Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

#1 2007-01-20 21:00:23

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Серый Петербург ...

I
Серый Петербург неприветливо встречал Софью мелким сентябрьским дождем, стучащим в окно кареты.  Императорский поезд возвращался из летней резиденции, Царского Села, в Зимний дворец. В одной из свитских карет, стучащих колесами по мостовой,  помещались четыре фрейлины императрицы. Россетти, задумавшись о чем-то, опустила глаза и прислонилась к стенке.  Натали Вельская пыталась занять разговором чем-то обеспокоенную Надю. А Софья не отрывала глаз от окна - сейчас карета проезжала по Дворцовой набережной, откуда открывался вид на Петропавловскую крепость, огромный шпиль которой зловеще выступал из-за туманной завесы. Она знала, что там, за теми стенами,  томится Рунский, и что теперь, когда император и высшие государственные сановники вернулись в Петербург, суд вскоре вынесет ему приговор…
На мгновение стало темно, но это не прервало задумчивости привычной Россетти, а Натали, Софья и Надя невольно переглянулись - карета проезжала сквозь арку главного въезда на Дворцовую площадь. Еще несколько секунд - и взору открылся величественный Зимний дворец.

                                                                  * * * 
Александра Осиповна Россетти была одной из любимых фрейлин императрицы. Воспитанница училища ордена Святой Екатерины (так тогда, в 1826 году ее выпуска, назывался Екатерининский институт), находящегося, как и все прочие женские учебные заведения,  под покровительством вдовы императора Павла I, она, закончившая «с третьим шифром», стала фрейлиной Марии Федоровны.
После смерти вдовствующей императрицы, привязавшаяся к своей покровительнице, Россетти заболела; она с каждым днем бледнела и едва держалась на ногах - ее, сироту, не имеющую более пристанища, мучила и неизвестность дальнейшей судьбы…

Неактивен

 

#2 2007-01-21 20:43:57

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Сейчас, когда вновь чувствовалось приближение перемен, Александра вспоминала день первого знакомства с женою ныне царствующего императора - с той, службу у которой, продолжавшуюся третий год, ей вскоре должно будет оставить…
«Было это зимою, еще при Марии Федоровне, но жила я не в Аничковском дворце, а в Зимнем. Из окон моей фрейлинской квартирки на четвертом этаже можно было видеть кабинет императрицы Александры Федоровны: наши окна выходили во двор Зимнего с противоположных сторон. Однажды я стояла у своего окна и увидала государыню. Она тоже стояла, но не у самого окна, а перед низеньким столиком, и что-то кушала. Я хотела отойти от окна, но государыня заметила меня, улыбнулась и жестом позвала к себе. Как только я вошла, она спросила: «Вы когда-нибудь ели землянику зимой?» - «Нет, Ваше Величество,- ответила я, взглянув на маленькую корзинку с земляникой посреди столика, - В Училище зимой нам давали виноград, но не землянику». - «Эта корзинка - из оранжерей Царского Села. Угощайтесь». - И она подала пример, съев ягодку. - «Спасибо, Ваше Величество, но я не могу есть…здесь, у Вас». - «Напрасно вы смущаетесь. Ну ничего, это со временем пройдет. Я успела забыть, как вас зовут. Так много представлений почти ежедневно!» - она и сама улыбалась смущенно. -«Александра, Ваше Величество» - «А-а, так вы моя тезка. Наши именины 23 апреля. В этот день коров выгоняют в поле, начинается теплый сезон.»
Забавно было слышать из уст царицы сведения о коровах! «Присядьте и расскажите о своем Училище, - продолжала императрица, - чем вы там занимались помимо уроков?»
Я стала рассказывать, стараясь вспоминать веселые истории, чтобы развлечь ее и «разморозить» себя. Мы обе смеялись. Но тут вошел император Николай Павлович со словами: «Английский король прислал Веллингтона  меня поздравить». Эта фраза прозвучала для меня так выразительно, что я до сих пор ее помню, хотя совершенно забыла, с чем именно поздравить. Но, конечно, более всего запомнилось само это неожиданное внимание императрицы, у которой я тогда даже и не служила. Еще удивительнее было то, что 23 апреля утром ко мне пришел камер-лакей и принес подарки от государыни: роскошный букет цветов, веер «трокаэдро» (испанский) и розовый шифон на платье. А в ноябре 1828 года она взяла меня к себе во фрейлины. Моя паника после кончины Марии Федоровны оказалась беспочвенной…»
Тогда жизнь вновь показалась Россетти легкой и беззаботной: не было никаких поводов для тревоги. Но это продолжалось недолго.
Уже весною следующего, 1829 года, Александра Федоровна, заметив особое внимание супруга к черноокой красавице-фрейлине, начала подумывать о женихе для нее.

Неактивен

 

#3 2007-01-22 21:52:15

Владимир Молотов
Автор сайта
Откуда: Западная Сибирь
Зарегистрирован: 2006-08-15
Сообщений: 127

Re: Серый Петербург ...

Похоже, отрывок из исторического романа? Но почему тогда от первого лица? Для такого жанра непривычно.


Владимир Молотов

Тот, кто не надеется иметь миллион читателей, не должен писать ни одной строки.

Неактивен

 

#4 2007-01-26 21:15:45

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Эта глава в форме воспоминания.
Вообще это отрывок из "Автобиографии" Смирновой-Россетти

Неактивен

 

#5 2007-01-28 22:19:39

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Обыкновенно императрица, принимаясь искать мужа для очередной юной обольстительницы, не сердилась на нее, ибо понимала, что «обольстительницей» та может стать невольно… Так произошло и теперь. Внимание Александры Федоровны было остановлено на молодом дипломате, в начале того  года вернувшемся в Россию из Флоренции, Николае Михайловиче Смирнове.
«Ваше Величество, как же выходить замуж, если я  никого не люблю?» - попыталась возразить Россетти. - «Уж лучше выйти без любви, чем остаться старою девой, которая и сама скучает, и на других тоску наводит», - ответила императрица. Александре вновь захотелось возразить: Софи Карамзина - «старая дева» (ей тогда было около двадцати семи лет), однако не только не наводит на других тоску, а, напротив, слывет душою общества. «Но возражать царям можно лишь в весьма малых дозах, да и то с неким сомнением в своей правоте…» - подумалось ей.
Главной советчицей государыни в вопросе о замужестве Россетти оказалась кавалерственная дама Александра Петровна Дурново, жена гофмейстера двора, камергера Дурново. Главными положительными качествами Смирнова в глазах императрицы и ее советчицы было «достойное Россетти» состояние Николая Михайловича: ему остались от отца имения в Московской, Тульской, Калужской, Смоленской губерниях, собственные дома в Москве и Петербурге…
Только два человека из друзей Александры относились к ее жениху прохладно: граф Комаровский и Пушкин. Узнав о всеобщим желании «поженить» ее и Смирнова, Александр Сергеевич сказал: «Вы не будете с ним счастливы. Он вас недостоин». Николая Михайловича Пушкин считал личностью ординарной, но Россетти казалось, что ее он ценил выше, чем она того заслуживала…
Их сводили так усиленно, что сопротивление было, наконец, сломлено. Николаю Михайловичу намекнули на возможность согласия, и он сделал Александре официальное предложение. Первым ее побуждением было ответить: «Нет!» Помешало чувство неловкости перед императрицею: получалось, что она хочет избавиться от Россетти, а та ей навязывается, не желая выходить замуж и покидать дворец. И  она, скрепя сердце, дала свое согласие.
Помолвка состоялась не более месяца назад. Извещенный о ней государь отдал секретное распоряжение выдать Александре на приданое сумму, раз в пять превышающую общепринятую: двенадцать тысяч рублей вместо обычных двух-трех. Причина была простая - Россетти, будучи круглой сиротой, не имела никакого состояния; царское семейство передавало ее богачу и хотело сделать это достойно. Свадьба была назначена на начало будущего года…

Неактивен

 

#6 2007-02-03 19:49:12

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Россетти была все той же, очаровательной и живой, остроумной девушкой, украшением двора. Но как тяжело давалось ей оставаться такой, ничем не выдавать своей глубокой тоски, своих терзаний! Как невыносимо было держать все это в себе, сознавая, что некому открыться! Ее ближайшая подруга, тоже екатерининка, Стефания Радзивилл, еще три года назад вышла замуж за Льва Витгенштейна и, оставив фрейлинскую службу, уехала из столицы. Софи Карамзина - их отношения нельзя было назвать близкою дружбой…
Сейчас Александра могла открыться лишь одному человеку - открыться с уверенностью,  что ее действительно поймут. Почему-то именно сейчас, когда она приехала в Петербург, а Евдокия осталась в Царском Селе, Россетти уверилась, что сможет рассказать обо всем, что так давно мучает ее.
Они сблизились как-то сразу, при первой же встрече почувствовав, как говориться, родственную душу. Утренние встречи у Пушкина, затем визиты в Александровский  дворец   к Жуковскому в -  общие друзья, общие темы для беседы…Как много общего было и в судьбах Евдокии и Россетти - но об этом они пока не знали, просто не было еще между ними, что называется, разговора по душам.
Вернувшись домой после тех четырнадцати дней, Евдокия, окруженная заботой родных, старалась избегать общества, чувствуя себя на грани срыва от этой, почти физически ощутимой, боли. Один раз она навестила Россетти в Большом дворце, но, сразу после того дня, когда внезапно вновь похолодало, заболела и больше не видела Александру, покинувшую Царское Село. Но и тогда у них не получилось доверительного разговора - Евдокия, как-то инстинктивно замкнувшаяся в своем горе, не могла открыться Россетти, а та, словно чувствовала, как ей сейчас, и даже смутно догадывалась  о причине такого состояния подруги, но, из тактичности, ни о чем не стала ее расспрашивать.
Евдокия же не подозревала о внутренних терзаниях Александры - она не знала Смирнова и была уверена, что Россетти выходит замуж по доброй воле. Как и сама она выходила за Павла…Но что в доброй воле ребенка? Лучше выйти замуж, повинуясь родителям, которые не могут желать дурного - но здесь все было настолько идеально, что было бы удивительно, продлись оно долго. Не прошло и трех месяцев замужества, как Евдокия начала понимать, что с Павлом ей просто не о чем говорить…
Действительно, какие похожие судьбы…Если сравнить князя Муранова и Смирнова - богатые  и успешные молодые люди, видящие в жизни две цели: карьера служебная и карьера светская - такие мужчины стояли рядом с Евдокией и Россетти.
Но последняя еще не знала любви, и потому не могла до конца понимать, что значит брак в ее отсутствии. Но и для Александры были бы справедливы слова Рунского, оказавшиеся пророческими для Евдокии:
«…Подлинного счастия не находят и те, в ком соединены благородный пламень души, глубина чувств и чистота мыслей - такие люди обыкновенно несчастны. А все потому, что их единицы, и едва ли они, эти песчинки, смогут встретить друг друга в холодном океане жизни. Вот и соединяют они свои судьбы  с теми, кто не способен понять их великой души…»

                                                                 

                                                                       * * *
В скромной фрейлинской комнате на четвертом этаже Зимнего дворца горели свечи, несмотря на послеполуденный час. Тяжелые драпировки были отодвинуты, но не единого солнечного луча не проникало сквозь оконные стекла. Если бы не свечи, здесь стоял бы полумрак.
Софья сидела в креслах у окна, укутавшись в пуховую шаль, и глядела на Неву, ничем не колеблемая серая гладь которой полностью сливалась с небом.   И на этом однородном сером пространстве вырисовывались вдали ясные черные контуры зданий, шпилей, куполов. Порой стая пролетающих птиц нарушала картину этого безмолвного спокойствия, но пролетали птицы - и снова никаких признаков жизни, только серая бесконечность и вдалеке, словно вырезанные из черного картона, силуэты.
Софья сидела, не двигаясь, лишь время от времени она подносила руку ко рту, сдерживая кашель. Холодный и сырой петербургский климат уже сказывался на ее слабом здоровье.
Она знала, что сейчас в Петропавловский крепости судят Рунского и, быть может, в этот момент он выслушивает свой приговор - тюрьма, поселение, каторга…или Кавказ? «О, если бы его осудили на поселение, пусть бессрочное, я поехала бы за ним, никто не смог бы учинить мне препятствий. Но если каторга…не каждая  из жен несчастных получила дозволение последовать туда, едва ли я - не жена, даже не невеста,  смогу добиться его…но и здесь есть надежда: я брошусь в ноги к государыне, она так добра ко мне; а тюрьма или ссылка на Кавказ и вовсе не дают мне возможности надеяться…Не буду думать об этом, не буду гадать, а поручу все воле Божьей. Пусть Он рассудит…»

Неактивен

 

#7 2007-02-08 21:30:18

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

II
Евдокия - Одоевскому
В Петербурге
1831, сентября 26 дня
Володенька, родной, я, наконец, уединилась в кабинете моем после утомительнейшего и беспокойного дня. Сегодня рождение мое, и с утра и до сего часа не было у меня возможности  остаться одной и даже взглянуть на твой медальон. Суета и беспокойство так измучили меня, Володя; заснуть, заснуть на коленях твоих… Все эти подарки…да что подарки - чего бы не отдала я за возможность хотя бы одну ночь провести в доме родительском, чтобы услышать пусть неясно, едва различимо, отдаленные звуки шагов твоих, голоса твоего. Володя, помню, ты говорил, что во флигеле твоем очень темно и сыро - сейчас я сама так страдаю от холода, ведь также живу на набережной, страдаю вдвойне - за тебя и за себя. Невыносимо сознавать, что сейчас ты сидишь, может быть, у камина или печки в своем кабинете и, как и я, тщетно пытаешься согреться, такой худенький и бледный…Пламя отражается в прекрасных очах твоих, бросает на нежное лицо отблески, которые не могут заменить естественного румянца; ты поднесешь руки к огню и они, как может показаться, согреются - ты почувствуешь внешнее тепло. Но внутри, Володенька, внутри…и ты, и я обречены на бесконечно долгое, мучительное ожидание того, настоящего тепла, которого не даст ни огонь, ни одежда (но я все же попрошу тебя одеваться теплее), ни что-либо  иное, потому что для меня сие истинное тепло заключено в тебе, для тебя - во мне…а надежды нет совсем, Володенька, прости мое отчаяние, но мне кажется, что ожидание это будет вечно…

Одоевский - Евдокии
В Петербурге
5 октября
Не более как десять минут назад я вернулся со службы, и потому мне еще кажется, что в комнате тепло. Вчера приехала Ольга… прости, что я должен писать это тебе, но скрывать еще больнее.
Дорогое дитя, зачем ты прежде не говорила мне о дне рождения твоего? Скажешь, наверное, что рождена для страданий, и потому не хочешь ничем выделять этого дня? Здесь я (впервые!) не соглашусь с тобою - ты рождена для меня (как и я - для тебя), для нашего счастия…
Прошло несколько минут, и это обманчивое ощущение тепла исчезло - также, как исчезает всякое подобное чувство; как горько каждый день снова и снова испытывать это! Ты, верно, понимаешь, о чем я говорю: всякий раз, когда в департаменте я увлечен какой-нибудь деятельностью,  она будто бы и отвлекает меня на мгновение, мне начинает казаться, что я не зря живу на свете, что эта деятельность, как и всякое действие, совершаемое человеком с мыслию об общественном благе, не пропадет, что она принесет свой плод - пусть не сейчас, не для меня, но для последующего поколения… Казалось бы, какое отрадное утешение найдет в сем всякий человек, но…неизбежно приходит другое сознание, прогоняющее все эти обманчивые призраки - удовлетворенность, спокойствие…Мне представляешься ты, милое мое, драгоценное дитя: ты сидишь, читаешь письмо мое, и слезы, не останавливаясь, бегут по твоему холодному лицу, и тебе делается еще холоднее. Ножки твои укрыты теплою  шалью, но все равно не согреты…И тогда я думаю: «Зачем все это? Пусть принесут блага все эти мои усилия, но зачем деятельность, мысль, сама жизнь? Для чего мне дыхание, если оно не может сливаться с твоим, согревать тебя, животворить дух твой?..»
Перо упало на стол из оледеневшей руки Одоевского…

Неактивен

 

#8 2007-02-08 21:58:34

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Он так устал и замерз, и боль в груди становилась все ощутимее, но письмо хотелось отправить - сознание того, что Евдокии сейчас также плохо, было еще нестерпимее. Он поднялся из-за стола, невольно передергиваясь от холода, и подошел к окну, из которого открывался вид на окна дома Николая Петровича. Сейчас, когда уже стемнело, весь он был освещен. В одном из окон первого этажа Одоевский заметил силуэт девушки, подходящей к фортепьянам. «Неужели она?..» - пронеслось в его сознании. Мысль эта облекалась во все более и более материальную форму по мере того, как до его слуха доносились звуки музыки, что играла девушка - то был его романс к Евдокии…
Одоевский, стараясь не думать о том, что в соседней комнате ждет его к ужину Ольга Степановна, не одеваясь, торопливо вышел на улицу. Уже октябрьский, пронзительный и резкий, ветер, насквозь продувал его худенькое, тщедушное тело. А он был уверен, что приближается к ней, и не чувствовал холода. Но, подошедши вплотную к тому окну, Одоевский едва не зарыдал от отчаяния: он принял Прасковью за Евдокию… Без сил опустился он посреди пустого, одинокого двора, окруженного серым холодом гранита и неба. «Прасковья Николаевна, добрый ангел, - почти беззвучно говорил он, словно она могла его слышать, - позовите вашу сестру…» Он говорил что-то еще, речь его становилась все непонятнее, уже отдельные несвязные слова, не слова даже - вопли отчаяния вырывались из его больной груди…
Одоевский закрыл глаза. Так тепло в уютной бревенчатой парголовской даче - тепло от натопленного камина, от склоненной к нему на колени головы Евдокии. Его рука перебирает ее благовонные локоны, все забыто, кроме одного имени…Но вдруг милый голос прерывает его сладостное забытие: «Володенька, почему у тебя такие холодные руки?» Не успев ответить, он чувствует на пальцах ее поцелуи…
Снова ее голос. Милые уста торопливо и, как кажется, испуганно, что-то говорят. Она словно будит его или приводит в чувство. А когда был сон, когда явь - тогда или сейчас? «Пожалуйста, Володенька!» - уже в отчаянии просит она, но о чем?
Наконец, почувствовав на закрытых глазах ее поцелуи, он словно вырывается из бездонного холодного омута, в котором почти утонул и, увидев ее лицо перед собою, уверяется, что это действительно не сон. Она, склонившись рядом с ним на колени, исступленно согревает дыханием его руки, которые замерзли настолько, что несколько упавших на них слезинок кажутся ему теплыми. «Что с тобою, Володя?» - спрашивает она, уверившись в том, что он пришел в себя. Ничего не отвечая, он приближает ее лицо к своему, торопливо осушая слезы, вглядывается в милые черты, утратившие ясность в его памяти за месяц разлуки…
Теплое облако пара, вместе с дыханием вылетевшее из уст Евдокии, охватило лицо Одоевского. Его холодные губы, вспомнившие это дыхание, жадно прильнули к ее губам, упиваясь их влажным теплом. «Володенька, не мучь меня, скажи - что с тобою?»  - снимая с головы пуховый оренбургский платок и укутывая его худенькие плечи, вновь спрашивает Евдокия. Он, склоняясь головою на ее грудь, рассказывает, как услышал звуки своего романса, как принял за Евдокию ее сестру: «Когда я понял, что это не ты, такая горечь охватила меня, такое отчаяние…этот месяц без тебя я изнемогал, Дунечка, родная, представляешь, каково мне было пережить это разочарование - хотелось больше не открывать глаз, ничего не чувствовать…»

Неактивен

 

#9 2007-02-22 00:15:53

Дмитрий Толстых
Участник
Откуда: СПб
Зарегистрирован: 2006-05-26
Сообщений: 282

Re: Серый Петербург ...

Пока прочел только начало.

Выбраное название обязывает автора к серьезной работе, трудно судить, возможно полная версия и является энциклопедией огромной эпохи.
В первом отрывочке старательно перечислены по списку стандартные достопримечательности Петербурга. Правда, чтобы заставить героев их увидеть, автор направил императорские кареты каким-то странным путем. Чтобы попасть на Дворцовую набережную не проезжая Зимний дворец из Царского Села они поехали не прямым путем через Московскую (или  Нарвскую) заставу, а направились, я так полагаю, через весьма непрезентабельную в то время Литейную часть, через Хамовую (ныне Моховую) улицу, Соляной городок с его угольными и зерновыми баржами. Я не знаю где находится «арка главного въезда» на Дворцовую площадь, но если подразумевалась арка Генерального штаба, то каретам надо совершить ещё один очень мудреный зигзаг - буквально у порога Зимнего поворачивать от него на Миллионную. Стоило ли так издеваться над пассажирами ради упоминания вида Петропавловской крепости из окна кареты?
Второй отрывок весьма неплохое подражание стилю старого любовно-исторического романа. Здесь у любого автора благодатная целина неоткрытых сюжетов.
Выкладывайте продолжение.

Неактивен

 

#10 2007-02-24 19:13:40

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Я в Питере никогда не была и не буду, поэтому получился такой странный маршрут. Попробую изменить согласно Вашим замечаниям. А название всего романа - Русские души, еще более глобальное))

Неактивен

 

#11 2007-02-24 20:20:36

Дмитрий Толстых
Участник
Откуда: СПб
Зарегистрирован: 2006-05-26
Сообщений: 282

Re: Серый Петербург ...

" ...в Питере никогда не была и не буду,"

?? как можно пишущему на русском языке не побывать в Питере? Собирайтесь и приезжайте за сюжетами, персонажами, вдохновением, деталями и за благословением классиков.

Неактивен

 

#12 2007-02-24 21:36:38

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Бог даст, когда-нибудь...

Неактивен

 

#13 2007-03-08 22:46:33

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

- «Володенька,  не говори так,  прошу тебя, - прижимая его голову к сердцу и гладя растрепавшиеся от ветра волосы, говорила Евдокия, - Господь с нами, он не оставляет нас: я шла к тебе и в какой-то момент осознала, что следует поторопиться - тогда я взяла извозчика, ехала, охваченная каким-то неосознанно-тревожным чувством - и вот нахожу тебя здесь, почти бесчувственного…Володенька, милый…» - уже не сдерживаясь, она покрывала торопливыми поцелуями его лицо, волосы… ее охватило непреодолимое желание согреть этого худенького, замерзшего, родного…
Целуя его тоненькие, оледеневшие пальчики, Евдокия сама дрожала от холода, не зная, где взять тепла, чтобы согреть его. Она  начала было снимать с себя редингот (пальто), чтобы набросить на него, но Одоевский вдруг поднял голову от ее груди и поднялся, держа ее за руку и увлекая за собою: «Зачем нам сидеть здесь, в этом холоде, Дунечка7 - пойдем домой». Присутствие Ольги Степановны, к которому он не мог, не хотел привыкнуть, как-то совсем выветрилось из его памяти, он шел к крыльцу, держа руку Евдокии и думая, что иначе просто быть не может, что эта родная, прекрасная, его женщина, может быть только здесь, только с ним. А в ее сознании стояло «Пойдем домой», сказанное этим любимым тихим голосом, сказанное так, словно по-другому быть не может. О приезде Ольги Степановны она и не подозревала, и единственное, что делало ее шаги рядом с ним не совсем уверенными, была записка, с утра посланная родителям с обещанием приехать до семи пополудни. Сейчас же начинало темнеть. Но это препятствие, как казалось Евдокии, к счастию, ей, хоть и не без труда, удалось перешагнуть: «Будь что будет, я не оставлю его, я должна быть с ним сейчас, согревать…» Такое имя, как Павел Сергеевич Муранов, ей сейчас ни о чем не говорило.
Они поднимались на высокое крыльцо флигеля, холодные руки их сплетались, головы кружило от дыхания друг друга.  Взоры и рассудок обоих затуманило обманчивым предчувствием тепла и счастия, почти обезумевшие от холода среди этого серого гранитного двора, они, как мотыльки на огонь, приближались к своей погибели.
Внезапно на одной из ступенек Евдокия оступилась и подвернула ногу. Их объятия разъединились, встревоженный Одоевский опустился на колени рядом с нею.

                                                         * * *
Ольга Степановна Одоевская, с четверть часа прождавшая мужа к обеду, заглянула в его кабинет. Не найдя его там и слегка встревожившись, княгиня обошла все комнаты небольшого двухэтажного флигеля. Когда князя не обнаружилось ни в одной из них, тревога Ольги Степановны еще усилилась. Тогда она предположила, что муж мог выйти во двор. Но одеваться и выходить самой очень  не хотелось - так тепло было у натопленной печки в столовой и так холодно там, во дворе, октябрьским вечером. Но и здесь выход существовал - то был дворовый человек Ваня. Получивший указание Ольги Степановны разыскать барина, он отправился ко входной двери. Ване не пришлось долго искать - барин предстал его взгляду сразу же, как он вышел на крыльцо. Только парень не сразу понял, кто перед ним - «Неужто то батюшка-князь Владимир Федорыч?» - недоуменно глядя на Одоевского, думал он. Несомненно, это барин, только почему-то он сидит на ступеньке, на нем - женский платок, а рядом - незнакомая молодая дама, «Гораздо моложе барыни», - невольно подумалось Ване. Владимир и Евдокия, услышавшие за собою звук открываемой двери, одновременно повернули головы назад. «Владимир Федорыч, вас барыня зовут», - только и мог произнести оторопевший Ваня. Евдокия вздохнула, как от тяжелой боли, торопливо поднялась и, сняв с Одоевского свой платок, почти побежала вниз по лестнице.
Она бежала через двор, не оглядываясь, не замечая боли в ноге. «Вас барыня зовут», стучало в голове другой, нестерпимой болью, но еще мучительнее было непонимание: «Зачем он молчал, зачем позволил надеяться?» Но, дойдя до угла, за которым был выход к парадному крыльцу родительского дома, она все же оглянулась назад. Оглянулась и увидела, как он, покорно склонив голову перед неизбежным, поворачивает ручку входной двери. И было в его небольшой, тщедушной фигуре что-то такое жалобное, такое несчастное, что, глядя, на нее, уже не хотелось ни жалеть себя, ни думать о разрушенном счастии, но только плакать, плакать и  молиться о его несчастной душе.

                                                            *   *   *
Евдокия поднялась к себе, когда еще не было десяти. Открыла начатую вчера повесть Марлинского, попробовала читать: строчки плывут перед глазами, страницы машинально переворачиваются, а мысли…мысли никак не могут переключиться на морские приключения лейтенанта Белозора. Погасила свет, оставив один подсвечник, легла, не закрываясь одеялом. Было душно от натопленной печки, от запаха тлеющих свечей, от  неотступных тяжелых мыслей. Ей не давало покоя то, как она повернулась и ушла, не попрощавшись, не сказав ласкового, ободряющего слова, не сорвав последнего поцелуя. Тогда ее охватил порыв такого дикого отчаяния, даже ужаса перед этой неожиданностью, разбившей все, перед этим сознанием горькой действительности, которое пришло так внезапно и безжалостно, сменив сладостною надежду, почти уверенность в пусть мимолетном, но таком близком счастии. Но еще страшнее было то, что она не могла понять причины его странного молчания. Она знала его рассеянность и забывчивость, которые порой доходили до смешного, она умилялась этим  чертам, делающим его похожим на милого, непосредственного ребенка. «Но сейчас…он так естественно произнес это «Пойдем домой...» - может быть, хотел проверить мои чувства? А может…нет! Как я могла усомниться в нем?» Евдокия не знала, что ей делать, как об этом думать, необходимо было видеть его сейчас, слышать его голос. «Его голос…как же я сразу не догадалась!» Евдокия быстро поднялась с постели, взяла со стола подсвечник с догорающими свечами и торопливыми, но тихими шагами вышла из комнаты и направилась по коридору к лестнице.

