Форум литературного общества Fabulae

Несколько лет назад я написал художественно-публицистическую повесть. Но за прошедшее время многое изменилось. Что-то, ранее значимое, теперь оказалось пустячным. То, что представлялось весомым - мелким и наносным. А некоторые вещи, наоборот, стали приоритетными. Непоспевающая сама за собой, жизнь наполняется новыми идеалами и сверхзадачами. Но надо помнить главное: мы люди. И мы сами проецируем себя в будущее, сами озаглавливаем это будущее... Повесть, пройдя через мой критический фильтр, после отсева ненужного сильно уменьшилась и превратилась в небольшой цикл взаимосвязанных рассказов.

***
   
    Мост… Отчего возникает забытый мост?.. Мост был старый, стертый тысячами ног. И без перил, что позволило подойти к самому краю. Внизу недовольно брюзжал ручей, натыкаясь на черные камни… «Негодуй, злись, лупи что есть силы, только ничего ты с нами не сделаешь», - упрямствовали они. И эта тяжба гипнотизировала, звала к себе. Происходящее по ощущениям было вполне соспоставимо с уже знакомым торжественно-страшным состоянием. Вот ты здесь, наверху, а там, далеко внизу происходят события, на которые ты взираешь, как небожитель. Впрочем, небожитель в любой момент сам мог сорваться и полететь в ручей, прямо на камни. Вернула его в реалии жизни материнская рука, цепко схватившая за ворот. Хм, так и запомнилось: ручей, гудящий внизу, да испуганные шлепки мамы, рассказавшей потом, когда прошло уже много лет, что самым важным в тот момент для нее было тихонько подкрасться, чтобы я – замерший на краю моста не вздрогнул, не дернулся и не слетел вниз, что было равносильно гибели – ведь высота моста была метров семь – не меньше. Но я все равно постоял на краю. Постоял-постоял, да видно мало было.
         
***
   
    …Комната размыта тусклым светом ночника. Не полностью зашторено окно, и оттого часть ночной улицы вторгается через разлом между пестрыми занавесками в милую умиротворенность старых стен и потертых обоев. Мальчик в постели. Похоже, ему не больше пяти лет. Вокруг тишина – до звона в ушах. Родители уснули. Он уже давно наигрался в смелых путешественников, попавших в сильный снежный буран – это когда забираешься с головой под подушку с заранее припасенным куском черного хлеба и готовишься к «долгой зимовке» с таким вот  скудным припасом. Долгой – это, конечно, только до утра. И от сознания того, что утро непременно наступит уже завтра, просыпается радостный аппетит, результатом которого становится полное уничтожение наличного провианта – до последней крошки. Больше путешественником быть неинтересно, игра заканчивается. Тишина. Но она мальчику не очень нравится. Укрывшись пуховым одеялом с головой, он почти дремлет, но все же знает – ЭТО опять случится. Ага! В воздухе тихонько рвется тонкая струна…. Легкий ветерок рассыпчато сыплется сахарным песком от подоконника на пол. Мягкие шлепки ничуть не тревожат старых скрипучих половиц. Вокруг разлит невидимый сироп – все в нем застряло – и дом, и край проглядывающей черной улицы, и льнущие к раме ветки деревца за окном. Что-то заставляет мальчика приоткрыть край одеяла (как жука настырная капель вылезти из под зимней попонки – старого листка – места долгого зимнего пристанища) и посмотреть в дальний угол – туда, где тысячу тысяч лет врастает в пол ветхий сундук, а рядом насмешливо изгибается гибкой спинкой венский стул. Там уже возник – покрытый шелковистой коричневой шерстью, кочковато сидящий на корточках, морщинистый старичок – не то тролль, не то гном, а скорее, попросту, домовой. Старичок молчит и не двигается. Почти сомкнуты древние веки. Но вся его маленькая плотная фигура, голова без шеи, полузакрытые глазки так и взывают: «Посмотри на меня… Спроси, зачем я тут? Узнай, чего я хочу?»

