Форум литературного общества Fabulae

В одиннадцатый год пятнадцатого века
От Жертвы, что для нас -- надежда и опека,
От Господа Христа, что пролил свет живой,
Венгерский Сигизмунд над Римом был главой, [2]
С ним Карл и Мануил, как дивные эмали,
Как троица лилей, над Галлией сияли,
А Косса Балтазар, пиратский сняв камзол,
Диакон пекла был и дьявольский посол;
Я, кроткий Ги, монах из доброго аббатства,
На коего в Клерво возложено прелатство,
Велением Христа пишу сии слова
О временах греха, разврата, воровства.

О факелы, что в ночь струят лучи златые,
Защитой будьте мне, терпельники святые;
Пошлите дар с высот, где я ваш облик зрел,
Пусть будет голос мой, как вы, и чист, и смел;
Собою осветив потемки человечьи,
Мне ниспошлите сил и дайте красноречье,
Вы, ангелы небес, что в славе золотой
Парите над землей, сияя чистотой,
Овейте мой глагол крылами, словно птицы,
Пусть ярый огнь его пылает и искрится.
На помощь, Дух Святый! Тебе милей стократ
Ученых болтунов простой, смиренный брат!

Мадонна! Иисус! Среди земного ада
Вы мне фитиль свечи и масло для лампады!
В молитвеннике грех уже прогрыз дупло,
И всякое из солнц вынашивает зло
С тех пор, как был престол наместниками Бога
На части поделен, как митра троерога:
На хитрости взросли побега хилых три --
Цветущие на вид, гнилые изнутри;
И гибнут в их тени бутоны веры нашей,
Никто не обнесен печальной этой чашей;
Надежды нет, любовь испалена дотла,
И страстотерпец Петр, защитник и скала,
Рыдает. И пуста тропа к воротам рая,
И все, кого сейчас берет земля сырая,
На радость Сатане горят в его печи,
И вратарь далеко убрал свои ключи;
Сколь горестно ему, что не услышит снова
Он пения в петлях небесного засова!
И радости полны Мамона и Аштарт,
Они из грешных тел вытапливают лярд,
И, с жезлом в кулаке, под жалобы и стоны,
Принц проклятых на них довольно смотрит с трона!

Как некогда Тебя Кайафа и Пилат
Казнили, Иисус, так рвут Твоих ягнят
Жестокие клыки. И церковь мучат корчи:
И члены, и глава ее во власти порчи;
Врата монастырей открыты прямо в ад;
Ослабли короли и зверствует солдат;
Толпа, полна алчбы и похоти звериной,
Из чаш священных пьет препакостные вина.
Таким теперь, Господь, предстал Твой дом земной,
Где места нет мольбе, лишь в скудости срамной
Кощунство правит бал, и в этом темном веке
Твою благую кровь забыли человеки.
Но Ты велел мне: "виждь!" среди вселенской лжи --
И будущим векам о виденном скажи.

I.

Над бренностью земной я взмыл по воле Духа,
Лишенный плотских пут, без весу, легче пуха,
Быв, с вихрями теней пронзая небосклон,
На третье из небес, как Павел, вознесен; [3]
Когда же облаков истлела паутина,
Песчинкой зрелись мне надменные вершины;
Витая в вышине, как будто херувим,
Смотрел я на Сион и августовский Рим;
Везде царила ночь; как черной пеленою,
Был весь подлунный мир окутан тьмой ночною --
Как гибнущий в глуши, чей смертный вой тягуч,
Но тут увидел я, как тьму прорезал луч!
Мой взор следил за ним, и расступились тени --
Ребенок возлежал в яслях на свежем сене;
Невинная душа, смиренна и проста,
И был он фимиам, и был он чистота!

Отец, седой старик, Мать, радостью согрета,
Встречали этот луч сияющего света,
Невинности зарю среди кромешных бед,
Что утишает гром и усмиряет вред;
Новорожденный свет, откуда жизнь струится,
Огнем горят его нетленные частицы!
Вот пастухи к нему подъяли жадный взор,
И вдруг услышал я, как над хребтами гор,
Пронзая темноту, раздвинув небо злое,
Раздался громкий глас над замершей землею,
Сказав "Еммануил!" [4] над люлькою Его,
А время и простор пропели: "Рождество!";
Покуда три волхва несли от стен Пальмиры
Дитяте ладан в дар, и золото, и миро,
Увидел я с высот -- и страх сковал меня --
Как почву сотрясла тяжелая ступня
И пред Младенцем встал Диавол, ликом страшен,
Он был черней, чем ночь, и выше грозных башен;
Ужасный блеск очей, глазницы словно рвы;
Ни пастухи его не зрели, ни волхвы;
Не видели отец и кроткая Мадонна,
Как встала между них огромная колонна.

