Форум литературного общества Fabulae

Француз итальянского происхождения Пазорашвили и немец Нахринагель стали однажды закадычными друзьями, к тому же француз ещё и книжки писал. Пазорашвили – автор нашумевшей серии детективных романов о приключениях вора по кличке «МОча» - настоящего мачо и любимца читательниц. По романам его неразлучным другом был некто ГОча, поэтому в народе  все эти бестселлеры называли одинаково: «Про Мочу и Гочу».
Нахринагель умел красиво с двумя «т» произносить слово «битте», за что Пазорашвили его  ужасно уважал, поскольку это было единственное, как он считал, умение в мире, которому он сам, несмотря на беспрецедентные потуги,  так и не сумел научиться (у него не получалось второе «т»). Нахринагеля  создавали искусственным путем с помощью одноразового усилия мысли коллектива средневековых ученых господ Штуцера, Штангенциркуля, Нахтигаля и Ригеля. И дали они ему фамилию Нахринагель а имя – Штангенштуц. Делался он для каких-то специальных средневековых нужд, но так как ни разу никому не пригодился, то вскоре и вовсе был забыт своими рассеянными  родителями в винном погребе. И хотя лет ему с той поры стукнуло уже немало, в целом он остался всё тем же Штангенштуцем Нахринагелем... Вид у него был довольно витиеватый: на ногах и руках по одному когтю на большом пальце и больше ничего, нос тоже крючком и вечно сопливый, глаза красные слезящиеся, волосы блестящие стального цвета,  да и сам -  весь какой-то угловато-прямоугольный. Пазорашвили же наоборот состоял из множества округлостей, маслено улыбался, глупо хохмил, ходил бочком и многим очень нравился, особенно некоторым женщинам. По крайней мере, он так думал. Нахринагель тоже кому-то нравился, что поделаешь: на вкус и цвет очки не подберёшь, тем более,  что   с рождения Штангенштуц страдал сентиментальностью, иногда даже  пописывал что-то стихами по поводу дней рождения или похорон, причем для похорон всегда получалось  лучше и быстрее: выслушав его, плакали обычно все, поскольку не расплакаться, глядя на безутешно  рыдающего Нахринагеля, было совершенно невозможно.
Познакомились они всё там же  в винном погребе, куда француз наведался, как обычно, после завершения очередной  книжки про ушлого Мочу. Пазорашвили напился вина, сказал «э» и впал в прострацию. Очнулся он оттого,  что на него капало нечто  холодное, как лёд, но солёное, то есть, было приятно. Это плакал Нахринагель, пытаясь прочесть до конца свои грустные стихи, посвященные покойному незнакомцу Пазорашвили. Штангенштуц надеялся, что там, куда попала сейчас  пазорашвилина  душа – ей хорошо. Или хотя бы не так уж и плохо, как здесь, под землёй возле Нахринагеля. Пазорашвили расчувствовался, налил плакальщику красного и предложил выпить за всё хорошее. Вскоре они подрались, о чем весело и часто вспоминали потом. Нахренагель укусил модного борзописца за бочок и потащил в уголок, а отчаянно сопротивлявшийся француз издал такой дикий вопль, что изо всех щелей старинного погребка с перепугу повыскакивали призраки и всякая прочая нежить, началась паника и у  Нахринагеля случился обморок. Вот такая драка у них получилась. А всё с того, что Штангенштуц никогда прежде вина не пил, и у него просто поехала крыша, когда они выпили за всё хорошее сколько-то раз, правда, никто так и не смог вспомнить потом – сколько именно это было.
Источая смрад и извергая проклятия, всякая нежить навсегда покинула погреб. При этом Пазорашвили галантно указывал ей дорогу, а Нахринагель в полубреду произносил своё красивое «битте», которое почему-то всякий раз приятно щекотало французу нервы. Он забрал Нахринагеля с собой наверх в кабинет, чтобы продолжить их знакомство в более комфортных условиях и с закуской.
В кабинете, как всегда, царил полный бардак: всюду валялись скомканные и исписанные листы бумаги, на кушетке угловато лежал старый плед, усердно битый молью, а на нем, как обычно, низом кверху валялись истрепанные пазорашвилины тапки. Сам же он привычно расположился посреди пола на мягком пятнистом от чего-то когда-то пролитого и съеденного  ковре. 
Они вдоволь навеселились вином и обедом и впали бы, наверное, в счастливые воспоминания о молодости-детстве или в  неспешные рассказы о славных  предках и всяком разном (хотя Нахринагелю в этом смысле вспоминать было почти что нечего, поскольку он нигде кроме погреба раньше не был, а четверых своих родителей и по фамилиям-то нетвёрдо помнил), но Пазорашвили вдруг захотел спать  и тут же уснул. И его новый приятель от нечего делать приступил к осмотру жилища.
Жилище это принадлежало когда-то барону Страшкенбаху, потом он испугался какого-то разоблачения и тайно бежал из дома, бросив  хозяйство на произвол судьбы. Поместье без него разрослось лопухами и захирело. По комнатам, тоскуя по Страшкенбаху и взывая к нему, слонялись бесхозные призраки, нервируя новых владельцев дома своим видом и всякими пакостями.
На кухне в раковине топорщилась груда немытой посуды. Ничего интересного. Зато в гостиной посреди зала стояло каменное изваяние бегемота в вороньем гнезде с грозной надписью «Не подходи! Убьёт!». Нахринагель, невзирая на надпись, подошёл и упал, запнувшись обо что-то. Падение сопровождалось лязгом и грохотом и завершилось ударом о каменный зад изваянного животного.
Пазорашвили проснулся от какого-то грохота и лязга в гостиной и пошёл смотреть на то, что же там случилось. Посреди зала возле бегемота лежало, блестя на солнце, тело Нахринагеля. Теперь француз понял, где он вчера забыл свой велосипед, который искал возле дома, в гараже, в соседнем лесу, у моста возле речки, а в гостиную заглянуть так и не догадался. Бегемота ему подарили на презентации какого-то национального парка то ли в Банзании, то ли в Тамбуламбии, неважно. Важно то, что подарок не лез ни в какие двери, и из-за него пришлось в своё время разбирать стену с окнами и нанимать подъёмный кран, потому что Пазорашвили очень уж хотелось поставить его именно в гостиной. Ведь это так необычно, правда, же? Ему тогда ещё не советовали затаскивать заморское чудище в дом, говорили, что добром это не кончится, и вот, нате вам, пожалуйста: даже надпись не помогла…
Мёртвый задышал и пошевелился. Однако красных мокрых глаз своих всё ещё  не открывал. Француз обрадовался, шумно выдохнул и ушел в кабинет отмечать воскрешение покойного Нахринагеля, предусмотрительно забрав с собою велосипед.
«Покажется же черт знает что», - подумал Нахринагель и открыл глаза. Окружающая действительность отсутствовала.  Замещая её, перед ним возвышался какой-то исполинский каменный зад. Немец тихо застонал и попытался ползти. Благо, что ноги больше  не вязли ни в чём. Голова болела ужасно. Вдобавок пахло чем-то странным, несоответствующим положению. Он, покачиваясь,  встал. Под ногами что-то хрустнуло, и запах резко усилился. Нахринагель скосил глаза: на полу лежал только что раздавленный им флакончик духов. Рядом находились веер и фонарик из красной бумаги.  Немцу подумалось, что вряд ли эти вещи принадлежат господину Пазорашвили. Тогда как же они здесь оказались? Тут в раскрытое окно влетела ворона, неся в клюве  золотистый женский браслет, и Штангенштуцу Нахринагелю тотчас всё стало понятно. Гнездо из камня, посвященное бегемоту, стало пристанищем для живого существа. Облегченно вздохнув, немец отправился к своему гостеприимному хозяину.
Ворона заметила на полу свои разбросанные сокровища и бросилась срочно складывать их обратно в гнездо, потому что вороны своими сокровищами по полу не разбрасываются, не для того воровали. Так что не всё было в порядке в гостиной, как померещилось Нахринагелю. Усердная птица заметила дешёвенькое блестящее колечко возле левой задней  ноги бегемота.  Вчера она  лично горделиво засовывала его в гнездо, разглядывала и самодовольно шкворчала. Кто посмел дотронуться до её собственности, кар, кар! Быстренько, быстренько положим её на место. Ворона подлетела, схватила колечко и внезапно заметила вора. Маленький белесый противный старикашка!
Он сидел высоко, под самым потолком, на старинной люстре,  смотрел на ворону холодными колючими глазёнками и вдруг что-то пискнул: в то же мгновение громадный бегемот рухнул на бок прямиком на несчастную птицу. Это он, Страшкенбах,  украл вчера велосипед у простофили Пазорашвили а сегодня сунул его под ноги Нахринагелю. И всякие мелкие пакости в кабинете французишки - тоже его рук дело. Мерзкий старый Страшкенбах, он вернулся в свой дом, который был продан без его ведома уже много раз разным хозяевам. Барон имел за своей черной душой такие грязные делишки, что в странствиях своих сделался настоящим колдуном, и за черные дела  был наказан  волшебниками из сказочного чужедалья тем, что не мог умереть ни в сто лет, ни в триста... В конце концов, колдунам тоже надо же где-то жить! Вот и решил он провести остаток дней в своём поместье. А тут такое безобразие: нахринагели какие-то, французишки писучие, вороны, бегемоты, шагу ступить негде!
От падения бегемота произошло землетрясение по всему замку. У Пазорашвили со стола упала бутылка с коньяком, который ему прислали благодарные почитательницы Мочи и Гочи из далёкой горной страны. Нахринагелю прищемило дверью коготь (он как раз заходил в кабинет, когда дверь со всего размаху захлопнулась перед его унылым носом), и он так заорал от боли, что всем стало понятно: что-то неладное творится в доме. В первую очередь перепугались мыши: они просто встали, забрали свои пожитки и ушли из подполья на улицу, от греха подальше. Больше всего досталось, конечно, вороне: на неё упал бегемот. Она была на краю гибели, но хорошо, что доски пола от времени и сырости сильно подгнили, её вдавило между двух половых балок, основательно помяв крылья, но хотя бы насмерть не убило, и то спасибо.
Пазорашвили перевязал плачущему Нахринагелю больное место, успокоил его остатками коньяка и уложил на кушетку. После этого он пошел в гостиную, где сразу заметил, что бегемот, его любимый бегемот, лежит на боку, а из-под него кто-то чуть слышно шкворчит. Кое-как вынув из-под бегемота  ворону со взором безумным и речью  невнятной, француз тут же решил с ней покончить, поскольку, по его мнению, кроме неё бегемота-то валить было некому,  а такие злодеяния прощать нельзя. Коварный Страшкенбах потирал ручки, зловеще хихикая из-за занавески, он с детства любил смотреть на всякие казни, противный старик, чтоб ему пусто было...
Остаток дня и всю ночь Пазорашвили и Нахринагель обсуждали происшествие и строили планы по поводу наказания вороны и поднятия бегемота на ноги. А бедная птица, хотя она и воровка, но на бегемотов никогда не покушалась и зла никому не желала, и поэтому тоскливо сидела в клетке для попугаев, которую подарили Пазорашвили поклонницы его таланта из местной колонии, сидела ни за что,  разучивала старые тюремные песни и оплакивала свою воронью судьбу.
И никто из них не подозревал о том, что в это время подлый Страшкенбах уже втайне готовил новые пакости для всех. Пазорашвили поначалу сгоряча хотел прилюдно выщипать вороне остатки перьев, но поостыв, решил, что достаточно будет извалять её в смоле и всякой дряни и выпустить на посмешище  куда-нибудь, а окна теперь наглухо закрывать круглые сутки. Мягкий Штангенштуц Нахринагель, у которого всё ещё болел палец, предлагал для начала строго с ней поговорить, попугать, а потом поставить в угол и оштрафовать. Ворона  слушала их и рыдала: так обидно, когда тебя наказывают ни за что! Они не спали всю ночь и к утру решили спуститься в винный погреб, немножко расслабиться, ворону тоже взяли с собой - вместе с клеткой, -  так, на всякий случай, чтоб не сбежала наружу, вдруг у неё есть пособники, которые хотят её выпустить…
Когда они дошли до погребка и спустились в него, то дружно закричали: сначала от неожиданности, а потом от возмущения. Всё вино из бочек было вылито. Оно затопило погребок, и в нем стало невозможно находиться. Бессовестный Страшкенбах! Это он вынул все затычки из бочек и вылил вино! Пазорашвили расстроился так, что просто на время лишился дара речи. Нахринагель едва не упал в обморок, но посмотрел на хлюпающее под ногами вино и раздумал это делать. А ворона от неожиданности сначала залаяла по-собачьи, а потом заговорила человеческим голосом: «Вы ещё и это на меня повесьте! Давайте, валите, валите  всё на несчастную ворону! Губите меня, окаянную! Виноватую-у-у! Гав-гав-гав! Я сама чуть не умерла из-за вашего бегемота! Страху натерпелась! У-у-у! Гав-гав! Это он! Это всё он!!! Это не я!» «Кто?!!» - хором закричали Пазорашвили и Нахринагель…
Стоя по колено в вине, они вдруг увидели Страшкенбаха. Он сурово сверлил их глазёнками, стоя в развевающемся плаще во входном проёме. Через секунду дверь захлопнулась. Все трое оказались запертыми в темном погребе, а вино всё прибывало и прибывало, грозя затопить уже весь погреб…
  Страшкенбах ликовал. Теперь весь замок снова принадлежал только ему. Прошло всего три часа, после того, как он заточил на верную погибель своих обидчиков в винном погребе, а барон о них уже и думать забыл. Он ходил из комнаты в комнату, распевая противным голосом какие-то гнусные песенки. И так ему было хорошо, что он решил устроить сам для себя праздник: накопал каких-то червячков и козявок, отварил   ядовитых растений, достал сушеных поганок и маринованных мухоморов и собрался повеселиться на славу. Но пленники напомнили о себе совершенно неожиданным образом…
В абсолютной темноте погреба делать было совершенно нечего. Нахринагель рыдал. Ворона лаяла. И от нечего делать Пазорашвили решил напоследок попить хорошего вина, а поскольку оно под ногами уже всё перемешалось, да и француз был почему-то настроен  немножко брезгливее обычного, из-под ног он пить ничего не стал, а начал наощупь искать какую-нибудь неоткрытую ещё бочку из верхних рядов, чтобы попить по нормальному, то есть под струёй. Но верхние бочки были все открыты и уже пусты. Кроме одной. А у неё затычка никак не хотела открываться. Вконец измучившись, он попросил Нахринагеля помочь ему открыть бочонок своими острыми когтями.
Штангенштуц Нахринагель, у которого тоже с затычкой ничего не получалось, в конце концов, вырезал у бочонка днище целиком вместе с затычкой. Сначала Пазорашвили наорал на него, поскольку испугался, что вино выльется сразу, а потом махнул рукой: делай что хочешь, мне уже всё надоело. Штангенштуц, который вскрыл бочку не из-за вина, а из принципа, потому что у него с затычкой ничего не получалось, а он так не привык, внезапно обнаружил, что внутри бочонка не просто пусто и сухо, но и нет дна.
Перед горемыками оказался открытым потайной ход, про который глупый Страшкенбах совершенно забыл. Он сам нарыл целую кучу потайных ходов, когда строился замок, чтобы можно было сбежать отовсюду, если кто-нибудь нападёт и захочет его упрятать в погребе или ещё где-нибудь.  Друзья решили выбраться из погреба через этот  тайный ход, куда бы он их ни привёл. Всё равно это будет лучше, чем утонуть в вине.
Ход был тесным и узким, однако вёл их всё выше и выше, пока они не упёрлись в какое-то препятствие. Они находились уже где-то внутри дома, даже слышали, как Страшкенбах распевает свои дурацкие песенки, но дальше что-то случилось совсем недавно: проход был полностью завален чем-то очень тяжёлым. Снова принялся за работу Нахринагель: ногами и руками, всеми четырьмя когтями он крошил всё впереди себя, и влево, и вправо тоже, пробиваясь вперёд. Причем, вправо и влево оказалось легче пробиваться. Так длилось очень долго, наверное, часа три. Наконец,  впереди нечто огромное внезапно рухнуло, и беглецы увидели, что находятся между потолком и полом первого-второго этажа…
Гигантский бегемот, рухнувший сверху вместе с потолком прямо на праздничный стол Страшкенбаха, придавил колдуну ногу. Пазорашвили и Нахринагель вытащили его из-под завала, ногу перевязали, а самого посадили в клетку для попугаев. Теперь его ворона сторожит, пока они занимаются ремонтом и думают, что же делать с вредным старикашкой. Может, кто-нибудь подскажет: куда его теперь девать-то?