Форум литературного общества Fabulae

Приглашаем литераторов и сочувствующих!

Вы не зашли.

#1 2007-04-15 22:57:43

Alex
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-04-01
Сообщений: 113

ЖДИ

WAIT FOR ME
                 ноктюрн       
                       
          Конец августа. Вечер. Не жарко и не прохладно - в самый раз.  Едва осязаемое движение воздуха, даже ветерком его не назовешь: так - чуть-чуть... Хватает, однако, чтобы  с тихим шелестом, похожим на человеческий шепот, шевелить высокую листву платанов да приносить прелые запахи близкого леса, перемешанные  со свежестью большой воды - залив со стелющейся по нему лунной рябью отлично виден с веранды.           
          Хорошо!
Оркестрик - трое пританцовывающих музыкантов и рыженькая красотка-певица в покрытых блестками лифчике и юбчонке, смачно  играющей складками в такт движению  молодых женских бедер. Залпы внезапно вспыхивающего хохота - молодежь резвится!  Танцы - плавно извивающиеся или ритмично дергающиеся под музыку тела: кто во что горазд и у кого как получается... Веселые красивые лица: юные, зрелые и пожилые, забрызганные разноцветными световыми всполохами, - праздник! 
    И все это - свадьба сына. Не в ресторанном зале,  - что может быть  банальней?  - не в скучном съемном помещении, специально предназначенном для всяческих торжественных и семейных мероприятий, а  - как здорово! - в большом красивом дворе, "бэкярде", большого красивого дома родителей невесты. Теперь уже жены и невестки. Посреди курчавых кустов жасмина, под тремя роскошными платанами,  на неистоптаной свежести настоящей, живой травы. В штате под названием Нью-Джерси. Пусть штат не тот, с известным всему миру именем, не "имперский", но совершенно соседний, абсолютно рядышком - двадцать минут автомобильной езды до Манхэттена. Только пересечь залив по красавцу-мосту. А можно на катере или  лодке, на бревне или ни на чем - вплавь. Наверное, здорово. Попробовать как-нибудь, что ли... Сегодня любой шальной порыв, любая дурная мысль, кажутся  запросто выполнимыми.
             От бокала вкусного итальянского шампанского и нескольких рюмок хорошего французского коньяка - приятная легкость в ногах и голове. И легкая приятность в чувствах и мыслях...
      Ничего не тревожит, ничего не гложет, ничего в душе и теле не болит!  Ни одного седого волоска в шевелюре, ни одного искусственного зуба, и тело, как в двадцать пять. Даже еще упруг... упруж...  еще мускулистей. И загар не успевает сойти:  летний океанский без перерыва сменяется горным зимним. Еще многое волнует и будоражит: и задержавшийся на мгновенье женский взгляд, и белый теплоход на горизонте, и  красивая мелодия, и томительно-туманные, как в дальние подростковые времена, ожидания замечательных перемен и благополучных приключений...  И новый экземпляр в коллекции обожаемых им старинных,  и просто старых, клинков, выуженный неделю назад из развала воскресного "гаражсейла". Честно говоря, "коллекция" - слишком сильно сказано: так, с десяток колюще-режущих предметов. Но, надо признать, весьма будоражащая штука, знакомая многим мужчинам, по сути своей - священнодействие: снять со стены, вытащить из ножен, примерить к руке, ощутить уверенную весомость стали... Откуда такое чувство? Вероятно, отголосок давних-давних веков, наследство, доставшееся от древних предков. Заблудившийся в дебрях клетки ген воинственности. Или же все гораздо проще: не изжитая вместе с детством любовь к мальчишеская игрушкам: всяким ножичкам-пистолетикам. Вжиг-жах, пиф-паф... Что, впрочем, тоже - гены. Недаром говорят: в каждом мужчине живет мальчик.  И наоборот: в каждой девочке - женщина.
          Да разве это возраст - мужские сорок семь? Еще и не зрелость даже.
          Вокруг все  безмятежны и веселы. Жена смеется, танцует и пьет вино... Она тоже еще в соку: привлекательна  и желанна...  Что такое - женские  сорок пять? Яблочная спелость. Сын ошалело и глупо улыбается: на него глядя, не скажешь, что он, в общем-то, толковый и очень способный парень. Не мудрено в его положении на некоторое время ошалеть и поглупеть: в судьбе человеческой такие, и вообще, подобные таким,  дни - наперечет. С ним тоже бывало похожее. И не раз. Хорошо помнит, как... Этот эпизод, вообще, стал семейным анекдотом, и до сих пор вызывает неизменный смех у всех, кто слышит о нем впервые... Рано утром он пришел в районный роддом, еще в тот, советский, где в первый раз рожала жена. Вот этого, ошалевшего-поглупевшего. Пожилая женщина, то ли санитарка, то ли регистратор, а возможно,  что была тогда и там такая особая должность в штатном расписании роддомов - принимать передачи и сообщать новости о роженицах и новорожденных, короче говоря,  пожилая женщина с другой стороны застекленной перегородки восторженно сообщила ему: "Поздравляю, папаша, с вас причитается, ваша жена ночью родила!" "Девочка?" - обалдело поинтересовался он. Почему-то первенцем ему очень хотелось дочку. Женщина отрицательно покачала головой. "А кто?" После пятисекундной паузы вестибюль роддома сотряс громкий дружный хохот. Это среагировали на разговор находившиеся в помещении  юноши и зрелые мужи - новоиспеченные и будущие, папаши. Один, совсем юнец, даже сполз со стула и, давясь от спазмов смеха, катался по полу. И сам он тоже, "врубившись" через некоторое время в им произнесенное, присоединился к гогочущему басами, тенорами и фальцетами коллективу. И все вместе они долго веселились. Включая пожилую женщину-информатора, получившую на радостях пятерку, что по тем временам и по тому случаю были неплохие деньги. Соответствующее было у всех настроение, ну,  и повод подвернулся кстати. Потом скинулись, кто-то побежал за водкой, из авосек вытащили закуску: апельсины, яблоки, шоколадки - заготовленное для рожающих или родивших жен, и перебрались на скамеечку в роддомовский дворик.  Тоже было очень хорошо! Да, случаются в жизни такие дни, часы и моменты...  Не сообразные с быстрым соображением. Зачем оно, куда его приспособить в такие дни, часы, моменты?.. И сейчас, здесь - только видимость, что они, их обалдевший от свадебной суматохи сын и эта симпатичная добрая  девочка-итальяночка, с сегодняшнего дня их невестка, ходят, держась за руки,  по траве, среди родственно-дружеской толкотни.  Что разговаривают, пьют, жуют и танцуют, что позируют, смеясь и гримасничая, перед фотоаппаратами и видеокамерами... А на самом деле они, сплетясь влюбленными пальцами, парят! Парят над смеющимся, танцующим, орущим и поющим двором, парят над столами, травой и  музыкой, над близким лесом и покрытым лунной рябью заливом...
Младшая, пятнадцатилетняя, - вон какая у нее сахарная мордашка! Еще бы:  весь вечер вокруг нее вьется симпатичный парнишка, сын их давних, еще институтских, друзей, с которыми они не виделись тринадцать лет. Соответственно и его в последний раз видели пятилетним конопатым ушастиком. А сейчас - хоть пиши с него армейский плакат. Приехал из Израиля погостить перед армией. На Америку поглядеть, себя Америке показать. Сентябрьский призыв. И попал, что называется, с самолета на бал. Натанцевались и мурлычут в дальнем уголке двора, под разлапистым платаном...
Близкие и родные, все те, за кого ему своим рождением и происхождением предназначено беспокоиться и радеть: и те, кто здесь, рядом, и те, кто подальше, и те, кто совсем далеко - все они обеспечены всем необходимым для нормальной жизни, а многие даже сверх. Все обуты-одеты-ухожены, выспавшиеся, отутюженные, при  качественном неограниченном питье и обильной закуске - кому надо. Ни над кем не каплет, нет, слава богу, тяжело болеющих или, не приведи господи, неизлечимых. Нет колющихся, курящих травку, нет лесбиянок и геев. У всех работа или учеба,  планы, ожидания, надежды.  А у кое-кого и любовь - счастливые...
С их страной тоже полный порядок. Она богатая и сильная. В ней удобно и спокойно жить. Двадцать первый век, третье тысячелетие - дожили, никуда не делись! Более того: не успели осмотреться, а уже почти девять месяцев от них - как и не было,  от нового века и нового тысячелетия. Не успели почухаться, как говорит папа. И еще он говорит: время - оно, как деньги. Только начни, только разменяй первую сотенную, и - зашелестело. Впрочем, абсолютно никакого значения не имеет, какие они по счету, века и тысячелетия: сие только цифры, не более. Значение имеет другое. Ежеминутно в этом  в мире происходит ужасное: люди убивают людей, насилуют, мучают... Взрывают и уродуют... Уничтожают жизнь с усердным постоянством крыс... Возможно, единственную в мироздании. Природа тоже не паинька: иной раз в припадке бешенства она топит, сжигает, сметает  с поверхности планеты или погребает в ее недрах свои создания вместе со всем ими нагроможденным и навороченным. Все это происходит везде и ежечасно. Но не с ним и не с теми, кто ему дорог, близок и знаком... Не в его жизни, не в его ежечасности и ощутимости, а где-то неосязаемо далеко, в ином мире, с другими, чужими ему людьми, по ту сторону этого высокого,  опутанного вьющейся зеленью забора,  в основном по телевизору и в газетах. А  у него сейчас, завтра и всегда только это, и ничего другого: вкусное вино, улыбки родных и друзей, громкая музыка, бедра рыженькой певички, буйство разноцветных всполохов на восторженных лицах, заразительная грация молодых танцующих тел, зелень  живой травы, благодушный ветер в листве платанов и покрытый лунной рябью залив - праздник!
Замечательно!
Молодежь затеяла игру с женской подвязкой. Неужели этот полуинтимный и, похоже, устаревший в век колготок атрибут еще существует? Или он теперь только для  свадебных ритуальных игр? И вообще женские чулки, для которых подвязки предназначены, - их  еще продают и носят? Сто лет  не видел...
Новобрачная бросила через плечико ярко желтую подвязку и ее, под общий вопль и аплодисменты, опередив всех сгрудившихся рядом юношей и молодых мужчин, ловко поймал высоченный Эдька, друг сына... А потом под столь же громкий смех и аплодисменты медленно натянул  ее на спрятанную под длинным подвенечным платьем ножку новобрачной, немного отогнув  при этом краешек платья и  галантно поцеловав лодыжку повыше сгиба. Хихиканья и шутливые подначки посыпались в адрес Гали, Эдькиной жены. Она сама меньше трех месяцев назад на своей свадьбе бросала подвязку за спину, и ей под платьем натягивал ее на ногу выше колена оказавшийся в тот миг проворней других сегодняшний виновник и пуп празднества - сын. Если для большинства присутствующих здесь эта игра была знакомым с детства ритуалом, то для Гали она - внове. Как впрочем, и очень много другого в этой стране: она только год, как приехала из Красноярска. Учиться. В начальных планах было - получить американское образование и вернуться. Нет, она не дочь  российского богатея или депутата, она не отпрыск чиновника с тройным приварком к зарплате, имеющих денежную возможность или власть  отправить свое чадо на учебу заграницу. У них простая русская семья: папа заводской инженер, мама работает на почте. Просто очень способная девочка. Сама прошла сквозь все отборы-конкурсы-этапы. И не с большим трудом и напрягом, а проскочила, можно сказать, со свистом. Фью-ить!  Теперь ей все оплачивает Америка: учебу в престижном университете, жилье в университетском общежитии  - "кампусе", питание, и еще на мелочи хватает. Вернее, оплачивала, пока она не вышла замуж. Теперь, с начала нового учебного года, а до него всего ничего - несколько дней, пойдут другие расчеты. Приехала одна, как в омут, раньше нигде дальше Красноярска не бывала. И вот уже, считай, - американка. Так и останется здесь, куда ж она от мужа?  От своей обожаемой больше жизни половинки? Эдька  в Штатах с пятилетнего возраста - он и по-русски говорит с изрядными акцентом и натугой... Закончил недавно университет, в котором учится Галя, и что-то компьютерное там преподает по вечерам. На лекции и познакомились. Эдька замечательно устроен, отлично зарабатывает, и вообще - очень ценный компьютерный кадр в крупной международной фирме, расположенной в поднебесье: на  последнем этаже одного из двух знаменитых небоскребов, что в Нижнем Манхэттене. Милая пара. Обоим повезло: наткнулись друг на друга, не разминулись. А могло бы и нет - случай. Шанс из тысячи. В том-то и беда всех одиночеств и неудачных семей. Светятся, как неостывшие головешки, - закончился медовый месяц, продолжается медовый  год... Вокруг сегодняшних героев такое же свечение - аура любви.
Чудесно!
Совершился еще один ритуал, и не ритуал даже, а как бы ритуальный сервис на дому. Никогда прежде он даже в самых хулиганских фантазиях не заподозрил бы, что такое возможно. Сперва новобрачных благословил католический священник: осенил, сказал им все в этих случаях положенное по каноническим правилам и текстам и в завершение процедуры объявил их мужем и женой.  Новобрачные надели друг другу на пальцы обручальные кольца,  а потом быстренько на той же веранде, где десять минут назад происходило христианское таинство, оборудовали "хупу" - подобие остроконечного навесика, своеобразный намек на символические контуры древнего свадебного шатра. Более словоохотливый, чем его католический коллега, раввин в манере разбитного эстрадного конферансье провел иудейский брачный обряд. Напутствовал, наставлял, при этом много хохмил, сыпал байками и анекдотами. Молодые повторили надевание колец и свои "да"... Смех не умолкал,  так что торжественная часть оказалась не такой уж торжественной.
              Бог - небесное начальство, и отношение к нему со стороны людей соответствующее: есть подхалимы, есть фрондеры. Кто-то его смертельно боится, а кто-то фамильярно набивается в приятели...
             Потом оба молоденьких, по-мужски довольно привлекательных священнослужителя, опрокинули по чарочке, быстренько закусили, попрощались и, получив чеки, направились, в сопровождении молодых, в обнимочку друг с другом, к своим машинам, припаркованным на площадке перед домом. И поздравительно-прощально посигналив, укатили - модерн. А вслед им, высоко задирая коленки, неистово мотая блестящей юбчонкой, несся бесшабашный, озорной фрейлахс...
            Что? На первый взгляд - греховная эклектика, профанация, чуть ли не осквернение таинств, демарш в пику тысячелетним традициям... Можно нанизать на обличительный перст еще сотни возмущенных слов... Однако никого из присутствующих ничуть не шокировало. Виду, во всяком случае, никто не подал. Не возмутился, не покинул место действа и даже не поморщился. Как известно, любые традиции рано или поздно превращаются в пережитки. Возможно, что и эта, продемонстрированная сегодня  хорошая новая традиция скоро станет замечательным пережитком! Столетий при сегодняшних скоростях не понадобится!
           Не шокировало и не возмутило ни католиков, ни иудеев, ни молодых, ни старых, ни малых... Ни родственников, ни друзей, ни сослуживцев. Ни темно, ни желтокожих. Были такие и  даже один легко угадываемый голубой. Имеется в виду, конечно, не цвет кожи. Были разные, но не было никого из очень уж истово верующих, тем более ортодоксов, все отнеслись к этому пока что еще необычному акту как к одному  из дежурных церемониалов, сопровождающих свадьбу, вроде игры в подвязку. Сие маленькое шоу организовали сами новобрачные при полном нейтралитете родителей, своей индифферентностью как бы одобрившим этот, по сути, молодежный мини бунт: где-то в кино, кажется, они видели подобное, и даже уже внедренное в житейскую практику - на одной свадьбе. Да, верно, у Гали с Эдькой. А те в свою очередь видели на свадьбе у кого-то другого, а может, и на самом деле в кино. Понравилось. А вполне возможно, что сами служители культа, вернее, служители двух его конфессий, по-современному склонные к хорошо оплачиваемым компромиссам, так посоветовали. Отчего феномен стал еще феноменальней. Но у Эдьки с Галей на свадьбе трудился не католический священник, а православный. Ну, и раввин, соответственно. Как говорится, возможны варианты. Угодили и тем, и этим. Все окэй! Так теперь в цивилизованном обществе, в среде сплошной терпимости, бесконфликтно и даже с некоторым глубоко спрятанным в бородах юмором, решается извечная проблема смешанных браков. Без прежней трагедии и надрыва - "лишу и прокляну!" Да и начнешь разбираться - запутаешься. К примеру, взять его самого. Жена - еврейка, без примесей, вроде бы, и вкраплений, впрочем, кто может дать железные гарантии? А сам он - продукт бурной, лишенной малейших предрассудков студенческой любви между дочерью известного в их городе  стоматолога Зельдеровича и колхозного невозвращенца, русоголового здоровяка и добряка,  бывшего бравого пограничника, кавалера двух боевых орденов, Васи Шутова, наполовину, кстати, украинца. Щирого русака, так получается. Любовь эта была поначалу активно не одобрена одной из родительских сторон. Ясно какой: вторая сторона была безгласна и полностью, без малейших  посягательств на инакомыслие, находилась под обаянием непререкаемого сыновнего авторитета. Вася Шутов в заботливом и сытном домашнем окружении довольно быстро объевреился, страстно полюбил фаршированную рыбу и куриные котлеты, бойко сыпал словами на идиш, из-за чего воспринимался всеми еврейскими родичами вполне своим. И даже более - стал любимцем клана, неоспоримым образцом типичного еврейского мужа, безоглядно преданного семье. Думаю, влюбись отец в буддистку или мусульманку, он бы легко, без осадка и остатка, растворился бы в соответственном семейном окружении - натура. Бабушка с дедушкой по отцу жили в украинском приднепровском селе, под Запорожьем,  а еще одни, это была уже папина чисто "русская линия", обитали в глухой белгородской деревне у покрытого ряской пруда, неподалеку от леса, до прозрачности иссеченного широкими плановыми просеками. Правда, то были не кровные бабушки-дедушки, а две отцовские тетки с плодовито разветвленными семьями. Их, своих теток-доярок - они всегда вкусно пахли сдобой и парным молоком - и их мужей-механизаторов, от которых соответственно несло соляркой и вчерашним самогоном, он звал "двоюродными бабами-дедами", но они не меньше родных обожали своего "двоюродного внучка". До пятнадцати лет он чередовал летний каникулярный отдых:  лето  у одних "дедов-бабов", на следующий год - у других, иногда делил лето пополам. Незабываемое время, неповторимые месяцы, дни, ночи, закаты и рассветы, пропитанные пряным духом свежескошенного сена, коровьего навоза, рассветного луга  и еще тысячами  других, навсегда въевшихся в его жизнь, деревенских запахов... Пронизанные петушиными криками, настырным собачьим лаем, жужжанием пчел,  знойным стрекозиным стрекотанием, ночным тракторным тарахтеньем и еще множеством  других, особых звуков... Беспечные детство и отрочество, проведенные  среди многочисленных  сверстников - родственников и деревенских приятелей... Рассветами, затянутыми полупрозрачной  сизой дымкой, бегали вихрастой босоногой ватагой к Днепру  половить удочкой карасей и плотву, или, если был у двоюродных "дедов-бабов",  - на затянутый ряской пруд  поплескаться в жаркий полдень... Жарили  картошку в ночных кострах, собирали грибы и ягоды... Он и огороды вскапывал - приходилось, помогал возить корзины с помидорами и огурцами, черешней  и яблоками в райцентр на продажу, на разогретый полуденным солнцем базарчик. Сам, правда, не продавал - не доверяли. Но грузил, разгружал, сторожил... Скотину пас, и даже корову доил. Все в охотку. И там же, в четырнадцать, впервые влюбился. Вначале, секретно и безответно,  в Тамару, первую на селе красавицу, недотрогу и неугомонную общественницу, свою троюродную сестру. Она была старше его на три года, в то лето окончила десятилетку и собиралась поступать в областной педагогический техникум. Но, как оказалось, не судьба... А через год, уже в украинской, приднепровской деревне, влюбился вторично в своей жизни в плотнотелую смешливую соседскую Зойку. До сих пор сладко томятся в нем те полудетские влюбленности и тот первый поцелуй над вечерним мерцающим Днепром в шершавые неразжатые деревенские губы... И украинский язык он до сих пор отлично знает, хотя уже больше  тридцати лет ни с кем и словом на украинском не перебросился. Разве что - раз другой по телефону с дедом и бабушкой. Пока те были живы. Давно уж никого из них нет... Ни родных, ни двоюродных. Ни русских, ни украинских, ни еврейских... Только осевшие могилы со звездами Давида на гранитных потрескавшихся плитах или с почерневшими от времени крестами, с прибитыми к ним медными табличками, на которых уже ничего не разобрать. Нет ни приусадебных яблоневых садиков, ни покатых огородов, ни той рубленой избы, ни той беленой хаты... Ни  рассветов, холодящей босые ноги своей росой, ни вечерних туманов над пугающей громадой Днепра, ни знойного полуденного  уюта затянутого ряской пруда... Но мама с папой, слава богу, живы, сидят рядышком, умиленные происходящим, аккуратные, ухоженные, при ясном разуме и отличной памяти, - "наши одуванчики", как говорит про них обожаемый ими внук. Непрерывная цепочка обожания. Он будет так же обожать своих внуков...  Сегодня мама живо и выразительно,  почти театрально поставленным голосом, продекламировала сочиненные ею стихотворные пожелания новобрачным. Сочиняла она их почти три дня, прихватывая бессонные утренние  часы. Волновалась, искала рифмы, проверяла строчки на слух, чтоб не сбиться с размера. Молодец у него мама, умница: он до сих пор после каких-нибудь перипетий - текущих служебно-семейных или глобально-исторических, связанных с судьбой человечества, убеждается, что ее суждения, импровизации, предсказания и советы очень часто, да нет, почти всегда, разумней, чем его собственные. Хотя, выслушав их, он поначалу, сходу, снисходительно фыркает. Один к одному, как теперь у него с сыном... Поумнеет - поймет. Папа уже здесь, в эмиграции, после семидесяти, внезапно для себя и окружающих стал писать маслом. До этого ни разу в жизни не держал кисти в руках. Получается неплохо и много: картины - его коронный подарок всем и всему. Его сочно-яркими, жизнерадостными, с неожиданными элементами сюра, пейзажами, натюрмортами и видами всевозможных достопримечательностей планеты, скопированных с фотографий, завешены стены ближайших синагог, квартир родственников, соседей и знакомых. Зато мучаться над придумыванием для него подарков на все даты, от Пурима до дня бывшего советского пограничника, больше не надо - краски, кисти, рамки...   
Мама новобрачной, миловидная улыбчивая женщина, тоненькая и гибкая, как выросший на ветру камышиный стебель, и совсем молоденькая на вид -  и тридцати ей не дашь. Он-то знал, что ей тридцать семь: она родила дочь  рано, в семнадцать. Когда он с ней разговаривает или находится рядом, даже не обязательно рядом, а в одном помещении, ему становится чуть-чуть не по себе.... Его охватывает  легкая и, как он надеется, незаметная со стороны, заторможенность. Почему? Абсолютно непонятно. Хотя было это - разговоры, рядом и в одном помещении - всего каких-то пару раз: во время взаимных родительских визитов на предмет знакомства и обсуждения свадебных планов-графиков. Впрочем, обсуждение носило, в основном, протокольный характер: в организационные и процедурные дела родители особо не вмешивались, да и об остальном их не спрашивали, включая разрешение и благословение, -  все решал сын. Он  парень самостоятельный и организованный. Почти до педантизма. Что, как известно, очень даже неплохо в семейной жизни и карьере.  В разумных пределах, разумеется. Последний год, с тех пор, как  окончил университет и начал работать, живет отдельно: снимает квартиру. Скромненькую, правда, и машина у него пока не ахти, но для начала, в неполные двадцать четыре,  -  очень даже неплохо. И зарабатывает нормально. Все в этой жизни, конечно, относительно, в том числе и размер заработка, но, во всяком случае, на свадьбу и первоначальное обустройство ни у них, ни у будущего тестя денег не просил.   
Да, это так: при ней ему слегка не по себе... В ее присутствии он чувствует себя, словно под действием легкого наркотика, или как от первой сигаретной затяжки после долгого перерыва, когда приятно и несильно кружится голова. Мелочь в принципе, не стоящая того, чтобы на ней зацикливаться, но все же... А может быть, причина -  ее   сокрушительная женственность?  Она из породы тех женщин, которые, когда смотрят на мужчину или говорят с ним, вызывают в любом из них непоколебимую  уверенность, что эта кошечка  в него бесповоротно и отчаянно влюблена, и, вне всякого сомнения, немедленно готова к употреблению. Хоть сейчас бери ее на руки и неси за альков на  уединенное ложе: будь то холостяцкий продавленный диван или сеновал - в зависимости от времени и места действия... И тем несказанно ее осчастливишь! Впечатление это, однако,  весьма и весьма обманчиво. Просто у них, у женщин этой породы, такова манера себя вести с мужчинами - бархатная, манящая, провоцирующе ласковая... Не более. Ни о чем, на самом деле, не говорящая, ничего по-настоящему не обещающая. Одинаковая со всеми мужчинами от восемнадцати до восьмидесяти. Сладкие издержки сокрушительной женственности, основной инстинкт, проявляемый безотносительно к субъекту... Он помнит: была у них одна такая в  институтской группе. Несколько его сокурсников, невольно купившись на такую маленькую миленькую провокацию, крепко схлопотали по физиономиям и ребрам от ее двухметрового мужа, игрока городской баскетбольной сборной. Он, хотя тоже поначалу попался на удочку, однако избежал подобной участи из-за всегдашней своей по отношению к женщинам трусости: дальше фривольного трепа дело не пошло.
Папа новобрачной,  а теперь их, если по-нашенски,  сват, или можно - мэхэтунэм,  что тоже, в общем-то, по-нашенски, а по здешнему  "daughter-in-law's father", седой элегантный красавец, с первого взгляда внушил ему не то, чтобы робость, а чувство, похожее на почтение. Такое обычно испытывают к своему солидному состоятельному дядюшке.  Не удивительно: между ними пятнадцать лет разницы. Возможно, в этом причина. Возможно, в другом.... Род занятий у "свата-мэхэтунэм-daughter-in-law's father" весьма загадочный. Он в постоянных  разъездах по миру: сегодня - Европа, через три дня после возвращения - Средний Восток,  через неделю - Южная Америка или опять Европа... При том, что на большой асфальтированной площадке перед домом, на которой сгрудились автомашины гостей, и вдоль забора, по всему его периметру, настороженно прохаживаются похожие друг на друга смуглые корректные юноши в твидовых пиджаках. Что невольно  вызывает кое-какие ассоциации. Тем более, что семейка корнями из Сицилии. Правда, на американской земле корни дали побеги  достаточно давно: между окончанием второй мировой и началом корейской войны. А всяческие сицилийские погремушки: доны, семьи, омерты, круговые поруки, одним словом, мафия, или если двумя - коза ностра, все это давным-давно - миф... А мальчиков можно нанять на вечер или на сколько угодно в любой охранной фирме... Для безмятежности свадьбы в общем и безопасности отдельных ее участников в частности. 
Резвилась малышня: дети прыгали, смеялись, дурачились... Было здесь несколько потешных карапузов двух-трех лет, были ребята постарше. Итальянцы, когда отправляются на какое-либо семейное торжество,  детишек, даже самых маленьких, даже грудничков, дома не оставляют. Ни с нянями, если таковые имеются, ни с бабушками, ни с кем другим. У них без своих чад праздник - не праздник. Они не боятся, их абсолютно не беспокоит, что дети на мероприятиях с громкой музыкой и людским мельтешением перевозбудятся или недоспят. Уже поздно? Ночь? Ребенок устал? Ради бога, пусть клюет носом, пусть спит себе на здоровье: в дело идет любая имеющаяся поблизости мягкая, или не очень, лишь бы горизонтальная, поверхность: кровать, кресло, составленные стулья, на худой конец -автомобильное сиденье.  Одиннадцатилетняя сестренка новобрачной порывалась вести себя по-взрослому:  игриво вертелась в кругу девушек и юношей, влезала в их игры и разговоры, танцевала в их кружке, и в ней, сипельдявке, миниатюрной и грациозной, явственно проглядывала  мамина сокрушительная женственность. В каждой девочке живет женщина...
         Как все здорово!
Заливисто смеется дочка, что-то шепчет ей на ухо симпатичный парнишка, сын их давних, еще со студенческой поры, друзей, живущих нынче в Израиле. Вот они подхватились и, взявшись за руки, направились к танцевальному пятачку. Дай им бог... 
Парень уедет домой через два дня. Они проведут их вдвоем, взахлеб, с утра до ночи, в кафе, на улицах, набережных и в скверах  Манхеттена... И в течение восьми следующих месяцев дочка будет не меньше трех раз в неделю получать от него письма с описанием прошедших вечеров, дней и утр, с иллюстрациями в виде серьезных, полусерьезных и смешных фотографий: вот он с узи на груди посреди людной улицы, на фоне стеклянной кафешки, вот на броне танка в компании таких же  юных и веселых ребят в камуфляже, вот дома, на диване, в обнимку с мамой, папой и улыбающимся псом. И она тоже будет отправлять ему свои фото с  подробным описанием каждого  прожитого дня: вот она на теннисном корте с ракеткой, вот вместе  с пританцовывающими подружками во время баскетбольного матча - группа поддержки, вот их класс на экскурсии  в столице, на фоне Капитолия... Переписка и отправка фотографий будет вестись, конечно же, не по старомодной черепашьей авиапочте, а по Интернету, и чуть ли не каждый день будут они переговариваться в  чате... Придется установить в квартире вторую телефонную линию, чтобы вечерами не быть наглухо отрезанными от мира. Они бы общались еще чаще, но, видимо, эксплуатировать штабной компьютер в личных целях, не положено. Хотя изредка будет случаться и такое. Непонятно, как вообще относится  к таким вещам тамошнее армейское начальство? Наверное, с пониманием. Любопытно, как называется  израильский аналог губы, то бишь армейской гауптвахты? Начальство наверняка относится с пониманием, поскольку ему на этом аналоге сиживать не придется, да и другие  военные взыскания он, вроде, тоже не получит. А раз-другой в месяц, во время  увольнений, по воскресеньям, он с ней будет общаться из дома, на что практически все его увольнения и  будут уходить. Так продолжится до мая. На летние каникулы дочка соберется в Израиль. Все будет договорено и подготовлено. Там радостно и нетерпеливо будут ее ждать. Их приятели, и, разумеется, не только они...  А она, дочка, так вообще, будет сплошным сгустком нетерпения. И постоянно, утром и вечером, напевая, читая, разговаривая по телефону, сидя у компьютера, и даже во время сна, будет светиться  особым излучением: аурой первой любви.  Но учиться будет хорошо, поскольку именно это станет главнейшим  родительским условием для путешествия в далекий беспокойный Израиль. Там интифада... Там много тревоги и крови. В конце апреля его часть отправят  поближе к Газе. Он будет участвовать в нескольких рейдах на территории, общение станет реже и в основном по телефону. И вдруг прекратится совсем.
Все, что от него останется после взрыва в сгоревшем бронетранспортере - несколько обугленных  фрагментов тела, оплавленный солдатский медальон и целехонький, без царапинки, необъяснимым образом не поврежденный ни взрывом, ни пожаром серебряный брелок, с которым он последнее время не будет расставаться - все это похоронят, как положено по военным традициям. Фрагменты завернут в новенький камуфляж, медальон и брелок положат на левую сторону гимнастерки, возле кармана. Точно такой же  брелок-амулет останется у дочки. С выгравированными инициалами, его и ее,  и словами  "wait for me".
Словосочетание,  знакомое сотням и сотням миллионов. Во все времена и во всех поколениях. Миллиарды раз написанное, прошептанное, пригрезившееся...  На всех, наверное, языках Земли. Жди меня... Но по-русски звучит совершенно по-особому. Потому что невольно просится продолжение: "...и я вернусь, только очень жди..." Когда-то знали многие. Практически  все в стране. От трехлетних до уже с трудом вспоминающих дату своего рождения. Сколько теперь их в живых, сколько их осталось, шептавших, напевавших, грезивших: "Ожиданием своим ты спасла меня"?..
"Wait for me" - все, что осталось. Не спасла. Жизнь, смерть, война - не стихи...
Но это будет потом, потом, потом...
А сейчас, не отрывая глаз от глаз, они покачиваются под медленную мелодию. Единственную, пожалуй, медленную за весь вечер. А вокруг них  смеющийся, танцующий, орущий и поющий двор, столы с вкусной едой и разнообразным питьем, чистая трава, музыка, веселые красивые лица, забрызганные разноцветными световыми всполохами, ласковое движение воздуха, запахи близкого леса и покрытый лунной рябью залив - праздник!
Он встретился  глазами с женой и кивнул на парочку - не рановато ли нашей-то? Жена, едва пошевелив губами, улыбнулась, и эта  счастливая с грустинкой  улыбка надолго осталась у нее на лице - все нормально, милый, все хорошо...
Все хорошо!
           Помнится, подобное он испытывал в отрочестве, да и в ранней юности тоже, - ощущение уютности и незыбленности отчего дома, всего их  разномастного добротного клана, да и вообще - окружающего бытия...
         Так было до поры до времени. И вдруг - посыпалось... Ушли деды-бабы, родные и двоюродные. Одни за другими. Ушли дяди-тети-шурины.  В течение каких-нибудь трех-четырех лет. Старые и еще нестарые, балагуры и тихони, степенные и суетливые, тихие и громогласные, попивающие и трезвенники, но все, как на подбор, работящие, все неистовые танцоры и  высокоголосые певцы и певуньи. Будто выбило прямыми попаданиями треть яблочного приднепровского села и половину миниатюрной белгородской деревни. И все там стало другим: опустевшим и слегка чужим. Будто выгоревшим... Как бывает после засушливого лета, когда на месте  пышных полисадников и жизнерадостных садов, остаются полубгорелые кусты и чахлые серые стволы. Приятелей-сверстников разбросало по заводам, стройкам, окраинным микрорайонам... Один спился и сгинул. Другой повесился на сибирском руднике, куда подался на заработки. Двое погибли в Афгане. А началось с  утопленницы - троюродной сестры. Красавицы, недотроги, общественницы, его первой полудетской тайной любви... И это была первая рваная брешь в ощущении уютности и незыбленности отчего дома,  их разномастного добротного клана, всего окружающего бытия. С того злополучного сентября покачнулся и обрушился его прочный, защищенный от всех напастей, отроческий мир. В какой-то смутный миг он остро и обнажено ощутился ему ненадежным, шатающимся... Вроде старой хибары, еще недавно уверенной защитницей ее обитателей от непогоды, вдруг, в ненастную ночь, предсмертно захрипевшей под злыми ветряными порывами. Но это чувство было недолгим. Дело молодое - затянулось-зарубцевалось... Нанесло живыми теплыми ветрами свежую почву, снова запестрели палисадники, вырос и повзрослел жизнерадостный сад, зашелестел свежими листьями, закачал сильными ветками... Это - если выражаться метафорами. А если попросту - ворвались в молодость новые ожидания, новые встречи, новые влюбленности...  Мир снова стал надежным и обещающим. Пришли новые ночи и дни, закаты и восходы, пронизанные другими звуками, пропитанные иными запахами... А затем - и вовсе настала новая непохожая жизнь в новой непохожей стране.
Все нормально, милый. Все хорошо!
          Неподалеку, прижавшись друг к другу, стоят в обнимочку Эдька с Галей и улыбаются всем.  Сроку у Гали - уже под четыре месяца. Правда, ничего еще не заметно.
          Через две недели, вечером, одиннадцатого сентября, над громадным безветренным городом повиснет горький, странно пахнущий дым. Это будет запах тысяч сгоревших тел. И среди них - Эдькиного. Он успеет позвонить Гале по своему мобильному телефону: "Галочка! Я  в офисе. Мне отсюда не выбраться. Я тебя очень люблю. Воспитай сына человеком. Я люблю вас обоих. Прощайте, мои родные..." Галя ничего не поймет. Она будет на пятом месяце беременности,  на две недели больше, чем сейчас, сегодня, на этой свадьбе... И хотя ничего еще не заметно, об этом знают почти все их знакомые и друзья: в наше время, это не скрывают от посторонних, этим гордятся, даже если явно видно, что беременность старше супружеского стажа... Кого это теперь трогает? В то утро она останется дома и, когда в квартире зазвучит телефонный звонок, ничего не будет знать о том, что в те минуты происходит в Нижнем Манхеттене, городе, стране, да  и во всем мире, - телевизор в квартире будет выключен.
  Вечером пепел над городом будет пахнуть и сгоревшей  Женечкой, дочкой его друга и коллеги. Вот они - он и его жена... Покуривают в плетеных садовых креслах, с бокалами красного вина в руках. Жени нет на свадьбе: она в этот августовский вечер, сегодня, сейчас, гостит в Питере, городе своего рождения и детства. Это от нее - шикарная корзина цветов и большая, переливающаяся перламутром, открытка. Через неделю она вернется из Питера веселая и взбудораженная, а еще через восемь дней, солнечным сентябрьским утром, ровно в девять сорок пять утра будет подниматься в лифте на семьдесят шестой этаж  одного из близнецов-небоскребов, куда придет устраиваться на первую в своей жизни серьезную работу после окончания колледжа. Ей назначат придти интервью в десять ноль-ноль... 
    Позвонит домой не только Эдька. Позвонят своим близким и любимым из небоскребов-близнецов, из самолетов-бомб... Позвонят невестам, женихам, мужьям, женам, детям, матерям - я тебя люблю. "I love you". Может, это он, Эдька, будет падать с сумасшедшего верхнего этажа? Выбросится из окна своего горящего офиса, чтобы хоть что-то от него осталось? Хотя бы маленький, пусть совсем-совсем  малюсенький несгоревший кусочек - косточка, ноготь, прядь волос... Для отдельной, не братской могилы. Куда бы могла придти Галя с подросшим сыном. Это он, Эдка, будет лететь камнем сквозь черные клубы дыма и ослепляюще красные протуберанцы? Или другой? Никто никогда не узнает...
       Вечером, одиннадцатого сентября, в Манхеттене будет многолюдье и тишина. Удивительная тишина при таком скоплении людей на улицах, площадях и скверах. Множество молчащих людей и странно пахнущий  воздух, пропитанный сизым дымом...
Так будет. Но - потом, потом, потом... А сейчас Эдька с Галей стоят неподалеку, прижавшись друг к другу,  полуобняв друг друга за талии, и что-то неспешно обсуждают. А может быть, говорят один другому нежности. Господи, как им хорошо!
            А Женечка сейчас в Питере. Там - субботняя ночь. Наверное, гуляет со школьными друзьями. Можно представить, как ей в эти минуты хорошо тоже...
         А вот сидят рядышком, держась за руки - ладошка в ладошке, умиленно наблюдают за происходящим, улыбаясь всем и всему вокруг, аккуратненькие, ухоженные и наглаженные, слегка усталые, но очень счастливые "одуванчики". Мать и отец.
Папа умрет первым. Через три с половиной года после этого пляшущего, хохочущего, поющего августовского вечера. Спустя четыре месяца после юбилейного торжества - их с мамой золотой свадьбы. Им устроят не просто громкий сабантуй в русском ресторане, не просто вечер с тостами и танцами, это будет гулянье с сюрпризом, "сюрпрайз-парти", как говорят здесь. В его подготовке, в семейном, по сути, заговоре, будет участвовать он с женой, сын с невесткой, дочка, да и друг с супругой тоже не останется в стороне. Тогда, впервые после гибели Жени он увидит улыбки на их лицах. Едва заметные, штрих-пунктирные, но хоть что-то для начала.... Женя у них единственная. У Эдьки останется  младший брат. Сейчас школьник, а ко времени золотого родительского юбилея - уже студент. Спортсмен, художник, поэт, музыкант - мастер на все руки, ноги и голоса. Тоже поучаствует. Договорятся отметить дату в тесном кругу за ресторанным столиком, вернее за двумя, вплотную сдвинутыми; сказал родителям, что решили ни кого не  приглашать: ни родственников,  даже близких, ни друзей, даже старых и верных, ни соседей, даже добрых. Только - он с женой, внучка и внук. И все. Сугубо по-тесносемейному. Невестка почти что на сносях - ей в безалаберном, оглушительном ресторане нечего делать. Вы не против? Мама с удовольствием согласится, папа поморщится, вздохнет, но промолчит - как бы тоже присоединится...  Войдут в ресторанный вестибюль, разденутся, причешутся, прихорошатся. Метрдотель пригласит в зал. Откроет двери. Войдут. В зале будет кромешно темно... "В чем дело? - спросит мама -У них пробки перегорели?" "Ты что не знаешь? - пошутит по обыкновению папа - Это же ресторан! Здесь свет надо заказывать! Включить одну лампочку - доллар!" И вдруг, неожиданно, одновременно с бравурно грохнувшим оркестром и громкими воплями и аплодисментами, ярко, как праздничный фейерверк, вспыхнет свет. И они увидят... Здесь, в украшенном цветами, гирляндами, разноцветными лентами и воздушными шарами зале, будут все, кого родители знали и любили... Даже те, о ком они не подозревали, что они не в Москве, не в Запорожье, не в Белгороде, а уже в Америке. Соседи, друзья, давние сослуживцы, партнеры отца по шахматам, мамины собеседницы по дворовой лавочке... Отцовский приятель и давний сослуживец по кафедре, с которым он не виделся двадцать с лишним лет, приедет из Чикаго, племянница с мужем прикатит на белом вольво из Торонто, а мамина ученица, самая способная из всех выпусков музыкального училища, а с тех пор много раз лауреат и дипломант скрипичных конкурсов мирового масштаба, так та специально прилетит аж из Лос-Анжелеса. Все будет тщательно придумано и продумано, четко организовано и отрепетировано: от хоровой речевки, фанфар, шаржей, плакатов и коллажей - они почти полностью покроют ресторанные стены, вплоть до песни с оригинальной  мелодией и специально написанными словами - работа Эдькиного братишки-многостаночника. Ну и, разумеется, - оплачено: от авиа и автобусных билетов, гостиничных номеров и доставки к месту действия на арендованном микроавтобусе тех его участников, кто не сможет сделать это самостоятельно. И все собравшиеся, а будет их больше сотни, рассредоточившись у большого, буквой, "П", стола, составленного из множества столиков и заставленного обильной снедью и бутылками разнообразнейшего дизайна, будут громко невпопад скандировать, аплодировать, а кое-кто и визжать, как это раньше было принято среди американских подростков, чтобы выразить неуемный восторг, а теперь - у всех и везде... Мама сядет на стул и заплачет. А папа, насмешливый, ничему никогда не удивляющийся, ничем  никогда не вышибаемый из равновесия, вроде специально обученной кавалерийской лошади, которой стреляй над ухом хоть из пистолета, хоть из пушки - бесполезно, будет долго растерянно чесать потылицу: "Люды добри, шо ж це робыться! Га?" От папы он уже лет тридцать не слышал ни одного украинского слова... Это тот случай, когда потрясение можно назвать счастливым. На то и сюрпрайз-пари. А мама свой тост начала так: "Дорогие наши! Спасибо! Редко, у кого жизнь кончается таким аккордом!"
На похоронах у отца, закоренелого атеиста, будет верховодить раввин. А  кто еще, скажите, должен командовать на похоронах у Васи? Здесь - без вариантов. Документы в этих случаях не просят, а если и да, что из них можно узнать? Только одно - гражданин Соединенных Штатов Америки. Ну, разве еще - пол и место рождения. Пол - "М", место рождения - Украина. Есть теперь такая страна. И все. Хотя и раввин, и  некрашеный гроб, и покрытые головы - проформа. А вот шикарные многолюдные поминки в русском ресторане - не проформа. Это - по-папиному. В том самом, кстати, ресторане, где четырьмя месяцами ранее затаится, а потом взорвется ярким светом, громкой музыкой, аплодисментами и веселыми визгами сюрпрайз-парти.
Перед тем, как крышку гроба, тихо лязгнув, навсегда запрут металлические задвижки, мама прошепчет, низко склонившись на недвижимым посеревшим лицом: "Жди меня, Васенька..." Когда-то, три года назад, ее внучка тоже просила: "Wait for me". Здесь другой случай -  дождутся.
Мама переживет папу почти на год. Она еще успеет погулькаться с правнучкой. Попросит не устраивать ей пышных похорон и разгульных поминок. Пусть будет поскромнее. Хороший участок на двоих на недальнем кладбище они с отцом купили загодя, еще лет, наверное, за пять до папиной смерти. Во всяком случае, сейчас, когда гуляет эта свадьба, свадьба их внука, два места на кладбище, на сухом пригорочке, неподалеку от центрального входа, спокойненько их дожидаются. И задаток за памятники внесен тоже. Чтобы, когда случится, поменьше у их родных-близких болела по этому поводу голова. После маминых похорон они скромно соберутся в родительской квартире. Теперь уже бывшей. Которую через несколько дней надо будет освободить от мебели, а ключи отдать суперинтенданту. Соберутся, как она и просила, только самые близкие, не более десяти человек.
Но это будет потом... И об этом еще не знает никто.
Вообще, с поминками как с общественным явлением у него связаны особые чувства. Скольких похоронил, скольких еще предстоит, но всегда старался не оставаться на послепохоронные застолья. И будет стараться избегать в дальнейшем. Исключая, конечно, мамино и папино. Здесь уж, понятно, придется. Поминки с возлияниями и плотной заправкой - они теперь и у евреев тоже,  хотя сие мероприятие, во всяком случае, в таком виде, не в иудейской традиции. Ни в исторической, ни в религиозной. Не слишком, правда, противоречит, не очень оскорбляет, просто - другое.  Ну  и ладно: какие счеты-строгости -  чего только не наворочено-намешано за века.
        В четырнадцать лет ему пришлось испытать по этому поводу изрядный шок. В бурную августовскую грозу утонула его троюродная семнадцатилетняя сестра, в которую был тогда тайно влюблен. Красавица, недотрога, общественница. И отличная пловчиха. И где утонула! В утином пруде, исплаванном, изнырянном до последнего сантиметра. Назавтра она должна была уезжать в Белгород. Поступать в педагогический техникум. Прыгнула в воду с обрывистого бережка, откуда они все с детства прыгали неисчислимое множество раз, и она, наверное, тоже не меньше. Прыгнула и не вынырнула. Был вечер и бурная гроза... Как-то она ему сказала, что любит плавать в такую погоду. Сквозь страх. Воспитывает в себе мужество. Парень, что с ней был вместе, испугался, бросился за людьми. Минут через десять к пруду прибежало несколько мужиков, живущих неподалеку, попозже на берегу собралось полсела, ее вытащили из воды, долго потом делали, не прерываясь, сменяя друг друга, искусственное дыхание, через час, по бездорожью, с помощью колхозного трактора приехала "скорая". Не откачали - видимо, поздно, вытащили. Всего неделю назад он прощался с ней на станции. Поезд стоял две минуты. Она чмокнула его в щеку и взяла обещание, что он обязательно на следующий год приедет к ним в село на каникулы. Он приехал, но не через год, а через неделю. На похороны. Вдвоем с отцом. Успели - прямо со станции на кладбище. На поминках почти все перепились и  принялись бить парня, с которым утопленница была на пруду в позавчерашнюю грозу, считая, что смерть девушки - его прямая вина. За него вступились родственники и друзья, заодно стали колотить и их. Никого не убили, никого сильно не покалечили, но поминки, надо сказать, получились достаточно кровавые. В основном, от крови из разбитых носов, рассеченных десен и губ. Была сломана  одна рука, выбито неподсчитанное количество зубов. Досталось и отцу - разнимал. Впрочем, возможно, если бы не отец, кого-нибудь и на самом деле убили бы или крепко покалечили. Только он смог утихомирить страсти, хоть и с громадным трудом.  Его и в этой деревне, и в селе под Запорожьем - боготворили. На участкового, что-то пытавшегося предпринять, не обращали никакого внимания. Впрочем, участковый сам был пьян в драбадан.   
         Он всегда с жутью и отвращением вспоминал тот день. И не саму драку, - видел он потом и не такое - жуть брала из-за повода, времени и места. Вот поэтому для  него тот, послекладбищенский, мордобой стал шоком в квадрате. Назавтра все собрались опять. Как ни в чем не бывало. Доедать-допивать. Мирно допили-доели, шепелявя говорили хорошие слова о безвременно усопшей. Застольные ряды, как знаками препинания, перемежались пятнами бинтов, пластырей и кляксами зеленки на лицах... И тот парень был среди них. Невредимый - вовремя убежал.
Зарубцевалось...
Долго, много недель, а может быть и месяцев, будет ему пусто и муторно без "одуванчиков" - мудрой рассудительной мамы, любимицы всех, кто ее знал, никогда не думающей о себе, типичной еврейской мамы, бабушки и жены - "квочки", и папы, ее вечного рыцаря и обожателя, бывшего бравого пограничника, щирого русака, хохмача и балагура. И, между прочим, что давно всеми забыто, кандидата технических наук.
Но это - потом, потом, потом... А сейчас...  Сейчас они сидят рядышком, держа друг дружку за руки - ладошка в ладошке, умиленно наблюдают за происходящим вокруг, улыбаясь всем и всему, ухоженные и наглаженные, усталые и счастливые...
Хорошо!
             Папа новобрачной, седой элегантный красавец, образец обходительности и  ненавязчивости. Порода! Помесь аристократа с демократом. От его всевидящего ока ничего в этом дворе не ускользает: он замечает все и  поспевает везде. И при этом - как бы походя, неспешно прогуливаясь от группки к группке. Где надо, быстренько распорядится - и обслуга мчится исполнять, кому-то обворожительно улыбнется или озорно подмигнет, возле кого-то задержится, с кем-то пошутит или, если это дама, скажет комплимент, кого-то по-приятельски потреплет по плечу... Роль обаятельного хозяина и главного ответственного лица успешно протекающего мероприятия исполняется  им блестяще. Батяня-комбат.
           Приблизительно через полгода после окончания Иракской войны, или, кажется, на пару месяцев попозже, во время обильного  декабрьского снегопада, он попадет в автомобильную аварию и крепко в ней пострадает. Немногие будут верить, что он  вообще выкарабкается, - такая малость живого от него останется. Он пролежит больше месяца  в коме, потом еще, парализованный, долго-долго  в специальной кровати, и лишь после нескольких относительно успешных операций его перенесут в инвалидную коляску. Очень уж подозрительной будет казаться та авария на ночном заснеженном хайвее: ни с того ни с сего в новеньком, еще не отъездившим срок  своей гарантии феррари, откажут тормоза. Семье предстоит долго судится с фирмой-производителем, с дилерской компанией, и еще с какими-то конторами, предъявив им иск на многие миллионы долларов, и будет казаться, что тяжба не закончится никогда. Уже потом он услышит мельком что имя "свата-мэхэтунэм-daughter-in-law's-father" газеты свяжут  с контрабандой  уникальных экспонатов из разграбленного в Багдаде национального музея. Будет там фигурировать и интернациональная криминальная группировка, и ротозеи-таможенники, и хищники-коллекционеры в ранге мультимиллионеров, и доблестный Интерпол - темная и запутанная завяжется  история...  В конце концов, газетный шум уляжется, экспонаты отправят в Багдад, а  дело спустят на тормозах. Не на тех ли, новенького феррари?   
До этого случая они  будут видится редко. Несколько раз встретятся  у детей по поводу семейных событий: новоселье, появление внучки - по разу, и два раза - дни рождения. И еще как-то под предлогом исполнения родственного политеса, но движимый совсем иным   побуждением, затаенным, скрываемым от самого себя, он  приедет в этот дом, в котором сейчас красиво гуляет свадьба. Приедет один, без жены, навестить недвижимые остатки седого красавца, "свата-мэхэтунэм-daughter-in-law's-father". Они с ней выйдут из комнаты, которая надолго станет домашней больничной палатой и перейдут в гостиную. Она принесет кофе, они сядут за инкрустированный столик напротив друг друга, а потом, вдруг, будто вкинутые невидимым и неслышным взрывом,  неожиданно, опрокинув тонконогие стулья, бросятся навстречу друг другу, приникнут один к другому на несколько секунд, на несколько столь  кратких мигов, что от этого объятия не останется почти ничего, - было ли? - только ускользающее  ощущение тоненького, натянутого скрипичной струной, тоскующего тела. Она резко оттолкнет его - все! конец! Ей и так замаливать этот секундный грех  все оставшиеся годы!.. И  когда они вновь сядут за кофейный столик, она уберет свои ладони из его ладоней, и они долго, почти до полуночи, будут молча сидеть за инкрустированным кофейным столиком напротив друг друга, не прикасаясь друг к другу, не отрывая глаз друг от друга, и плакать, беззвучно, одними глазами, зная невозможность для себя ничего другого. Ни губ, ни прикосновений, ни звуков, ни слов - люблю, хочу, хороший мой, желанный мой... Ничего. Совсем ничего. Только она - раненная, обессиленная, но все еще сокрушительная женственность.  Даже не пытающаяся - бесполезно! - вырваться из  многовекового островного заточения. Потому что цена  - не осуждение своих, не упреки католички-совести, не отчаяние, а - жизнь и смерть. Это она - благочестивая  Сицилия, хранительница чести клана, рода, семьи и, в первую очередь, чести главы дома. До тех пор, пока то, что от него осталось, будет считаться живым. В какой бы кондиции и в каком бы виде оно не находилось. Сколько? Да хоть еще целое столетие!
Но это будет потом. А сейчас она, провожая кого-то из  покидающих свадьбу первыми, обаятельно и слегка отрешенно улыбаясь, грациозно рассекает безалаберную свадебную круговерть, и, столкнувшись с ним случайным взглядом, улыбается ему тоже. Как всем - отрешенно? Случайно? Или чуть-чуть иначе?
Необыкновенно хорошо!
          Через несколько лет, а если точнее - через восемь,  в его квартире раздастся телефонный звонок... Кто знает и кто думает, и кому нужно знать, что случится с ним, с его близкими, знакомыми, и вообще, с человечеством,  через такую прорву лет? Через восемь лет позвонят из медицинского офиса: зайдите к доктору, пли-из...  постарайтесь по возможности быстрей, лучше всего на этой неделе, пли-из... Я же был три дня назад... Случилось что? Нет, ничего страшного, не стоит слишком беспокоиться... заранее... Просто доктор хочет повторить ваш анализ... Перепроверить - что-то ему неясно... Что-то ему не понравилось... Пли-из...
Ему останется чуть больше двух лет.
Но это будет потом, в необозримом далеке, через прорву лет. А до той поры сколько еще будет   августов! Сколько бархатных вечеров с бурной музыкой, бесшабашными танцами, смеющимися лицами, цветные всполохами, молодежными играми,  - праздников. По таким же, как и сегодня, поводам. И по другим тоже. И будут прыгать, бегать, танцевать и дурачиться дети, и засыпать, устав, на диванах, креслах, составленных стульях и автомобильных сиденьях... И  эти, сегодняшние, но уже подросшие, и новые - смешливые и серьезные, пухленькие и худенькие, но все и всегда потешные и обаятельные, ... И среди них скоро, через пару-тройку лет - его внучка. И Галин Эдик.  И в два, и в семь не по возрасту рослый - в папу. А потом, попозже, среди них запрыгает-засмеется внук. От дочки-одиночки. И от ее бесследно исчезнувшего румына-бойфренда, который  несколько лет будет морочить ей голову венчальными посулами... "Ну и хрен с ним!" - скажет она почти безразлично. Похоже, что  и на самом деле ей будет - "хрен с ним".  Как, впрочем, и с предыдущим, и  с последующим. Вторым, четвертым, шестым... "Wait for me..." Но это будет потом. Когда все, что сегодня зовется будущим, станет настоящим. А затем - прошлым...
А сейчас... Сейчас конец августа, вечер, свадьба сына - праздник... Веселые красивые лица: юные, зрелые и пожилые, забрызганные разноцветными световыми всполохами... Музыка, танцы, смех... Запахи близкого леса... Залив... Лунная рябь...
              Как  хорошо!..

Неактивен

 

#2 2007-04-16 00:12:01

Микаэль
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-02-14
Сообщений: 3390
Вебсайт

Re: ЖДИ

Алекс! Чего-то в этом духе от Вас и ждал.

1. Написано легко, наплывами, плотно. Четко по языку.
2. Это коллективный портрет. Не сюжет. Случаи жизни.
3. То настроение, что здесь есть - не новость, эммигрантская литература огромна. Раза в 4 сократил бы.
4. А зачем написано? Для кого? Как литература - ну еще 1 штук.
5. Читатели будут, Алекс. Это да. Одним все равно интересно, как на Западе, другие на Западе - им интересно почитать о себе. Вкуса нет ни у тех, ни у других.

А в целом - нормально. Многие так пишут, их печатают... Только я Вас уже знаю. Вытащите что-нибудь обалденное!

Привет!


Михаил Микаэль
друзьям - спасибо, остальных - не буду утомлять...

Неактивен

 

#3 2007-04-16 00:32:26

Alex
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-04-01
Сообщений: 113

Re: ЖДИ

Обалденное или не обалденное, но, к сожалению, пришлось приспосабливатьбся к требованию сайта по объему. То, что нашел. Следует отметить, что вы, при трезвой, оценке, правы.

Неактивен

 

#4 2007-04-16 04:37:00

Микаэль
Автор сайта
Зарегистрирован: 2007-02-14
Сообщений: 3390
Вебсайт

Re: ЖДИ

Ну, хорошо.


Михаил Микаэль
друзьям - спасибо, остальных - не буду утомлять...

Неактивен

 

Board footer

Powered by PunBB
© Copyright 2002–2005 Rickard Andersson