***
   
    Долго просыпался… Вначале из тьмы вернулась голова, словно усталый воин с поля боя – пустой чердак заброшенного дома. Следом запульсировал надоедливым, уже притупившимся на конце сверлом, правый бок. А сие означает, что печень (или еще что там) опять забастовала. Я, подобно сломанной кукле валяюсь на худосочной кушетке, на голом жеваном матрасе под сморщенным, наверное, дореволюционным пальто, слабо отдающим олифой, к тому же без одного рукава. Непонятным образом под левой ногой притаился Малый атлас СССР. Медленно переворачиваюсь на спину и тягуче задумываюсь. В этой чужой и холодной квартире, пропитанной дешевыми шлюхами, дурацкими пьяными разговорами и сигаретным дымом, без работы, без денег, без мыслей и ясных идей дислоцируется уже дней десять мое бренное тело. Распорядок существования указанного тела весьма прост – водка без закуски утром, суп из пачки в обед, Интернет вечером до глубокой ночи. Куда я качусь – скорее знает только дьявол. В последнее время с его оппонентом у меня явно не ладится. Я снежным комом качусь вниз, в никуда. По нарастающей теряю работу в фирме, семью, старых товарищей. И продолжаю терять себя в собственном душевном запустении и в компании Лени. Скоро, кстати, он должен прийти - так называемый арендатор квартиры и мой злой гений. Леня Лопатин. Хотя, вряд ли Лёня знает о том, что он бывший…  Я переворачиваюсь на другой бок, неторопливо перебираю воспоминания и на задворках чувствований и желаний лениво ненавижу своего старого друга. А считал ли я его другом вообще? Да и за что, собственно, его ненавидеть? И то, что он спит с моей женой, с которой я когда-то венчался – это лишь пример собственно моей неразборчивости в людях – и в женах, и в друзьях. Ну, что еще? Я так и не начал писать свою Книгу. Не пишу. До сих пор – ничего. Хотя, годам к тридцати желание изваять, вырвать Нечто из какого-нибудь еще незапакощенного угла души и памяти и воплотить на бумаге вполне созрело. И потому раз, и другой, и  пятый, и  сотый пытались родиться на бумаге мысли – не мысли, строки – не строки… Льется поток из головы – невидимым неслышным водопадом памяти и переживаний к листу бумаги и иссякает на полпути. Так хочется написать, а не можется, не верится, не пишется. Словно темный мохнотелый гном из снов детства стоит за спиной и сдавливает виски горячими сухими ладонями – крепче и сильнее раз от раза, когда пытаюсь начать творить.

***
   
    Вероятно, сегодня я уеду. В славный град Якутск. Это кто придумал, что интернет-знакомства полная дребедень?.. Так вот, в прошлой жизни, когда я учился в университете, у меня был друг. Лопатин. Это потом его испортили деньги, да и, наверное, вся эта жизнь, которая в нашем западном мирке - сплошная дождливая осень – вот и не выдержала слабая натура. Я часто задумываюсь: отчего люди так обожают выпячивать свои недостатки? Толстые дамы будто назло всему надевают миниюбки, глупцы насыщают речь наукоподобными словами… Слабаки всем кричат о несгибаемости своей натуры… Комплекс? Или желание назло всему крикнуть – мне пофиг ваши насмешки? Но это тоже комплекс. Нет, без психолога тут не разобраться… Видно, будучи таким вот вялорефлексирующим комплексовщиком, пропал в водовороте и Лопатин – по призванию именно слабак. За двадцать лет я успел почитать его местами неплохие стихи, разглядеть его мелочность и желание слыть добряком и бабником, послушать пафосные и банальные сентенции, убедиться, что его никто и никогда не любил (и вряд ли полюбит) – что очень-очень плохо, и что он по этому поводу очень страдает. И лишь недавно я понял, - его для меня окончательно нет. Тогда, когда он  сказал: «ТЕБЕ НИКОГДА И НИЧЕГО НЕ ДАНО НАПИСАТЬ». А двадцать лет назад мы учились в университете, обменивались наивными и легкими строчками стихов, ездили слушать море и молчать на ветру, пили сухое вино и ссорились из-за глупых девчонок.
    Через десять лет, выблевывая с балкона восьмого этажа дрянную водяру, помноженную на бутерброды («бутерброды» - торопливо нарезанный хлеб, политый сметаной, ибо больше нечем было укрыть тонкие тельца нарезанных хлебных долек) – вспоминал ли он те дни? Дни нашей «почтидружбы». «Бывшийпочтидруг» – так и буду его теперь называть...
    Как там у Антокольского: «И снова. Гулливер. Стоит. Сутулясь. Плечом. На тучу. Тяжко! Опершись». В последние годы я ощущаю себя именно Гулливером. Огромным. Неповоротливым. Угловатым. В маленьком ломком мире лилипутов, щипающих за пятки. А хочется быть птицей. Наверное, я просто птица-Гулливер. А хочется быть Фениксом. Переродиться-перевоплотиться. Не видеть мелочей, идти верным курсом, простить обиды и заняться пилатесом.
    Что-то нужно менять… Но что? А вдруг уже поздно ЧТО-ТО менять? Если даже взять огромный ластик,  то непонятно, что именно менять, убрать-стереть, куда это затолкать, на какую полку в космосе зашвырнуть. Согласно законам физики, ничего напрасно никуда не пропадает. Иногда - к сожалению. Взять и напрочь вырезать сегодняшний день – 22 января. Или все же цифру 22 оставить, а «января» стереть? Или пустить ластик на свободу – пусть вычищает все подряд. Дурацкую эту зиму без снега, но со скучными дождями, несбывшиеся к сорока годам наполеоновские планы, два развода… Выкинуть в мусорку дешево розданное направо и налево время, демагогию мечтаний и обывательства в одном флаконе. Стать голым, нищим, орать советские песни на перекрестке, благодарно кланяться милостыню подающим. Кто знает, может пристанет чего к ошкуренной моей душе. Может, хоть на миг вспомню тот сентябрь первого курса, когда стихи вываливались из меня, как тугие сливы из переполненных карманов в саду у бабушки…

Отредактировано Александр Клименок (2012-01-20 11:42:04)