Был голый лоб его высок, что горный пик,
И лился молний блеск на величавый лик;
Бесстрастные уста, не знавшие смиренья,
Являли жесткий нрав и горькое презренье.
И, в языках огня вокруг могучих плеч,
Он, к Богу обратясь, повел такую речь:

"Пророчества веков хранятся в мире оном
О том, кто вознесет над Тиром и Сидоном
Иуды [5] дикий край, мессией снизойдя!
И вот явился ты. Но где же стать вождя?
Навозом пахнет трон, в хлеву - твои палаты,
И вижу я, что царь для царства хиловатый!
Внимай! Мне имя Страсть, а также имя Мощь,
Весь мир передо мной, как тонкий, хрупкий хвощ,
Я крепкою рукой держу его поводья,
И все жильцы его -- лишь подлое отродье.
Мне жаль тебя, птенец, бессильный и нагой,
Я мог бы раздавить тебя одной ногой,
Нажму чуть-чуть сильней -- и хлынет кровь из жилы,
И выпью я твои божественные силы.
Соломинка, согнись пред волею моей!
Ты вырастешь, как кедр могучий среди пней
Дерев, что загубил огромными ветвями,
Роняя тень на мир, дрожащий в темной яме."
И маленький ему сказал Еммануил:
"Чтоб искусить Меня, твоих не станет сил!
Ты изрыгаешь ложь, как яд течет из кубка;
Со Мною -- три гвоздя, и копиё, и губка!"

Тут, пламенем одет, при звуке Божьих слов
Диавол рухнул вниз, в огонь своих котлов.

Припомните о том, как он исчез в испуге,
Наместники Врага, антихристовы слуги,
Лжепапы Бенедикт, Григорий, Иоанн;
Проклятие на вас, источник тяжких ран
И нестерпимых зол для паствы христианской!
Сонм ангельский смущен гордынею смутьянской,
Тройной несущей вред, разросшейся втройне --
Ступайте же гореть в аду, на самом дне!

II.

Мой дух летел вперед в лазури небосвода.
Я слушал, как внизу волнуются народы,
И в темноте звучал разноголосый шум,
То злобен и свиреп, то грустен и угрюм,
Но всякий звук -- и плач, и стон, и крики битвы --
Кощунства полон был, но никогда молитвы.
И город я узрел, где Юлий был убит,
Прославленный тиран, минувший свой зенит;
Величественный Рим, где идолов немало,
Но все же места в нем и для Креста достало.
Я видел, как бредет под бременем невзгод
Голодный и худой, едва живой народ,
Над коим плач звучал такой тоски и горя,
Какой на берега обрушивает море;
И этот жалкий люд кишел, многоголов,
Под окнами дворца, где три ряда колов,
Крюков, сетей стальных угрозою для сброда
Щетинились, как еж, оберегая входы.
И слушала толпа текущий из окон
Надменного дворца глухой и мерный звон.

И я проник туда сквозь колоссальный купол.
О, ужас! Что внутри мой бедный взор нащупал!
Там семь больших свечей роняли стеарин;
Под ними человек, Адама с Евой сын,
Как ни зовется он устами Вельзевула,
На корточках сидел, нахохлившись сутуло,
И жадно погружал ладони хищных рук --
Ожесточенный зверь! восторженный паук! --
В сокровища свои, и злато, и каменья,
Перебирая их, дрожа от вожделенья,
И в отблеске свечном они роняли свет
На страшное лицо и жуткий силуэт.

Следы от ваших слез виднелись в этом свете,
Рыдающая мать, измученные дети!
Измена звался он и звался Воровство;
И ненависть волной текла вокруг него,
И поднималась в ту священную обитель,
Где за деянья зла ему найдется Мститель!
Он звался Грабежом, несущим острый нож,
Убийством, что валы морей кидает в дрожь,
Капканом Сатаны для Промысла благого!

Увы -- в елей святой подмешана полова! --
Над грудами монет, где даже жалкий грош
Бесчестием добыт, витали зло и ложь;
И Симонией те титуловались клады,
Омытые слезой, исполненные яда;
О Ты, испивший желчь и уксус, мой Господь!
Там бойко шла с торгов Твоя святая плоть,
Исусе! И вокруг страдали христиане
От дьявольских трудов чудовища в сутане;
Семижды в год их стриг безжалостный пастух
Веленьем Сатаны, к мольбам и стонам глух;
И пастырь этот был, увы! волков жесточе,
Он посохом своим терзал их дни и ночи,
Его епитрахиль удавкой им была,
Рубил он, как мясник, и расчленял тела;
И жалкие стада по воле этой гнуси
Навзрыд в Твоем хлеву рыдали, Иисусе!

И я увидел -- так умелый садовод
Срывает в должный срок созревший, спелый плод:
Из ада появясь, подобно острой шпаге,
Когтище Сатаны пронзило глотку скряге
И унесло с собой; он в кулаке сжимал
Огонь, что принимал за дорогой металл.
Довольно он пожил, стяжая и сутяжа,
Пришел его черед явиться на продажу
И вечно на лотке от ужаса дрожать,
То тушей по частям, то целиком опять!

Одетый в омофор и мантию поколе,
Воссевший на Престол священный в Пентаполе, [6]
Пират земли и вод, взращенный Сатаной,
Чтоб митрою своей поганить мир земной!
Услышь мои слова, скупец, похитчик сана,
Чью жажду утолить не хватит океана:
Где между груд златых стоит кровавый трон,
Там коготь Сатаны был в Коссу им вонзен!

III.

Мне дух сказал: "Смотри, что в сумерках творится!"
И я увидел птиц угрюмых вереницы:
Неясыть, нетопырь, летучая змея;
И были в их очах все беды бытия,
Как в лицах гарпий тех, о ком писал Вергилий.
Над спящею землей во тьме они кружили;
Как демонская рать, клубился черный рой
Над церковью, дворцом, бедняцкой конурой.
Им было имя Страх, и Глупость, и Стыдоба,
Бессильная Алчба, бессмысленная Злоба,
Сластолюбивый зуд, Тщеславия тщета,
Речей прелестных Ложь, и духа Нищета,
И Мщенье без удил, и Зависти припадки,
И яд в святой воде, и яд в святой облатке,
И брызгали они, распростаняя гной,
На мертвых и живых тлетворною слюной!

Я видел, как теней сгустилась паутина,
Как стаи этих птиц собрались воедино,
И в тишине ночной, на фоне темных трав
Встал безобразный Зверь, уродства все вобрав:
Чудовищный паук, зубастый, как гиена;
Как нильский крокодил, он зелен был, и пена
Текла из мутных глаз и капала с клыков;
И в нем бурлила страсть, не зная берегов,
Перепоганить то, чего сожрать не в силах;
И смертоносный яд в его струился жилах;
Он всех, кого настиг, безжалостно губил;
От жертвы ни следа -- один кровавый ил;
И, раздвигая ночь огромными крылами,
Он мрачно уходил, окутанный тенями.
Тут отгорел закат, и появился тот,
Что воинством Христа низвергнут был с высот,
Архангел Люцифер, по чьей вине когда-то
Рыдали небеса; кто получил в расплату
Геенну под землей, где вечны боль и мгла,
Где окаянцев ждут колы и вертела,
Где лживый, подлый, злой, во глубине пещеры
Он им дает урок огня, смолы и серы.
Покинув Арагон, и Авиньон, и Рим, [7]
Иуду прихватив попутчиком своим,
Шел черный государь сквозь чащи и болота
И за кишки тащил с собой Искариота.
И Зверь немедля встречь хозяину взлетел.

В тот самый миг Восток лучами зажелтел,
Явив моим глазам лазурь, и свет, и милость,
И злато трех следов за ними заструилось,
Лаская небеса, пронзая бирюзу,
Не видя Сатаны и чудища внизу.
Я понял: предо мной три Ценности нетленных,
Три чистых Розы, три Достоинства священных. [8]

Тут, бешенством дыша, рычит исчадье зла:
"Хозяин, вырви их могучие крыла,
Возьми мои взамен!" Но, головой качая,
Ответил Сатана: "Никто на силы рая
Не может посягнуть, неосязаем дух."
"Так вырви их глаза! Хотя б один из двух!
И два моих зрачка ты заберешь за это!"
Ответил Сатана: "У неземного света
Телесных нет оков -- ни крыльев, ни очей.
Пусть их! Они летят к обители своей,
Где их надменный Бог смеется надо мною,
Над участью моей и вечною виною.
Нам не дано следить пути небесных троп,
Но мир подлунный -- наш. И мы нашлем потоп:
Затопит землю желчь, завоют ветры яро,
И будет только ад убежищем от кары!
Преступен Иоанн, Григорий  -- негодяй,
А Бенедикт упрям. Немедля к ним ступай."
"Лечу", -- ответит зверь -- "уже лечу, хозяин."
И путь его в ночи невидим был и таен.
Услышьте же меня, причины наших зол,
Кто на куски разбил апостольский престол;
Услышьте, Балтазар, и Анджело, и Педро, [9]
Зверь зависти грызет гнилые ваши недра!
Геенною ведом ваш самозванный клир,
И брызжет яд с кропил на город и на мир!

IV.

Мой дух повлек меня небесными путями
Над черною землей, изрытой колеями,
Где поднимался пар над спящею рекой;
Я видел камыши, затянутые мгой,
Зубцы высоких стен, донжоны, башни, шпили,
И стаи хищных птиц у виселиц кружили,
Где грозди мертвых тел, окованные льдом,
Кружились не спеша под ветром и дождем.
Взглянул и понял я, что под собою вижу
Лачуги и дворцы преславного Парижа,
И тот угрюмый холм, где Рустик, Сен-Дени
И дьякон Олифер свои скончали дни; [10]
Монаршего дворца я зрел немые стены,
Где бьется Карл Шестой в объятиях геенны;
И в мрачной прямизне высоких этих стен
Я видел сквозь туман: как будто кровь из вен,
Из узких амбразур сочился свет пурпурный
Печальною зарей над погребальной урной;
Рождался этот свет с трещаньем фитиля
От лампы Изабо в гробнице короля. [11]

В Египетской земле, где ныне орифламма
Людовика парит, бесстрашно и упрямо, [12]
Во времена богов языческих жила
И правила страной приверженица зла,
Царица, для кого варил Нечистый зелья,
Кто, говорят, из змей носила ожерелье.
И Клеопатра та, не ведая стыда
И ада не страшась, порочностью горда,
Постелю обратя в заезжий двор, вкушала
Супружеских измен греховные бокалы.
И римский консул к ней, и азиатский шах,
Рассудок утеряв, спешили впопыхах,
Дабы попасть в ее расставленные сети --
И приходила смерть к несчастным на рассвете.
Но равно слепоты разило острие
И Клеопатру, и любовников ее;
Они своим грехам не знали отпущенья,
Им Логос не был дан, ниже купель крещенья;
Зане, Исусе, свет еще не лился Твой
Над грязью женских тел и похотью мужской.
Но вот увидел я -- не в древности бесстыжей,
Мой Господи Христе! -- а в набожном Париже,
В молельне короля распространился смрад,
И там справляли бал порочность и разврат;
Распутная жена безумного супруга
Злосчастную страну от севера до юга
Делила на куски, губила, словно враг,
В предательствах, резне и ложности присяг;
Французские поля топтали силы мрака --
Бургундских мясников, овчарок Арманьяка, [13]
И все ради того, чтоб ложе короля
Сквернила Изабо, геенну веселя!
Потом увидел я, как в пелене смятенной,
Плывущей от болот над полусонной Сеной,
Соборы поднялись печальные вокруг
Видением немым воздетых Божьих рук;
И я услышал, как, с прискорбием на ликах,
Хор ангелов Твоих рыдает в базиликах,
И горький этот плач, излившийся в мольбах,
Дрожал и замирал на каменных губах;
Архангел Михаил копьем посеребренным
Сражался в вышине с чешуйчатым драконом;
И материнский взор стремила в немоте
К Тому, Кто был распят когда-то на кресте,
Покинув свой престол, Владычица святая,
На полумесяц встав, ладони простирая!

Ах! были небеса так сумрачны, мадам!
А после я узрел повсюду, тут и там,
Спеша на шабаш свой, чертей довольных стаи
Толпились у дверей, ваш титул выкликая
И выжидая час, чтоб вас отправить в ад;
Вот, показав клыки, волчица злобный взгляд
Направила на вас, лохмата и поджара:
То давняя была аманта Балтазара
И Коссу с Изабо она вела туда,
Где вместе им гореть до Страшного суда!

V.

Мой дух влачил меня в обличьи невесомом
И очи поразил невиданным фантомом:
Увидел я в ночи, как, небо кровеня,
Поднялся Солнца диск, носилище огня;
Зарыкали ветра, и разодрались тучи,
Низвергнув с высоты воды поток текучий;
И воссиял туман на пиках дальних гор,
И вспыхнули они; и, устрашая взор,
Огромные валы вскипали пеной алой,
Бежали, распалясь от яри небывалой,
Смывали города, покинув берега;
И канули в волнах леса, поля, луга;
И зверь, и человек платили страшной мздою,
И уносились прочь кровавою водою;
И показалось мне, что пробил час, когда
Из бездны воспарит косматая звезда,
И грешная земля для ней послужит пищей,
Преобратясь в золу на страшном пепелище!

Мой Господи Христе! то не был вышний свет,
Который озарит мир на исходе лет;
То не была труба, что прозвучит когда-то
Над строем мертвецов в долу Иосафата, [14]
Сзывая их ряды к последнему суду
И грешникам неся ужасную страду;
То зажжена была злобесною рукою
Обычная заря над бренностью людскою!

И мир передо мной тогда предстал как луг
Огромный, а на нем повсюду блеск кольчуг,
И множество людей и в наручах, и в латах,
И копий, и мечей, и криков бесноватых,
Гордыни лоскуты -- флажки да знамена,
Где дьявол начертал гербы и имена.
И все народы я узрел среди равнины:
Османа видел я, бургундца, сарацина,
И были там сармат, степей татарских сын,
Гренадский мавр, и грек, и перс, и армянин.
И те, что шли пешком, и те, что верхоконны,
В неистовую брань кидались разъяренно;
Везде, куда ни глянь, кипел жестокий бой,
И бешенства угар клубился над толпой;
На той земле, Христе, сии рубились рати,
Где Твой сияет крест -- источник Благодати.
Кого же там свела безумная вражда?
Была ли то слепых язычников орда
Иль те, кто зашивал глаза себе иглою,
Чтоб Божий свет для них сменился вечной мглою?

О нет! Друг друга там пронзали и секли
На царствие Твоим елеем короли
Помазанные; луг усеял люд крещеный,
Тот, что благословен Твоей святой иконой;
Слетясь со всех сторон, как злобные слепни,
Бойцы рвались вперед для бойни и резни!
И были в том виной три папы, три конклава,
Что раздували жар и нагревали лаву!

Ах! ежели, Господь, Твоим стадам земным
Неможно жить без войн, и души их, как дым,
Должны на белый свет струиться из-под кожи,
И литься кровь должна, ручьи и реки множа,
Чтоб вечно наполнял Твой купол голубой
Ее тяжелый дух -- пошли священный бой;
Пусть Верою живой Твое нас полнит Слово,
Как в дни Филиппа и Людовика Святого, [15]
Когда молясь Тебе, счастлив и светлоок,
Весь христианский мир стремился на Восток!
Там души, ускользнув из бренных тел, к вышинам
Взмывали и к Тебе летели вольным клином,
И молнии мечей струили ореол,
И в Твой пресветлый рай их путь кровавый вел!
Так было, Иисус! из смерти жизнь рождалась,
Будил удел такой лишь зависть, а не жалость,
И гибнущий герой был мучеником там,
И Слава за душой скользила по пятам.

Но на большом лугу, где ненависть кипела,
Дробил для ада Гнев за телом мертвым тело;
Над проклятыми он взвивался с торжеством,
Предсмертным хрипом их наполнив окоем!

VI.

Мой дух принес меня в Турень, где тучны долы;
Где в сумерках ночных угомонились пчелы,
И жаворонок спит в посевах, и быки
Мечтают о лугах у медленной реки;
Где в хижине своей улегся Жак устало,
На время позабыв и тягло, и орало.
И башни крепостей уже укрыла тьма
И скопища лачуг, и ночь была нема;
Лишь черный монастырь на берегу Луары
Надменно нависал над склоном крутояра --
Оттуда лился свет и слышались слова,
Как в праздничные дни Христова Рождества.
Но не было, Исус, там службы повечерней;
И не слыхал молитв собор, погрязший в скверне --
Ни девяти псалмов, как говорит устав,
Ни гимнов, что плывут в тиши, вострепетав --
Кощунственная песнь звучала в том хорале,
Из трапезной неслась, где факелы пылали!
И в сполохе огней, изобличавших блуд,
Я зрел массивный стол, прогнувшийся от блюд,
От кружек и от чаш, от мисок и от жбанов;
И плыли над столом не голоса органов --
Там всевозможных мяс струился мерзкий смрад:
Свинины и гусей, дичины и ягнят;
Говядина, и суп из петушиных гребней,
Премного яств, одно другого непотребней;
И во главе стола, как истый принципал,
Аббат монастыря спесиво восседал.
Галдела на скамьях в монашеских одежах
Веселая толпа лентяев краснорожих,
Под добрые глотки туренского вина
Рвала руками плоть быка и каплуна,
Разбрызгивая жир на рясы и на хари,
Как сборище волков в обжорливом угаре.
За спинами у них ватага поварят
Готовила еду, а послушников ряд
Тащил из погребов колбасы и ветчины,
И блюда подавал, и наполнял кувшины;
В услужливом поту с запасами стряпни
Неслись, как будто черт от ладана, они.
Порой иной монах, упившись, падал на пол,
Но, даже и лежмя, упорно кружку лапал,
И братия тогда, под стоны пузача,
Объедками в него швыряла, гогоча.

И лишь один аббат на бражничестве оном
Сидел особняком под черным капюшоном;
Он слушал и смотрел, угрюм и молчалив,
Бокал не осушив и пищи не вкусив.
И я узрел тогда на изможденном лике
Во взоре страшных глаз две заостренных пики;
Порою этот взор огнем из-под ресниц
Пылал -- и тут же мерк во глубине глазниц.
К концу катился пир, и в затихавшем гаме
Пьянчуги под столы валились бурдюками,
Одни из выпивох рыгали, как скоты,
Руками обхватив тугие животы;
Другие же ничком, упав лицом на блюдо,
Лежали, обратясь в бесформенные груды;
И встал аббат среди сего кавардака,
И головой своей коснулся потолка
В изгаженном, чумном и злоуханном зале,
Ладони поднял вверх, и когти засверкали;
Тут мертвая вокруг настала тишина,
И стало ясно мне, что это Сатана!

И молчаливый смех, не прочащий пощады,
Змеился на устах, палимых жаром ада;
И следом брызнул гнев, как молния, из глаз,
Багровых и пустых. Он крикнул: "Пробил час!"
И, следуя его монаршему приказу,
Явились черти там, проворны и чумазы;
Безжалостно они, тесня монаший сброд,
Трезубцы и колы тотчас пустили в ход;
Вонзали вертела они в обжор пузатых,
Потом тащили их на вилах и ухватах,
Пока еще живых, во тьму своих пещер,
Как повелел аббат, великий Люцифер!

VII.

Мой дух меня теперь повлек неодолимо
Назад, во времена воинственного Рима;
Я вскоре под собой узрел Давидов град,
Кедрон, где ждет конца времен Иосафат;
И видел я с высот священные купели;
Вокруг леса олив на склонах зеленели;
Но вот уже и Храм передо мной встает,
Где сбережен от глаз Могущества Кивот.
Толпа людей в лучах взошедшего светила,
Подобно рою пчел, входила, выходила;
Под тяжестью корзин там горбились одни,
И нукали быков средь шумной толкотни
Другие. Были там торговцы отовсюду:
Кто продавал елей, кто тук, а кто посуду;
Продавщики смолы, лулавов и сукна,
Персидского вина, египетского льна;
Там были сабли из дамасского булата,
Кинжалы, и мечи, и дротики, и латы.
Там славили товар свой златокузнецы,
Менялы, чьи весы -- отменные лжецы,
И продавцы хлебов и всякой прочей снеди,
И вара продавцы, и соли, и камеди,
Процент лихой драла орда ростовщиков;
На торжище сие взирая с облаков,
На этот храмный двор, торговцами сквернимый,
Прегорько в небесах рыдали херувимы,
И радовался Враг. Но тут увидел я:
Исус пришел туда -- и, гнева не тая,
Воззрился Он на люд, алчбою обуянный,
На рынок, где обман вершился безвозбранный,
Где был несносен шум, где правила лихва,
Неся мирскую грязь к порогу Божества!
Был милосерд Исус, но вервие тройное
Из пояса скрутил -- и взмыл над толкотнею
Его свистящий бич, добротен, узловат!
И торгашей погнал Он от священных врат
По лествицам крутым, по паперти и дале,
И в ужасе купцы мошны свои роняли,
Теряя серебро, и падали столы,
И жались по углам возницы и волы;
Зане сия толпа, от жадности свирепа,
Оборотила Храм в подобие вертепа!

Покуда Иисус вершил Свой правый суд,
Преследуя с бичом татьбу, мамону, блуд,
Его ученики, приседши на ступени,
Открыли души для мистических видений,
Ища в себе следы Божественных чудес,
Прозрев Его Чертог за сводами небес.
И никаких забот им не было до гама
Бичуемой толпы, вопившей подле Храма;
Они считали: коль ты верою силен,
То благ и здесь, и там, где светел Божий Трон.
Но тут пришел Господь, сказав: "Не для молитвы
Пора, когда набат грохочет, а для битвы.
Когда кругом пожар, то праведен лишь тот,
Кто на борьбу с огнем пылающим встает,
И знайте -- горе тем и жребий безотраден,
Кто не бичует зла, кто ни горяч, ни хладен!
Бездеятельны вы  -- но Я вам говорю,
Что места для таких не сыщется в Раю!"

И я слова Христа вам повторяю ныне,
Того, Кто осветил нас даром благостыни,
Кто окропил пески своей Водой живой!
Я обращаюсь к вам, презревшим путь кривой,
К вам, кто бежит греха и не склоняет выи,
Души не запятнав во времена гнилые;
Аббаты, короли -- коль таковые есть! --
Мирянин и монах, услышьте эту весть;
На грешный мир вокруг взираете в печали,
Но на Господен зов оружья не подъяли,
И я вам говорю, что всех вас ждет беда!
Когда наступит час Последнего суда,
Господь промолвит: "Прочь, ленивцы и лакеи!
Вы жили, на борьбу с грехом пойти не смея,
Страданий убоясь, стояли в стороне!
Я -- Бог для смельчаков, а вы -- не дети Мне!"

                              -------

Таким я видел мир, паря в ночном просторе,
Где Агнец исхирел от скорби и от горя;
Мир, где черствы душой Адамовы сыны,
И, телом ослабев, отваги лишены;
Где утлый челн Петра разбился об утесы,
И за борта его цепляются матросы,
А воды трех стремнин в коварный океан
С обломками несут несчастных христиан.
И вот, что видел я, по высшей воле Духа:
Что вера умерла, кругом царит поруха;
Засохшее зерно в морщинах борозды;
Монархи без святынь, народы без узды;
Что правда средь шипов вздымает к небу длани,
Как некогда Христос под сенью Гефсимани;
И после ощутил я Сигизмунда боль --
Пришла еще беда, неведома дотоль:
Тимпанами гремя и радостно ощерясь,
В богемской стороне ликует злая ересь.

И мне сказал Господь, что может речь Свою
Вложить в уста орлу, и пташке, и шмелю:
"Восстань, смиренный Ги, Клерво приор убогий,
Понеже Сатана шагает хромоногий
По пажитям Моим, как смертоносный тать.
Восстань и поспеши, дабы не опоздать."
Как я молил Его найти взамен другого!
Наш век меня страшит, мне не подвластно слово
И хилости моей приказ не по плечу.
Но Он велел: "Глаголь! Я этого хочу."
Услышь, святой Бернар! [16] И помоги, елико
Возможно, чтобы глас поднялся мой до крика!

Вперед! Смертелен яд, и чаша им полна!
Все, в ком жива любовь и вера в ком сильна,
Вставайте на борьбу, моим призывам внемля!
Язычества волна вот-вот затопит Землю --
Так некогда потоп обрушился с высот,
Но голубь свежий лист уже не принесет!
Вперед же! Короли, и принцы, и монархи,
Епископы, ксендзы, примасы, патриархи,
Магистры орденов, аббаты, доктора;
Вы, благости щиты, носители добра,
Вы, факелы в ночи, раздуйте ваше пламя --
Рыдает церковь-мать горючими слезами!
Я умоляю вас во имя бедных стад,
Которых волчья пасть терзает без пощад,
Во имя Крестных мук, забыв свои раздоры,
Вперед! Пришла пора Вселенского собора!

Там вера блеск придаст Всевышнего огня
Сужденьям и речам, их c мудростью сродня;
Сойдет на чёла к вам святое откровенье,
И дух ваш укрепит, и устранит сомненья!
Вперед! От плевел зла очистите зерно!
Пусть все, что будет сим собором решено,
Все сказанное там окажется на диво
Осознанно вельми, умно и справедливо!
Пусть воцарятся вновь Порядок и Закон,
И будет Сатана сражен и посрамлен;
И станет вновь Престол един и неразделен,
Чтоб Свет его достиг языческих молелен,
Чтоб христианам нес он благоту святынь,
И присно, и отзде. Да будет так! Аминь!

[1] Поэма посвящена Великой схизме -- расколу Римской церкви в 1378-1417 гг., когда сразу два (а с 1409 г.  -- три) претендента объявили себя истинными папами. Раскол произошел после смерти папы римского Григория XI. В 1411 г. папами были: по римской линии Григорий XII, по авиньонской линии Бенедикт XIII и по пизанской линии Иоанн XXIII. Самым одиозным из них был неаполитанец Балтазар Косса (ок. 1370 - 1419), Иоанн XXIII, антипапа с 17 мая 1410 по 29 мая 1415. Он прославился своей исключительной развращенностью, ходили слухи, что в молодости Косса был пиратом и кондотьером.
Дом -- почетный титул монахов некоторых орденов, в частности, цистерцианского, к которому принадлежит Ги, приор монастыря Клерво.
[2] Сигизмунд I Люксембург (1368-1437) -- король Венгрии, Хорватии и Германии, император Священной Римской империи. В 1414 году созвал Констанцский собор, предназначенный для ликвидации Великой схизмы и выбора общего папы. Эту задачу он выполнил, однако вошел в историю прежде всего вынесением смертного приговора Яну Гусу, что привело к многолетним гуситским войнам.
Карл VI Безумный (1368-1422) -- король Франции с 1380 г., из династии Валуа, сын и преемник Карла V Мудрого.
Мануил II Палеолог (1350-1425) -- византийский император с 1391 г. В начале XV в. Мануил II предпринял поездку по дворам Англии, Франции, Священной Римской империи и Арагона, чтобы найти помощь против Османской империи, осаждавшей Константинополь.
[3] "Знаю человека во Христе, который назад тому четырнадцать лет (в теле ли -- не знаю, вне ли тела -- не знаю: Бог знает) восхищен был до третьего неба. И знаю о таком человеке ([только] не знаю -- в теле, или вне тела: Бог знает),  что он был восхищен в рай и слышал неизреченные слова, которых человеку нельзя пересказать." (2 Кор. 12:2-4)
[4] Еммануил (ивр. с нами Бог) -- именование Христа в отроческом возрасте, которое связано с пророчеством Исаии (Ис. 7:14), исполнившимся в Рождестве Христовом (Мф. 1:21-23)
[5] Иуда -- старинное название Иудеи; автор также употребил старое Juda вместо совр. Judée.
[6] Пентаполис (Пятиградие) -- средневековое герцогство, находившееся на италийском побережье Адриатического моря, к востоку от Тосканы и к северу от Сполето. Пентаполис включал в себя портовые города Римини, Пезаро, Фано, Сенигаллия, Анкона. Здесь намек на Папскую область, куда Пентаполис вошел в 756 г.
[7] В Риме находился престол Григория XII, в Авиньоне -- Бенедикта XIII. Арагон, вероятно, указывает на место рождения Бенедикта XIII.
[8] В традиционной христианской символике белая роза означает радость и небесную любовь, красная -- кровь и страдание, персиковая -- небесную славу.
[9] Балтазар, и Анджело, и Педро -- Бенедикта XIII в миру звали Педро Мартинес де Луна,  Григория XII --  Анджело Коррер, о Иоанне XXIII см. выше.
[10]  Угрюмый холм -- Монмартр, на вершине которого были казнены в III в. языческими властями св. Дионисий (фр. Сен-Дени), первый епископ Лютеции (Парижа), и его сподвижники:  пресвитер Рустик и диакон Елевферий (Олефир). Именно в связи с казнью трех святых эта гора и получила свое современное имя (фр. Montmartre -- гора мучеников).
[11] Изабелла Баварская (ок. 1370 - 1435) -- королева Франции, насмешливо прозванная в народе «мадам Изабо», жена Карла VI Безумного, с 1403 г., когда король окончательно лишился рассудка, периодически управляла государством. В художественной литературе имеет стойкую репутацию бессовестной интриганки и распутницы, хотя современные исследователи считают, что во многом такая репутация могла быть результатом политической пропаганды.
[12] Людовик IX Святой (1214-1270) -- король Франции с 1226 г., руководитель 7-го и 8-го крестовых походов. В седьмом крестовом походе пытался захватить Египет, но безуспешно: крестоносцы были разбиты сарацинами, а сам Людовик взят в плен. Так что дом Ги несколько приукрашивает реальную ситуацию.
[13] За французскую корону боролись две партии: "арманьяки" или орлеанцы, во главе с Карлом, герцогом Орлеанским, и Бернаром VII, графом д’Арманьяком, и "бургиньоны" во главе с Иоанном Бесстрашным, герцогом Бургундии, двоюродным братом короля. Королева Изабелла лавировала между этими группировками, принимая то одну, то другую сторону.
[14] Долина Иосафата -- символическое место окончательного суда Божия (Иоил. 3:2, 12), которое иногда, основываясь на Зах. 14, отождествляют с Кедронской долиной. Вероятно, это название употреблено в связи со значением слова Иосафат -- Иегова есть Судия (в Иоил. 3:14 названа долиной суда).
[15] Филипп -- вероятно, имеется в виду Филипп III Смелый (1245-1285) -- сын Людовика IX Святого, король Франции с 1270 г., участвовал вместе с отцом в его последнем крестовом походе и был провозглашен королем в лагере крестоносцев на африканском берегу.
[16] Св. Бернар Клервоский (1091-1153) -- французский теолог-мистик и общественный деятель, монах-цистерцианец. В 1115 г. основал монастырь Клерво, в 1117 г. стал его аббатом. Бернар был инициатором осуждения Пьера Абеляра и Арнольда Брешианского на церковном соборе 1140 г. Активно боролся с ересью катаров, участвовал в создании ордена тамплиеров. Вдохновитель второго крестового похода. Канонизирован в 1174 г., в 1830 г. внесен в число Учителей Церкви.

Оригинал (с большим количеством опечаток).

Отредактировано Юрий Лукач (2012-01-31 19:52:06)