-ах, – под ласковым ветром, длинно и приветливо зашуршали кусты, – а-а-а-ах…
      – Кусты-то как разрослись, – удивилась Тётя Галя.
      – Спасибо, майор, что Вы взяли это на заметку, –  сказал Пол.
– Как же мы все изменились,– сказала Мама.
– Главное, кефир не изменился – белый, – пошутил Дедуля.
– Хватит тебе уже про кефир-то, кефир тебе уже не интересный! – заявила Бабуля. – Какао наливает в пакет – и на улицу, в любую погоду, по грязи.
– И сколько выпивает в день? – поинтересовалась Старушка.
– Если какао – литр, – ответила Бабуля.
– Загнула, – сказал Дедуля.
– И я, – сказал Папа.
– И я, – сказал Телевизор.
– Я тоже люблю с тех самых пор, – сказал Дядя Гена.
– Это такая нервная реакция, пролонгированная. На падение и испуг, – сказала Мама.
Мужчины поднесли сумки к скамейке, выставили на неё еду и напитки, потом подняли сильно нагруженную скамью и понесли её на середину площадки. Когда праздничную скамью почти уже донесли, одна из бутылок качнулась и, приковав общее внимание, торжественно грохнулась об Пол. Все ахнули, Пол охнул.
– На счастье, – сказала Тётя Галя.
– На счастье, – глядя на чёрную лужу, сказал Телевизор, – это когда тарелка разбивается, а не полная, и даже ещё не попробованная, бутыль ноль семьдесят пять литра.
– Учиться нужно скамейку носить, – строго сказал Дедуля.
– Пол неровный, – доложил Бульдог.
– Пол не может быть ровным, если об него бить бутылки, – сухо сказал Веник.
– …Запах-то какой вкусный, – продолжал Телевизор, – прямо дух захватывает…
– На спирту, – сказала Старушка, – бабаевский развести,  две недели настаиваешь, молочный сироп, ещё неделя, потом процедить, ванили, и ещё две недели стоит – и тогда уже действительно дух...
– Пожалуйста, не торопитесь, – сказал Дядя Гена, – обсудите про дух подробно. А мы с удовольствием подержим всё, что пока ещё осталось, на весу.
Когда скамью установили, Веник, сметая осколки, обратился ко всем: – Позвольте мне кое-что сказать в качестве вступления?
– А что у нас со скромностью? – громко, но непонятно у кого, спросила тётя Галя.
Остальные женщины, снимая еду и напитки на Пол, чтобы расстелить скатерть, сказали
– Да, ладно, пусть говорит… И Веник начал.

ВЕНИК:
– Кто достоин восхищенья? Тихий, безответный Пол! По нему без разрешенья всякий взял, да и прошёл!! А ведь это не игрушки, если каждого терпеть от ботинок до макушки. И при этом не скрипеть...
         Вынужден, любезные читатели, просто вынужден прервать это в самом начале. Потому что знаю, не предупреди я вас, вы мне потом сами скажете: «что же ты нас не предупредил? Идёт текст, идёт чтение, идёт мысль какая-никакая, где-то серьёзно, где-то замечаем юмор, но никто не предполагал стишки. Звучат они, к тому же, для взрослых проблем как-то глуповато. Это что, детская книжка, что ли? Это же другой совсем настрой нужен, другое какое-то состояние, какое-то что ли даже умиление...». Скажете так, и будете абсолютно правы. Но что же делать, что делать? Ведь и заткнуть невозможно! Раз у невеликого этого персонажа душа мается, на стишок переходит, что ж мы его, душу-то живую, не выслушаем, что ли? Проигнорируем лепет её детский? С высоты что ли нашего отсутствующего величия? Как, думал, может всё это примириться, как может сочетаться? Думал, и, боже мой, вспомнил! Да ведь поэт наш великий указал нам, господа, как! «Стихи должны быть глуповаты», – указал он нам. А здесь так и есть! Как раз некоторые, как раз не великого ума персонажи пошли в стишки – и вот оно, так и получилось, как великие завещали! Так что всё в порядке! Конечно, предупредить надо было, согласен. И дальше, сразу предупреждаю, дальше тоже увлечённость и все такое тоже иногда в рифму. И крики, кстати, и шумновато. Что поделаешь, где живём-то?

ВЕНИК (опять туда же) :
   
Жалко, люди не летают.
Всё стоят или сидят.
И собою на Пол давят,
И кроватью, если спят!

А безмолвный деревянный
Или каменный герой,
Неизвестный, безымянный
Молча стонет под тобой!

Посиди в своей берлоге,
Видишь: улица в грязи.
Успокой на время ноги!
Нет, из грязи – да в князи.

Дикие, лесные звери! –
Все на мягких лапках,
Человек заходит в двери
Позабыв о тапках…

– Вот! Уже люди про тебя говорят, – не выдержала Бабуля, – князь!
– Нигде эти тапочки не носят,– вспыхнул Дедуля, – ходят в обуви даже по ковру!
– Где это по ковру?– каким-то высоким голосом удивилась Бабуля.– В Америке,  что-ли?
– Там, где везде чисто, – заявил Дедуля.
– Нет таких стран, чтоб везде было чисто,– ласково сказал Телевизор,– где-нибудь да будет
   грязно, копни только…
– Позвольте всех вас прервать,– величественно сказал ПОЛ,– чтобы от бытового и узко
         личного, засасывающего нас, друзья, как болото, ежедневно и ежеминутно, обратить
         внимательный, но доброжелательный взгляд к трагической странице…
      – Погоди к трагической, – обрубил Дедуля. – Зачем нужно копать? А? Раскопали
   уже, не пройти не проехать, грязища!  Не копать нужно, а заасфальтировать всё!
– А где животному гулять? – вскинулась Старушка.
– Животное должно жить в лесу,– мгновенно ответил Веник.
– Вы знаете, некоторые животные так и называются – «домашние животные», потому
   что живут дома, – сказала Мама.
– Например, тараканы, – уточнил Папа.
– И бульдоги, – добавил Бульдог.
– Вот поэтому чистоты и не добьёшься! – сказал Веник, и, буквально отлетев, с дальнего края, быстро-быстро, с ожесточенным азартом, стал подметать Пол. Все уставились на него. При большом захвате и длинном быстром гребке, в конце каждого движения Веник успевал плавно задерживаться, чтобы из-за резкой остановки не получилось ф-р-р-р с тем мусором, что он нагрёб. Ловкость, развороты, скольжение – прямо фигурное катание – вызывали восторг. Все зааплодировали –  и около большой кучи мусора Веник окончил труд поклоном. Один Дедуля не хлопал, а стоял как памятник, показывая коричневым каменистым пальцем на дальнюю часть площадки, с которой Веник начинал, и куда уже успели нападать листья:
– Полюбуйтесь, – сказал Дедуля. – Фигуры мы можем. А если оно опять? А опять мы уже не можем, нам аплодисмент давай. Где чисто, я говорю, – там и будет чисто, а где грязно, там и будет грязно, хоть вылизывай!
– Если вылизывать – будет чисто, – надменно сказали Кошки.
– Где ж столько кошек взять? – спросил Папа.
– Главное, чтоб в душе было чисто, – строго ответила Старушка.
– Вот именно! Причём тут тапочки… – Дедуля опять пошёл в атаку.
– Позвольте всё же вас прервать, – уже на повышенных тонах заявил ПОЛ, – и от бытового  и узко личного обратиться к трагической странице…
– Да погоди ты к трагической своей, – тоже на повышенных сказал Дедуля, – сначала, как люди, выпить и закусить!
– Выпить и помянуть! – поправил Дядя Гена.
– Сначала помянуть, – сказала Тётя Галя, – а потом уже выпить.
– Всё готовое стоит,– пригласила Бабуля.

Все стали вокруг скамьи широким полукругом.

– Ну, – коротко выдохнул Дядя Гена, – собирались мы, собирались и, значит, собрались.
   Помянем. Пусть земля им будет пухом. За сорок душ, погибших безвременно и безвинно.
– Тридцать девять и одна в коме, – сказала Тётя Галя.

Все взяли пластмассовые стаканчики, молча, не чокаясь, выпили и закусили шоколадными батончиками. Дети, естественно, выпили сок.

Дядя Гена зачем-то сказал «прошу садиться». Никто не сел, да и садиться-то особенно некуда было – скамья была занята.
– На парад, что ли, тебя так раскрасили? – спросила у Пола Бабуля.
– Спортплощадка. Цвета государственного флага, – красивым голосом диктора пояснил Телевизор.
– Крась не крась, осина – она и в Африке осина, – неожиданно задиристо сказала Тётя Галя.
– Осина в Африке не растёт, – опять дал справку Телевизор.
– Какая осина, Вы что? Это дуб! – сказал Веник.
– А что, – осведомилась тётя Галя, – дуб растёт в Африке?
– Причём тут Африка! Осина дерево мягкое и неблагородное. А это дуб! Чистый отечественный дуб! Вы не разбираетесь в материалах!– выпалил Веник.
– В материалах я как раз разбираюсь будь здоров! – ответила майор Петрова. – И Африка нам не чужая. А здесь очевидно: подлатали осинку то берёзкой, то рябинкой…
– Куст ракиты над рекой, – автоматически откликнулась Валя.
– Правильно, дочка, куст. А дубовый, видно, только плинтус был. Да где он теперь?
– В соседнем доме, я думаю, – сказал Папа.
– Меня когда собирали, гвоздь еле входил, – сдержанно заметил Пол.
– Видно, так и не вошёл, – предположила Тётя Галя.
– Какая теперь разница – дуб, осина или рябина? – спросил Дядя Гена.
– Иногда это бывает очень важно, – сказала Тётя Галя, внимательно глядя мужу в глаза.
– Он же не виноват, Галк, – упрямо сказал Дядя Гена, – в средней полосе и дерево  среднее…
– А кто виноват? – громким и крепким милицейским голосом задала страшный вопрос Тётя Галя. Все даже замерли. И, конечно, как и последние пару тысяч лет, никто не смог на него ответить, только каждому хотелось, чтобы это оказался не он.
      И тут Мама сказала: А давайте вспомним День Рожденья. И все сразу поняли, какой День Рожденья она имеет в виду.
Так бывает, любезные читатели. Моя собственная мама тоже иногда говорила: – «сынок, дай мне, м-м-м…» – тут она делала паузу – «эти…».  – Я не понимаю, что такое «эти», мама,  – отвечал я. Мама, не переставая вязать, не спеша объясняла: «ну-у… эти…», – и уже тогда я приносил ей очки, хотя сразу понимал, о чём идёт речь. Так и тут все сразу поняли, какой День Рожденья она имеет в виду.
– Может, сначала вспомним померших, а уж потом, кто захочет, может вспоминать день рождения, день учителя или день шахтёра, – предложила Старушка, и все согласились.
Решили сказать по несколько добрых слов про каждого, начиная с первого и до последнего этажа. На первом вспомнили постоянно весёлую и при этом очень вспыльчивую, Татьяну Ивановну. Весёлость и вспыльчивость её не мешали друг другу, а даже как бы дополняли, и помогали, и вызывали одна другую. Так что соседи опасались  её весёлости больше, чем гнева. Татьяна Ивановна выставляла мусор не просто за дверь, а не ленилась донести его и установить прямо к дверям лифта,  так что выходящий пассажир  вынужден был поднять и потом  нести до помойки пакет Татьяны Ивановны. Правда, некоторые, самые отвязные, на беду всего подъезда ставили пакет опять к двери Татьяны Ивановны.
Вспомнили Витю-парашютиста, который лепил фигурки из мякиша, а чаще отдельные, сильно увеличенные, органы  этих фигурок, и, приделав парашютики,  далеко выбрасывал их из окна своего третьего этажа. Выше, на пятом, вспомнили хозяина Бульдога, художника Толика,  в темных очках и с цепью на шее торговавшего яркими цветными картинками на набережной; да ещё мучившего всех, особенно по выходным, пианиста Юлия Марковича с девятого. Больше никого. Все даже удивились.
И тут Бульдог сказал, что хорошо помнит всех и каждого, и если это кому-нибудь нужно, то он может поделиться воспоминаниями. Все попросили.
– Ну что ж, – вроде как без большой охоты начал Бульдог, обводя глазами публику, – сначала главное, основы, так сказать. И, решившись всё же в такой легкомысленной компании говорить о серьёзных вещах, объявил: – Кобель пахнет сухо! Публика замерла.
– Особенно если это прямая струя, то есть, фактически, вызов! С напором, с наглой такой брызгой, дескать, всё тут вокруг моё! Случай, как мы понимаем, классический. Подходишь аккуратно, –  тон докладчика стал более доверительным, – и поверх, чтоб аж запенилось, выдаёшь: это твоего-о-о, дружочек, тут ничего-о-о, тут теперь, маленький мой, всё уже моё-ё-ё. И летящая  роспись. Всё! Без полутонов, без палитры, какие-нибудь десять- пятнадцать оттенков, очень земная гамма: жёлтый, зелёный, коричневый. Сухо, как и было сказано.
Лектор повёл на слушателей заблестевшим глазом, как бы говоря им: а ведь есть в этом бесконечном быте, друзья,  мгновенья поэзии, и муза – вот она, вертихвостка, рядом! Не выдержала, голубушка, соскочила с неба на землю. Ну, теперь держись, консерватория!
– Сука! Сука – это, господа мои милые, совсем другое дело! Это абсолютно другое дело! Это другой совершенно процесс! Нельзя сравнивать. Небо, как говорится, которое нюхай, не  нюхай, и вот она, вся тут, реальная, как свежевспаханная земля! Тысяча! Тысяча маленьких вкусных деталей. Всё есть, буквально всё: размер, фигура, порода, биография, настроение, сегодняшнее семейное положение, что кушала, окрас, сроки, куда и срочно ли бежать – всё здесь! Роскошь общения! Невозможно надышаться! Потоки ценнейшей информации. Но, увы, не об этом сейчас речь. Берем себя типа в руки, и прерываем полёт. Переходим к частному случаю: к человеку; к человечеству. Сегодняшняя тема: Мужчина, как человеческий кобель, и Сука, как человеческая женщина. Только факты. Энергичных, заводных, бодряще-газированных и прямо ударяющих в мозг – очень мало, очень, приходится сказать правду. А сводящих с ума, шикарных – густых, влажных и широких, проникающих прямо в пищевод, и оттуда уже колючими лапками хватающих  за грудь,  за спину,  за живот и  за всё сразу... или таких, знаете, композиций: внизу, например, всё крепко, по-нашему, до спазма, и перчёно-перчёно-перчёно, и вдруг, как выхлоп - баба-ах!, –прорывает вверх фонтаном – и пошло, пошло туда зигзагом, завитком, зигзагом, завитком, а внизу отпустило, отпусти-ило, расслабило – и тогда уже сверху до самого низу свесилось языками: и узенький тут тебе такой трепещущий розовый детский висит, и нахальный такой женский мокрый аж малиновый, и мясистый такой торчит наглый красный, горит прям, и вот так вот всё выделывается этими языками, вот так вот, вот этак вот, и зовёт, и дергает, и зовёт, и дергает, аж застонешь невольно… Таких прекраснейших инсталляций вообще не встретишь. Вообще. Ни-ко-гда! Человек пахнет кисло! Всегда! И везде! И не это ещё самое страшное! Человек пахнет скушно!! Если убрать дрянь – духи, шампуни и мази, то даже в самых интересных местах – белым. Или серым. Максимум, жёлтые переливы, типа молоко подкисло и расслоилось, тьфу. Что кобель, что – и это, конечно, парни, шокирует – сука. Это, друзья мои, вообщем-то, не будем убегать от правды, трагедия!  Корень человеческой трагедии! Нюхать человека, господа, – все равно что нюхать бильярдный шар. Присутствующих, естественно, не касается, у всех эта белая кислятина, к счастью, в прошлом …
– Господи, а чем же мы теперь пахнем? – ужаснулась Мама.
– Как бы вам точнее, – потянул носом Бульдог, – …такой немного жидковатый, горчично-коричневый запах. Край поля и много загона, такого, знаете, доброго, старого, в ржавой сетке, вольера в зоопарке. В целом, намного, намного интереснее, чем раньше.
– Какой кошмар, – расстроено сказала Мама.
      – Давайте к конкретике, – сказала Тётя Галя.
Теперь по порядку, – заявил Бульдог. Первый этаж, первая дверь слева. Переливы: три очень кислых на тухловато-глиняной основе и ещё один бледно-жёлтый с двумя серыми воньками. Всё. Это, конечно, звучит как обвинение, но это всё! Дальше. Первый этаж, вторая дверь слева. Снова неловко говорить правду…
– Огромное спасибо – сказала, прерывая доклад, Тётя Галя, – было приятно освежить память о погибших, но уже достаточно и больше не надо, и держите это в секрете, про себя, а то потеряете и тот небольшой кусочек, что висит у вас, притворяясь хвостом, сзади, где сухо, энергично и очень шикарно пахнет на все сто оттенков…
– Мне показалось, – холодно сказал Папа, – что собирались вспомнить Борин День рождения.
– Пора! – грозно произнёс Пол. – Обратимся, наконец, к трагической странице нашей  истории!..
– Эк его всё к трагической-то тянет, – Дедуля наливал стаканчики, – тебе же, кажется, уже сказали русским языком: погоди! Успеешь к трагической своей! Между первой и второй – слыхал? Давай-ка за невинно убиенных! Как говорится, хоть имя твоё неизвестно, но подвиг твой известен.
Помянули – и Дедуля смилостивился: Ладно, давай теперь потихоньку к своей трагической.


                                       Глава 2. Кто виноват всё-таки.


Рояль тут же мощно вскинулся: – Та-ра-рам! Та-ра-рам! Та-ра-ра-рам!
ПОЛ: Верно замечено. Это был Очень Большой Тарарам!

Я верю: этот День рожденья
Страна запомнит навсегда.
Ремонт, Залив, Землетрясенье
В сравненье с этим – ерунда.

Когда вошла семья Петровых,
Я лишь немного заскрипел:
Ребёнок был в ботинках новых.
Я стиснул доски и терпел.

О, эти новые ботинки!
О, эти чёрные следы!
Малевич!! Всё его картинки!
Знак приближения беды!

За Валей шла майор Петрова,
На каблуках и строевым.
Терплю! Ни слова, ни полслова,
Ни нормативным, ни иным.

И вот огромными ногами
Геннадий Павлович Петров,
Стуча, как конюх, сапогами,
Хоть, слава дубу, без подков...

– Сейчас мы, что ли, будем во всём виноваты? – ахнула тётя Галя.
– А кто же? – мягко спросил Веник.
– Кто?! – закричала Тётя Галя,– тот, кто сгнил незаметно! Ты же основа, ты же фундамент!..
– Это уже и спеть, что ли, нельзя было? – возмутился Дядя Гена.
– Петь можно было! – тоже закричал Веник, – не надо было стучать ногами!
– Не надо было выходить на центр!– прохрипел Пол.– Надо было встать по углам и оттуда
   уже петь!
– А мы ни в чём не провинились, чтобы по углам вставать!
– Я вообще-то майор милиции! – еле сдерживаясь, сказала Тётя Галя, – и по углам меня
   может ставить только генерал!! Или хотя бы полковник!
– И меня пусть генерал, мама! – сказала Валя.
– Мы тоже ни в чём не провинились, а всегда в углу стоим, – не уступал Веник.
– Не так плохо, всю жизнь у ведра с объедками! – ободрил Бульдог.
– Может, это я во всём  виноват – слишком большой вырос... – попытался съязвить Дядя
   Гена.
– А кто же? – парировал Веник.
– Пол-то, видно, только на детишек маленьких рассчитан был, – продолжал Дядя Гена.
– Нет, и на детишек не был рассчитан – как бы захохотала Тётя Галя, – они же, ха-ха-ха-ха,
   писают на него, ха-ха-ха-ха! Но это уже, надеюсь, не к нам, – и широким жестом
   пригласила в обвиняемые Маму и Борю.
– Боря на горшок ходит с года, – гордо сказала Мама.
      – Значит, года хватило! – отрезала Тётя Галя.

ПОЛ:       
В России всей едва ль найдёте
Две пары лёгких, быстрых ног!
Зачем вы, Ноги, в дом идёте,
Когда над вами носорог?

Скачите, Ноги, в чисто поле,
Бегите в степь, где Пола нет,
Паситесь в табунах, на воле,
А вас всё тянет на паркет!..

– Пожалуйста, уважаемый ПОЛ, не говорите обидно, – попросила Мама.

ПОЛ, не отступая, с горечью :

Не я! Сам Александр Пушкин
Сказал вам правду о ногах!
Старушки! Наливайте кружки,
Чтоб помянуть великий прах!

ВЕНИК яростно присоединился:

Издать закон: «Кто выше метра –
Ходить с воздушными шарами!»,
Чтоб их носило силой ветра,
А не огромными ногами...

– Можно! – примирительно сказал Дядя Гена, – можно и за Александра Сергеича! Помним, кстати, не забываем! И не только, кстати,  про ножки, но и про любовь к родному пепелищу и к отечественным гробам…
– К отеческим, – сказал Папа.
– Вот именно, к нашим, натуральным.
– К дубовым, – сказала Тётя Галя.
– Как говорят в народе, – сказал Телевизор, – Подымем бокалы, содвинем их разом!
– Лучше опустим, – предложил Папа. – Из уважения к прекрасному росту нашего
   шоколадного национального гения. Опустим бокалы, содвинем их разом!
– Хорошо, подымая, опустим. За Александра Сергеевича Пушкина! – провозгласил тост Дядя Гена.

Все опять взяли пластмассовые стаканчики и чокнулись на уровне пояса.
Дети за Пушкина выпили сок.

ПОЛ ( воспользовавшись тем, что все выпивают и закусывают) :

Ещё хочу сказать Народу.
Народ! Когда ты варишь суп,
Ты проливаешь на Пол воду,
В которой сварен чей-то труп!

Он жил, он прыгал, он смеялся,
Гулял с подругою вдвоём.
Да, был глупее – и попался,
Так ешь на воздухе, сырьём,

Там упивайся кровопийством!
Нет! Ты принёс, сварил, пролил –
И Пол, пропитанный убийством,
С годами постепенно сгнил!..

Что-о? Это во-он куда теперь ветер подул, – вскинулся Папа. – Убийством? Это что, была древнегреческая трагедия? Обречённая семья варила суп из священных животных и богохульно расплёскивала его вокруг треножника? Супостаты! Грозный Зевес низверг их, вместе с огромными ногами собутыльников, с райского двенадцатого этажа на грешную русскую землю!
ДЯДЯ ГЕНА: Это уже не Пушкин пошёл, это целый Шекспир получается…
ВЕНИК: Шекспир ваш тоже хорош!

Не замечает даже гений,
Что рухнул на пол чебурек!
Мети потом, работай, Веник.
А Веник – тоже человек!

Что слышит старый лысый Веник,
Всю жизнь промучившись в углу?
«На новый Веник нету денег?»,
И – «Снова мусор на полу?»

ПОЛ :
Кого ещё так повозило?
В трудах с утра и до утра,
Дар предсказанья породила
Жизнь у помойного ведра!..

Пока с животным увлеченьем
Народ закуски поедал
И занят был пищевареньем,
Вот что мне Веник прошептал:

«Когда железными ногами
Петров шагнёт на центр для пенья,
Придёт конец всей этой драме,
Что называют « День рожденья»,

Мы рухнем все: еда и гости!
И это хуже, чем пожар!
Скорей меня и мусор сбросьте
С двенадцатого этажа!

Я ухожу без сожаленья!
Не разрешайте петь Петро…»
И, не закончив предложенья,
Он опрокинулся в ведро.

Всё так и вышло!! После студня
Петровых стало не сдержать!
Но здесь квартира, а не студия,
И мне почти семьдесят пять!..

ВЕНИК:               
Страшна на выдумки природа!
Ведь двухметровый великан
Среди обычного народа
Как между уток пеликан!

В него, в его жену и дочку
Тяжёлой, праздничной еды
Уместится как сельди в бочку –
И тут недолго до беды!

Досталась птице где-то рыбка –
Она проглотит и молчит,
А пеликан, Творца ошибка,
Кричит и лапами стучит!

Всё, всё из прежней жизни милой –
Метёлку, Швабру, и Ведро 
Безжалостно переломило
Геннадий Палыча бедро!

Была ведь жизнь! Всё по заслугам!
Бездельник, отщепенец, гад
Был презираем даже другом!
Рот фронт! Икра и Шоколад!

И сам Совок непобедимый!
Геннадий Палыч наступил –
Стальной, на веки нерушимый,
Взял – и на части развалил!!..

–Это он в отца здоровый-то такой, а сын за отца не отвечает, – заметил Дедуля.
–Видный мужчина,– сказала Бабуля.
–Рост чудесный! – сказал Телевизор, – захотел и лампочку поменял.
–Пожалуйста, ПОЛ, рассказывайте что дальше случилось, – попросил Веник.
–Нет уж!– решительно заявила Тётя Галя, – теперь я расскажу. И не дальше, а с самого начала! А то, я вижу, тут уже целое досье собрали: вес огромный, тапки не надели, запах отвратительный и общую бочку селёдки тайком сожрали…
– А я хотел бы, чтобы нам всем об этом рассказал Боря, – громко сказал Папа, – в конце концов, это был его День рождения…
–Ребёнок, – приподнялся Пол, – не сможет передать всю важность исторических событий...
–Конечно, вряд ли, конечно, вряд ли, конечно…– затянул в кустах Рояль.
–Я. Хотел бы, – поверх музыки, и как-то специально разделяя слова, стал повторять Папа, – Чтобы нам. Об этом. Рассказал Боря. Потому что это был его. День рождения!
           Тут все помолчали.
Как всё взаимосвязано в природе, любезные читатели. Ах, этот наш любимый весенний первый гром. Сколько в нём сдержанной энергии, достоинства и явно, явно ощутимого обещания будущих, не менее угрожающих и любимых, громовых раскатов! Как насыщено смысловым озоном молчание после разряда словесного электричества! Моя собственная бабушка, когда ей кто-нибудь, например, мама, раздельно что-нибудь повторяла, в ответ молчала иногда целый день. И к концу дня, любезные читатели, уже было просто невозможно дышать, уже все просто задыхались, уже хотели, томились  и ждали этого чудесного громыханья!
– Ну, рассказывай, Боречка,– подождав, сказала Борина Мама.
– Помянуть! – сказал Телевизор, – светлой памяти сорока мучеников...
– Тридцати девяти и одного в коме, – сказала Тётя Галя.
Но Мама, видимо , нерасслышала.
МАМА:
Так вышло – выпал День рожденья
На воскресенье в том году…

БОРЯ :
Сначала мы пекли печенье,
Потом гуляли на пруду,

МАМА:
Потом пришёл весёлый Папа,
Нагруженный, как в джунглях слон,
В пакетах весь, а сверху шляпа,
По ней узнали: это он.

Папа: – Помните, все принесли в подарок по огромному шоколадному торту из соседней булочной, а кое-кто, если помните, Галя и Гена, даже два. А я там заранее три купил…
Мама: – Все посмеялись и решили, что каждый заберёт свой торт назад …
Боря: – А я сказал: раз принесли – пусть оставляют, я до каникул всё съем...
Папа: – Пригодились тортики…

БОРЯ:
Вдруг Тётя Галя крикнет мужу:
Чего сидишь ты руки в боки?
Давай из-за стола наружу,
Иди, споём под караоке!

К ним под столом пролезла Валя,
Её поставили на стол –
И вдруг раздался страшный кашель:
Кряхтел, трещал и кашлял Пол!..

ПОЛ: Вот тут прервёмся на минуту…

БОРЯ, не желая уступать и заводясь:

Пол закричал: Отъехать трапу!
Лифт отстегнуть! Всем отойти!
Кто не летит – снимите шляпу,
Кричите: Доброго пути!

Взлетаем духом, а не брюхом:
Когда я ем – я глух и нем!
И пусть земля нам будет пухом,
Кто был ничем – тот станет всем!

ПОЛ, перекрикивая:

Нам всем решать, что дальше было.
Чтоб и похоже, и не зло.
Да, что-то где-то прищемило,
Кого-то… Ну… Не повезло.

А значит, нужно деликатно.
Все всё поймут, кто не дурак.
Былое не вернёшь обратно!
А для Истории вот так:

Легко прошли два первых метра,
Ушёл мандраж, пришёл кураж,
Легко набрали скорость ветра –
( Боре по-доброму) Документально, но монтаж!..

А форсаж включали? – неожиданно спросил Папа.
Форсаж, – удивился Пол, – сразу? Ведь еще только первая ступень отошла. Может быть, включим немного позже?
– Непременно сразу. Чтобы круто вверх! Чтоб подъём вызвал пафос! – Папа крупно, снизу вверх, изобразил руками как должен развиваться исторический процесс, и тут вдруг вспомнил что-то и ахнул: – Боже мой, а вы сказали: «Поехали»?
– «Поехали»? Не помню.
– Как это не помните?! А Гагарин, космонавты, традиция? Мы что, падаем или взлетаем?
– Всегда взлетаем! – сказал Пол.
– Значит, сказали!! Народ наверняка слышал! Свидетели есть?
– Есть, – раздались голоса.
– Правильно, для хорошего дела всегда найдутся свидетели! – одобрил Папа. – Перед историей стесняться нечего! Вот так надо начать нашу летопись:

Завещали наши деды
Древесиною сырой
Нам одерживать победы
Над враждебною ордой!

Лишь молитвой и смиреньем,
Кто пока ещё живой,
Только ангельским терпеньем,
Навалившись всей страной.

Без ракеты! Вместе с Полом!
Мы взлетели как смогли!...
…И с орбиты задом голым
Светим людям всей Земли!

– Вот вам кураж, мираж и витраж! Готовая обложка учебника истории! – заявил Папа.
– Ваш сарказм, – сказал Пол, – неуместен!
– Сарказм,– тихо сказала Мама,– это исподнее, которым размахивает потерпевший кораблекрушение.
– Сарказм, – объявил Веник,– это личное маленькое удовольствие во время огромного всеобщего огорчения.
– Это уже оптимизм, – сказала тётя Галя.
– Оптимизм,– возвысил голос Пол, – это не удовольствие! Это принцип! Никто не забыт и ничто не забыто! Поэтому можно себя не жалеть! Петуньи на братских могилах политы – И вечности можно в глаза …
– Ах, вот оно что! – завёлся Папа, – оказывается, никто не забыт! Оказывается, были жертвы! И никто никуда не взлетел! Всё рухнуло, сгнило и провалилось к чертям собачьим!
– Это чеченцы в подвале взорвались, – сказал Миша.
– Американцы это всё подстроили, – сообщила Бабуля.
– Вообще-то, ваша квартира провалилась, – сказал Телевизор Папе.
– Наша? А что там было нашего? Гости да мебель? Воздух что ли? Может, перекрытия
   наши были? Весь дом рухнул! Вся конструкция.
– То есть, вы не причём? – спросила тётя Галя.
– Нет, скажите, – опять закричал Папа, – что вся эта белиберда значит: ушёл мандраж, пришёл кураж, зашёл в гараж, надел корсаж...
– Это значит – надо помнить лучшее, – холодно отрезал Пол.
– Прокуроры теперь все: а как вы прошли через тот этаж, а как вы прошли через этот этаж, а как вы прошли через вот этот этаж. Прошли!Дай бог каждому так пройти, – заявил Веник.
– Я спрашиваю, зачем нужен монтаж? Вы же говорили «ничего, кроме правды»?
– Да, ничего кроме! Не вашей, не моей, не тех, кто, к сожалению… А ясной и героической.
   Не для ордена, а для веры!
– Чтоб всегда можно было в новостях показать, – предположил Телевизор.
– Кто виноват нужно сначала решить, а потом уже в новостях показывать! А то покажут - всю жизнь потом не отмоешься, – сказала Тётя Галя.
– Я вижу, Вы меня неправильно поняли. И с весом, и с супом – это я хотел поделиться высокими, продвинутыми принципами по личным, индивидуальным вопросам, вопросам, так сказать, самосовершенствования, интимным даже вопросам! Понимаете? В связи с преклонным возрастом хотел поделиться. Да, проблемы с супом и с весом являются отражением несовершенства хомо сапиенсов. Но! Но они не могут очернить Великую попытку! Попытку покорения, попытку одоления, попытку освоения земного притяжения!!  Нельзя винить за попытку полёта. Причём успешную! Так что никто, друзья мои, никто и ни в чём не виноват, – торжественно сказал Пол, – никто!
– Да? То есть это что же получается, – решила проверить на вшивость тётя Галя, – опять полная безнаказанность? Все гуляют? Никто, как обычно, не виноват?
– Да. Абсолютная и полная безнаказанность! Так всё устроено! Принципиально! Даже и не думайте, и не сомневайтесь! Никто! Вечные святые традиции! – заверил Пол.
– Правильно, не надо ничего мрачного. Ну, упали. Первый раз, что ли. Сломалось там опять что-то. Не надо, – поддержал его Дядя Гена.
– Не сломалось, а отошло, и не упали, а взлетели к моральным высотам, – стоял на своём Пол. – Сейте разумное, доброе, вечное, чтобы спасибо сказал вам сердечное…
– Кто? – заорал Папа, – кто нам скажет спасибо за враньё? Идиоты? Жертвы массовой амнезии? Как было, так и будем вспоминать нашу историю!
– Значит, вы не причём? – решила уточнить тётя Галя.
– Галя, я причём, я причём! Квартира моя! Всё моё..
– Дорогой… – попыталась остановила Мама.
– Я причём! Я люблю суп и проливаю, я люблю чебуреки – и бросаю, я люблю кашу и сметану – и всё кидаю, кидаю их по сторонам, блин, о чём я…
– Да всё равно уже точно не вспомнишь. Как там было… – снова решил внести мирную ноту Дядя Гена, – пусть уж будет для потомков История Великого Взлёта – им же приятнее будет.
Как там было, что там было, – поддержал Дедуля, – а людям рассказать надо красиво. Наливай давай за красоту, за Великий полёт, и за никто не виноват!
– Красота нужна, – сказал Телевизор, разливая, – как крылья для полёта.
– Без красоты народ не сможет справиться со своим уродством! – сказал Веник.
– Только единогласно чтобы! – сказала Тётя Галя, обращаясь к Папе.
– А, ну вас на хрен, – сказал, наконец, Папа, принимая стаканчик,– со всей этой красотой.
  Ладно, никто не виноват.
– Теперь, – торжественно сказал Пол, – когда мы едины в главном, можно всем вместе перевернуть трагическую страницу нашей истории!
– Эк его всё к трагической-то тянет, – восхищённо сказал Дедуля.
– Перевернуть, – спросил упрямый Папа, – в смысле с ног на голову?
– Да, в смысле с головы на ноги, – сказал Пол.
– Только чистую правду, – сказал Папа и допил стаканчик. – Ничего у вас не выйдет!
   Никто не виноват, ладно, один хрен. Про историю – только правду! Как было.
– Ни одну историю нельзя рассказать «как было», – возразил непьющий Пол. У Вас так было, а у меня было по-другому. У русских так было, а у калмыков эдак.
– Пусть каждый рассказывает по-своему! – не уступал Папа. – И грузин, и татарин.
– Это семьдесят пять серий как минимум, – сказал Телевизор.
– Без шлатких розовых шлюней, – пять минут! – смело заявил Папа.
– Анонс, значит, – сказал Телевизор. – Хорошо, ставьте ролик, время пошло.

ПАПА:
За сотни лет свои владенья сумели сильно мы расширить. От поколенья к поколенью земель успели мы натырить. Не успевали  их освоить, в рабах держа от века к веку и басурмана, и родного христианина-человека. А он убил царя родного и прочих много миллионов по воле лысого, простого, придумщика простых законов. За это лысина с хитринкой и рыженькая борода лежат в бальзаме под витринкой, а образ портит города…
– Ой, всё, всё, всё! Не надо, не надо! – закричали разом практически все:
- Басурманы, христианы, один лысый, другой волосатый…
– Сто лет не разобраться…
– Его в рабах и нужно было держать!..
– Дети разных народов, – предложил тост Телевизор,– мы мечтою о мире живём! Помянем сорок мучеников, героически погибших за родину!

                                         Глава 3. Ах, скажите, чьи вы.

– Цифра! – сказал Пол, – цифра плохая. Подумайте сами: сорок – это разбойников и Кудеяр-атаман. Нужно предложить людям  красивый образ, друзья, мы ведь живём в стране сказочно-красивых образов! Илья Муромец! Байкал! Народы-братья, Соловей-разбойник, Родина-мать! От Москвы до самых до окраин! Я много думал об этом, поверьте, очень много. Четыре-пять, – соблазнительно, но очень мало. Даже пятнадцать–восемнадцать не звучит.  А сорок – плохо! Ну, плохо! А вот есть 26 бакинских комиссаров – уже сложившийся образ, и 28 панфиловцев – тоже замечательный образ! А ?! И между ними, заметьте,  друзья, – 27! Свободное место оказалось! Это просто удача. Послушайте, как звучит: Двадцать семь соседей! А?! Двадцать семь соседей!
– У дороги чибис, – очнулся Рояль.
– Что? О чём Вы? – спросил Пол.
– Песня. На две четверти, – ответил Рояль, – «У дороги чибис, двадцать семь соседей, он кричит, волнуется чудак…»
– Пусть будет песня, пусть будет гимн! Гимн:  Двадцать семь взлетающих соседей!
– Сомнительно как-то, – сказал Дядя Гена.
– Скепсис пройдёт при общем исполнении, – заверил Пол.
– Не могу поверить, – сказал Папа, – вы всё это всерьёз?
– Абсолютно серьёзно.
– Хотите всех обдурить? Промыть мозг? Навеять, так сказать, человечеству сон золотой?
– Лучше сон золотой, чем сон бредовый, – сказал Веник.
     – Поверьте мне, – повторил Пол, – всё, что вы видите вокруг –  это сплошной бредовый сон.
– Это почему же он бредовый? – переспросил Папа.
– Да вы же сами выбираете падение, бессмысленную глупую гибель, не замечая попытку взлёта, попытку подъёма, преодоления страха.
– Видите ли, – вежливо сказал Папа, – я считаю, что падение – это падение, и не нужно врать, как сивый мерин, что ты взлетел, как крылатый Пегас.
– А мышка тоже считает, что погибла от поноса, – сказал Пол, – а на самом деле послужила разработке нового лекарства, и в следующей жизни будет уже, может быть, человеком или даже коровой! Вот вам и взлёт. Для тех, кто умеет видеть.
– У мышек не бывает поноса, – сказали Кошки.
– Так Вы буддист что ли?
– Хотите, – спросила Старушка, – перевоспитать нас в свою веру?
– Просто не допускаю, что кто-то может упасть и разбиться в прах просто так, без причины.
– Учит, – сказал Дядя Гена.
– И лечит, – сказал Телевизор.
– Ну, хорошо, – согласился Пол, – учу, лечу. Что тут плохого?
– Так Вы у нас тут за пророка?
Пол пожал своими деревянными плечами.
– А он, – Папа показал на Веника, – тоже?
– Если кого-то так возят мордой по полу, то, значит, он уже в конце своей земной юдоли.
– Язычники это всё, грешники великие, вот господь и наказал, – сказала Старушка.
– Католики, – добавила Бабуля.
– Вот так вот люди-то говорят, – сказал Папа.
– Конечно, – сказал Пол, – потому и нужна для людей немного адаптированная история о взлёте величественном Двадцати семи соседей, о подвиге, о самоотверженности. Да ещё нужно бы в ней сказать, чтоб не жрали падаль – плоть чужую.
– Ну, здесь вы, как миссионер, очень далеки от народа.
– Христос мясное ел, и нам велел, – сказала Старушка.
– Я не знаю кто что кому велел есть, – сказала Мама, – и насчёт взлёта не уверена, а вот падение прочувствовала на своей шкуре, поэтому хочу сказать в память обо всех этих людях, о всех наших соседях, без тоста, без всяких цифр…
– Давай, давай, дочка, скажи, – одобрила Бабуля.
– На бытовом, так сказать, уровне, да? – спросил Веник.
– На человеческом, – ответила Мама.

МАМА:
Мы поняли, что мы не знали
Живущих под собой людей!
Мы их водою заливали,
За шум, и просто так, ругали,
А сами редко замечали,
Как пролетевших голубей.

Соседи! Милые соседи!
Как вас заметить нелегко!
Вы, словно белые медведи,
Живёте где-то далеко,

Как будто где-то в Антарктиде,
В берлоге триста сорок пять,
И редко в человечьем виде
Во двор спускаетесь гулять!

Не бойтесь, граждане, соседей:
Они кусают не всегда!
Иные выглядят как леди,
У некоторых – борода,

Обычно две ноги и уши,
Четыре реже и с хвостом.
Одни едят на завтрак груши,
Другие – кости под кустом.

ТЕЛЕВИЗОР:
Когда сосед кричит в коляске
Всю ночь, нам кажется что он
Жить должен где-то на Аляске,
Раз он по крику чемпион.

СТАРУШКА :
А мы им тем же отвечаем…
БАБУЛЯ :
И тоже иногда кричим…
МИША :
И тоже воду проливаем…
БУЛЬДОГ :
И тоже к вечеру рычим…

ТЁТЯ ГАЛЯ :
Они над нами и под нами,
Они по нам, а мы по ним
Топочем крепкими ногами.
Мир создан, видимо, таким.

БУЛЬДОГ:
У человека есть игрушки,
Машина, кукла и одежда,
У человека есть подружки
И умным вырасти надежда…

ДЯДЯ ГЕНА :
У человека есть порою
Всё, что хотел он много лет.
Но чтоб работал над собою –
У человека есть сосед!

ПОЛ :
Сосед не должен быть любезен,
Наоборот! Предельно строг!
И ты соседу будь полезен
Как тренер, врач и педагог!

ВЕНИК :
Учи его, что было силы!
Лечи, как ласковая мать,
Чтоб он старался до могилы
Приличным человеком стать!

ПОЛ :
Соседи сверху, слева, справа,
Соседи снизу и вокруг,
Настырному соседу – слава!
Плохой Сосед – твой лучший друг!

МИША :
И если, расплясавшись, гости
К соседям вашим упадут –
Своё стеснение отбросьте,
Не думайте, что вас не ждут,

Кричите им без размышлений:
Мы вам соседи! Добрый вечер!
И здесь не может быть двух мнений,
Раз это вечер нашей встречи!

Одна Старушка и Две кошки
Для нашей группы – не багаж,
Мы вас подхватим по дорожке –
И все на следующий этаж!

СТАРУШКА :
Соседка скажет: Ах, проказник!
И вам спасибо за уют,
За этот чудный детский праздник,
Но почему здесь не поют?

ТЁТЯ ГАЛЯ :
Петров запел и все запели,
Открыв намеченный концерт,
Не зря же столько пили-ели,
А впереди ещё десерт…

ПАПА: Галя, ты о чём?! О чём ты!?..
ТЁТЯ ГАЛЯ: А что, всю жизнь рыдать?..
ПАПА: Рехнулись все, что ли? Какой, к чёрту, десерт?! Откапывали всех! Это, что ли, вам на десерт было?

Доски Пола приподнимались и опускались, большие волны катились по его большому деревянному телу, поднимая и опуская присутствовавших. Все радовались, как дети. Дедуля с Бабулей держались за скамью, остальные приплясывали и подпевали под лихое сопровождение Рояля.

ТЁТЯ ГАЛЯ :
А с песней веселей на свете!
Прошли ещё один этаж,
Где нас хозяин не заметил –
Смотрел спортивный репортаж,

А мы его не отвлекали,
Пусть отдыхает в воскресенье!
Мы пели и вокруг скакали,
Ведь продолжался День рожденья!

ТЕЛЕВИЗОР: Молодец, молодец, Галина! Не заметил я, не заметил! Так и было! Нам песня строить и жить помогает!
ПОЛ:  День рожденья не кончается никогда!

МИША:
А на девятом радость снова:
Рояль, букет цветов на нём!
Никто не возразил ни слова –
И мы их всех с собой берём.

Бежали кошки по роялю,
Летала Ваза, словно мяч,
Вода из Вазы поливала
Тех, кто особенно горяч…

О-О-О-О, – перекрывая Мишин голос, торжественным органом зазвучал Рояль:

О-О-О-О, как она была прозрачна!
Мне это снится до сих пор.
Как это много в жизни значит:
Простой фаянс или фарфор!..

МИША :
Седьмой, шестой прошли быстрее
И только помнится уже:
Бульдог с медалями на шее
Вошёл на пятом этаже.

БУЛЬДОГ (вдохновенно):
Я пригляделся, всё летает:
И ветчина, и шоколад,
И кошка разная порхает,
Ну, значит, финиш – Райский сад!..

КОШКИ:
Когда четвёртый проскочили,
Бульдог запел: «я тоже птица –
Меня в гнезде орлы вскормили!
Моя душа туда стремится,

Где на ветвях растут сосиски!
Бульдоги рождены летать!
Пусть пудели едят из миски,
Когда у них собака мать!..»

Оглушительно булькнуло. Все повернулись к Бульдогу. Он был растерян, если, конечно, бывают растерянные бульдоги.
– Вот это я не понял это. Удар ниже всякого пояса…по всем русским бульдогам. Договорились взлететь, чтобы нести всякую красивую правду, а тут какой-то парный шелкопряд берёт и обматывает… и обмазывает, и откладывает, то есть  кладёт и гонит очень некрасивую неправду, не разумную, не добрую и не вечную. Какую-то дешёвую кошачью байду, пургу, туфту и лажу. От которой я уже не знаю как он будет сейчас отмазываться, уже без хвостов как минимум. Я с чистой совестью срываю с себя культурный слой, пацаны, и объявляю большую кровавую сцену, которая сейчас разыграется в этих скромных декорациях….
И он задом, легко, как смазанный, сдвинулся так, что перекрыл единственный выход с ограждённой сеткой площадки. Сразу как-то стало тесновато. Бульдог вырос в размерах и стал бурмалинового цвета. Погрузив когти в дерево, он затянул заунывным, шаманским голосом: "коготочки то-очим, то-очим, щ-щ-щепки – щ-щ-ще-е-епочки-и летя-ат"… Стало ясно, что это напевает падающая авиационная бомба.  "...Полете-е-ели, полете-е-ели,  тихо на головку се-е-ели  и голо-о-овку   тихо … съе-е-е-ели…  –  Последнее слово, уже в прыжке, Бульдог буквально проревел.
– Не надо щепок! – заорал Пол, женщины и дети завизжали, и все заголосили кто во что горазд, опрометчиво привлекая заинтересованное внимание жителей окрестных домов.
Старушка, воя на одном выдохе, как пароходная сирена, часто-часто рубила топориком густой августовский воздух. Кошки вились вокруг неё. Бульдог, как сумасшедшее ядро, летал зигзагами, стараясь избежать встречи с топориком, отсечь Кошкам путь к дереву и одновременно хряпнуть их щёлкающей челюстью. Кошачий пух взлетал вихрями, как налетает, залепляя лицо, накопившийся в августе тополиный, видимость исчезла. Все метались по площадке, уворачиваясь и падая, щепки, шерсть и слюни взлетали фейерверками. Рояль мощными аккордами оформлял всё в Вагнеровском духе…Прошло десять минут…
…В наступившей внезапно тишине, медленно покачиваясь, куда-то в сторону заходящего солнца плыли крупные, слипшиеся хлопья кошачьего пуха. Посередине площадки лежало могучее тело Бульдога и кровь порциями выплёскивалась из раны на его голове. Над бурмалиновым телом, древним воином, совершившим таинственный ритуал, стояла Старушка, багрово-золотая в лучах садящегося солнца. В каждой руке её было по кошачьему хвосту, в ногах лежал окровавленный металл.
Тишина торчала как совковая лопата в детской песочнице.
Кошки, голыми бесхвостыми тельцами трогательно похожие на сохнущие детские ползунки, висели на дереве. Капли не обильной кошачьей крови падали по очереди то с одной, то с другой.
       Свежий ветерок налетел неожиданно и  а-ах-х-х! – снова ласково, делая вид, что ничего особенного не произошло, зашуршали кусты – аа-ах-х-х! – будто они растут  где-то за облаками и не имеют отношения к приунывшей действительности, как будто их не касается, что солнце уже спускается, вытягивая тени, что через пару часов этот чудный денёк канет за горизонт, покатится вниз, в Австралию или Америку, а мы тут, как всегда, хоть и сверху, но останемся с носом, в темноте, на всю огромную, непредсказуемую ночь…
Стричь, стричь их надо! Согласитесь со мной, любезные читатели, что стричь их надо регулярно! Но, конечно, некому. Мы же с вами не будем ходить стричь кусты эти.
       Старушка, уронив хвосты, схватилась за рюкзачок, выхватила оттуда бинт и быстро, ловко и туго перебинтовав бульдожью башку, взялась за Кошек, прижигая им раны под глухие, но яростные вопли.
– Народ-то в окошки высунулся и думает: что они тут затеяли, – самым своим высоким голоском сказала Бабуля.
– Не дай бог, – сказал Телевизор.
– Думают, что негры собрались собаку съесть, – сказала Валя.
      – Корейцы едят собак, – поправила Тётя Галя.
– А они думают, что негры, – сказала Валя.
– Ох, дед, достанется тебе, – добавила Бабуля, – последнему бежать хуже всего.
– Не придумывай, Валюш, – сказал Дядя Гена, поднял бульдожье тело и отнёс его под дерево, оперев перемотанную голову бойца на ствол. Бульдог открыл большие мутные глаза и увидел над собой висящих кошек и падающие капли:
– Не буди лихо, купируют тихо…
– Мяя-а-а-а-а, – понимающе с ветки откликнулись Кошки.
– Кошка хочет грызть мышку, собака хочет грызть кошку, – сказала Валя.
– А человек хочет грызть человека, – горько заявил Веник.
– Чем старее человек, тем он больше подозревает, что скоро умрёт, – расширила тему Валя.
– А ты откуда знаешь? – спросил Дедуля.
– Пассионарии погибнут первыми, – загадочно сказала Валя.
– Переволновалась, – объяснила Тётя Галя.
– Это ничего, друзья, – решил приободрить всех Пол, это бывает, пара-тройка собак или кошек за ночь – это нормально. Круговорот собак в природе. По ночам тут и не такое творится …
– А что тут творится по ночам? – спросил Миша.
– Любовь, дитя человеческое! Страшная правда матушки вашей природы, – ответил Пол.
– Да что вы? Прямо тут? – включился Телевизор.
– Вы не можете себе представить.
– И что же? Типа ночной канал?
– Канал. Купаться только нельзя, одна зараза.

ТЁТЯ ГАЛЯ: Минуточку. Дети, перемена десять минут. Бегите, купите мороженое, прогуляйтесь, только неспеша, Валюш.
– Для человека я бегаю очень быстро, – сказала Валя, медленно выходя с Мишей и Борей с площадки.

– Ом мани падмэ хум! – пробасил Пол, – раньше, конечно, тоже всякое бывало, но такого природного буйства я не мог вообразить, служа в закрытом помещении,
– Что значит «раньше тоже всякое бывало»? С кем это бывало? – напрягся Папа.
– Дорогой, ему, вообще-то, к восьмидесяти.
– В смысле?
– В смысле, что до нас в этой квартире ещё другие люди жили, – сгладила ситуацию Мама.
– О присутствующих вообще не говорят, – успокоил Телевизор, – не беспокойтесь. По телевизору показать ещё могут, а так нет, между приличными людьми не принято.
– Ладно, буду ждать пока по телевизору покажут, – сказал Папа.
–Друзья мои, – продолжил Пол, –  я хотел бы, активно сгнивая тут, на свежем воздухе, чему, к сожалению, сильно препятствуют разливаемые спиртные напитки, ещё кое-что объяснить вам из вашей человеческой природы. Не лечить, не учить, а пояснить, други!

Любовь людская непонятна,
Хоть дело, кажется, простое.
Начало выглядит занятно,
Но, Боже правый, остальное!

Прикосновенья и объятья,
Трясучка рук, дрожанье губ,
Сниманье липнущего платья,
Процесс в развитье очень груб…

СТАРУШКА: Это что, прямо на улице?
ВЕНИК (скорбно): В мире животных…
ПОЛ:
А позы, близкие к увечьям?
Как будто мать щенка больного, –
Лизанье губ, ушей, предплечий?
Не говоря про остальное.

О, люди, вы же не собаки,
Не обезьяны-ревуны!
Пусть потные, как после драки,
И красные, пардон, как раки,
Но прикрываться же должны!

Пусть под окном, где вы живёте,
Но не трубите, как слоны,
Хотя бы парой дяди-тёти
И не разбрасывать штаны.

Не так, как львы и куропатки,
Не как рогатые олени,
А деликатно, на лопатки,
Жалея дамские колени.

Не так, как мухи после спячки,
Или как бешеные кролики,
Внутри, а не на грязной тачке,
И там, опять же, не до колики.

Не так, как клён: по ветру семя,
И не с любой, как червяки,
Не так, как у быков – на племя,
А эксклюзивно, мужики!

Я понимаю это дело.
Но поглядим со стороны:
Вот тело обхватило тело,
Потом сняло с него штаны,

Потом (известно из анналов
Библиотечных точных знаний)
Оно потеет от сигналов,
Идущих с нервных окончаний.

Из неудобных положений,
Всем позвоночником, бедняга,
Из рефлекторных побуждений
Виляет, как хвостом дворняга,

И, утомившись перегрузкой,
Как будто вырыло траншею,
Уже за проходящей гузкой
Не поворачивает шею.

И что?! Сгубило кислорода
Намного больше, чем в покое,
А выдохнуло углерода
Как производство небольшое!

А это прямо нарушенье
Киотского, пень, протокола,
Как атмосферы разрушенье.
Куда глядят семья и школа?..

– О, люди! Какое унижение! Что Вам приходится терпеть! – горестно сказал Веник.
– Ничего, терпим понемножку! – мужественно откликнулся Дядя Гена.
– Просто-таки мучаемся, – сказала Тётя Галя, – много-много тысяч лет…
– Я не про Ваши мученья говорю, а ПОЛа! Что ему от вас приходится терпеть!– выкрикнул Веник.
– И не только ему,– на басах, мелодично сказал Рояль.
– И мы тоже, тоже терпим много-много тысяч лет: и лето, и осень, и зиму – и только весной, когда уже терпеть невозможно, тогда тоже, тоже всем позвоночником, всем позвоночником, всем позвоночником …– обрадовались Кошки.
– Весной?! – возмутился Пол. – Ежедневно! С утра до ночи! В дождь и снег, в жару и холод, в праздники и будни, от минус тридцати до плюс тридцати, в любое время суток, без обеда и выходных, от восхода и до заката, от заката и до восхода, туманным утром, дождливым вечером, тёмной ночью и днём при свете солнца!
– М-у-у-х-х-х-ты-ы…– ахнули Кошки.
– За кисками моими глаз да глаз нужен, – сказала Старушка.
– Теперь особенно,– слабым голосом сказал Бульдог. – Выглядят, шалавы, просто атас, не налюбуюсь: стрижка, хвостики – чистые карликовые пинчеры.
– Зеленью-то как всё заросло. Пост нужно ставить, – хозяйски осмотрелась Тётя Галя.
- Спасибо, майор, что Вы это взяли на заметку, - сказал Пол.
– Можно телекамеру… – предложил Телевизор.
– Пост самое лучшее, – сказала Старушка. – В каникулы как раз: Рождественский и Петровский. Как домашнее задание… 
– Какой любовь! – прервала Бабуля, – когда всё уже показали – от сих и до сих. Раздели всё, до полной ясности.
ДЕДУЛЯ: Законов всех оно сильней.
РОЯЛЬ:    Вы, Пол, из ложной деликатности,
                  Не всё сказали про людей.

                  У них в почёте зоофилы
                   И хитроумные садисты,
                   И ласковые педофилы,
                   И просто монстры – фетишисты…

– Вот кто тяжёл, так тяжёл,– вдруг заявила Тётя Галя, – да ещё Ваза на нём была громаднейшая с водой! Однако про это мы почему-то молчим!
– Потому что это мы на них упали, а не они на нас, – сказала Мама.
– Не знаю, – сказала Тётя Галя, – не знаю! С какой стороны посмотреть… Если взлетать,
  например, и сразу форсаж…

РОЯЛЬ:
       Ах, новые большие Вазы!
       Позор вам, Чехия, Прованс!
       Они почти как унитазы:
       Обыкновеннейший фаянс.

       Вы скажете - и что ж такого?
       Глянь на соседа своего:
       Мы все из самого простого,
       Из матерьяла одного.

       О, нет! Она была прозрачна!
       Мне это снится до сих пор.
       Как это много в жизни значит:
       Простой фаянс или фарфор!
     
       А он в неё нацедит влагу,
       Засунет внутрь ей цветы –
       И на меня, как на корягу!
       Потом на мне ещё следы…
     
       Нет в мире хуже преступленья,
       Чем хрупкую чужую вещь
       В огне преступного томленья
       Ласкать, вцепившись, словно клещ…

– Что это? – сказала Тётя Галя. – Тронулся?
– Это он имеет в виду, – сказала Мама, – что Юлий Маркович падал, схватив Вазу.

РОЯЛЬ загрохотал:

С красивою, сухой и целой
Великий должен быть артист!
А с той, что где-то отсырела,
Он может быть как террорист.

На них я прыгнул, как кентавр,
Он захрипел, она звенела...
Я – чёрный деревянный мавр!
Я задавил их, как Отелло!!...

– Та-а-ак, – изумлённо протянула Тетя Галя.

Все молчали и не знали верить или нет.
– Кошмар… – сказала Мама.
– Врёт, – сказал Дедуля.
– Это Вы о пианисте своём? – вкрадчиво уточнила Тётя Галя.
– Она уже была склеенная, я видел, – сказал Миша.
– Значит, правду говорит. Битые воду не держут, – сказала Старушка.
– Чистосердечное признание в прямом эфире, – объявил Телевизор.
– Очень интересно, – сказала Тётя Галя.
– Как это – «задавил»? – всё ещё не веря, спросил Папа.
– Всем весом, как Отелло, – ясным чистым тоном пропел Рояль и стал наигрывать что-то вызывающе весёленькое. Все ещё больше оторопели.

С криком «сволочь какая» Папа подскочил, схватил за крышку и, рванув её изо всех сил, чуть не оторвал. Рояль застонал и так двинул ему в ответ крепкой деревянной ногой, что Папа отлетел и свалился через два метра. Все сорвались и бросились гурьбой.
Рояль отбивался, вздрагивая всем своим ломающимся огромным чёрным телом. Дядя Гена мощными ударами подломил ему обутые в ролики ноги, Рояль рухнул, клацая клавишами и завывая, как вурдалак. Мужчины опять кричали, женщины опять визжали. Раненые мяукали и лаяли из-под дерева. Все вместе, и примчавшиеся дети, крушили полированные части, клавиши, струны и деки под страшный какофонический концерт. Телевизор бил Рояль телевизором, Старушка рубила топориком. Ободрались все до крови, сидели на Полу, вытирались, хрипели, стонали и плакали, всё повторяя и повторяя, взрослые и дети, «сволочь, сволочь, какая сволочь».
Пол поднялся сколько мог и, нависая над компанией, объявил дрожащим сиплым басом:
– Сегодня, впервые в истори, Люди линчевали музыкальный инструмент!
– Снова, снова, как всегда, белые негодяи линчевали чёрного! – зарыдал Веник.
– Открой глазки, плакса, где ты видишь белых, – устало сказала Тётя Галя.
– Вы отяготили свою коллективную карму бессмысленным и яростным насилием! Вы связали свои судьбы с судьбой Рояля  на ближайшие сто воплощений! Увы вам! Теперь он уже будет играть на вас и ставить вазы на ваши спины!...Я должен прочитать очищающие мантры. И Пол забормотал, запел какие-то странные слова и звуки, чуть пошевеливая, как руками, крайними досками.
Лежащий в кустах бронзовый остов с дрожащими, завитыми ошмётками струн и болтающимися белыми зубами в огромной щербатой пасти, звенел на ветру, демонстрируя не сломленную волю: – У-до-ро-ги-чи-бис, у-до-ро-ги-чи-бис…
      – Жёлтый дом на выезде, репортаж с места привала, – сказал Телевизор.
      – Наш Пол тоже сволочь. Предатель,  – сказал Боря.

Ах, любезные читатели, слово «сволочь» - это мамино слово.  Когда по телевизору показывали парад или демонстрацию, или какое-нибудь мероприятие, где выступают с трибуны, поют и вспоминают погибших, мама всё бормотала: «сволочи, сволочи, какие сволочи».
Я никогда не спрашивал кто сволочи, мне было страшно и от самих этих слов и от того, что какие-то бывают сволочи в такие торжественные моменты. Я решился однажды спросить, когда мама сказала эти слова возле памятника погибшим воинам. Кто сволочи? – спросил я с вызовом, подозревая самый ужасный ответ. Мама потянула меня за руку, а когда мы пришли домой, сказала: «все мы сволочи. Всем плевать. На самом деле всем плевать. Слезу пустили, выпили – и забыли. Поставят пирамидку фанерную, или обезьянку чугунную – и ладно. Кто – не знаем, почему – не помним, сколько – не важно, пафос будет жить вечно в наших надутых щеках, надо ж такое придумать – «неизвестный солдат», ружьё когда давали, тоже  – неизвестному?» Я сказал: страна ещё не оправилась от военных ран, когда оправится – вспомнит про каждого погибшего. Давай, – сказала мама, – не забудь через тридцать лет вспомнить каждого погибшего.

– Ну что, по домам? Славно всех помянули: и двадцать семь соседей, и у дороги чибиса – пора расходиться, –сказал Папа.
– Нет! Нет и нет! Мы не можем так бросить нашу историю, поставив вот такую ужасную
   точку. Ради детей! – запротестовал Пол.
– Что запомнят дети, то и есть история, – сказал Веник.– Несмотря ни на что, вдохновляемся и воспаряем!
– Давайте, парите, мы собираем вещи, – сказал Папа.
– Финишируем, друзья мои! Отошла последняя ступень! – вдохновил Пол.

ВЕНИК:
И всё плескалось в шоколаде,
И падало сквозь шоколад,
Собаки, кошки, тёти, дяди,
И каждый был, конечно, рад,
Что он в космическом полёте
Свой проявляет героизм,
Что на ответственной работе
Он сохраняет оптимизм!
А снизу вся страна большая,
Как уникальный механизм,
Хоть обстановка не простая,
Живёт как цельный организм!
И мы не отдадим ни пяди,
И не сдавали крепостей,
И всех представили к награде,
Кто стал примером для детей…

– Спокойно, никто уже не спорит, – сказал Дядя Гена.

ПОЛ :
Из окон, форточек, балкона,
Дверей на первом этаже,
Зелёной травкою газона
Мы раскатились, как драже.

Все хохотали и катились!
За каждым шоколадный след,
Как дворники потом ни бились,
Не отмывался много лет…

– Учтите только, что два года прошло, а не «много лет» – сказала тётя Галя, складывая вещи.
– Для Эпоса год, два, десять ничего не значат! – сказал Пол.
– Не мог он их задавить… В полёте-то… – сказал вдруг Дядя Гена.
– Сам признался, когда не били ещё, – Тётя Галя подняла палец.
– Зря Рояль разбомбили.  Соврал, артист несчастный, какой он к чёрту Отелло, – поморщился Папа.
– Меня на работе Эллой Фицджеральд зовут, – неожиданно поделилась Тётя Галя, – или
   просто Эллой. Вольно, говорят, Элла.
– А меня черножопым в подъезде называют, – сказал Миша.
– Может быть, взять и съехаться всем в один подъезд? – предложила Мама.
– Ага, спецподъезд для черножопых, – сказал Дедуля.
– Сначала надо разойтись побыстрее, – сказал Телевизор.
– Теперь, когда мы обрели единую историю и определились в главном, готов опять вас всех нести на себе, как прежде! – воскликнул Пол.
– Спасибо, – сказала тётя Галя, – но уже больше как-то не хочется по углам стоять...
– Не удержать Вам, вон уж травка проросла на Вас, досточки отваливаются, – сказал Дядя Гена.
Все уже стояли с вещами, Бульдог в повязке, Кошки на Старушке.
– Какие тут тапочки, – сказал Дедуля, – когда ноги не отмываются.
– Не бойся, до зимы отмоются, – ответила Бабуля.

Когда мама привезла меня из летнего лагеря, моя собственная бабуля осмотрела  меня внимательно и сказала: Теперь будем до зимы отмывать ребёнка. Я тогда хохотал без остановки: Это же не грязь, бабушка, это загар, он не смывается, понимаешь, он внутри меня! Ничего,– ответила бабуля,– к зиме и внутри отмоется. И, действительно, к зиме отмылся.

Отредактировано Юрий Лавут (2010-05-13 01:03:00)