Форум литературного общества Fabulae

Туман не спешил убраться с поля. Глядя на эту стелющуюся по земле молочную дымку можно было понять собак, которых решили первыми пустить на поле и которые отказывались туда идти.
- Они дрессированы у тебя? - спросил Акеев у солдата.
- Конечно, - ответил тот. - На полигоне ни одного промаха. Это лучшие псы.
- Лучшие, - усмехнулся презрительно Точилин.
- Так какого хрена они тебя не слушают! - вспылил Акеев. Вид поджавших уши овчарок, которые стали похожи на побитых дворняг, разозлил его. - Они ж шевелиться не хотят.
Один из псов жалобно заскулил, глядя на поле. Что-то привлекло его внимание в клубящейся дымке, и он отступил от этого чего-то, поджав хвост.
Точилин ботинком осторожно толкнул пса под зад: - Давай, давай покажи всем...
Пес злобно рявкнул. Резко развернувшись, он вцепился в ногу Точилину. Тот отскочил назад и взвел автомат: - Ну-ну, полегче! А то сейчас все собачьи мозги повылетают. - Он посмотрел на ногу. В ботинке остались глубокие рваные следы от собачьих клыков.
- Цапнул? - спросил Акеев.
- Нет, ботинок только попортил, - ответил Точилин.
Пес сел на землю, а потом лег, прижав морду к передним лапам. Еще двое последовали его примеру.
- Нет, товарищ сержант, собаки на поле не пойдут, - сказал один из саперов.
- Может, им сахарку на ту сторону посыпать? - усмехнулся водитель. - Или сальцем помазать?
- Соли им в одно место подсыпать, - ворчал Точилин. - И скипидаром помазать. Тогда закрутятся, как миленькие.
Акеев смотрел на туман и гадал, что же могло так напугать собак. Чтобы пес не слушал приказ, такого он еще не видел. И если бы это был один только пес, так нет, все трое, будто сговорились.
- Вот что, ребятки, я скажу вам, - заговорил сержант. – Есть приказ почистить это поле. Ради нас тут всю ночь выглаживали высоты, чтобы никакая зараза нам не мешала. И два вертолета никто не станет гонять ради того, чтобы мы пришли сюда, посмотрели и сье… ушли. -Он развернулся к саперам , чтобы они могли видеть его лицо. – Выслушивать ваши пожелания я тут не буду, в том смысле, что кто-то хочет лезть на поле, а кто-то нет. Есть такое слово, как надо. Надо почистить здесь всё до обеда. Ясно? У кого какие соображения по этому поводу.
- В машине у нас четыре щупа, - сказал один из солдат. – Будем искать тогда ими.
- Четыре, это только на четверых, - заметил сержант. - А остальные?
- Остальные обезвреживают мины. Будем меняться каждые сорок минут.
- Тогда давайте начинать, - сказал Акеев. _ У нас не так уж много времени.
Один из псов жалобно заскулил и закрыл глаза. Водитель пнул в его сторону камень: -Спать ты сюда заявился, чи шо? Собака ты или гавно телячье? А ну, вставай и все за мной в машину. Вози вас, як дрова, задарма.



Через час туман рассеялся, обнажив лежащее в долине между холмами поле. Сейчас оно представляло собой жутковатую картину - серая, изорванная, вздыбленная комьями земля, из которой торчали кое-где сухие стволы молодых посадок.
Акеев смотрел на то, как кружат над холмами вертолеты, будто две большие стрекозы. Он взял в руку рацию и вызвал их на связь.
- Что там у вас, ребята?
- Ничего, - прорвался сквозь треск голос одного из пилотов. - Совсем ничего. Я был тут, может, месяц назад, когда надо было провести колонну. Помню, тут стояли башни. Такие старинные, сложенные из больших камней.
Один из вертолетов развернулся и полетел вдоль правой гряды в сторону Акеева.
- Я это точно помню, - доносилось из рации. - Так вот, сейчас тут ничего нет. Я ничего не узнаю. Подо мной только черная выгоревшая земля.
- Посмотрите, что у нас за спиной, - попросил Акеев, - а то как бы не получить пирожок в зад.
- Иду туда, - отозвался второй вертолет.
- Так я говорю, сержант, что сейчас тут ни черта не видать, - продолжал первый. - Я такого никогда еще не видел. Могу поспорить, что здесь изжарились все черви, если они водятся в этой земле.
Акеев видел разорванные и почерневшие вершины нескольких холмов, которые стали похожи на погасшие кратеры вулканов.
- Если бы не навигация, я бы не узнал это место, - трещала рация. - Здесь камня на камне не осталось. Прямо душа радуется. Повезло же кому-то повеселиться.
- Хватит болтать, - раздался голос первого. - Прохожу над вами, сержант, закрывайте уши.
Вертолет с грохотом прошел над головой Акеева и начал набирать высоту.
- Ну, как ощущеньице? - засмеялась рация.
Акеев ответил, улыбаясь:
- Вернемся, принесу тебе постирать свои штаны. А вообще, больше так не делай, а то у ребят еще начнут руки дрожать.
- Понял вас, сержант. Извиняюсь за беспокойство.
- Эй, сержант, можно я в него пальну разок?
- Я тебе пальну, будешь лопасти по всей округе собирать, - трещала рация.- За спиной чисто, сержант. Суслики сидят в норах, когда большие птицы летят на охоту.
- Хорошо, ребята, - сказал Акеев. - Пока отбой.
Точилин сидел на земле и видел, как сержант говорит по рации. Вертолеты выписывали над холмами замысловатые узоры, красиво танцуя в прорывающихся сквозь облака лучах солнца. Водитель сидел в машине, обхватив руль руками и уронив на них голову, и, видимо, дремал. Ребята прощупывали поле. Сейчас Точилин понял, что недооценил их, потому что за час у кромки поля выросла приличная свалка обезвреженных продолговатых игрушек. Парни работали довольно быстро. Четверка с эхолокаторами помечала заминированные места, втыкая в землю красные флажки, остальные обезвреживали мины.
Над головой прошел вертолет, подняв с земли мелкую пыль. Водитель в Урале вздрогнул и сонно захлопал глазами, видя через стекло светлеющее небо. Полоса грязно-серых туч закончилась, они спешили вслед за убежавшей ночью. На смену им пришли светлые, будто выстиранные облака, неспешно плывущие в голубом небе.
Точилин встал с земли и побрел за машину, стараясь не попасть на глаза сержанту. Собаки тихо лежали в кузове. Один из псов только поднял голову, когда к ним заглянул Точилин, но, узнав солдата, сразу потерял к тому всякий интерес. Обойдя машину и убедившись, что его никто не видит, Точилин достал свою флягу и скрутил крышку. Где-то тихо зазвенел колокольчик, но он не услышал его из-за шума возвращавшегося вертолета.
Черная стрекоза показалась над холмом и быстро, гремя и сверкая на солнце лопастями, поплыла в сторону машины. Точилин приложился к фляге и начал делать глоток за глотком, слыша, как нарастает грохот приближающегося вертолета.
Урал, за которым прятался Точилин, вдруг вздрогнул и задрожал. Собаки повскакивали в кузове и зашлись в отчаянном лае, лязгая зубами на гремящий вертолет, зависший невдалеке от машины. Брезент натянулся на дребезжащем скелете кузова, силясь сорваться с него, и начал хлопать, как хлопает крыльями птица. В лицо Точилина бросился песок. Он поперхнулся спиртом и оторвал флягу от губ.
Вертолет снижался прямо перед ним.
Урал пытался выстоять на колесах под натиском воздуха бьющего по нему плотной стеной. Лямки, что держали брезентовый тенет, трещали. Собаки жалобно скулили, пряча морды в лапах, воздух врывался в кузов плотными комками и душил их. Точилин почувствовал, что начинает глохнуть от грохота.
Вертолет завис над самой землей, едва не касаясь её колесами, и развернулся кабиной пилота в сторону солдата. Точилин увидел угрожающий взгляд этой многотонной стрекозы. Два пулемета и подвешенные к недоразвитым крыльям ракеты посмотрели прямо на него.
Он увидел лицо пилота, тот улыбался, показал Точилину шею и щелкнул по ней пальцем, намекая на содержимое фляги. Точилин закрутил её, прицепил обратно к ремню, потом стукнул себя левой рукой по правому локтю и показал пилоту сжатый кулак.
- Выкуси! - Песок забился в рот и затрещал на зубах.
Пилот расхохотался и погрозил Точилину. Лопасти вертолета с угрожающе нарастающим свистом  начали набирать мощность. Черная стрекоза затряслась и затерлась колесами о землю, с которой взметнулась вверх вся пыль. Точилина отбросило на стоящую позади него машину и обдало песком. Урал уже заметно вздрагивал, его раздуваемый брезентовый зад начал подпрыгивать. Лямки брезента расходились, ткань хлопала на углах, отцепившись от стального каркаса.
Тут из-за машины, преодолевая поток бьющего воздуха, вышел водитель. Одной рукой он прикрывал глаза, а второй грозил пилоту, пытаясь кричать. Но поднявшийся ураган заталкивал все слова обратно в легкие водителю, забрасывая их песком и грохотом.
Пилот опять рассмеялся и сделал в кабине испуганный жест, схватившись за голову. Стрекоза начала медленно разворачиваться. В ее глазах - лобовых стеклах - Точилин увидел дрожащее отражение окрестностей, потом она повернулась к нему своим длинным хвостом и начала подниматься, унося свит и грохот с собой в высоту.
Акеев поднес к губам рацию.
- Что там такое?
Сквозь треск прорвался смеющийся голос пилота: - Вынужденная посадка. Все в порядке, сержант. Сейчас пройдусь еще пару раз над северной грядой.
Точилин отряхнул с одежды песок. Водитель сплюнул под ноги.
- Очумел он шо ли? Узял бы автомата, да как врезав бы ему помиж глаз, тады больш так не шутив бы. Ты як тут, жывы?
- А что мне станет, - сказал Точилин, оправляя съехавший на бок ремень.
- Ну да, тоби усе одно, шо солнце, шо гром. Дай-ка и я приложусь до твоей фляги, - хитро сощурившись, сказал водитель. - Я у зеркальце все бачив.
- Тебе нельзя, ты за рулем.
- Да я много не буду, - протянул тот. - Только половину з того, што у тебя там засталося. Давай, не жмись, солдатня.
Точилин еще раз скрутил шею своей фляги и вручил ее водителю. Тот сделал несколько глотков и цокнул языком. - Сприт, шо ли?
-  Ты думал что? - усмехнулся Точилин. - Моча ослиная?
- Ну да, захотив посмаковаты. Ладно, дуй отседова, пока сержант за одно место не защимив. Буде тогда и мне и тебе. - Он кивнул в сторону выглянувшей на улицу собаки. - И вось им усим. У, хвосты вам поотрубливаты! - пригрозил он собаке, отправляясь к себе в кабину. Пес поджал уши и спрятался за бортом.
Точилин вернулся на свое место.
- Ты где лазишь?! - крикнул ему сержант.
- Отлить ходил, - ответил Точилин.
Когда сержант отвернулся, рядом с Точилиным раздался тихий звон колокольчика. Он оглянулся через плечо и увидел смешного маленького человечка, сидящего рядом с ним на земле.


18

Звуки ушли. Ночь забрала их с собой, как черную краску с застывшей в ней после бомбежки пугливой тишиной. Она все же кончилась, эта ночь. Еще одна, он уже забыл, какой она была по счету. Третьей? Сотой? Тысячной? Он провел здесь, на поле, тысячу ночей и все время думал, что ни одна из них не имеет конца. Но все они уходили.
Ушла и эта.
Небо посветлело, и на поле опустился туман. Это так все та же ночь заметала свои следы, она ведь любила уходить незаметно, так, будто бы ее вовсе здесь и не было. Пока над землей висела молочная дымка, он не мог ничего видеть. Только взрыхленную войной землю, которая была сейчас везде, куда он мог бросить свой взгляд. Ему казалось, что это поле стало вдруг бесконечным. Исчезли холмы, дороги и далекие города. Везде было только поле и мертвые комья земли, накрытые туманом.
Но туман рассеялся, и поле приобрело свои границы. Он видел теперь звенящее солнцем утро и нежно-голубой цвет неба с белыми пятнами облаков. А еще он увидел людей.
Пока они были далеко от него, где-то у начала поля, где в теплых лучах солнца начинал уже дрожать холодный еще утренний воздух. Он не видел, чем они занимаются, но мог догадываться.
По тем звукам, которые наполняли землю, разливаясь по ней волнами.
Он видел два вертолета, кружащих над выгоревшими вершинами. Сейчас они были чисты, эти вершины холмов. Он попытался вспомнить то, что происходило ночью, но ничего определенного у него не получилось. Все отдельные образы ушли вместе с ночью, вместе с ее черной краской; с приходом утра и яркого света все смешалось, перепуталось, сплелось в одно слово, горящее и громыхающее в ночи, - АД. Сейчас он видел только следы, которые оставило это слово на земле, - черные, выгоревшие и еще дымящиеся следы. Над ними, не осмеливаясь сесть, кружили две стальные птицы, и испуганные за ночь холмы вздрагивали от их грохота, ожидая чего-то недоброго.
Земля под ним тоже вздрагивала. Он мог слышать ее дрожь. Сначала он думал, что это от ночного холода или происходящего вокруг ужаса, но теперь он знал, что это от гуляющих по ней волнами резких визгливых звуков. Она со страхом чего-то ждала. Она будто знала, что что-то должно случиться, и дрожала в предчувствии чего-то.
Прошло еще немного времени, и он понял ее.
Он узнал эти резкие звуки. Он слышал их и раньше, когда только ступил на это поле, но тогда он не обратил на них внимания, потому что в них было какое-то неясное чувство, которого у него быть не должно. Сейчас же, когда они волнами вливались в него изнутри, пронзая вначале землю, а затем уж разливаясь по нему отчетливым эхом, он догадался, откуда они идут. И кто рождает их.
Он хотел закричать, но не мог, иначе он давно бы позвал на помощь. Лицо было сковано маской, которую он не в силах был разломать.
Он уже видел, чем заняты солдаты. Они чистили поле от мин. Он слышал слабое эхо работающих эхолокаторов, впивающихся в землю иглами ультразвуковых волн, и также слышал, как злобно реагирует на это металл, когда щуп проходил над ним.
Металл издавал короткий, но резкий писк, от которого вздрагивала земля. Волнующееся в ней море было сложено из этих звуков. Так злились мины, чувствуя, как их одну за одной извлекают из толщи земли.
Они были очень злы, настолько, что готовы были разорваться от удара о землю ветра. Он хотел закричать об этом, предупредить глупых людей, все глубже врезающихся в поле, но не мог. Мешала маска, сковавшая его лицо. Сковавшая его всего в твердый непроби-ваемый панцирь, так что он не мог пошевелиться.
Он чувствовал сейчас, наверное, тоже, что чувствовали камни. Холод медленно уходил, по земле начинало расплываться легким призраком тепло. И еще по ней гулял страх и дрожь. Ожидание чего-то плохого, что обязательно случится. И он, так же, как и камни, как и земля, не в силах был крикнуть об опасности.
Он видел сейчас, наверное, тоже, что видело небо. Над черными вершинами холмов кружили вертолеты, а на поле, не чувствуя опасности, копошились солдаты. А опасность была в звенящей чистоте воздуха и в том, каким бездонным стало вдруг это небо. Таким бездонным, что одним взглядом могло вскружить голову. Но небо молчало. И он, так же как и небо, как и проплывающие мимо облака, не в силах был изменить что-либо.
Через час, когда крики извлекаемых из земли мин стали похожи на звуки обрывающихся струн, случилось то, что должно было случиться.
Поле вздрогнуло. Холмы отшатнулись от него, чувствуя, как под ними заволновалась земля. Раздался оглушительный взрыв, поднявший в небо облако пыли и разметавший в стороны смерзшиеся комья. Бездонная голубизна треснула, и в ней загуляло глухое эхо тупого звука разрыва
Он видел, как облака, остановив свой ход, на секунду замерли. Они то ли испугались, то ли хотели из любопытства рассмотреть случившееся там, внизу.
И он видел тоже, что и они...


19

Валерий Анатольевич Корш быстро обошел машину, распахнул дверцу, сел на свое место рядом с водителем и хлопнул за собой дверцей так, что подпрыгнули мирно дремавшие на стекле дворники. Он посмотрел на свои руки, широко растопырив пальцы. Дрожат. Кто-то будто дергал за нервы. Корш согнул пальцы и с хрустом сжал кулаки, так что побелели костяшки и проступили на кистях тугие узлы вен. Ногти больно впились в ладонь, но это было как раз то, что надо.
- Что-то случилось? - спросил водитель.
- Один наш Воин вернулся, - сдавленно сообщил Корш. - Он сейчас в госпитале. Туда отправился майор. Черт, только бы он не натворил там глупостей с нашим солдатом!
- Едем туда?
- Да. И быстрее. Как мне объяснили, дорога туда одна, так что не заблудимся. - Корш попытался стереть с лица ладонью усталость. - Нас будут провожать два вертолета.
Водитель включил двигатель реанимационной машины, кузов которой был переделан под грузовой, и дал задний ход, чтобы выехать с площадки школы.
- Зачем вертолеты?
- Я тоже спросил зачем, но они сказали, что для безопасности. Что так надо им. И я не спорил. Они нагонят нас по дороге. - Он чуть помолчал, собираясь с мыслями, потом сказал: - Вот что, ты видел, наверное, как я загружал уколы.
- Уколы? - непонимающе спросил водитель.
- Ну да, ампулы. Видел ведь? - раздраженно сказал Корш.
- А, видел, - кивнул водитель, переключая передачу.
- Так вот, когда мы соберем наших ребят, уколешь все. Каждый клочок мяса, если он будет отдельно от чего-нибудь остального. Уколов должно хватить. Сделаешь?
- Сделаю, - протянул водитель.
- Вот и хорошо.
С этими словами он сложил под собой сидение и перебрался в кузов машины. Там он открыл большой армейский ящик из-под снарядов, в котором были уложены медицинские принадлежности. Корш достал из ящика маленький чемоданчик серого цвета и тоже распахнул его. Далее он вытащил из ящика одну из коробок, в которой двумя ровными рядами, будто патроны в магазине автомата, были уложены ампулы. На них не стояло никаких обозначений, так что определить их название и назначение было невозможно. Проверив, все ли ампулы в коробке на месте, Корш положил ее в чемоданчик.
Следующее, что он сделал, это отделил от длинной ленты одну упаковку со шприцом и тоже положил ее внутрь чемоданчика, который захлопнул, прежде выставив на двух замках два разных цифровых кода.
- Вижу вертолеты, - сказал ему из кабины водитель.
- Хорошо, - ответил ему Корш. Он закрыл ящик и сел на него сверху, отставив серый чемоданчик в сторону. Обхватив голову руками, он стал думать над тем, что ему предстояло, наверное, сделать.



20

Ветер поиграл с колокольчиком. Ему тоже, видимо, нравился этот звон, состоящий из волшебных переливающихся звуков. Маленький человечек смотрел на Точилина и улыбался ему.
Да, он улыбался. Теперь, видя гнома рядом, Точилин мог точно сказать, что он улыбался.
- И ты здесь, - сухо сказал он человечку, который не был похож ни на что на этом поле. Его полосатые носочки, яркая цветастая курточка и украшенный колокольчиком колпак не были похожи ни на серую землю, ни на ставшее в лучах солнца праздничным небо с белыми барашками облаков. Да и сам он никак не походил на копающихся в поле солдат. И даже две большие стрекозы, кружащие вдали над холмами, были из другой сказки.
- Я знал, что ты где-то рядом, - говорил Точилин. - Чувствовал. Только зря ты приехал сюда, не надо было тебе этого делать.
Лицо гнома стало серьезным. Он посмотрел мимо Точилина куда-то на поле и в его глазах мелькнул испуг.
- Здесь не будет ничего интересного.
Колокольчик предостерегающе зазвенел, встревожил тишину и умолк. Гном вскочил на ноги. Его лицо вздрогнуло, морщины избороздили лоб человечка. Он с испугом глянул на Точилина и...
Исчез.
Осталось только болезненно-неприятное ощущение от его взгляда. Точилину казалось, что он все еще видит его глаза, только теперь они стали большими, гораздо больше всего, что окружало сейчас солдата. И в них не было ни этих холмов, ни празднично-нарядного неба, а только взволновавшееся море страха, и еще...
Больше он не успел ничего рассмотреть.
Тишина вдруг лопнула с оглушительным взрывом. Точилин инстинктивно пригнул голову, нервы сразу же натянулись, а руки вцепились в автомат. Палец сдвинул предохранитель, переставляя его на разовый выстрел. Сзади снялся с тормоза Урал и, вздрогнув, покатился под гору, приминая колесами землю. Собаки в кузове забеспокоились. Водитель передернул рычаг ручного тормоза и остановил машину.
Акеев содрогнулся, увидев, как над полем взметнулась земля. Комья полетели во все стороны и тяжелым дождем осыпались вниз. Пыль клубами сворачивалась вверху и медленно, будто нехотя, оседала на землю. В воздухе вырос песчаный столб, он быстро рассеивался, таял на глазах, открывая картину поля.
Сержант увидел солдата. Тот стоял на коленях и терся головой о землю, сжав обеими руками уши. Нет, на мине подорвался не он, решил Акеев, а кто-то, кто был с ним рядом. И тут он увидел лежащее метрах в трех от клубящейся еще пылью воронки тело. Он бросился туда, слыша, как трещит висящая на груди рация.
Точилин встал с земли. Водитель выпрыгнул из кабины Урала и плюнул машине под колесо, увидев, как тело подорвавшегося солдата собирает вокруг себя ногами землю.
Акеев подбежал к воронке и остановился. Резкий запах обжег ноздри и свернулся ядовитым клубком в груди. Не осевшая еще пыль лизнула ему ботинки и улеглась у ног. Подорвавшийся сапер замер. Вернее замерло то, что от него осталось.
Сзади стонал солдат, прижавшись головой к земле. Из носа у него двумя ручьями выбегала  кровь. Она стерла губы, превратив их и подбородок в кровавое месиво. Капли падали на землю и сразу же чернели, утопая в пыли.
- Не отвлекаемся, ребята! - крикнул Акеев, видя, что все перестали работать. - До обеда надо пройти хотя бы половину поля! За дело, братишки, или нас всех оставят тут на ночь.
Он видел глаза молодых парней, и во всех был сейчас страх. А ему сержант ничего не мог сказать. Если эти парни не научатся сами с ним справляться, то все они рано или поздно останутся на таких вот полях. Если они не научатся управлять им, то ни у одного из них нет шансов.
- Это надо сделать, - негромко сказал Акеев, но его услышали все.
Над головой завис вертолет. Рация щелкнула, переключаясь на связь. - Что там у вас случилось, сержант?
- Воюем, - сказал Акеев.
- Раненые есть?
Сержант посмотрел на тело одного солдата, потом оглянулся на второго, жующего песок.
- Нет, все нормально.
- Помощь не нужна?
- Нет пока.
- Ладно, сержант, тогда воюйте. Только не очень там. А то я вижу, что один уже отвоевался.
Вертолет, развернувшись на месте, полетел в сторону холмов. Акеев подошел к солдату. Точилин и водитель уже подняли его с земли и держали под руки. Парень невидящим взглядом смотрел в небо, с подбородка на шею сбегали струйки крови, окрашивая воротник армейской рубашки в грубый коричневый цвет.
- Оглушило маленько, - сказал Точилин. - Часик полежит и отойдет. Ничего. С первым ранением тебя, приятель. - Он похлопал солдата по спине, поддерживая его под руку.
- А той шо? - кивнул водитель в сторону воронки.
Акеев махнул рукой.
- Ясно. У меня там есть в машине материал. Счас отведем того хлопчика, ды перенесем тое усе з поля подальше.
- Давай, - согласился сержант. Он посмотрел на остальных. Солдат, который был сейчас ближе всех к нему, вынул из маленькой ямки корпус мины. Акеев увидел, как сильно дрожат у него руки.



- Ах ты ж, Боже, - вздохнул водитель, расстилая брезентовый кусок материала у тела. Сейчас оно мало напоминало девятнадцатилетнего парня. - Берись, сержант, с той стороны.
Они переложили тело на брезент, подняли и понесли останки с поля. На них никто не смотрел. Старались не смотреть. Никто не хотел оказаться на месте того парня, уносимого с поля на куске брезента.
- Первого уносим, - тихо сказал водитель.
- Не вякай, - отозвался Акеев.



Парень сидел на земле, привалившись к колесу машины и широко раскинув ноги. Его невидящие глаза слепо смотрели в небо, провожая одичавшим взглядом облака. Ветер тихо постанывал под днищем Урала, цеплялся за полуоси и, как ребенок, играл с песком. Парень шмыгнул носом, втягивая в себя выползшую опять струйку крови и перевел глаза на Точилина. Тот улыбнулся ему.
- На-ка, глотни, - он впихнул в руку солдату свою флягу, - Мне так помогает.
Солдат поморщился и покачал тяжелой головой:
- Не слышу, - выдохнул он. - Ни х.. я не слышу.
- Ну да, - кивнул, улыбаясь, Точилин. - Уши заложило. Это же тебе не новогодняя хлопушка, а мина. Ты глотни, - он толкнул парня в руку, которая держала флягу. - Хуже не будет.
- Башка цела?
Точилин кивнул и показал ему сжатый кулак, выставив большой палец, мол все отлично.
- Трещит, будто все мозги раздробило, - он тупо посмотрел на флягу, потом сделал из нее несколько глотков и вернул ее Точилину. Ветер слизнул завитавший в воздухе запах спирта и, опьянев, ударился о бок машины. Брезент заволновался, щелкая стянутыми лямками.
- Меня тоже подрывало, два раза, и не так, как тебя, - говорил Точилин. - Последний раз две недели провалялся в госпитале. И трещало мне так, что обломал я о кровать зубы. Вот так то, парниша. Они думали, что я свихнусь от этого всего, но нет, не получилось. - Он улыбнулся, пряча флягу под телогрейку. - Воюю вот до сих пор. И с головой, вроде, порядок.
Солдат внимательно слушал его, пытаясь по губам определить, о чем он говорит. Точилин повернулся и заметил сидящего рядом на земле гнома. Тот поджал под себя ножки и тоже внимательно слушал. Колокольчик о чем-то попросил, жалобно зазвенев, но Точилин не понял о чем.
- Меня хотели домой отправить, в тыл, но я не согласился. И знаешь, сынок, ведь не жалею. -  Точилин посмотрел на потерявшее дно небо, на серые холмы и на двух стрекоз,  выписывающих над ними круги.  – На черта мне тот тыл сдался. И делать-то я толком так ничего и не научился за свою жизнь. Пил ведь раньше я, сынок, по страшному. Тут вот только малость и оклимался. Нравится мне здесь.  - Он улыбнулся хмурящему брови парню.  - Не слышишь еще, нет?
Тот вопросительно посмотрел на него.
- Я говорю, что нравится мне здесь,  - говорил Точилин.  – Можешь верить мне. Нравится воевать. В этом есть что-то...  - он запнулся, подумал и добавил: - что-то мое,  сынок.
И поднялся.
- Ты посиди тут маленько, - сказал он солдату. - Посиди с часик. Как башка начнет отходить, так можешь вставать. А пока сиди, без тебя там поковыряются.
Парень кивнул, будто понял последнюю фразу Точилина. Тот опять улыбнулся: - Ты уже вон оживаешь. А башка погудит пару дней и отойдет. Скоро и забудешь все.
Из-за машины появился сержант и водитель. Они положили свою ношу на землю.
- Давай, сержант, освободим тряпку, - предложил водитель. – Ему ровно все где лежать.
Точилин отвернулся, когда они развернули брезент. Парню снесло взрывом полголовы и разворотило грудь. Края куртки разошлись, и можно было видеть розовые реберные кости и обуглившееся мясо. К тому же ему оторвало обе руки.
Контуженный парень сдавленно застонал, увидев, что стало с его другом, и отвернулся.
Водитель оттянул тряпку на солнце, чтобы быстрее высохла кровь: - Чуе мое сердце, шо еще згодится нам тая материя.



Наверное, здесь когда-то росли маки. Он часто видел по телевизору ярко-красные от цветущих маков склоны холмов. Да, такими он их себе и представлял, когда останавливался и закрывал глаза, чтобы перевести дух. А когда открывал, то видел под ногами лишь смерзшуюся землю и комья сорванного дерна - все, что осталось от цветущего макового поля.
Он шел и слушал возвращавшееся из земли эхо ультразвука, принимаемое круглой антенной, установленной на конце телескопической трубы. И еще следил за лампочкой, которая загоралась предостерегающе красным цветом, когда в наушниках начинало трещать.
Он думал о том, что ему осталось что-то около двадцати минут работать со щупом. Потом его сменят. Он знал, время пролетит быстро. И когда ему на плечо опустится рука товарища, он невольно вздрогнет и, сняв наушники, спросит: - Уже? Так быстро... - Потом отправится к флажкам, чтобы нащупать в земле стержнем мину, а потом, аккуратно работая руками, добраться до нее. И поспорить с судьбой, что он ловчее этого хитрого, но бестолкового механизма, который только и умеет, что взрываться...
В наушниках раздался треск. Так трещат старые телеграфные линии во время сильного ветра... или так отзывается лежащий в земле металл. Он остановился и осторожно повел щупом сначала вправо, затем влево, потом чуть вперед…Треск в наушниках усилился… так трещат, наверное, сухие поленья под острым топором. На антенне загорелась лампочка - расцвел красным цветом мак.
Он достал из-за пояса флажок и пометил им место, воткнув рядом. Острие флажка указывало сторону, где могла лежать мина.
Послушав землю вокруг, он двинулся по полю…
Да, он будет спорить с судьбой. Только что это в очередной раз сделал Алексей Сычин. И проиграл... Его больше нет, хотя они только что, несколько часов назад, ехали бок о бок в машине и читали одну газету.
Он остановился и закрыл глаза.
Поле. Оно было все в маках. Ветер играл с распустившимися бутонами. Только вот пахло это поле почему-то не ароматным дурманом, а сгоревшим напалмом. Он недолго послушал тишину в наушниках и открыл глаза.
Комья дерна и смерзшаяся грязь. Надо двигаться дальше. Надо постараться почистить это поле до обеда.
Он собирался шагнуть дальше, но, увидев то, что лежало на земле, споткнулся и остановился. Закрыл глаза. Маки исчезли. Осталась та же грязь и смрад, которые он видел и слышал. И еще ЭТО...
Оторванная рука. Человеческая рука с частью плеча. Она лежала на земле рядом с ним и судорожно сжимала землю. Он открыл глаза и увидел ее. Она действительно была там, чуть впереди, почти у его ног. Такого они на полигоне не проходили. Этого не было ни в одном домашнем задании.
Он поводил щупом вокруг руки. Земля молчала. Она была мертва здесь. Он повел антенну над рукой, когда... Пальцы на руке разжались, из них выпал спрессованный ком из песка и грязи. Солдат затаил дыхание, чувствуя, как мгновенно пересохло в горле, сердце перестало биться в груди. В следующую секунду локтевой сустав разогнулся, солдат увидел окровавленную ладонь и посиневшие от холода подушечки пальцев.
Она прыгнула. Он видел, как она толкнулась от земли, будто какая-нибудь складная тварь, вроде гусеницы. Пальцы живой руки вцепились в антенну и согнули на ней проволоку, сжавшись в кулак. Щуп отяжелел. На телескопической удочке висела рука.
- Сержант... - беззвучно выдохнул он.
Он старался не смотреть на руку, он видел лампочку, похожую на бордовое кровяное пятно. Сердце прыгнуло к горлу и забилось где-то там, мешая дышать. Он тряхнул щуп, пытаясь сбросить руку, но в результате антенна согнулась еще больше.
Тогда он поднял телескопическую удочку высоко в воздух и закричал: - СЕРЖААААНТ!!!
Крик солдата вывел Акеева из состояния равновесия. Парень привлек к себе внимание всех, даже тех, кто был в наушниках и искал минированные участки. Он стоял с высоко поднятым вверх щупом, на конце которого болталось что-то большое… и довольно тяжелое, потому что телескопическая трубка заметно прогибалась.
Акеев сделал знак Точилину оставаться на месте и сам пошел к солдату. Потом побежал, потому что тот закричал вновь.
Парень посмотрел на руку, сдавившую кольцо антенны, когда трубка начала складываться. Раздался сухой щелчок и одно звено начало исчезать в другом. Болтаясь в воздухе, рука приближалась к нему. Он вскрикнул и выронил щуп, отбросив его от себя и отступив на шаг.
- Сержант... - задыхаясь, сказал он, видя, что тот уже рядом. - Она бросилась на меня... - Он показал дрожащим пальцем на руку. - Она вцепилась... я…
Акеев остановился.
- Здесь чисто? - спросил он, проведя рукой над землей. – Нет ничего?
- Н-нет, не знаю, - стуча зубами, проговорил солдат. - Я только собирался посмотреть, как она... она прыгнула, товарищ сержант, с земли и... и вцепилась мне в щуп...
Акеев смотрел на руку, сжимавшую антенну. Он, боясь напороться на мину, приблизился к ней и присел. На руке была часть рукава от армейской рубахи, но эта рубашка была не такой, какую носили все. Она была пятнистой, сшитой из маскировочной ткани. Такой, какие носили только те восемь парней, ушедшие сюда три дня назад.
Рука смяла проволоку антенны. Пальцы крепко обняли ее.
- Она прыгнула, сержант, - дрожащим голосом начал было заново парень.
- Нет, - усмехнулся Акеев. - Ты просто зацепил ее. - Он подтянул руку к себе. - Видишь? Как она может прыгнуть? Ты вел над землей щупом и нечаянно зацепился за нее.
Он осторожно дотронулся до руки, готовый в любое мгновение одернуть себя. Ничего не произошло, рука осталась неподвижной.
-    Вот видишь, все в порядке, - сержант засмеялся. В горле начало першить, ком поднялся из легких и передушил смех. - Все нормально, хрипло выговорил он.
Пальцы сопротивлялись. Акеев разгибал их один за одним, освобождая тонкую проволоку антенны, и чувствовал, как ОНИ сопротивляются ему. Он беззвучно смеялся. (Смеялся, потому что не хотел даже на минуту отдать себя страху, потому что понимал, что может до смерти напугать солдата, и потому что ему хотелось смеяться. Ведь они действительно сопротивлялись ему, царапая его руку и сжимаясь вновь,  как только он их отпускал.).
Кое-как ему удалось освободить антенну. Он протянул солдату сложившийся вполовину щуп и поднял руку с земли.
- Вот…
- Она прыгнула... - приглушенно вздохнул солдат, как заколдованный глядя на то, что было в руке у стоящего рядом сержанта: - Смотрите, она...
Акеев заглянул в глаза парню и посмотрел в них так, что тот отшатнулся от него.
- ТЫ ЗАЦЕПИЛ ЕЕ, - печатая каждое слово, произнес он глухо. – НЕЧАЯННО ЗАДЕЛ И…
То, что было у него в руке, дрогнуло и, согнувшись в локте, вцепилось в бушлат. Акеев мотнул рукой, сбрасывая с себя ожившую ношу. Рука упала на землю и начала извиваться, как тело змеи, которое только что отделили от головы.., как не до конца перерубленный червь. Парень инстинктивно отступил от извивающейся руки, жадно хватающей пальцами воздух.
- Осторожно, сзади флажок, - остановил его Акеев.
- Я же говорил... - слетало с побелевших губ солдата.
Акеев наступил ногой на руку и схватил ее за кисть, та в ответ вцепилась в него.
- Забудь все, парень, и делай свое дело... - сказал горячим шепотом сержант. - Ты просто зацепил ее. Ясно?
- Так точно.
- Ну бывай. Если что, зови.
И Акеев пошел в сторону машины, держа извивающийся обрубок. Пальцы передавили ему кисть так, что Акеев уже не чувствовал свою ладонь. Он слышал только тяжесть ноши на своей правой руке.
Солдаты бросили работу. Они смотрели на то, как сержант старательно обходит флажки, с трудом удерживая равновесие, потому что у него в руке извивалось чье-то оторванное предплечье. И еще он улыбался дикой широкой улыбкой.
-    Все за работу! - рявкнул он. Голос метнулся над полем и пригнул к земле головы половины солдат. Они продолжили свое дело. Остальные не слышали его, они все так же смотрели на сержанта. - За работу, я говорю! - заорал еще громче Акеев. Горло вспыхнуло болью. - Не на что тут смотреть.
И он улыбнулся еще шире. Но этого уже никто из солдат не увидел. Только Точилин, сидящий у кромки поля, да еще его маленький приятель, колокольчик которого неосторожно звякнул.
Акеев подошел к машине и сбросил с себя руку, Она дрогнула в пыли дороги и замерла, царапнув ногтями землю. Водитель выпрыгнул из кабины.
-    А то шо за штука?
Акеев потрогал кисть руки, на которой остались синие следы, и грязно выругался.



За час к руке прибавилось еще несколько оторванных конечностей и три тела.  И все они были еще живы.
Водитель стоял над вздрагивающими и копошащимися в пыли дороги частями тел и усмирял их пинками, когда чему-нибудь хотелось разбежаться в стороны. В руках он так же для этой же цели держал черенок лопаты.
Подошел Точилин.
-    Видав когда-небудь что-небудь такое? - спросил водитель. Он поднес к одному из тел черенок лопаты и ткнул им в грудь. Тело вздрогнуло, челюсть с уцелевшей стороны головы жадно щелкнула,  закусив воздух и брызнув кровью. Туловище перевалилось на бок,  подняв перебитую руку, и вновь замерло.
Умерло.
Водитель нервно хохотнул: - Цирк!
- Лопата у тебя есть? - спросил Точилин.
- Шо? - вздрогнул водитель.
- Я спрашиваю, есть лопата?! - рявкнул Точилин.
- Там, в кузове под лавкой глянь.
- Надо выкопать яму, да свалить туда все это...говно, - прибавил он, - пока оно не разбежалось от нас.
Точилин направился к машине, у колеса которой сидел солдат и широко открытыми глазами наблюдал за тем, чем занят водитель. Звук колокольчика следовал за ним.




И даже тогда, в предутреннем мраке, когда они только приехали сюда и выбрались из кузова, поле не казалось таким ужасным. Тогда он не заметил витавший в морозном воздухе страх. Не заметил, может, потому, что тот был скрыт еще в темноте и сам боялся приблизиться к ним.
А теперь...
Теперь же поле стало совсем другим. Грязно-серое в ярких лучах солнца и все же замерзшее, лежащее под перевернутые голубым небосводом, оно сводило его с ума...
Маленький мальчик Дима не плакал, когда ему доводилось умирать на войне. Он был храбр в свои девять лет и твердо был уверен в том, что храбрые сердца не умирают. Когда пуля убивала его на повал, он лежал в траве и слышал, как оно бьется. Поэтому и не плакал, как делали это другие мальчишки, когда интересная игра в войну заканчивалась для них в самом начале.
Он долго играл в эту игру, долго верил в свое непобедимое, непогибаемое храброе сердце. Верил до тех пор, пока оно не дрогнуло, когда в руках оказалась повестка.
А война уже шла. Он понял, что боится попасть на нее. Что боится умереть.
Это чувство стало еще сильнее, когда после учебки их отправили в плацкартных вагонах в зону боевых действий. Он не хотел туда ехать, но ничего не мог поделать. Пока что он был всего лишь одним из тех, кому угрожала смерть, а грозила она сейчас всем сразу. Он ехал и вспоминал, как стоял в плотной шеренге перед офицерами, прибывшими с фронта за пополнением. Один из них спросил, не желает ли кто остаться дослуживать в тылу.
Да, насильно туда никого не брали. Но и не беседовали с каждым в отдельности. Загружали их серой массой в вагоны и увозили...
Его храброе сердце дрогнуло и тогда. Он посмотрел вдоль шеренги сначала влево, затем вправо. Никто не вышел. Никто не хотел оставаться здесь, чтобы спокойно дослужить положенный срок. Всем хотелось туда, под пули, хотелось рискнуть и, быть может, умереть.
Нет, он не верил в это. Он знал, что еще несколько человек тоже, как и он, боялись оказаться там. Но никто из них не решался сделать первым шаг из строя. Сделай кто из них шаг вперед, он вышел бы тоже. А так...
Пока случали колеса вагонов, страх нарастал. И стал еще острее, когда они прибыли в расположение части, когда он увидел первую, пока еще чужую кровь и чужую смерть.
А когда они приехали на поле, чувство это стало совсем невыносимым. Сводящим его с ума. Сейчас он твердо был уверен, что не хочет умирать здесь, на этом поле, ни за что, в свои девятнадцать с половиной лет, да он просто не сможет умереть, а если что и случится, то это будет что-то другое, а не смерть.
Смерть, которая здесь грозила уже каждому в отдельности.
Она играла с ним на этом поле, он чувствовал, что всецело находится в ее власти, будто сам не может ничего решить, не может даже сам подумать, все подчинено Ей, Ее воле и прихоти. Поле плавало под его ногами, волновалось, как начинает волноваться перед штормом море, предупреждая корабли об опасности. Твердая земля предательски ускользала из-под ног, он начал спотыкаться на, казалось бы, ровных местах.
И еще Она витала вокруг.
Она дергала его за руки и щекотала шею, мешая слушать раздающиеся в наушниках звуки; она каким-то образом пробегала по проводу и шептала страшные, но непонятные слова, от которых в животе появлялось ощущение невесомости и сердце начинало проваливаться в эту пустоту; она цеплялась за щуп, отчего тот дергался.. и нервно шел над землей. Спасала только лампочка, вспыхивающая при приближении опасности.
Он чувствовал, что задыхается, морозный воздух ледяными комьями проваливался в легкие и резал их изнутри.
Нет, он не хотел умирать. Но боялся сказать об этом, крикнуть во все горло, чтобы услышали все, чтобы поверило даже небо, или просто тихо прошептать самому себе. Потому что смерть была рядом, она могла услышать даже шепот, а наверняка сыграет с ним какую шутку.
Шутку, вроде той, что она уже сыграла с Лехой Сычиным.
Маленький мальчик Дима еще сильнее вжался в траву, его только ранило. Пуля просто чиркнула по плечу и улетела дальше. Или она просто пролетела мимо, даже не задев его. А быть может, в него и вовсе не стреляли. Он лежал просто так, боясь подняться, чтобы его не убили, и ждал окончания войны...
Он споткнулся в очередной раз. Это Она поставила ему подножку, чтобы он остановился. И заметил...
Шутка ведь началась.
Сейчас рядом с ним была воронка. Не маленькая рваная ямка от разорвавшейся мины, а самая настоящая воронка от авиационной бомбы. Он посмотрел в ее сторону и больше уже не мог двигаться.
Края воронки осыпались. Он видел, как скатывались в нее комья земли, убегая вниз вместе со стекающими ручейками песка. Потом он смог различить за ее краем какое-то движение.
Щуп в его руках дрогнул и повис недвижимо в воздухе. Он снял наушники, повесив их на шею. Теперь он отчетливо услышал скребущие землю роющие звуки, легкий шум песчаных ручьев и недовольный стук падающих комьев земли. На дне воронки что-то было, но он пока не мог видеть этого. И боялся приблизиться, чтобы посмотреть. Ведь с тех пор, как на поле начали попадаться живые части тел, в воронке могло оказаться что-нибудь наподобии того, что он уже видел.
Или еще хуже.
Он недвижимо стоял, когда это что-то само выпрыгнуло к нему из ямы. Резво перебирая ногами, оно взобралось к краю и перевалило через него, чтобы заметаться по земле. Да, это были ноги. И еще нижняя часть туловища какого-то солдата. И все это извивалось сейчас на земле, выписывая замысловатые круги.
Он выронил щуп. Провод потянул за собой наушники, и те вцепились ему в горло, передавив дыхание. Он зашипел сквозь плотно сжатые зубы.
Ноги перебирали землю, расшвыривая комья. Тело складывалось неровной буквой Л с одной укороченной палочкой, потом заваливалось на бок и начинало биться о землю, двигаясь вокруг воронки. Оно слепо натыкалось на камни и переползало их, зарываясь обрубком туловища в песок.
Солдат тихо застонал, чувствуя, как собралась у висков кровь и видя, как чьи-то ноги, сделав неосторожное движение, скатились обратно в воронку. Скатывающаяся следом земля пыталась накрыть их, но ноги отчаянно расшвыривали комья и пытались выбраться наружу.
Солдат хотел закричать, но не смог. Что-то тяжелое лопнуло у него в голове, обдало все мысли кровью и смыло их в небытие. Сердце кольнуло в груди и негромко крикнуло: Беги! Он рванул прочь от воронки, но наушники крепко вцепились ему в горло и остановили. Он сорвал их и бросился со всех ног вперед. Сбивая выставленные флажки, он бежал прямо в поле, где еще не прошли со щупами саперы...



Акеев увидел бегущего солдата, и сердце его замерло. Парень летел прямо на непрощупанный участок, из-под его ног взлетело в воздух несколько флажков, обозначавших присутствие мин. Потом он выбежал туда, где их уже не было. Поле затягивало его все глубже.
- СТОЙ! - заорал Акеев, но его крик потонул в грохоте разрыва.
Сержант видел, как парня подбросило в воздух. Тот полетел головой вперед, все еще перебирая ногами, будто велосипедист. Руки взметнулись в стороны, как крылья, потом их выкрутило и сплело вместе, ломая кости. Парень кувыркнулся в воздухе и покатился по земле, подгибая болтающуюся на шейных позвонках и сухожилиях голову. Его забросало сверху землей и ...
Сержант бросился к нему, но остановился там, где заканчивался обозначенный участок, не осмеливаясь ступить дальше. Парень хрипел, лежа на земле, и пытался свернуться клубком. Его тело вздрагивало, будто по нему пробегали разряды тока. Он был еще жив полминуты, потом замер. Акеев отвернулся к остальным солдатам.
- Что там опять, сержант? - заволновалась рация.
- Парень подорвался, - ответил Акеев.
- Жив?
- Нет.
- Понял, тогда ухожу. - Вертолет вернулся к холмам. - Вы не очень там волнуйтесь, сержант.
-    Да я и не волнуюсь, - тяжело вздохнул Акеев и отключил рацию.
Парни все смотрели на него. Акеев сталкивался взглядом с их глазами и ему хотелось плакать. Расплакаться так, чтобы не выдержал Господь и смиловался - вдруг кончилась бы эта война, пусть не для всех, а хотя бы для этих девятнадцатилетних парней, чтобы это поле оказалось всего лишь страшным сном для всех них.
-    Пятнадцать минут отдыхаем! - сказал Акеев. – И в эти пятнадцать минут я хочу, чтобы вы подумали над тем, что я вам сейчас скажу. - Он сглотнул холодный воздух. Ледяной ком провалился в легкие неприятной тяжестью и начал таять там, обжигая грудь холодом. Акеев заговорил громко, чтобы его услышали все.- Если мы, братишки, будем бояться это поле, то ни один из нас не вернется назад. Выживет только тот, кто сумеет победить свой страх. Это говорю вам я.
Акеев развернулся и шагнул за линию флажков. Он двинулся к подорвавшемуся только что парню, чувствуя, как страх разливается по нему теплым ядом.



Точилин встал, видя, как сержант идет по заминированному полю. Водитель начал то ли тихо молиться, то ли материться на своем ломаном деревенском языке. Колокольчик замолчал, маленький человечек тоже замер, сжавшись в смешной цветной комочек, сидящий на земле у ног Точилина.



Акеев склонился над парнем. На первый взгляд тот был цел, только кровь залила все лицо. Акеев взял парня на руки и понес обратно к машине. Двенадцать шагов до флажков и… его сердце вновь начало бояться, а в висках приятно заныла подруга-боль. Значит, он был жив.
-    Нельзя бояться, - говорил он солдатам, - На войне нельзя бояться. Если ты испугался, то, значит, ты уже мертв. Умирают только те, кто испугался. - Он закрыл глаза. Флажки закончились. Под его ногами началось чистое поле, изрытое ямками, в которых раньше лежали мины. - А мы должны победить это поле. Нам нельзя пугаться, братишки. Иначе... Мы пройдем это поле, только если здесь не будет страха.
Точилин встретил его у кромки поля.
- Мертв? - спросил он.
Акеев кивнул.
- Не надо было вам соваться на поле. Полчаса, и мы добрались бы до него. За такие дела, товарищ сержант, медалей не дают.
- Вот поэтому не делай так никогда, - ответил ему Акеев.
Точилин сплюнул под ноги и, немного постояв, пошел на поле. Звон колокольчика заспешил за ним.



Кто-то смотрел на свои руки, почерневшие от земли,  с набившейся под ногти грязью,  замерзшие на холодном воздухе и дрожащие; кто-то просто сидел на земле, обхватив руками голову и спрятав по-мальчишески в коленях лицо; кто-то сидел с закрытыми глазами,  выдыхая густые струйки горячего пара, или смотрел в небо. Кто-то курил. Да, это были уже не те парни, которые резвились в общежитии и вздрагивали от далеких разрывов,  слушая их эхо и представляя гремящую где-то войну. Они были даже не теми солдатами, которые ехали ранним утром в кузове Урала на поле, надеясь на быструю и легкую победу. Они состарились. Они прожили уже тысячу лет на этом поле.
Точилин подошел к одному из них и попросил сигарету. Парень угостил его. Точилин сел рядом.
- Сержант правду сказал, - кивнул он, сделав первую затяжку. – Нельзя нам бояться сейчас. На войне вообще нельзя бояться.
Парень поднял на него глаза и усмехнулся.
- Не улыбайся, - сказал ему Точилин. – Я вот помню свой первый бой. Мы брали город, где сейчас сидит командование. Я бегал за всеми, как ошалелый, но никак не мог выстрелить. Не мог, пока…
Он посмотрел на сигарету и сдул с неё пепел. Воспоминания тяжело всплывали в нем.
- Нас оставили в одном из домов прикрывать тех, кто пойдет дальше. Надо было простреливать улицу,  когда займут следующий дом, вперед двинемся мы, и так дальше. Я не сделал еще ни одного выстрела на этой войне и уже начинал думать, а смогу ли вообще. - Он улыбнулся, насмехаясь над собой. - Конечно, как же, выстрелить в человека. Ну, так мы сидели в доме, а в здании через улицу, напротив нас, засел снайпер. Я заметил его. Он стоял в глубине комнаты и бил через окно, бил по нашим. Я видел, как спотыкались ребята.
Точилин затянулся. Воспоминания годичной давности оживали в нем. И было все, как вчера.
-    Я взял его на мушку и долго потел, не мог выстрелить. А он, сука, тем временем палял. Он выстрелил еще два раза, и только тогда я понял, что из-за меня, возможно еще двое лягут в эту землю. Ну я и врезал...
Он посмотрел на парня, тот слушал его.
- Ох, он и потанцевал у меня по комнате, - улыбнулся Точилин. - Я всадил в него всю очередь. Вот так, братишка, ничего страшного. Так началась моя война. Твоя, парень, началась для тебя сегодня, и дай тебе Бог пережить её.
- Спасибо, конечно, - кивнул благодарно парень. – Но ведь когда в бою, когда есть кто-то рядом, легче, чем вот так... - Он показал на лежащую в углублении мину: - один на один.
Точилин махнул рукой.
- Все мы здесь один на один. Если начинаем бояться, - заметил он. - А так... - он улыбнулся. - Всегда есть кто-то рядом. Вот я, например. Ты же сейчас не один?
- Ну да, - засмеялся парень. Жаль, подумал Точилин, что он не видит маленького человечка и не слышит, как звенит рядом с ним колокольчик.
На поле появился сержант: - Все ребята, докуриваем. Время вышло.



21

Они были уже совсем рядом, настолько близко, что он слышал стук их сердец. Все так же вздрагивала земля, по-прежнему был слышен писк злившихся все сильнее мин и крики тех из них, что погибали так и не разорвавшись. И среди всех этих звуков, наполнявших сейчас его, он мог различить еще одни - глухие, беспокойные, горячие удары сердца. Не одного, а двух десятков.
Он давно узнал уже сержанта. И Точилина, сидящего сейчас среди молодых парней, чтобы те не чувствовали себя одиноко. Остальных он не знал. Он видел их впервые.
Один из них был сейчас рядом, но пока не замечал его. Парень был со щупом и смотрел больше себе под ноги, чем по сторонам. Удары его сердца были слышны особенно отчетливо.
Он ошибался, думая, что звуки ушли от него вместе с ночью. Утро тоже многое таило в себе, что он сразу не заметил.
Тихо звенел морозный воздух. Пели о чем-то облака. О чем-то своем, совсем непонятном ему. Что-то шептало небо, стараясь остаться неуслышанным. Медленно догорали холмы, слушая, как гремят над ними две стрекозы. Рассказывало сказку солнце… День что-то говорил сотней голосов, слившихся в один звук.
ссссшшшш!
Парень со щупом глянул в его сторону. Его взгляд лишь скользнул по нему, убежав в следующее мгновение в сторону, однако парень вздрогнул и остановился. Его глаза медленно, с опаской вернулись обратно и остановились на нем.
Щуп заволновался в его руках. Парень побледнел и нахмурился, всматриваясь в то, что увидел.
А он плакал. Наконец-то его глаза встретились еще с чьими-то, и сейчас он пытался сказать им все, что держал в душе все эти тысячи ночей, проведенные здесь.
Сердце, чей стук был сейчас особенно близок к нему, замерло на мгновение, а потом забилось чаще и сильнее. Его сердце отозвалось на эти удары и вступило в разговор, передавая через вздрагивающую землю радость.
А день продолжал что-то говорить, ни на что не обращая внимания: СССШШШСССС!

Отредактировано Юрий (2006-06-15 22:02:27)