                                                                   * * *
Одоевский, захлопнув за собою дверь кабинета, опустился в кресла и закрыл лицо руками. Несколько часов он был вынужден принимать светских знакомых жены, улыбаться, поддерживать разговоры…Это всегда было тягостно для него, но сейчас, когда в глазах темнело от отчаяния, он был готов развернуться и уйти из этой переполненной гостиной, от этих пустых людей - уйти и забыться. Но столь сильно в нем развитое чувство долга и ответственности удержало этот порыв, и только сейчас, уединившись в кабинете, Одоевский мог почувствовать хотя бы небольшое облегчение - теперь можно было не прятать своих мыслей - мыслей, которые едва не доводили до слез отчаяния. «Как я мог так поступить с этим доверчивым ребенком, вести ее за руку…сжимать эту руку и не думать ни о чем, чтобы потом видеть ее бледное, испуганное лицо…Как  я мог подвергнуть ее таким страданиям - их отражение на ее лице было настолько невыносимо видеть, что я даже отвернулся…Сможет ли теперь она доверяться мне? - я обещал ограждать ее от страданий, а сам настолько безрассуден, что едва не погубил и ее, и себя…»
Одоевский думал, что эти мысли не дадут ему заснуть, но физическая усталость взяла свое, глаза начинали закрываться.
«Володенька», - наконец-то он слышит во сне ее голос. Только звучит он до странности близко, но, в то же время, едва различимо. И вместе с милым голосом слышен какой-то стук - неужели в дверь? Даже во сне нельзя насладиться ее голосом, неизбежно все разрушает суровая действительность в лице Ольги Степановны. «Я же запер дверь в кабинет, - вспомнил почти проснувшийся Одоевский. - но почему стук слышен с другой стороны?» Эта мысль окончательно разбудила его. Открыв глаза, он торопливо поднялся и приблизился к стене, откуда доносились звуки. «Володенька, ты слышишь меня?» - уже явственнее раздавался голос Евдокии. До конца осознав, что ему это не померещилось, Одоевский, охваченный внезапной, неудержимой радостью этого сознания, начал торопливо отодвигать от стены стол, не замечая, как с него летят бумаги. В своей рассеянности он даже опрокинул почти полную чернильницу. Наконец, опустившись на колени среди всего этого беспорядка, он, приникнув ухом к стене, как мог громче, произнес: «Дуня, родная, это ты?» Евдокия догадалась по доносившимся из-за стены звукам, что там происходит, ей представились его небольшая фигура, его суетливые движения. Это вызвало невольную улыбку умиления на ее лице. «Я здесь, мой хороший», - произнесла она с этой улыбкой. Новый порыв радости, на этот раз подкрепленной уверенностью, поднялся в Одоевском, но он понимал, что сейчас не может полностью отдаться этой радости слышать ее, говорить с нею - должно было объясниться. «Прости меня, родная, прости мою безумную радость, этот порыв, стоивший твоих слез…» Его голос звучал громче обычного, нескрываемое страдание, почти рыданье слышалось в нем. «Володенька, мне больно оттого, что мы, всегда понимавшие друг друга почти без слов, теперь должны объясняться, - начала Евдокия, с невольным ударением на слове «понимавшие», - что я, прежде по одному движению очей догадывалась о движениях  души твоей, а теперь должна спрашивать, почему ты поступил так?» Едва сдерживая слезы, еще ближе придвинувшись к стене, Одоевский проговорил: «Я не оправдываюсь, я знаю. Ты поймешь, что это чувство, охватившее нас после стольких дней разлуки, лишило меня остатков разума и памяти. Ольга приехала вчера, я не успел отправить тебе письма. А когда ты согревала мои руки, никакой здравый смысл, ничего уже не могло остановить меня - мне, как и тебе, казалось, что мы приближаемся к счастию…» Одоевский замолчал в ожидании услышать от нее любые упреки, но Евдокия никогда бы не смогла укорить его в чем бы то ни было. «Мне самой должно было думать, хотя я и не знала о приезде жены твоей…» - начала она. Одоевский порывисто прервал ее: «Нет, пожалуйста, обещай мне, что по-прежнему будешь доверяться мне без оглядки; я клянусь, такого более не повториться, только обещай мне, что твоя доверчивость останется прежней, дитя…» Возможно, его слова сейчас звучали более чем странно, он сам это осознавал, но не мог иначе: ему было необходимо чувствовать уверенность в неизменности ее чувств, в том, что эта детская доверчивость никогда не перестанет животворить его несчастной души, ведь, только ощущая ее, он до конца чувствовал себя мужчиной!
Евдокия не видела его глаз, но ей отчетливо представлялась их умоляющая печаль; порыв нежности охватил ее существо. «Володенька, неужели ты мог подумать, что из-за этого недоразумения может измениться мое единственное стремление: доверять тебе все - всю способность жить, мыслить и чувствовать?» - «Я не хотел думать так, но сомнения подступали невольно, я пытался отогнать их…» Евдокия прервала его: «Вот от этого тебе нужно научиться избавляться. Помни, всегда помни, что бы ни случилось, я никогда не смогу перемениться к тебе, разве что полюбить еще сильнее. И будь покоен, для меня главное, чтобы ты был покоен…»
В Одоевском не было теперь ни малейшей тени сомнения  в том, что их союз не может называться никаким земным словом, что здесь вообще не нужны слова. Еще тогда, в Парголове, это сознание пришло к нему, но лишь теперь, когда их чувства выдержали первое серьезное испытание, оно укрепилось, сделалось нерушимым под это «будь покоен», сказанное едва различимым, но таким родным голосом. «Я буду покоен, - отвечал он, - когда уверюсь, что ты отправляешься спать». Евдокия догадалась, что он убедился во всем, его  ставший спокойным голос так умилительно давал ей понять, что не осталось никаких сомнений…
«А я, в свою очередь, дождусь твоих шагов. И не уйду, пока их не услышу, и буду сидеть здесь, да, на бабушкином сундуке». Одоевский не мог не уступить этому милому ребенку, он понял: она хочет, чтобы он тоже доверился ей… «Покойной ночи, родная, - говорил он, - и пусть завтра на Марсовом поле соберется весь Петербург, я все равно найду тебя». Он ожидал вопроса, ведь они не договаривались ни о какой встрече на завтрашнем молебне. Но услышал лишь: «Я первая найду тебя!» Это делает честь веку. Глава 2.

Простите сантиментальность))

Отредактировано Eudoxie (2007-03-08 23:57:22)

Неактивен

 

#14 2007-03-08 23:58:02

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

III
И, в розное они теченье
Опять влекомые судьбой,
Сойдутся ближе на мгновенье,
Чем все миры между собой.

Каролина Павлова

6 октября на Марсовом поле действительно собралось едва ли не все 448-тысячное население столицы. Пестрая толпа народа всех возрастов и сословий, заполнившая огромное поле, внимала митрополиту Серафиму - возносилось благодарственное Господу Богу молебствие, ознаменовывавшее окончательное завершение всех бедствий, выпавших на долю народа в этом году: Польское восстание было подавлено окончательно; холера, дойдя до Петербурга, перекинулась на Европу. 
Если слух был обращен к речам митрополита, то взоры - на августейшую чету, стоявшую на возвышении и видимую каждым из толпы. Государь Николай Павлович, на котором, несмотря на нулевую температуру по-утренне холодного воздуха, был лишь тонкий суконный мундир, восхищал своею царственною наружностью, государыня Александра Федоровна - величественною красою.
Среди свиты императрицы стояла Софья Муранова, с бриллиантовым шифром и голубою лентою на груди. Ее исполненные страдания глаза были подняты к небу, и только поэтому слезы удерживались в них. Она затаила свою боль, ничего не рассказав ни Надине, не государыне - вчера, получив известие о приговоре. Потеряв способность слышать, говорить, мыслить… И сейчас она, истощенная страданием, изнемогала среди всей этой торжественности, огромного скопления народа, и не могла слиться с общею молитвою благодарности, с этим единым порывом народного подъема, несмотря на еще детские, по-институтски развитые в ней  глубокое религиозное чувство и пламенный патриотизм. И не она одна…
Евдокия пристально всматривалась в толпу, хотя знала, что без лорнета  ничего  не сможет увидеть. Мучительно напрягая взгляд, она пыталась найти в толпе Одоевского.
Прасковья, поправляя удивительно шедший к ней темно-зеленый берет, третьего дня подаренный папенькой, выглядела очень радостной и оживленной. Необыкновенно развитый в ней патриотический пафос, которым горели сейчас ее блестящие черные глаза, в соединении с общею живостью прелестного лица, являли собою образ столь пленительный, что окружавшие княжну молодые люди невольно обращали в ее сторону взоры - кто исполненные задумчивой печали, а кто, большей частью, гвардейские офицеры, игривой заинтересованности. Но когда глаза ее встречали  несчастное лицо сестры, тень глубокой печали набегала на прелестные черты Прасковьи, она грустно покачивала головою, приводя в движение длинные локоны, и в очередной раз отрицательно отвечала на вопрос Евдокии «Пашенька, ты не видишь его?» Прасковья знала Одоевского только по описаниям сестры. Она искала в толпе небольшую худощавую фигуру, «скорее всего, в черном пальто». Вернее, не искала, а видела перед собою множество таких, похожих одна на другую, фигур, и не знала, что отвечать сестре, которая и сама сознавала - Прасковья ей ничем сейчас не может помочь. Только Евдокия могла узнать из всей этой бесчисленной толпы одну милую худенькую спину, но она видела лишь смутные очертания и не могла разглядеть никаких особенностей фигуры.

Неактивен

 

#15 2007-03-11 21:04:55

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

Одоевский стоял на другом конце Марсова поля. Его глаза были закрыты, но это не выглядело предосудительным среди возносящей благодарения Богу толпы. Пытаясь думать о счастливом избавлении родины, он невольно молился о Евдокии, прося у Господа только одного: терпения и душевных сил для нее. Одоевский не просил ничего для себя, но сознавал, что Бог знает его помышления, которые все составляла  надежда на новую встречу…
Забывшись, он не услышал, как подошел к концу молебен. Голос Ольги Степановны прервал его молитву: «Владимир, ты у меня такой рассеянный, вечно в своих мыслях», - говорила она и брала его под руку, а Одоевский слышал, что громкий одиночный голос митрополита сменил гул многотысячной толпы, пришедшей в движение. Его глаз, заметив это движение, невольно вглядывались в сменяющие друг друга лица и фигуры людей, вновь пытаясь встретить Евдокию. «Мы едем к Апраксиным», - поторапливала мужа Ольга Степановна, а он едва поспевал за нею, не в силах лишиться этой последней надежды видеть Евдокию. Он всматривался вдаль, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, с каждым шагом, отдаляющим или приближающим его к ней, но неизбежно уводящим с поля.
Евдокия и Прасковья шли, державшись за руки, чтобы не потерять друг друга в толпе, но глядели в разные стороны. Они условились об этом заранее, в надежде на то, что так увеличится вероятность встречи, и хотя бы одна из них сможет увидеть Одоевского. Вдруг Евдокии показалось, что всего в нескольких саженях от нее мелькнуло родное лицо, совсем недалеко, прямо за той дамою в красной шляпке, которую так легко заметить. Ее предчувствие, которому она, однако, не всегда доверяла, подкреплялось, делалось почти уверенностью: несмотря на то, что она не могла разглядеть его лица, непрестанное движение, в котором оно пребывало, подсказывало ей, что это он, что он тоже ищет ее. Стараясь не терять его из виду, Евдокия ускорила шаги, торопливо оборачиваясь к Прасковье и склоняясь к ней со словами»Поленька, взгляни, пожалуйста…за той дамою в красной шляпке…вглядись в его лицо - ты видишь его глаза? У него серые глаза». Прасковья, также ускоряя шаги, посмотрела, куда указывала сестра, и тут же недоуменно подняла на нее глаза: «Додо, ты же говорила, он будет в штатском?» Евдокия, невольно остановилась. И вправду, за яркой шляпкой теперь колыхались штаб-офицерские эполеты. Но тут же шаги ее почти обратились в бег, она надеялась, что высокий офицер всего лишь загородил собою небольшую фигуру Володеньки. Прасковья бежала за сестрою, на ходу поправляя локоны и съехавший набок берет.
Вот они поравнялись с дамою в красной шляпке и, провожаемые ее недоуменным взглядом, углубились дальше в толпу, ориентируясь теперь на высокого штаб-офицера, который только издалека казался идущим прямо перед дамою. Но Евдокия была уверена, что Владимир шел невдалеке от этого господина, ведь ее взгляд оторвался от него лишь на долю секунды. И, наконец, она увидела - милая темноволосая головка, в какой-то сажени от нее…Не отводя глаз, боясь вновь потерять ее из виду, Евдокия слегка приподняла руку сестры, указав ею направление взгляда. В тот момент Одоевский повернулся в профиль, и у Евдокии не осталось никаких сомнений. Теперь их разделял только тот высокий военный; Евдокия в неосторожности ударилась головою о его золотой эполет. «Простите, сударь», - только и успела пролепетать она, как забыла обо всем - и об офицере, и о боли, бьющейся в виске, даже о сестре, которая осталась где-то позади, выслушивая за нее извинения от военного, который оказался не только очень вежливым, но и весьма приятной наружности полковником Велегиным.
Он был всего лишь в каком-то вершке от нее, он мог чувствовать ее учащенное дыхание за собою, он и чувствовал, и знал… Ведь тогда, повернувшись в профиль, не мог не заметить родного лица. Но оба они понимали, что рядом идет Ольга Степановна, даже Евдокия, никогда прежде не видевшая ее, догадалась, кто эта массивная, уверенная в себе женщина, рядом с которой Володенька казался еще более маленьким и тщедушным.
Так они шли, терпя эту сладкую муку, шли, пока им не открылась заполненная каретами площадка, где было еще теснее, че на самом поле. И тогда Евдокия, не в силах более выносить, поймала его свободную руку. Он сжал почти до боли, оставив в ней небольшой листок бумаги. Их руки не расцеплялись до последнего момента, пока Одоевский и Ольга Степановна не отделились от редеющей толпы, направляясь в своей карете.
Усадив жену в экипаж, Владимир на мгновение остановился и, совсем близко перед собою,  увидел Евдокию, едва сдерживающую слезы. Не думая ни о чем, кроме того, как не допустить этих слез, он спрыгнул с подножки. Если бы Ольга Степановна не торопилась с визитом, ему, возможно, удалось даже сорвать поцелуй, но властный голос супруги заставил едва подавшегося вперед Владимира вернуться к ступенькам кареты. Одним движением оказавшись внутри, среди тепла и мягких диванных подушек, он, стараясь не думать о том, как ей сейчас там  холодно и горько, прислонился головою к стенке. «Трогай», - приказала кучеру Ольга Степановна, и карета торопливо покатилась, увозя его, почти задыхающегося от сдерживаемых рыданий, и оставляя ее, навзрыд плачущую на плече сестры.

Неактивен

 

#16 2007-03-17 02:22:20

Eudoxie
Автор сайта
Откуда: УРАл
Зарегистрирован: 2006-12-03
Сообщений: 960

Re: Серый Петербург ...

IV
Императрица Александра Федоровна, слегка утомившаяся от дневных торжеств, отдыхала в своем кабинете на четвертом этаже Зимнего дворца. Немного в стороне от кресел государыни четыре молодые фрейлины, принадлежавшие к так называемому «узкому кружку» императрицы, собравшись вокруг небольшого столика, играли в макао. Александра Федоровна, давно чувствующая усталость и подступающую мигрень, решила отложить на завтра некоторые свои планы и выразила желание остаться одной. Четыре девушки в парадных костюмах поднялись и, присев, в один голос произнесли: «Спокойной ночи, Ваше Величество». И в этот момент, увидев склоненную перед нею  маленькую фигурку Софьи, императрица поняла, что этого разговора долее откладывать нельзя.  «Софи, а вы, пожалуйста, задержитесь», - произнесла она вслед княжне, последней подходившей к двери. Софья развернулась и приблизилась к креслам государыни. «Возьмите себе стул и присядьте здесь, ma cherie”, - произнесла она, указывая на место напротив себя. Впервые за прошедший день  увидев лицо Софьи так близко, Александра Федоровна еще более уверилась в своих предположениях: было что-то невыносимое для взгляда, что-то безумно страдальческое в этом похудевшем и заострившемся детском лице, во взгляде огромных темно-голубых глаз, слезы в которых будто застыли; что-то, что никак не сочеталось со всем ее облачением, увенчанной цветами головою и отражающими блики свечей бриллиантами, рассыпанными по роскошному платью. «Что с вами, Софи? На вас лица нет, - начала государыня, - и со времени переезда в Петербург, я заметила, вы все бледнеете и худеете…Что вас мучает?» Софья молчала - слова, почти готовые  вырваться из нее, под этим приветливым, но твердым взглядом лучистых глаз императрицы, как-то разом перепутались, забылись. «Ответьте мне, Софи, доверьтесь своей  государыне, - продолжала Александра Федоровна, знавшая застенчивость Софьи, - вы же знаете, как я люблю вас».

Неактивен

 

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson