Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

  • Форум
  •  » Проза
  •  » СОБАЧЬЯ ПЛОЩАДКА. Московский роман. Часть 2

#1 2006-07-21 19:55:09

RUTА JURIS
Автор сайта
Откуда: Аборигенка с Рублёвки
Зарегистрирован: 2006-03-20
Сообщений: 817

СОБАЧЬЯ ПЛОЩАДКА. Московский роман. Часть 2

Ветер, прилетавший с Москвы-реки, свистел среди новостроек, гонял пыль и обрывки бумаг по Собачке.
Тоска.
Моссовет принял решение – Собачку к чертям.
Не нужна никому Композиторская улица, бывшая Дуриновка. Будет здесь проспект. Имени всесоюзного старосты. Калининский. Новомодный, широкий, с высотками и множеством магазинов, кинотеатром и  ресторанами.

Катина семья уезжала почти самая последняя. Только две семьи, кроме них, оставались в расселённом подъезде.
Бабушка всё ходила по опустевшим дворам и плакала. Вся жизнь её прошла здесь, с тех пор, как замуж сюда в 25-ом году вышла. Всё вспоминала, как со своим Гришей после войны под баян почти в каждом Арбатском дворе танцевали.
Вот и Катька в них с дедом лёгкой ногой пошла, уж как плясала… В балерины бы выбилась, не подвернись эта пигалица с бантами…

А теперь только ветер хлопает незапертыми окнами да дверями
Дом опустел. Том дом, куда когда-то Катина бабушка принесла в 1926 году своих дочек-двойняшек, Алёнку и Зину. Куда привела Алёнка своего суженого Василия, а потом принесла из роддома сначала свою старшую, Надежду, а потом, через семь лет, Катюшку…
Тогда, после холодного лета 1953 года, наступила вдруг удивительно тёплая и сухая осень. Ни одного дождичка. Только жёлтые и оранжевые листья под ногами. По щиколотку… Вот в такой тёплый октябрьский день и появилась Катя на свет. На углу Б. Пироговской и Трубецкой.
Бабушке, которая работала в ЖЭКе на Якиманке, позвонила соседка по квартире, сказала, что Алёну увезла скорая.
Бабушка… Да, какая ж бабушка, всего 53 года, бежала через Крымский мост в лёгком крепдешиновом платье, так тепло было в тот день, и плакала… Она всегда плакала. И от горя и от радости.
И вот только 11 лет прошло…

... Бетонные остовы новых зданий ночью, в свете вспышек сварки, стали напоминать скелеты каких-то вымерших динозавров, и от этого делалось жутко даже днём.
Квартиру давали Катиной бабушке, двум её дочерям и двум внучкам, да зятю.
Улица, на которой им предстояло обживаться в новом доме, называлась Профсоюзная. Кате не нравилось это название. Какое-то колючее… А она привыкла с рождения к таким милым и понятным Арбатским названиям.

С утра до ночи шли сборы.
Отец сам собирал свой чемодан и старого образца саквояж. Как-то по особенному укладывал любимый белый чесучовый костюм и шёлковые сорочки с прошвами, даже маме не доверял. Где-то раздобыл картонку для велюровых шляп. Щёголь он был.
Немецкий трофейный аккордеон был убран в специальный футляр, купленный несколько лет назад на Тишинском рынке у какого-то безногого инвалида-выпивохи. Инвалид этот, сидевший на деревянной подставке с колёсиками из подшипников, своей синюшной и небритой физиономией напугал Катю, поехавшую на рынок вместе с отцом. Инвалид вытащил из-за пазухи замурзанного петушка на палочке.
- Возьми, дочка... У цыганки на вокзале купил для своих деток.
Шестилетняя Катя попятилась и заревела, а отец повёл её скорее к воротам, где продавали эскимо. Облизывая мороженное, она шла за руку с отцом и читала названия магазинов. По слогам. Только-только читать научилась: «Ма-ла-я Гру-зин-ская у-ли-ца…»

- Мос-ка-тель-на-я  лав-ка…Пап, а это что такое?
-Это, Катюш, гвозди всякие, замки…Зайдём?
-Не-а, я устала… Возьми на ручки!
Отец посадил Катю себе на плечи. Катя обожала сидеть у отца на плечах. Так здорово смотреть на всех сверху! Иногда мороженное капало отцу в волосы, а Катя, думая, что отец будет ругаться, делала вид, что целует его, а сама слизывала мороженное с головы. Отец всё понимал, но виду не показывал, только спрашивал: «Хорошо сидишь?»
Катя отвечала, как Машенька из сказки: «Высоко сижу, далеко гляжу!» Они смеялись вместе, и отец шёл дальше, специально подпрыгивая, да приговаривая: «По ухабам, по ухабам…»
Когда пришли домой, Катя тихонько посапывала у отца на спине.

- Вот, купил для аккордеона, - цокая языком, сказал отец, показывая жене и тёще купленный футляр.
Футляр был сделан из дорогой кожи цвета молочного шоколада, с красивыми медными замочками. Кате он очень понравился. От него приятно пахло  чем-то совершенно непонятным, но очень приятным и загадочным. На внутренней стороне было что-то написано по-французски. Вечером Катя залезла в купленный для аккордеона футляр и задремала там.

Их комната в коммуналке была одна на всех. Даже для лишнего стула не было места, поэтому папа разрешил Кате сидеть на этом новом футляре, в который он бережно уложил свой трофейный аккордеон. Но однажды, делая уроки, Катя уронила на футляр свою ручку. Фиолетовое пятно появилось на самом видном месте. Она испугалась и заплакала. Но отец не стал ругать её. Он попытался вывести пятно тряпочкой, смоченной в водке. Но пятно не исчезло совсем, просто стало менее ярким и приобрело зеленоватый оттенок.
Но это было давно...

* * *

... Наступил день переезда. Подошли машины, началась погрузка. Мама следила, чтобы не повредили вещи, а бабушка крепко держала завёрнутого в байковое детское одеяло кота Тимошку. Кате с Надеждой было приказано сидеть у машины на чемодане и никуда ни шагу! Мама помнила воздушную тревогу, когда бомба попала в театр Вахтангова, и очень боялась, что девочки в суете могут потеряться.
И в этой суматохе папа словно растворился. Его хватились только утром. Ни чемодана, ни саквояжа и картонки нигде не было.
Два дня мама не смыкала глаз. На третий день она решила подать заявление в милицию о пропаже. Но к вечеру вдруг зазвонил телефон и Катя, первая схватив трубку телефона, чёрного и тяжёлого, услышала голос отца: «Катя, дочка, вы меня не ищите и не ждите. Я не приду. Никогда…»
- Папочка! - заорала Катя в трубку, но оттуда неслись уже частые гудки.
А мама, сидела на своём любимом, старомодном диване и молча укладывала складочками салфетки. Монотонно и очень ровно. Очень-очень ровно. Бабушку в ту ночь парализовало. Другая бабушкина дочь, чудаковатая Зинаида, старая дева, стала подёргивать головой, и всё что-то бубнила себе под нос. Катина старшая сестра, Надя, ушла в себя. Приходила из школы и сразу за книжки, даже гулять не ходила. В институт готовилась.
Так и стали жить они бабьим царством. Мама сняла со стены и запрятала куда-то свадебную фотографию. Старую, отретушированную, уже начавшую желтеть, да и то сказать, где 1945-ый, а где 1964-ый…
Осталась в рамке над диваном только одна фотография, где бабушка с дедом. Он в лихо заломленной фуражке, а она в ярко красной косынке (так фотограф отретушировал), стоят, улыбаясь, у дверей того канувшего в вечность дома на Собачке.

Лет через пять, летом, получив деньги за практику после девятого класса, Катя со Щучкой поехали прогуляться по Москве.
- А ты чего на дачу не едешь? - спросила Катя у подруги.
- Да ну её, эту дачу. Мать заставляет грядки полоть, а я терпеть этого не могу.
- И я, - сказала Катя,  вспомнив, как в лагере их возили в совхоз на прополку.

На полученные от практики деньги Катя купила себе в комнату эстамп, а Ленка – две пары капроновых чулок  «рижская сетка».
На Кутузовском они сели на троллейбус «двойку» и доехали до «Глобуса». Так называли первый дом на новом Калининском проспекте. На крыше этого дома, действительно, стоял огромный глобус. По вечерам на нём зажигались огоньки, глобус вращался, и создавалась впечатление, что самолёт, приделанный к глобусу на уровне экватора, облетает вокруг Земной шар.

Ничего не напоминало о том, что здесь когда-то была Собачья площадка, Собачка, так любимая москвичами. На месте сломанных домов, сквериков и переулком широкой лентой поднимался от Москвы-реки Калининский проспект, заканчиваясь у метро Арбатская.
Этот продуваемый всеми ветрами проспект с его высотками-книжками был похож на вставную челюсть пожилого человека, который и жить без зубов не может, но и зубы эти искусственные ему мешают, делая его похожим на череп с оголёнными зубами.

Катя глазела на манекены, выставленные в витринах, облизывая эскимо, когда Ленка вдруг схватила её за руку и затащила за угол. Головой она мотнула в сторону улицы.
Катя посмотрела в сторону улицы и обомлела.
Держа в руках три эскимо, к машине бежал папа. У него же никогда! не было никакой машины. В машине сидела девочка лет шести и женщина с причёской бабетта и в модных чёрных очках. На руках она держала мальчика лет двух.
- Ой, папочка, - заверещала девчонка, увидев отца с мороженым.

- Не вздумай подойти! – рявкнула Ленка.
Домой Катя пришла чернее тучи. Даже купленным эстампом не похвасталась.
Мама что-то штопала, а Надька, как всегда, зубрила.
- Я видела отца…
В доме стало так тихо, что даже, показалось, ходики перестали стучать…

Мама посадила Катю рядом, прижала к себе и сказала: «Я давно всё знаю. И Надя. Ты поплачь».
Но плакать Катя не стала. Закусила губы до крови, вспомнив, как разъезжала на отцовских плечах по весенней Москве. Как в Зоопарке у неё, зазевавшейся по сторонам, какая-то наглая птица сквозь сетку выхватила клювом остаток ромовой бабы с изюмом… И как смеялись они с папой вместе со всеми над ловкой птицей.
И всё же выкатилась предательская слезинка.
А вот мама стала с того дня болеть и болеть. Даже умершую бабушку не ездила хоронить. Не было сил. Осталась стол накрывать для поминок. Её родная сестра, старая дева, чудная и ворчливая, казалось, совсем помешалась. Что-то бубнила себе под нос и пыталась Кате напихать конфет в портфель утром. Надю Зина побаивалась....
«Эх, - думала Елена Григорьевна, - случись что со мной, что станет с Зиной? Девчонкам-то и 18-ти ещё нет».
Зину она жалела. Ещё до войны, малолетними девчонками они по всему лету гостили у тётки в Перхушкове. Когда было им лет по семь, поехали с братьями за сеном для коровы. Ребята нагрузили высоченную копну на телегу, стянули её верёвками и посадили младших сестёр на самый верх. Здорово было на высоченной копне, словно играли в «царь-горы». Но на подъезде к деревне им навстречу попался громко стрекотавший милицейский мотоциклет. Лошадь, испугавшись, дёрнула воз с сеном, и Зиночка, не успевшая ухватиться за верёвки, стягивающие стог, упала с самой высоты на дорогу, ударившись головой о камень.
Старший двоюродный брат бегом донёс её на руках до перхушковской больницы. Три дня была она без сознания. Сказали, сотрясение мозга. Потом очнулась, сперва никого не узнавала, стала плохо слышать.
В школу её не приняли: на лицо была прогрессирующая умственная отсталость. Бабушке предлагали сдать её в спец-интернат, но она не согласилась, оставила девочку дома. Так и выросла Зиночка, не научившись ни читать, не писать. Даже не поняла, что мать с фронта на отца похоронку получила. Просто и жила при матери и сестре…


С уважением к своим читателям и критикам.
Но не пытайтесь вывести меня из себя глупыми подколами...

Неактивен

 
  • Форум
  •  » Проза
  •  » СОБАЧЬЯ ПЛОЩАДКА. Московский роман. Часть 2

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson